Автомобиль резко остановился перед нами и распахнул дверцы, а как только мы сели, поспешно рванулся с места, чтобы не загораживать дорогу остальным.

– Ну при чем здесь дура? – сказал я с неудовольствием. – Лучше пользоваться изящным синонимом вроде «красивая женщина» или «просто очаровательная». Ты же необходима просто не знаю как, я же сам шнурки не сумею… К счастью, с тобой мне повезло.

– Я тебе шнурки завяжу, – пообещала она злобно. – Еще как завяжу! На горле.

По обе стороны шоссе замелькали высотные дома, они наряднее старых, автомобиль красиво и стремительно понесся в сторону великолепной, залитой солнцем автострады.

Издали она как нечто изящнейшее и буквально воздушное, вознесенное на тонких, как спицы, столбах, так высоко, что под нею смогли бы проплывать авианосцы с сотнями самолетов на палубе и торчащими башнями тяжелых орудий.

Ингрид в нетерпении взяла управление на себя, автомобиль тут же прибавил скорость. Минут через пять вылетели на высоту, с которой видно землю внизу, как с самолета.

Автострада по шесть полос в обе стороны, массивная и вселяющая уверенность в несокрушимости, это издали нечто паутинно-эфемерное, а здесь вся мощь хай-тека в полной красе, а треть автомобилей, что перешли на электротяги, заряжаются прямо от полотна.

Мимо проплыла знаменитая четырехкилометровая Башня Никитина, которую начали было строить еще в середине прошлого века в Японии, но там остановили, зато через почти сто лет выстроили в Дубае, а недавно и в Москве, где стала самым северным небоскребом мира.

Внизу и по сторонам проносятся оранжевые дома, похожие на медовые соты, но когда съехали с высотной автострады и попали в паутину улиц, почти сразу впереди раздражающе вспыхнул желтый свет.

Автомобильный поток начал притормаживать, перед красным выстроилось с десяток впереди, я всмотрелся и кивнул в сторону синего «Ситроена», что замер на три автомобиля впереди и на ряд слева.

– Если тебе все равно ждать, сумеешь проверить вон того в синей машине с молнией на боку?

Она спросила настороженно:

– А что с ним?

– Не знаю, – ответил я. – Едем за ним уже минут пять, вижу, в какой он панике.

Она спросила с недоверием:

– Ты это увидел по тому, как ведет машину?

– А ты разве не увидела?

Она процедила свозь стиснутые челюсти:

– Не выпендривайся.

– Как знаешь, – ответил я. – Но он либо психически больной, либо контуженый, либо что-то натворил серьезное.

– Либо с женой поссорился, – буркнула она.

– Да, – согласился я, – поссорился и прибил на фиг. Хотя в этом случае его винить как бы и не за что. Если женщин прибивают, то всегда за дело.

Она поморщилась, некоторое время колебалась, глядя на дорогу и время от времени поглядывая на синий «Ситроен», наконец прижала кнопку переговорника и сказала резко:

– Говорит старший детектив Ингрид Волкова. По улице Абу-Саляма двигается «Ситроен» синего цвета, записывайте номер… Поступил сигнал, нужно проверить машину и водителя.

Вспыхнул зеленый, машины впереди дружно сорвались с места, но Ингрид скорость убавила, чтобы не обогнать «Ситроен».

Я сказал с облегчением:

– Спасибо. Я тоже хочу, чтобы я ошибся.

– Не бреши, – прошипела она. – Ты мечтаешь, чтобы водитель оказался опасным серийным убийцей!

Минуты через три впереди появился автомобиль с мигалкой, полицейский вышел на обочину как раз вовремя, чтобы показать водителю «Ситроена» зебристой палочкой на обочину.

Я буквально чувствовал, как тому хочется прибавить скорости и прорваться, но электроника наверняка подключена к Сети, полиция может удаленно заглушить двигатель, так что «Ситроен» нехотя съехал к обочине и застыл.

Ингрид тоже прижала автомобиль к краю, прошипела:

– Ну, молись теперь.

– Уже, – ответил я трусливо, – а может, поедем?

Видно было, как полицейский подошел к «Ситроену» и попросил права, водитель с готовностью сунул ему пластиковую карточку. Полицейский посмотрел, вернул обратно, но, подумав, жестом попросил выйти и открыть багажник.

Водитель спорил, на что-то ссылался, наконец полицейский отступил и опустил ладонь на рукоять пистолета. Водитель, крепкий немолодой мужик, нехотя вышел, угрюмо зыркнул по сторонам.

Из автомобиля с мигалкой нехотя вылез второй полицейский и, расставив ноги, наблюдал за происходящим. Водитель нехотя открыл багажник. Я не видел, что там, но полицейский дернулся и выхватил пистолет.

Второй полицейский что-то закричал в переговорник и тоже суетливо выхватил оружие.

Ингрид прошипела нечто злое и рывком сдернула автомобиль с места. Я поинтересовался:

– Что там было? Я черепахистый, не рассмотрел.

– Я тоже, – буркнула она.

– А чего они так?

Она ответила нехотя:

– Судя по реакции, в багажнике связанный человек. Живой. На труп реагировали бы иначе. Или на ящик с оружием.

– Ух ты, – сказал я, – ты молодец, такие вещи замечаешь.

– Тренировки, – ответила она все еще раздраженно, посмотрела на меня косо. – Но твое умение важнее. Как накачал?

– Да пустяки, – ответил я благодушно. – Сперва нужно защитить кандидатскую или магистра, хотя это одно и то же, прочесть сотни статей по нервной системе нематод…

Она прервала:

– Заткнись.

– Заткнулся, – ответил я покорно. – Обожаю отечественную полицию. Самую вежливую в мире. Спасибо, что не вдарила!

– А как хотелось, – процедила она.

Огибать Таджикоград не стали, проехали эти кварталы напрямик, хотя Ингрид напряглась, пока пробирались по запруженным прямо на тротуаре и проезжей части лавками и блошиными рынками улицам, где продаются и перепродаются краденые в основном вещи.

Пару раз в нас бросили камни, угадав белых, хотя я дал команду стеклам стать темными, как ночь, ребятишки бросались навстречу с воплями, предлагая купить дзерг, кику и лайсу, самые популярные на сегодня и самые дешевые наркотики, но Ингрид вела машину достаточно непреклонно, оставив пистолет на коленях в готовности.

Когда пересекли черту, отделяющую их район от Чайна-тауна, а затем и района Калмыкбада, сказала с облегчением:

– Все, вырвались. А раньше это был самый мирный народ… Самыми крутыми были узбеки. Таджики у них пребывали почти в рабстве… Давно, в Средние века.

– Скинули оковы, – согласился я. – Проезжай лучше по Темирлановской. На перекрестке Мари Люпена авария и затор…

Она зыркнула на меня зло:

– Чего так решил?

– Интуиция блестящего ученого, – объяснил я скромно, – и точный математический расчет. Там не было аварии четыре года, семь месяцев и двенадцать дней, что вообще-то рекорд для этого перекрестка. А если учесть атмосферное давление, протуберанцы на Солнце и свирепый муссон с пассатом, то…

Она прервала:

– Хорошо-хорошо, заткнись!.. Сам хоть понимаешь, что несешь? Или прикалываешься? Муссон с пассатом! Я в школе географию тоже проходила.

– Обожаю умных женщин, – сказал я льстиво. – Особенно в форме. Ты в следующий раз надень ее в постель, хорошо?

Она покосилась зло.

– Хочется поглумиться над властью?

– Ну хоть так…

– У меня нет формы, – отрезала она, – Я детектив, а не уличный постовой.

– Жаль, – сказал я с огорчением, – а так хотелось бы кому-нибудь сказать, что имел я эту власть… ну ты поняла.

– Мечтай, – ответила она недобро. – Как только возьмем главного гада, тебя посадим с ним вместе в одну камеру, а потом в Сибирь белых медведей пасти, стричь и собирать удои.

– Понял, – сказал я. – Значит, в моих интересах всячески затягивать поимку и арест главного гада. Езжай сейчас по…

Навигатор пискнул и сказал торопливо:

– Неожиданная авария на Мари Люпена!.. Рекомендую сменить маршрут. Проехать можно по Темирлановской…

– А потом через площадь Улугбека, – добавил я. – А то на Темирлановскую попрут все, надо из потока вовремя выйти.

Она покосилась на меня с подозрением уже не только в глазах, но и на лице, крутнула руль, автомобиль послушно нырнул в проходной двор, а там, лавируя между домами, выскочили на улочку к площади Улугбека.

– Почему Володарский? – спросила она. – Если человек стал вегетарианцем, бережет здоровье, то, по-моему, он меньше всего готов к преступной деятельности.

– Люблю власть, – сказал я с одобрением. – Такое выдает, что любой грузчик тоже начинает умничать и указывать президенту, куда крутнуть штурвал.

– Я не президент, – огрызнулась она. – Так почему?

– Ты про ускорения прогресса слыхала? – спросил я. – Такое слово, как «экспонента», знаешь?

– Это про индийского мудреца, – сказала она, – что на шахматную доску зернышки клал, на каждое в два раза больше?

– Сообразила, – ответил я. – Вот так сейчас развивается и наука. Вся. В смысле, всякая. И железнячники, и мокрохвосты. Те и другие уверяют, что бессмертие будет достигнуто. Только железнячники уверены, что бессмертие достигнут с помощью металлических имплантатов, а мокрохвосты – через изменение генетического кода.

Она буркнула:

– И что?

– Сразу прикидываешь, – сказал я мирно, – какая будет преступность и будет ли вообще? Преступность, конечно, будет, хоть снизится вовсе до минимума. Да и зачем рисковать, если уже заполучил самую высшую ценность – жизнь до бесконечности!..

Она фыркнула.

– Это счастье?

– Счастье, – ответил я серьезно.

Она презрительно прищурилась, взглянула свысока.

– Ты так боишься умереть?

– Боюсь, – ответил я честно.

Она сказала с тем же презрением, но и чуточку удивленно:

– И даже не стыдишься признаваться? Какой же ты мужик?

– Я не мужик, – возразил я с достоинством. – Это у вас там в полиции одни мужики. Даже если в юбках.

– А ты кто?

– Мужчина, – пояснил я. – Это чтоб тебе было понятнее. Как-нибудь почитаешь на досуге о разнице между мужиком и мужчиной. Хотя вроде бы оба самцы, но разница как между небом и землей. Ладно, как между плотником и столяром, это чтоб тебе было понятнее.

Она поморщилась.

– Ты не увиливай. Почему не стыдишься?

– А уже нет надобности, – пояснил я. – Раньше, когда все обязательно склеивали ласты, выбора не было, и нужна была философия, оправдывающая неизбежность смерти. И все мировоззрение было подчинено тому, чтобы раз уж нельзя стать бессмертным, то нужно принимать смерть гордо и с достоинством. Желательно в красивой позе, с улыбкой. Так, впрочем, и делалось во все века и во всех культурах. Даже последние слова придумывали заранее, чтобы сказать в час смерти, а потом красиво помереть.

– Ну-ну, – поторопила она.

– Что «ну»? – спросил я с неудовольствием. – Что непонятно?.. Люди не просто скоро перестанут не умирать, а это случится на протяжении нашей жизни. Если ничего не случится, то еще можем успеть!.. Тебе сколько лет?.. Ладно-ладно, молчу. Прости, я посмотрел на твой бицепс в пятьдесят сантиметров, потому и спросил. Чего нам, мужчинам, скрывать возраст?

– У меня сорок два, – ответила она, – что даже для мужчины хорошо. У тебя вроде бы меньше тридцати?

– Тридцать семь, – ответил я с обидой, – глазомер тебя подводит.

Она ухмыльнулась.

– А чего обиделся? Ты же ученый, тебе на физические данные начхать. Значит, страшно смерти?

– Кому не страшно, – ответил я так же серьезно, – тот дурак. Хуже того, животное. Животное не страшится смерти, оно страшится гибели. Животное не понимает, что от старости тоже умрет. А человек должен понимать, что все его знания, весь опыт, все-все исчезнет вместе с ним. Это и для общества катастрофа… ну, не полная, прогресс все же идет, но представь себе, если бы великие ученые не умирали в свои шестьдесят лет, а жили хотя бы сто-двести!.. Да и не только великие… Сейчас знаний столько, что учиться приходится до пятидесяти, а там только начинаешь брать разгон, как приходит за тобой смерть и говорит: мало ли что ты уже почти готов создать лекарство от рака и от всех болезней!.. Пришла пора ложиться в гроб.

Она буркнула:

– То другое дело. Одно – жить до ста или даже двухсот лет, другое – быть бессмертным! Я уже говорила, бессмертной быть не хочу!

– А кто неволит? – спросил я. – Как надоест – убейся о стену. Или прими йаду. Прыгни с крыши. Утопни. Да как угодно!.. Твое право. Бессмертие для тех, кто хочет умереть тогда, когда сам изволит, а не когда природа скажет.

– А-а-а-а, – протянула она, – ну, на такое бессмертие я согласна…

Я посмотрел на нее с ухмылочкой.

– Спасибо.

– Что? – спросила она настороженно. – Что опять не так?

Я отмахнулся.

– Да все так. Все-таки прогресс. Есть вообще настолько тупые, что доказывают с пеной у рта, что умирать хорошо и необходимо. Не только для прогресса, но как бы и человеку.

Она нахмурилась, подумала.

– Для прогресса еще понимаю… для эволюции, в смысле, а как для человека?

– Не представляю, – ответил я, – но говорят! Ты же знаешь, сколько у нас в стране гениальных людей, что знают, как спасти экономику, вылечить все болезни, сделать людей счастливыми… и как жаль, что все они работают дворниками, водопроводчиками, мусорщиками, почтальонами или консьержами.