LXI. Ужин в ресторане «Petit-Paris»
Ресторан «Petit-Paris» находился на плоскогорье. Прямо в этот ресторан упирался новый нагасакский бульвар, проложенный с берега моря на шоссе.
Компания прошла в роскошную залу третьего этажа, выходившую на прекрасный, открытый, украшенный цветами балкон.
— Нагасаки, — сказал фон-Лауниц, — город солнца. Вот отсюда, с балкона, мы увидим не только восходящее солнце, но и весь город, лежащий направо от нас. Теперь темно, но вскоре, когда взойдет заря, с этого балкона нам откроется волшебный вид.
— Да, — сказал Дюшар, — помните, консул, как мы тут с вами чествовали нашего атташе?
— Как же, как же! Тогда в нашей компании была и графиня Ио-тава.
— Я уже слышу второй раз эту фамилию. Какая это графиня, настоящая или экзотическая? — спросил барон.
— Конечно, настоящая. Это прекрасная собеседница. Мы с нею приятно проводили время… Граф очень милый человек и нисколько не ревнует жену, которая, кстати сказать, дает к этому повод. Вот еще недавно был такой случай… Но об этом после. Господа, занимайте ваших дам и заказывайте ужин! — сказал фон-Лауниц.
Веселые гейши уже принялись за свое занятие.
Одна называлась «Ойонки-Сан» («Снежинка»). Но она вовсе не соответствовала этому прозвищу, так как скорее походила на георгину.
Другое впечатление производила Фиалка. Прекрасно сложенная, она производила чарующее впечатление.
Она была одета в лиловое шелковое кимоно, на котором виднелись вышитые хризантемы. Пурпуровые хакамасы в широких складках облегали ее ноги. Юбка желтого атласа (цыбан) дополняла фантастический костюм. На руках ее красовались драгоценные кольца и браслеты. В роскошной японской прическе виднелись булавки с настоящими бриллиантами и сапфирами.
Снежинка была одета значительно скромнее своей подруги. На ее белом кимоно лиловыми шелками были вышиты незабудки. Ее хакамасы были также сделаны из белого шелка и только цыбан ярким золотистым тоном придавал всему костюму характер восточного богатства.
Барон за столом сидел между обеими гейшами.
Снежинка недурно играла на самизене (род гитары). Фиалка напевала грустные мотивы своеобразного восточного ритма.
— Спой что-нибудь более веселое, игривое, — сказал консул на чистом японском языке. — Как этот мотив, я его не помню — вы, Снежинка, его пели недавно за ужином у лорда Бельминга.
— «О гейши, о гейши»? — спросили обе красотки.
— Да, да, «О гейши», я вспомнил.
Снежинка взяла самизен, а Фиалка, отойдя в сторону, приняла живописную позу и, подняв правую руку, как бы манила в свои объятия присутствующего барона. Раздался ее серебристый голосок, она запела:
Тра-ра-ра-ра-ра, Тра-ра-ра-ра-ра.
Гейша — что ива!
Ветер подует и древо колеблется
Гибко качается кверху и вниз;
Влево и вправо она извивается,
Гнется, колышется по ветерку.
Вот так и сердце бедненькой гейши
Следует всем дуновениям ласк;
Ласка, что солнце и им озаряется
Греется сердце и тает как воск.
Сердце, что воск и на нем отражается
Образ предмета, что лаской дарил.
Им лишь та гейша всегда увлекается
И отвечает блаженством любви!
Тра-ра-ра-ра-ра,
Трара-ра-ра-ра.
Барон прислушивался к своеобразному мотиву и, хотя ничего не понял, но страстное выражение глаз, трепет неги, упоительные позы и дрожащий страстью голос возымели свое действие; эта страсть как электрический ток проникала в его душу и зажгла в нем желание воскресить многие минуты пережитых им вожделений.
Гейша, не спуская с него глаз, как бы гипнотизируя его, подошла к столу.
Но вот она опустила глазки и снова грусть выразилась на ее лице,
Виконт Дарьяр на мимическом эсперанто объяснялся в любви сидевшей около него Снежинке и чуть не уронил лежавший на ее коленях самизен.
— Вы поосторожнее, — сказал консул, останавливая виконта, — японки берегут свой инструмент, как зеницу ока, сломаете самизен, то никакими деньгами не отделаетесь от ее слез.
Барон приласкал Фиалку и потчевал ее шампанским.
Под конец ужина Фиалка внезапно обвила руками барона.
Она страстно прижалась к нему. Ее полуоткрытый рот дышал негой.
Не давая себе отчета в своих действиях, барон под влиянием муссирующего шампанского внезапно поцеловал ее и их уста слились в страстном лобзании.
— Браво, браво! — крикнул Дюшар. — Да здравствуют женщины! да здравствует любовь!
Виконт Дарьяр сидел со Снежинкой и на международном эсперанто из мимических знаков и всякого рода иностранных слов продолжал объясняться в своих чувствах Снежинке, уверяя, что влюблен в нее по уши.
Снежинка все время улыбалась и гладила его по щекам. И только поцелуи, это международное выражение любви, ей объясняли настроение виконта.
Барон в чаду увлечения продолжал обнимать Фиалку, уверяя ее, что она обворожительна и что он сам не знает, что с ним делается.
— Успеете, нацелуетесь, — пьяным голосом останавливал барона Дюшар. — Пусть они нам еще споют какую-нибудь песенку.
Консул перевел слова Дюшара Снежинке и та, вырвавшись из объятия виконта, принялась за свой самизен.
Фиалка, сидя на коленях у барона, обвила его шею правой рукой и, не спуская с него глаз, запела серебристым голосом:
Как цветок
Я росла,
Как цветок
Берегла
Лепестка
Нежный цвет
Аромат
И красу.
Но пришел
Дорогой
И схватил
Он рукой
Стебелек,
Оборвал,
И цветочек
Упал.
И завял
Наш цветок.
И поблек
Яркий цвет
И иссяк
Аромат.
И лежит
Он забыт.
Но пахнул
Ветерок
И угнал
На лужок:
Вот и ранней
Зарей
Орошенный
Росой,
Так расцвел
Вновь цветок,
Поднялись
Лепестки,
И с восторгом
Любви
Ищет новой
Росы.
Окончив эту песенку, гейша обняла барона и их уста снова сомкнулись в страстный поцелуй.
— Пора по домам, — скомандовал консул.
Гейши нехотя приподнялись со своих мест и Фиалка укоризненно взглянув на консула, сморщила лобик и надула губки.
— Берегитесь, барон, — пригрозив пальцем, сказал консул, — этими горячими поцелуями можно обжечься.
Но барон, опьяненный ласками Фиалки и шампанским, уже не был способен внимать голосу благоразумия.
