Ингрид, согнувшись в три погибели, быстро-быстро отдавала распоряжения в упрятанные на ней микрофоны. Через считаные мгновения из чистого неба материализовался стелс-вертолет, десантники в темных костюмах буквально посыпались на землю, приземляясь за спинами перебежавших из цеха по подземному ходу в домик.

Теперь уже она придержала меня за плечо.

– Не суйся. Управятся без нас.

– Ого, – сказал я, – а как ты можешь без драки?.. Хотя бы связанных попинать?.. Или дубинкой по головам? Ну хоть по ребрам. А еще лучше, по почкам…

Она сказала высокомерно:

– Вообще-то могу и не связанных.

– Но-но, – сказал я. – Я люблю быть связанным. Своим словом, например, а не грубым вервием.

Она фыркнула.

– Кто говорит о веревке? У меня наручники как раз для таких умных, что ведут какую-то непонятную мне игру. Твой размер, кстати.

В домике раздались выстрелы, автоматная очередь. Мы ждали, через пару минут омоновцы провели к вертолету троих со скованными за спиной руками.

Один на ходу бросил в микрофон у рта:

– Потерь нет, один легко ранен. Убито двое, пришлите экспертов.

Я проводил их взглядом, Ингрид поглядывает на меня в ожидании ответа, лицо напряжено, а в глазах, как мне показалось, растет растерянность, которую старается спрятать под напускной грубостью.

– Люблю все по размеру, – согласился я. – Только двенадцать миллионов вернуть как бы не сумели. И даже без как бы. А эти люди все равно не укажут силовым структурам, где и кто ими руководит.

Она прищурилась.

– Уверен?

– Стопроцентно, – ответил и я протянул руки вперед. – Ну, цепляйте свои браслеты, гражданин начальник. Зверствуйте, сатрапы. Измывайтесь над представителем чистой науки. Да здравствует Архимед!..

Она подумала, играя наручниками на пальце и двигая бровями, взглянула мне в глаза.

– Хочешь сказать, это провал?

– Почему? – удивился я. – У вас же всегда так! Мелких ловите, крупные вам не по зубам. Даже когда выйдете на них, побоитесь тронуть. Вы же такие отважные… до поры до времени. Вам бы только науку обижать. Архимеда убили, Галилея вообще на колени поставили, не стыдно?

Она прищурилась.

– Где это ты такой мудрости нахватался? А если все-таки не побоимся?

– Побоитесь, – ответил я уверенно. – Иначе почему у нас такая коррупция, если все прозрачно, все под зорким оком видеокамер высокого разрешения?.. Или у вас в целях экономии всего лишь фулл тыща восемьдесят?

Она повторила:

– А если не побоимся?.. Ты же не побоишься выдать и более крупных?

– Их еще найти надо, – ответил я.

Она продолжала рассматривать меня злобно прищуренными глазами.

– А ты найти поможешь?.. Ради снижения собственного срока? И чтоб я не била по почкам? А только по ребрам?

– Пока у нас там в лаборатории все перекрыто, – ответил я, – могу немножко пояйцеголовить среди чугунноголовых с медными лбами. Вообще-то мне даже приятно. Как будто брожу среди боевых слонов Ганнибала! Все в броне, грозные, а уж какие умные-е-е…

Она помолчала, я увидел, что хоть ошарашена мной уже не первый раз, но на этот раз вообще не знает, что сказать. Помогать не стал, ждал, наконец проговорила с таким усилием, словно вытаскивают огромными клещами каждое слово:

– Ладно, упросил. Умеешь вымаливать пощаду. Заедем в ближайшее кафе… Позволю тебе в день прощания со свободой перекусить что-нибудь особенное. Все равно двенадцать миллионов теперь не увидишь до конца жизни.

– Да ладно, – ответил я, – говори уж полностью, не выпуская ключевые слова.

Она сказала зло:

– А какие я выпустила?

– Ты хотела сказать, расскажи, что на твой тупой взгляд яйцеголового дурака…

Она сказала недовольно:

– Разве я сказала так?

– Странно, – ответил я, – почему я услышал именно это?

– Уши прочисть, – велела она высокомерно. – Так идем?

Я подумал, прикинул, покачал головой.

– В кафе много народу, всегда шумно, да еще и обязательно музыка… Вообще не понимаю, зачем на свете музыканты? Надо было ликвидировать вместе с трубочистами и возчиками. Болезнь какая-то… Давай ко мне. У меня еды хоть не очень, но зато тихо.

Она с подозрением оглядела меня с головы до ног.

– Это меня и пугает. Маньяки все тихие. Споначалу, а потом разыгрываетесь, держите меня пятеро… Нет уж, к тебе второй раз не поеду… Но можно ко мне. Я живу ближе.

Я ответил без особых раздумий:

– Годится.

Она вздохнула.

– Садись в машину, странный человек. Ты вообще-то первый яйцеголовый, с кем имею дело. Даже не по себе как-то. Будто держу в руках перепелиные яйца.

Я сказал уязвленно:

– Ну уж и перепелиные!

– Я имела в виду, – уточнила она, – хрупкие. Не бойся, твои не трону.

– Жаль, – ответил я. – А я размечтался. Такое вообразил…

Она посмотрела на меня внимательно.

– Мне показалось или ты в самом деле все наглеешь и наглеешь?

– Думаю, – ответил я медленно, – не показалось…

– А в чем причина?

Я подумал, ответил нерешительно:

– Как ты и угадала, что как-то удивительно, учитывая общий ай-кью представителей силовых структур, я из яйцеголовых. Мы ютимся в своем мирке науки и не очень любим появляться в реальном мире, что кажется нам грубым и жестоким. Да он такой и есть, вон у тебя какие мышцы! И какие у меня… По биологии все должно быть наоборот.

– Ну-ну, – сказала она с удовольствием и картинно напрягла плечи, вырисовывая четко очерченные толстые мускулы. – Но сейчас ты ощутил, что мышцы есть и у тебя?

– Верно формулируешь, – похвалил я. – Все верно, мышцы есть и у меня. Причем настоящие, достойные двадцать первого века.

Она смерила меня презрительным взглядом.

– Покажи?

Я постучал пальцем по лбу.

– У меня защищены толстыми костями, потому что чего-то да стоят. У тебя снаружи, что и понятно, их не жалко. Потому я за это время, находясь в непривычной для меня обстановке, прошел от мандража до понимания, что для ученого это все просто, ничего сложного нет, а грубостей мира можно либо избегать, либо…

Она сказала нетерпеливо:

– Ну-ну?

– Либо как-то устранять, – ответил я. – Нет-нет, не воспринимай каждое мое слово по-своему, по-милитаристски. У слова «устранять» есть и другие значения, кроме как «убивать».

– Надо же, – сказала она саркастически. – Что значит пообщаться с яйцеголовым! Сразу кругозор расширяется.

– Либо, – сказал я, – есть еще вариант…

– Ну-ну?

– Грубости мира, – сказал я, – можно спихивать на людей простых и грубых. Недаром же замечено, что полицейские и бандиты вообще-то люди одной породы. Даже внешне вас не отличить, только и того, что по разные стороны закона. А нам, яйцеголовым, вовсе не обязательно быстро бегать и стрелять, чтобы решать наши проблемы. Зови авто!

Ее автомобиль тяжело и глядя на нее с укором подкатил к нам, переваливаясь на рытвинах, как утка на берегу, нехотя распахнул дверцы.

Она села за руль, взглядом велела пристегнуться, а то вдруг восхочу убиться и лишить правосудие такого ценного свидетеля. Я пошарил в бардачке, но там всякий женский хлам, ничего съедобного.

– Жратаньки возжелалось? – спросила она понимающе. – Ну еще бы. Почему мужчинам только бы пожрать?

– Ну почему? – ответил я скромно. – Мы и прогресс как бы двигаем в перерывах между завтраком и обедом. Иногда и до ужина что-то успеваем.

Она фыркнула.

– А после ужина сразу спать?

Я поднес ко рту руку тыльной стороной кисти, там микрофон, который я из часов перенес в браслет:

– Остап Шухевович, Медведев в лаборатории?.. Я там оставлял на него своих мышек… Как они там, переживаю. Мышки не люди, они никого не обижают.

Ингрид бросила на меня взгляд, полный подозрения, я движением пальца вывел изображение на лобовой экран. Геращенко улыбнулся ей и даже самую чуточку поклонился.

– Медведев?.. Шутишь?.. – ответил он, и в его интеллигентном голосе потомственного ученого прозвучало неприкрытое презрение. – Он сегодня вдруг свихнулся на здоровом образе жизни!..

– Что-что? – переспросил я, не веря собственным ушам. – Медведев?.. Наш чемпион по обожрунству?

Он сказал с сарказмом:

– Да, наш худышечка. Так что тю-тю, теперь на работе не задержится и на минуту!

Я взглянул на циферблат часов, все верно, рабочий день кончился.

– Это как? – уточнил я. – В йогу ушел? В буддизьм?.. Тьфу, буддеизьм?

– Лучше бы в буддизм, – ответил Геращенко так же глумливо. – А то мы сегодня целый день слышим от него: это есть вредно, в этом мало витаминов, а в этом не те, а здесь вообще в воздухе много радона…

Я сказал хмуро:

– Знакомо. Сейчас это помешательство прет во все стороны быстрее гриппа.

Он снова улыбнулся Ингрид, но мне сказал с невыразимым презрением:

– Сейчас? Оно всегда перло. Только раньше о нем говорить было неприлично. Но, к счастью, у нормальных людей проходит быстрее насморка. Я вон тоже попробовал… Полдня был вегетарианцем, вспомнить страшно! А потом подумал: а на фига?

Ингрид нахмурилась, переспросила.

– Простите, что вмешиваюсь, но почему неприлично?

Он посмотрел на меня.

– Твоя девушка совсем дикая?

Я сказал нервно и громче, чем собирался:

– Какая девушка, какая девушка? Где вы ее увидели?.. Остап Шухевович, это же самый настоящий, простите за грубое выражение, офицер полиции!

– Да? – переспросил он озадаченно. – А я думал, это униформа для игры. Ты же любишь всякие непристойности.

– Сплюньте, – сказал я умоляюще. – Это настоящая полиция. Так что будьте осторожнее с терминами, как бы они ни были точны в научном смысле, но у полиции свои понятия о законах мироздания и даже свой устав Ньютона! Полномочия силовых структур, кстати, все расширяют и расширяют… в интересах демократии, конечно.

Ингрид процедила мстительно:

– И по многочисленным просьбам трудящихся. И к ним примкнувшим.

– Молчу, – сказал Геращенко испуганно.

– Значит, – сказал я, – Медведев тоже наконец-то взялся за ум и сбросит хотя бы полцентнера?

– Посмотрим, – буркнул он. – Надеешься, что бутерброды начнет отдавать тебе?

– Точно, – ответил я. – Покупать будет по инерции, а потом куда девать?.. Молодец, идет в ногу со временем, но жаль, если он уже ушел и оставил моих мышек без присмотра.

Он сказал успокаивающе:

– За них не волнуйся, он твоих кормит лучше, чем своих. Точно по графику. Я сам проследил.

– Спасибо, – сказал я. – Извините за беспокойство, до свидания. Ингрид, не спи.

Экран погас, мы некоторое время ехали молча, наконец она поинтересовалась, глядя на дорогу:

– О каких непристойностях он говорил?.. Не бойся, никому не скажу. Я видела всякое.

Я поморщился.

– Обычные шуточки яйцеголовых. В то время, как вы все развлекаетесь подобным образом, мы можем только чесать языками на ту тему. А так даже спать остаемся на лабораторных столах, чтобы сразу с утра не терять время на поездку.

Она хмыкнула.

– Рассказывай.

– Не веришь?

Она покачала головой.

– Слышала, творческий мир как раз и придумывает все непристойности, которые потом входят в наш мир и портят жизнь целому поколению.

– То писатели, – сказал я клятвенно. – Они как бы тоже творческие люди, хотя интеллектом пониже, а моралью пожиже. Это они больше всех пьют, развратничают, наркоманят, устраивают заговоры, бунты, мятежи и призывают сменить правительство на что-нибудь еще похуже, чтобы жить интереснее и черпать вдохновение… Нерон, что поджег Рим, был поэтом, а не ученым. Ученый бы такого не сделал!

Она фыркнула.

– Ну да, ученый бы сжег всю Римскую империю. Крепись, мы уже почти прибыли.