Автомобиль с огромным облегчением вылетел за границу высотных зданий, дальше зеленый простор на десяток километров, а за этой полосой лесных легких города пошли коттеджные поселки, почти полностью сменившие устаревшие деревни и села.

Горожане, заботящиеся о здоровье и долголетии, стараются переселяться «на природу», что значит за город, а там в села или в коттеджи – это уже у кого на что хватит средств.

Володарский, как указывает адрес, живет в таунхаусе. В чем-то лучше, чем в городской квартире, в чем-то хуже. В городской квартире обычно вообще не знаешь своих соседей даже по лестничной площадке, а здесь сосед за стенкой один, знать приходится поневоле. И как-то соуживаться хотя бы на предмет шума за стеной.

– Вторая половина дома, – пояснил я, – принадлежит его дяде. Отношения хорошие, так что у них почти коттедж, разве что участок крохотный. Но клубнику сажают оба. Еще и пять кустов смородины на двоих завели. В общем, экологическая чистота.

Она покосилась на меня с недоверием.

– И про смородину знаешь?

– И даже про чернику, – сказал я. – С той стороны два кустика. По одному на брата. Каждый заботится о своем. Соревнуются! Лес, как видишь, рядом. Грибы собирают, землянику…

– А про грибы откуда знаешь?

Я усмехнулся.

– А их все собирают, если живут поблизости. Даже не пенсионеры. А тем вообще что еще делать? Володарский достаточно здоров, каждое утро пробежку делает. Без фанатизма, как бывает у других, он же ученый, все соизмеряет точно.

Она подумала, спросила очень серьезно:

– Это как-то может помочь в нашем деле?

– Не знаю, – признался я. – Пока идет процесс накопления количества фактов и домыслов, а потом, возможно, как гласит теория, начнется переход количества в качество. Ты в это веришь?

Она буркнула:

– Вообще-то в науку верю, а вот тебе нет.

– А я вот тебе верю, – сказал я льстиво. – Ты вся такая правильная, стойкая, несгибаемая, мускулистая, с этими вот…

– Заткнись, – прервала она.

– Я имел в виду, – пояснил я, – с убеждениями. Стойкими такими, твердыми, осязаемыми. А ты что подумала?

Автомобиль свернул, подчиняясь указаниям навигатора, аккуратные таунхаусные домики побежали навстречу и пошли по обе стороны ровными, как по шнурку, рядами.

Домик Володарского не отличается от других, здесь планировка у всех общая, как обязательная школьная форма, никто не должен выпендриваться.

За аккуратным палисадником по ту сторону на математически выверенном расстоянии друг от друга выстроились увешанные ягодами кусты черной смородины и ежевики. Черники за домиком не видно.

Слева от дома земляника в высоких грядках, укрепленных досками на уровень чуть выше колена. Наверное, чтобы меньше наклоняться, выдергивая сорняки. Да и вода там будет сохраняться дольше, между досками и землей проложена то ли ткань, то ли пленка, не огородник, не знаю, но сделано тщательно, это вижу.

У скромной калитки на столбике коробочка домофона с блестящим глазком камеры. Ингрид нажала кнопку, я невольно выпрямил спину и постарался выглядеть значительнее. Это я хозяина не вижу, но он, прежде чем дать воротам команду отъехать в сторону, сперва посмотрит внимательно на лица гостей.

Через пару минут из динамика донесся чуточку хрипловатый голос:

– Да, слушаю вас?

– Здравствуйте, – сказал я. – Картошку купить не хотите?.. Прямо из Белоруссии привезли… Нет-нет, это я шучу, не пугайтесь. Господин Володарский, мы к вам за небольшим таким интервью.

Он переспросил:

– Интервью? Со мной насчет интервью никто не связывался.

– С нами тоже не любят связываться, – признался я. – Вроде бы приличные люди… Я во всяком случае, точно. Или потому, что мы из полиции?

Он помолчал мгновение.

– Ну, если из полиции… Придется впустить. А то явитесь с кувалдой… Или она у вас собой?

– Даже две, – заверил я.

В калитке щелкнул замок, створки ворот пошли в стороны. Ингрид посмотрела на меня с укором, но промолчала и вкатила автомобиль на небольшую стоянку под две машины.

Как только въехали во двор, ворота тут же поспешили сдвинуться, отгораживая участок от остального пространства.

Дорожка от калитки и стоянки к дому выложена серой плиткой, уложена тщательно, но все же травка ухитряется, обдирая бока, протискиваться в микроскопические щели.

Ингрид, как я заметил, старается не наступать на нее, та и так жалобная, ей намного труднее жить, чем той, что рядом с дорожкой.

Здоровое питание здоровым, однако и про красоту Володарский не забывает: почти половину крохотного участка занимают астры, пионы, еще какие-то цветы, я в этом не силен, а также черноклен, что не дерево, как я думал до недавнего времени, а кустарник, страшноватый, но вообще-то красивый даже на мой не совсем классический вкус эстета сингулярности.

Дверь дома произнесла тем же голосом:

– Поднимайтесь на крыльцо, входите. Уже открыто. Я сейчас спущусь.

Ингрид решительно потащила на себя входную дверь. Большая просторная комната в уютном полустаринном стиле открылась без всякого перехода в холл: резная мебель из мореного дуба, огромный камин, на полке сверху разная хрень вроде слоников и шкатулок, там же огромная картина под потолок с изображением яблок, винограда и прочего садово-огородного изобилия.

Мягкий диван с множеством подушек, толстый ковер на полу, старинный шкаф с настоящими книгами за остекленной дверцей, все должно создавать атмосферу уюта и доверия.

Потолок из таких же деревянных панелей коричневого цвета, как и стены, только темнее, а в центре нависающая над столом люстра о двенадцати рожках с лампочками, выполненными в форме свечей.

Даже верх просторных арочных окон выполнен в витражном стиле из цветных стекол, что изображают что-то мифологическое.

Я ощутил себя так, словно приехал в гости к бабушке, но дело в том, что бабушку я не любил за ее строгость и постоянные попытки учить меня, как должны вести себя мальчики.

На второй этаж ведет деревянная лестница, там послышались шаги. Хозяин спускается не слишком быстро, но и не старчески медленно, за перила не хватается, хотя ладонью скользит по ним, выглядит уверенным, смотрит не на ступеньки, а на своих гостей.

– Ну что, – проговорил он неспешно, – слушаю вас.

На мой взгляд, выглядит моложе своих лет, худощавый и среднего роста, что значит, в молодости считался рослым. И акселерация дала о себе знать, но с возрастом из-за гравитации каждый из нас теряет пять-семь сантиметров роста за счет сдавливания суставов и костей. Семьдесят лет ему не дашь, где-то шестьдесят, а то и меньше.

Ингрид держится сдержанно, передав мне бразды. Володарский доктор наук, как и я, и хотя экономика и нейрофизиология не совсем одно и то же, но все-таки мы хоть из разных семей, но члены одного закрытого клуба высоколобых.

Он поглядывает с интересом, уловил что-то странное, наверняка старается понять, что связывает двух таких непохожих.

– Владимир Лавронов, – представился я, – доктор наук в сфере нейрофизиологии, работаю в научном центре корпорации Игоря Мацанюка. Как и вы, кстати. Моя напарница, Ингрид, кандидат наук… У нас возникли неотложные вопросы, я решил, что вы можете помочь нам разобраться…

Он кивнул, продолжая рассматривать нас с любопытством совсем не старческими глазами.

– Не обещаю… но попробую. Садитесь пока за стол. Нет-нет, с этой стороны сижу я, а свои привычки менять уже поздно, да и не хочется.

Мы опустились за стол, белый, с идеально ровной и гладкой, как стекло, поверхностью. Посредине вазочка с мелкими цветами, что-то похожее на гвоздику, но не гвоздика, ту я видел однажды в фильме о революции.

Он сказал с интересом:

– У меня редко бывают гости. По разным причинам. Но вы меня заинтересовали. Что могло привести ко мне научных работников из Центра нейрофизиологии?

Ингрид неспокойно поерзала задницей по сиденью стула, а я сказал мирно:

– Можно, я сразу вместо танцев перейду к главному? У нас случилась крупная недостача. Кто-то выкрал весь наш последний грант в размере двенадцати миллионов долларов. Наш отдел, как и соседние, опечатан, мы пока маемся без дела.

Он кивнул, то ли ничуть не удивившись, то ли в этом возрасте лица становятся не такими подвижными, как в их же молодости.

– Понятно, – произнес он неспешно, – а как люди молодые и беспокойные, то решили, что в полиции все дураки, что приблизительно верно, а вы, как молодые ученые и обладатели более высокого интеллекта… по-вашему мнению, самого высокого в мире, можете разобраться сами.

– Это слишком жестко, – возразил я. – В полиции тоже иногда попадаются умные, я сам видел в кино.

– Я тоже верю фильмам, – согласился он. – Такое приятное и успокаивающее чувство.

– Да и мы, – договорил я, – решили не сами разобраться… слово-то какое ужасное, мы в детстве всегда разбирались друг с другом, как вспомню…

Я довольно натурально вздрогнул, подчеркивая свою суть ботаника, который теперь даже муху умертвить не сможет, а если поймает, то выпускает в форточку.

– Решили помочь, – досказал он, – тоже хорошо. Так чем могу я?.. Или в качестве подозреваемого? Говорите прямо, я не обижусь. В моей долгой жизни пришлось повидать всякого.

– Прямых улик нет, – сказал я честно, – но косвенные указывают на вас.

– Какие? – спросил он с любопытством.

– Тайна следствия, – ответил я значительно. – Раскрыть не могу, вы же можете кое-что подправить, от чего-то избавиться, хотя должен сказать прямо, этих улик очень много. А сейчас такая система, компьютеризированная, кстати, что собирает даже микроскопические улики!.. И когда их набирается воз и маленькая тележка, то они уже имеют реальный вес.

Он кивнул, старческое лицо выразило интерес, сочувствие и некоторое сожаление. Но не в том, что попался, а что мы вот, молодые и красивые, тратим время зря, идем по ложному следу, а ничего поделать нельзя, тупые, не всем удается разъяснить самые простые истины даже на пальцах.

– Вы прибыли, – поинтересовался он, – предъявить обвинение или же пока собираете сведения?

Я отшатнулся.

– Обвинения? Упаси боже!.

– Тогда, простите, в чем же…

Я сказал со смущением в лице и голосе:

– Я просто не поверил в эту чушь… Уж простите, но я не полицейский, уже объяснил, почему я здесь, у меня другие взгляды, чем у полиции… Я поделился с директором своими предположениями, он конечно же против моей поездки к вам…

Он усмехнулся.

– Естественно. Директор в первую очередь думает о репутации своего заведения. Репутация – это и деньги, и новые сотрудники, и вес в глазах конкурентов.

– Однако мне удалось настоять, – сообщил я с нужной долей гордости. – Все-таки я уверен, откровенный разговор с вами развеет все наши сомнения и подозрения.

Его улыбка стала шире и еще ироничнее, пожилые люди не так легко покупаются на комплименты, как молодые дураки.

– Спасибо…

– А то и даст, – добавил я, – новый толчок, как говорил Леонид Ильич, в нужном направлении.

Он усмехнулся, сказал понимающе:

– А в разговоре будете ставить мне всяческие ловушки, верно?.. Хорошо, спрашивайте. Обещаю не хитрить. И хотя вряд ли вы поверите, но мне в самом деле хитрить нечего. А поговорить… Ну, старики поговорить любят.

Я сказал бодро:

– Старики? Старики, по современной терминологии, это люди после восьмидесяти лет. А вам где-то лет пятьдесят?

Он улыбнулся шире.

– Не льстите мне так откровенно, хотя вообще-то любую лесть слушаем с удовольствием. Мне семьдесят и моложе своего возраста не выгляжу.

– Выглядите, – заверил я.

– Да, – сказала натужно и Ингрид, – я бы ни за что не дала вам семьдесят. Так, от силы шестьдесят девять.

Он кивнул, принимая шутку.

– Спасибо. Вы лично из полицейского управления? Прикомандированы к этому товарищу в качестве телохранителя?

Она в замешательстве кивнула, а я сказал торопливо:

– Я не соврал, она в самом деле кандидат наук. По спортивной медицине. Хотя работает в отделе расследования крупных и особо крупных хищений.

Он сдержанно улыбнулся.

– Девушка великолепна, как символ советской эпохи. Да и любой, где крепкая власть. Спортсменка, комсомолка да и просто красавица!.. А что кандидатскую защитила, так вообще великолепно.

Я отмахнулся.

– Да кто теперь не кандидат?.. Сейчас это почти как обязательное среднее образование. К тому же купить диссертацию проще простого. Если бы вы знали, кто ее дядя, вас бы удивило, что она еще не академик!

Она зло сверкнула в мою сторону глазами. Володарский уловил, сдержанно улыбнулся.

– Чаю или кофе? – спросил он. – Все-таки вы с дороги.

– Кофе, – ответил я, – если не слишком затруднит.

– И мне, – сказала Ингрид.

– Хорошо, – ответил он. – А то я сам последние годы только земляничный да чай из шиповника, хотя почему его называют чаем?.. Привыкаем к словам…

Кофейный автомат хоть и старой конструкции, но послушался взмаха его руки и старательно загремел, перемалывая зерна.

Володарский кивнул в его сторону.

– Сорок лет я молол вручную. Были такие мельнички, крутишь ручку, а зубчатые жернова ломают и перетирают зерна в крупный помол, а потом, если требуется, то и в мелкий. На две чашки намелешь, и уже руки устают… Потом появились электрические, такое облегчение!.. Но варить приходилось в джезвах или, как их называли дикари, в турках…

– Я застал то время, – сообщил я. – Мельнички, правда, были уже электрические, но кофе варили в джезвах. У меня кофе постоянно сбегал, а потом приходилось долго оттирать плиту.