Глава 8

Я только и думал о том, чтобы не потерять таблетку. Она очень маленькая, и может запросто закатиться в складочку или в щёлочку. Я никогда эту Минкову не видел, но раз Андрей приказал её ликвидировать, значит, так нужно. Не знаю, о чём думал Щипач, а вот Белова нервничала, теребила рукава и старалась устроиться поудобнее. Но мы были напиханы впритык, и у неё ничего не получалось.

Когда ехали по Шоссе Энтузиастов мимо Измайловского парка, Озирский спросил:

— Надя, извините за вторжение в частную жизнь, но из песни слова не выкинешь… Вы ведь к свахам и в службу знакомств обращались вместе с Натальей Логиневской, так?

Белова аж подпрыгнула, потом что-то промямлила. Но, как я понял, не отрицала.

— Вы серьёзно мечтали выйти замуж только за иностранца?

Как нарочно, везде зажигался красный свет, и шеф начал заметно нервничать.

— В агенства обращалась исключительно по поручению Виолетты. Нужна я иностранцам!

Действительно, иностранцам она, вобла старая, не нужна. Хорошо, что всё понимает, подумал я.

— Моя роль заключалась в том, чтобы каждого мужчину представить Виолетте. Самой ей некогда было такими делами заниматься, особенно на начальной стадии. Она всегда была немного ленива…

— Ха, ленива! — Озирский даже подавился, потому что в это время пил минеральную воду. — Вы, Надюша, получается, сводней были?

— Называйте, как угодно.

Беловой, похоже, было на всё наплевать. Она даже особенно не удивилась, что Андрею известно про брачные агентства. Озирский внушил ей, что знает всё, и врать бесполезно.

— Виолетта действительно хотела уехать за границу. И велела мне подыскать подходящее «средство передвижения». Не обязательно иностранца, можно и нашего. Лишь бы он занимал высокое положение и имел жильё в Европе или Америке. Виолетта понимала, что рано или поздно ей придётся бежать…

— Для психически больной она слишком предусмотрительна и меркантильна. — Андрей говорил спокойно. Но, даже если бы я не имел таблетки в кармане, понял — Минковой скоро будет очень плохо. — Да, Надюша, а Логиневская для себя искала спутника жизни или тоже для третьего лица?

— Что вы, Наташа всерьёз мечтала выйти замуж! Так ведь этим едва и не кончилось… — Тут Белова зарымзала в платочек, а шеф откровенно поморщился. — После новогодних и рождественских праздников она собиралась обвенчаться с американским бизнесменом…

— С Тэдом Смитом? — уточнил шеф.

Белова посинела, потому что Озирский буквально придушил её полученными сведениями. И если Надежде Вадимовне до сих пор хотелось валять дурака, то сейчас она должна была пересмотреть планы.

— Да, его звали Теодор Франклин Смит. Он торговал автомобилями.

— Это мне тоже известно. Но Наталия Викторовна познакомилась с ним не через брачное объявление. Она работала в фирме Смита секретарём-переводчиком. — Тут мы остановились на очередном перекрёстке, и Андрей сунул бутылку из-под воды между передними сидениями. — Надюша, а Ирина Минкова как относилась к предполагаемому брату дочери с иностранцем?

— Мать Виолетты нашла ей мужчину, которому исполнилось сорок восемь лет. Но та не захотела ехать с таким дряхлым даже в Штаты, а потому попросила меня подобрать «бычка» посвежее. Впрочем, все, кого я нашла в агентствах, также были отвергнуты.

Мы притормозили у очередного перекрёстка. Запахло тухлятиной, и я зажал нос. А Щипач даже не заметил ничего — на свалке хуже воняло. Шеф молча указал на ларёк с мясом. Я вытянул шею и сразу увидел гору протухших «ножек Буша» на витрине. В Москве очереди почти перевелись, но здесь толкались тётки с кошёлками. Они все были такие тощие, что напоминали сухари из пачки. Бегали туда-сюда, разглядывали всю эту гадость. Придирчиво выбирали и обсуждали, какой кусок лучше. И при этом так орали, что мы в джипе все оглохли.

— Снуют, как мухи по… м-м… дерьму, — прокомментировал Озирский и потёр дёргающуюся щёку. — Выбирают, где тут погнилее и повкуснее. Смотрите, им ведь реально интересно…

— Андрей, умоляю, не говори так! Ты хочешь казаться хуже, чем есть на самом деле. — Гетка всё же училка, и это в ней самое противное. — Не тебе объяснять, как люди сейчас бедствуют. Довольствуются тем, на что хватает средств. А ты — гуманист, и не отрицай этого. Ведь бесплатно работал ради торжества справедливости. Тебя глубоко тронула трагедия семьи Колчановых…

— Я ради тебя преступников искал. Но не бесплатно — цену я ещё назову сегодня.

— Ради меня?

— Да, чтобы ты сама не мучилась, и чтобы коллеги тебя не притесняли…

Тут мы повернули на улицу Сталеваров, излазанную мной вдоль и поперёк. Пока пас Щипача, под каждым кустом побывал.

— Вообще-то, людишки — плебс, прах. Пусть хоть все перережут и передушат друг друга. Но ты не должна страдать.

Андрей замолчал. А подумал, что правильно он Гетке ничего про моё задание не сказал. Вот визгу было бы! А так, надеюсь, провернём всё без сучка и задоринки. Когда завернули на парковку, я снял бинт с головы — чтобы не белел. Кровь не пойдёт — три дня назад всё случилось. В крайнем случае, йодом можно помазать.

— Вот наш дом, — сказала Белова.

Лёшка джип остановил, и мы стали вылезать. Андрей сделал нам с водилой знак, чтобы задержались.

— Шеф, как я понял, Минкову — в расход? Ты всё продумал?

Нас никто не мог услышать. Мы остались втроём, и в салоне стояли глушилки. Но Лёха всё равно едва шевелил губами.

— Андрей задумчиво раздавил хабарик в пепельнице и покусал нижнюю губу.

— Она, на самом деле, вменяема, вот в чём дело. А справку из психдиспансера добыла мамаша, после отвратительной истории. Когда Виолетте было тринадцать лет, она нарочно толкнула под грузовик свою подругу-одноклассницу. Девочки просто гуляли весенним вечером, ели мороженое. Подруга погибла, что и требовалось Минковой. Как уже известно, она обожала наблюдать за умирающими. У этого происшествия оказалось масса свидетелей. И матери ничего не оставалось делать, кроме как объявить дочку душевнобольной. Ведь, в противном случае, Виолетте грозила отправка в специнтернат. Независимые психиатры много раз высказывали сомнения относительно наличия у Минковой злокачественной шизофрении. Тем не менее, наша красавица до сих пор скрывается за бронёй ложного диагноза. Вместо того чтобы пресечь опасные склонности в самом начале, мама нашла им оправдание. А потом напоролась на то, за что боролась. Адвокат, понятное дело, сошлётся на заболевание, и суд признает Минкову невменяемой. Её просто поместят в уютную клинику. Во всяком случае, не в те страшные психушки, куда отправляли диссидентов в своё время. А отдуваться станут Беляши…

— Это понятно, — кивнул Чугунов.

— У меня, Лёха, выхода другого нет. Сам себе не прощу, если такая тварь вскоре выйдет на свободу и примется за старое. А когда она исчезнет со сцены навсегда, на неё многое можно будет повесить. Фотки со сценами издевательств у неё действительно есть — Оксана проверила. Минкова сама хвасталась, ничуть не стесняясь. Кроме того, удалось записать на диктофон откровения Виолетты. Так прекрасно считаться сумасшедшей, не будучи ею на самом деле! Но умереть от остановки сердца может и нормальный человек. Особенно если поймёт, что пришла расплата. А сейчас пойдём, Божок, времени нет. Мы с Надеждой поднимаемся в квартиру. Лёха следит за тем, чтобы никто не ушёл через лифт и подъезд. Генриетта блокирует чердак. Надюш, где окна вашей квартиры?

— Вон там, три окна. А лоджия на ту сторону выходит.

— Я вижу, кто-то из-за шторы выглядывает, — прищурился шеф.

— Это Мишка, — забеспокоилась Надежда. — Он увидел, что я не одна. И с незнакомыми людьми явилась. Сейчас скажет Виолетте, и она убежит!

— От меня? Убежит?! — И Озирский расхохотался. — Гета, справишься одна на чердаке?

— Куда денешься? Постараюсь.

— Тогда вперёд! А пацаны заходят за угол и делают всё, что положено.

Шеф треснул нас со Щипачом по спинам, и мы помчались под лоджию.

Не знаю, зачем Беловым потребовалось третьего апреля брать «тачку». Прудик, где нашли тела Колчановых, оказался у них буквально под окнами. Но, с другой стороны, сложно пронести два тела, пусть и небольших. В апреле вечером уже светло, и люди гуляют с собаками, дети бегают. Грязно здесь, даже сейчас. Настоящая помойка — банки, склянки, рваные портянки. А рядом — кусты, ямы с водой, какие-то трубы валяются, кирпичи.

Сюда Минкова, скорее всего, и побежит. Тут легко спрятаться. А если в квартире засядет? Тогда шефу придётся самому пихать ей таблетку в рот. Потому он и не позвал милицию. Можно уединиться с Минковой под любым предлогом — вроде как по душам поговорить. А потом списать её кончину на слабое сердечко.

Нас со Щипачом собачники спокойно могут заметить, но вряд ли что поймут. Напарник мой, вижу, тоже не дрейфит. А чего бояться-то? Он вообще не в теме. А таблетка растворится без следа, Андрей обещал. Только бы сработать чисто, и уйти без проблем — мне за это «бабки» дают.

Получилось всё так просто, я даже заскучал. Привык к опасным приключениям и ждал другого. А эта дура сама мне в руки пошла. У Беловых второй этаж — он в панельных домах низкий. Да ещё рябина растёт прямо у лоджии. Минкова спустилась по стволу, побежала к пруду. Она показалась мне совсем девчонкой — перепуганной и растерянной. Но, действительно, очень длинная. И гибкая, как змея.

Сразу видно, жалела, что не смылась, пока Надежда разговаривала с Беляшами. А теперь уже было поздно. Никогда не подумал бы, что это — опасная преступница. Косички на грудь, глаза круглые, даже наивные. Сама одета в льняные брюки, в чёрное боди, а обута в мокасины. У нас в школе девчонки и то солидней.

Наверное, Андрей специально допустил, чтобы его увидели из окна кухни. Братья запаниковали, сказали Виолетте. Она и дала стрекача. Поймают на улице, так попробуй чего докажи. Девчонка-то, Лариса Черняк, дома осталась. Подумаешь, на квартире у училки «видак» смотрит! Не арестовывать же Беляшей на этом основании, а уж Минкову — тем более. Ударить Лариску по голове Виолетта собиралась ближе к ночи, когда Надежда вернётся, и старики заснут. А мы в Строгино корюшку лопали…

Щипач уставился на Минкову своими пуговичными глазами. Она-то боялась, что под окнами менты стоят. А тут мальчишки какие-то — нечего париться. Виолетта убавила шаг, выдохнула, но с тропинки не свернула. Прёт прямо на меня. Я Щипачу моргаю — действуй! А он же не ликвидатор — растерялся. Вижу, заслабил в последний момент. Но всё-таки догнал Минкову в два прыжка и кольнул иголкой в спину.

А я совершенно спокойный был. Только вот, зараза, вдруг стало жаль Минкову. Она на черноволосую куклу похожа — маленький рот, длинные ресницы, глаза выпуклые. Не может такая быть маньячкой. Надежда всё врёт, выгораживает своих племянников. Я ей ни фига не верю. Но, раз шеф приказал уничтожить красотку, я сделаю это.

Собачники гуляли метрах в пятидесяти, у соседнего дома, и на нас не смотрели. Я стоял буквально рядом с Минковой. И видел, как она завела руку за спину, чтобы почесаться. Решила, наверное, что насекомое какое-то куснуло. И тут же согнулась пополам, захрипела и упала на траву и на камешки. Понятно, испугалась — внезапно весь организм отказал. Ни рукой, ни ногой не дрыгнуть. Я загородил её собой от собачников и огляделся. Щипач тоже проверил, нет ли где опасности. Вроде, пока было тихо.

— Я побуду здесь. А ты беги в первый подъезд, в квартиру номер пять. Доложи, что мы её взяли…

Я нечаянно взглянул на Минкову и увидел её громадные, бархатные глаза, губы в блеске, маленький нос. Она и звука не могла издать, но всё видела и слышала. Мы, оказывается, не просто так носились по пустырю, а брали её. Обыкновенные ребята, никогда не подумаешь…

Минкова лежала с запрокинутой головой и плакала. Ноги она согнула, а руки раскинула, вцепившись в жёлтые одуванчики. Одна из тёток, которая гуляла с трёхцветным колли, уже направилась в нашу сторону.

Запахло жареным, и я прошипел, встав на коленки:

— Щипач, ну, беги!

Когда Воровский припустил к дому, я как можно ниже склонился к Минковой. Достал из кармана таблетку, развернул бумажку. И с первой попытки пропихнул таблетку между зубами Виолетты. Никогда не забуду, как она с благодарностью взглянула на меня. Думала, наверное, что это лекарство. Я, конечно, пытался вспомнить, чем она занималась.

Холера такая, маньячка, сукина дочь! Заставляла убивать людей, чтобы насладиться их мучениями. Фоткала лужи крови и бутылки в заднице. Но, когда убивал, до крови прокусил губу, чтобы не ослушаться приказа. Андрею виднее, что делать. Он просто так никого не кончает. Другого выхода нет — Минкова неподсудна и вдвойне опасна.

Красный луч заката сверкнул у моих глаз, и Минкова умерла. Когда я разогнулся, дама с колли была уже рядом. Кроме того, подскочила девчонка с пуделем на поводке.

Хозяйка колли увидела Минкову и побледнела:

— Мальчик, что с ней? Девушка-то, вроде, знакомая. Я встречала её много раз во дворе. А как звать, не знаю… Ей плохо? Она ведь неожиданно упала. Ты рядом стоял и всё видел!

Я долго возил пальцем по исцарапанному лбу, потом поднял невинные глазки:

— Да не знаю я! Она упала и молчит. Я тормошу-тормошу… Наверное, сознание потеряла.

Собаки рядом уселись около Минковой и завыли. Их хозяйки чуть не рехнулись от ужаса. Дураку ясно, что уже не помочь ничем. Только вот растворилась ли таблетка? А вдруг врачи приедут и обнаружат остатки?

— Она не дышит! — Хозяйка колли попыталась найти пульс, потом поднесла зеркало к губам Виолетты. Девчонка, хозяйка пуделя, засунула в рот кулак, чтобы не заорать со страху. — Неужели всё? Вон, и зрачок широкий…

— А тёплая ведь пока. — Девчонка присела на корточки, потрогала руку Минковой.

— Вряд ли что-то сделать можно. Пока врачи приедут, пока… — Тётка спрятала чистое зеркальце в сумку. — Эх, слабенькая молодёжь пошла! Сердце, наверное, больное было. А ведь быстро бежала. Я ещё обратила внимание. Спортсменка, думаю…

— У неё уколотые вены! — Девчонка присмотрелась повнимательнее. — Нет, точно наркоманка!

— Вот и здрасьте. — Тётка, маленькая и худенькая, вдруг очнулась. — Чего же мы стоим-то?! Надо «скорую» вызвать сейчас же. Мальчик, она просто бежала и вдруг упала?

— Не знаю. Я в другую сторону смотрел. По-моему, она бежала вот от этого дома к пруду, и вдруг споткнулась. Мы думали, что встанет, а она всё лежит. Друг побежал позвонить. Сейчас спрошу, когда приедут. А вы побудьте тут, ладно?

Мне требовалось срочно увидеть шефа и получить от него инструкции. Дул тёплый ветер, высокое небо голубело даже вечером. Свистели стрижи, а за моей спиной шелестели кусты, плескался пруд. Я стоял над телом Минковой, как победитель. Мне её «заказали», и я не подвёл. Теперь нужно уничтожить улики.

Я ещё подумал, что Колчановы погибли по вине Минковой в этом доме, и с тех пор не прошло даже двух месяцев. Ни в чём не повинных брата с сестрой буквально растерзали. А перед тем, на потеху этой куколке, по-всякому измывались над ними. Резали ножами, тушили кожу сигареты, трахали — детей-то! Да ещё рты им заткнули, кляпы приклеили пластырем…

Я вообразил, как Роде и Ксюше было больно, страшно. А потом их увезли на «ладе» через этот пустырь и утопили около вязкого берега. Удирая вприпрыжку от собачниц и тела, я пожалел, что Минкова так быстро отмучилась. Жертвы-то её гораздо дольше страдали. И ведь уже новую наметили, эту самую Ларису Черняк. Спокойно дожидались удобного момента, чтобы начать её убивать. Только не знали, что тётя уже задержана, и говорит с ними из машины Озирского. Совести хватало про кошку, про пельмени трепаться. Значит, привыкли уже так жить.

И только когда Мишка увидел тётку в обществе двух незнакомых качков в кожаных куртках, ребята поняли, что попались. И Минкова поступила, как намеревалась. Выбралась на дерево через лоджию, а потом решила скрыться у пруда.

Завернув за угол, я достал зажигалку. Спалил бумажку от таблетки, развеял пепел по ветру. Набрал в лёгкие побольше воздуха и взлетел на второй этаж, позвонил. Дверь мне открыл сам Озирский. Он ничего не говорил, только в упор смотрел на меня. Я опустил веки, давая понять, что всё в порядке.

— Кто будет «скорую» вызывать? — шёпотом спросил шеф.

— Давай. Я наберу. Тётки меня во дворе приметили. Пусть и голос мой запишется.

Что стояло у Беловых в прихожей, я плохо запомнил. Только помню, что кошка Кузина умывалась, сидя около горы разнообразной обуви. Она была серая, в коричневых разводах и с белой грудкой. Сама пушистая, упитанная, ко всему безразличная. Когда набирал «03», краем глаза заметил Лёшку в большой комнате. Там же, в креслах, сидели Надежда Вадимовна и один из Беляшей.

Парень понуро ждал, когда решится его участь. Руки он держал перед собой, словно они были уже скованы. С диспетчерами я умел общаться — часто вызывал медиков к матери. Эх, сидит моя родная в Тёплом Стане и не знает, что Русик ненаглядный ещё раз…

— Алё, «скорая»?! — затарахтел я, как только там взяли трубку. — Человеку плохо… Не знаю, кто такая. Шла по улице и упала. Наверное, сердце. Первый раз её вижу. Я людей на улице с ней оставил, а сам побежал в квартиру, звонить. Да, я вам скажу адрес. Это на пустыре, за домом. На улице Сталеваров…

Когда мне сказали, что машина будет, Озирский щёлкнул пальцами.

— Пусть приедут и заберут тело. Конечно, соседи могут вспомнить, что Минкова ходила к Беловым. Но это никакого значения не имеет. А пока пойдём, работы ещё много…

В большой комнате перед теликом, собралось много народу. Там была и та самая девчонка, Лариса Черняк. Я с порога оглядел обстановку. Ничего, симпатично. Но тесновато, потому что много напихано вещей. Чёрный кожаный гарнитур — два кресла и диван. Столик под журналы из тонированного стекла. Тут же «стенка», ещё один стол. На нём — ваза с искусственными розами. В углу корзинка с постелькой для кошки.

Интересно, Колчановых тут убивали? А Логиневскую? Наверное, потому и ковёр на полу большой, чёрно-красный. На таком кровавое пятно только эксперт и обнаружит. Надо же, такое в квартире творилось, а везде лежат салфеточки-ришелье — как у нормальных людей. Люстра похожа на мятую шляпу из матового, с золочёными прожилками, стекла. Лишний тут старый шкаф, а остальная мебелишка вполне современная, куплена недавно. Да ещё и «девятку» потянули — неплохо живут.

Большой аквариум с рыбками, много цветов. На стенах картины — одна мазня. Я свои рисунки детсадовские нашёл — точно такие же. И где в авангарде прелесть? У подоконника оставили гантели. Другого места, что ли, не нашлось? Или собирались одной из них бить по голове Лариску Черняк? Двери ничего себе, под красное дерево; почти без стекол, но с задвижками. Хорошо придумано — никто неожиданно не войдёт, не помешает…

Надежда сидела ближе всех к выходу в коридорчик. Жадно смотрела на Озирского, будто думала, что тот её спасёт. Когда я «скорую» вызывал, дверь в комнату прикрыли. У них ещё на кухне телефон — к нему я и пристроился. Догадываются ли Беловы, что Виолетта тю-тю? По-моему, пока нет.

Беляши сидят на диване, рядом, плечо к плечу. Оба в просторных чёрных футболках и в слаксах, с «конскими хвостами» на затылках. Я бы таких в менеджеры ни за что не принял — они наработают. На пальцах у Беляшей перстни, на шеях — цепи. Как Лариске-то не страшно было тут находиться? Дура она, что ли?

Генриетта, скрестив руки на груди, стояла около шторы и смотрела в окно. На парковке скучал наш джип. Действительно, со второго этажа нас было видно во всех подробностях. Но почему Беляши своих противников за таких ослов держали? Как можно было дотюмкать, что под лоджией никого не оставят?

— Иди-ка сюда, — позвал Озирский девчонку.

Та была в вельветовом сарафане и в белой блузке. Волосы надо лбом забрала заколками. Симпатичная, ничего не скажешь. Только слишком высокая и немного сутулая. Лариска косилась то на меня, то на Щипача, и силилась улыбнуться взрослым. Зашибленная она какая-то. Родители изверги, что ли? А, может, всё-таки испугалась чего-то? Да нет, просто такой характер.

— Тебя как звать? — Андрей посадил девчонку рядом с собой на диван.

— Лариса Черняк. — Она испугалась окончательно.

— Ты что здесь делала? Ведь не живёшь в этой квартире, правда?

— Я к Надежде Вадимовне пришла заниматься. Она меня пригласила.

— Ты неуспевающая, что ли? — Озирский потрепал Лариску по волосам. — Строение лягушки не выучила? Когда приехала-то сюда? Ведь долго ждать пришлось? Говори, не бойся.

Андрей в упор взглянул на Надежду, и та опустила глаза.

— Нет, я хордовых должна была отвечать, — смущённо призналась Лариса. Интересно, волосы у неё почти чёрные, а глаза какие-то рыжие, с золотинкой. И ресницы такие же. — Надежда Вадимовна немного задержалась, и меня попросили подождать. Чаем угостили…

— А родители знают, где ты сейчас? — строго спросил шеф. — Звонила им? Предупреждала, что задержишься? Когда ты собиралась вернуться?

— Папа обещал приехать в десять часов, забрать меня.

Я представил, как папу послали бы отсюда подальше. Сказали бы, что Лариса уехала одна, а потом пропала. И дело в шляпе.

— Значит, папа. Ясненько. — Озирский хрустнул пальцами. Он всегда так делает, когда хочет кому-то дать в морду, а нельзя. — Давай-ка, Лариса, сейчас ты позвонишь папе и попросишь приехать. А до тех пор посидишь на кухне с… — Шеф взял Щипача за рукав. — Да как тебя звать, наконец?!

— Славик.

Щипач, конечно, врал, но и так сойдёт. Не кликуху же девчонке называть. Андрей тоже хотел поскорее избавиться от Лариски, и потому согласился считать Щипача Славиком. Я устроился на стуле и стал болтать ногами. Своё дело сделал, можно повалять дурака.

— Так вот, вы со Славиком посидите на кухне. У папы есть машина?

— Нет, мы на метро. Тут всего три остановки.

— На какой улице живёшь?

Озирский даже поёжился. Наверное, вообразил, чем всё это могло кончиться. Лариска упёрто смотрела на Белову, а та отводила глаза. Училка уже чувствовала себя арестованной и смирилась с этим.

— Живу на Авиамоторной. В доме, где молочный магазин. Ой, Надежда Вадимовна, я же вам не ответила! Вы меня завтра спросите? В классе?

Ларка жутко расстроилась. Учила, наверное, несколько параграфов — аж кишки вылезли.

— У меня же двойка в конце года! Обязательно нужно исправить. Я всю ночь не спала сегодня. Что же делать? — И Лариска всхлипнула.

— Не надо было двойки получать, — сказала от окна Генриетта.

— Меня два раза подряд вызвали. Первая-то четвёрка была. Я решила, что в следующий раз не спросят, и не выучила. Вот и получила двойку. Это единственная тройка получается за год. Ой, а завтра же последний урок, перед контрольной!

— Не знаю, девочка, не знаю.

Беловой было не до Ларискиной тройки за год. Антон с Мишкой толком ничего не соображали, просто тупо ждали милицию. Чугунов мотался по комнате из угла в угол до тех пор, пока Андрею это не надоело.

— Глянь, что на той стороне, — приказал он, и Лёха ушёл. — Лариса, сейчас мы немножечко заняты, поэтому свои проблемы ты решишь завтра в школе.

Я чуть не ляпнул: «Дура, тебя же от страшной смерти спасли, а ты о тройках думаешь!» Но вовремя вспомнил, что Черняк ничего не должна знать.

— Получается, мне нужно идти и звонить? Но я же не сдала… — Голос Лариски сорвался. Из глаз закапали слёзы. — Что я дома-то скажу?…

— Давай так договоримся. — Озирский присел перед девчонкой на корточки. — Я завтра к вам подъеду. И ты скажешь, ругали тебя или нет. Если да, я честно объяснюсь с папой и мамой. А пока делай то, что я сказал.

Лариска покорно поплелась к телефону. За ней направился и Щипач.

— Странный какой-то класс, — скорчила рожу Гета. — Такая примерная девочка там учится, а почти все мальчишки в анонимной анкете написали, что хотят стать бандитами. В классах «В», как правило, много «трудных». Но как Лариса-то к ним попала?

— Самое главное, что она отсюда живой уйдёт, — напомнил Андрей. — Сейчас я отлучусь на минутку. Божок, можешь составить мне компанию. А вы, Надежда Вадимовна, до конца объяснитесь с племянниками. Скажите, что у них другого выхода нет — только завтра явиться с повинной. Исключительно в этом случае можно будет надеяться на некоторое снисхождение. С вами в это время Генриетта Антоновна посидит, послушает. Улик достаточно, и попрошу не «лепить горбатого»*. Когда я вернусь, позовём ваших родителей для серьёзного разговора…

Озирский увидел, как вскинулась Надежда, зашевелились Беляши. И развёл руками.

— Ничего не поделаешь — им всё равно придётся узнать. Так пусть информация исходит от меня. Лично я зла вам всем не желаю, понимаю ваше положение. И потому иду на нарушение закона. Это ведь две большие разницы — поймали вас, или вы явились с повинной семи. Во втором случае выходит, что вы осознали тяжесть содеянного. Решили покаяться, отсидеть и «завязать»*. Кроме того, я скрываю ваши намерения расправиться с Ларисой Черняк — исключительно из жалости к больным старикам. А ведь это — ещё одна статья. Остаются Логиневская, брат и сестра Колчановы, Ирина Минкова. Я знаю, что вы опасаетесь мести Виолетты. — Озирский переводил взгляд с одного парня на другого. — Даю гарантию, что никакого вреда она вам причинить не сможет. Вы объясните следователю, что имели пух на рыле, и Минкова об этом знала. Шантажировала вас и заставляла безоговорочно подчиняться…

Андрей так и сверлил взглядом губастые рожи Беляшей. А я переминался у двери и ждал, когда вернётся Чугунов и доложит обстановку на пустыре. Тоня и Миша были уже такие мокрые, что футболки плотно прилипли к спинам. А физиономии блестели, как зеркало. В конце концов, пот закапал им на руки, на часы и браслеты.

— Только, ребята, не вздумайте ничего скрывать, — продолжал мой шеф. — А то из неудачников, вынужденных потакать прихотям маньячки, вы сами превратитесь в извращенцев, получавших удовольствия от зверств…

Я заметил, что Беляши всё время молчали, только потели. Не знаю, открывали ли они рты, когда я на пустыре возился с Минковой. Надежда заботливо поглядывала на племянников. По-моему, она даже забыла, что и самой придётся чалиться.

— А теперь пойдём, — повернулся ко мне Андрей.

И мы отправились в ванную, где нас поджидал Чугунов. Он тут же пустил воду на полную мощность.

— Как дела? — Озирский присел на бортик ванны.

— Я видел, как приехала «скорая». Они вызвали милицию, как положено. Тело отправили в морг. Какое-то время беседовали с собачницами. Кажется, особого интереса происшествие не вызвало.

— Если бы не только тебе казалось, но и на самом деле так было! — помечтал шеф. — Собачницы не показывали на этот дом? Или, того хуже, на окна?

— Я ничего такого не заметил. Милиции некогда было долго тут возиться. Написали протокол, забрали тело. Признаков насильственной смерти нет, так чего огород городить? И на уроках школьники умирают…

Чугунов попил воды прямо из-под крана. Я хотел поступить так же, но потом раздумал. Лучше схожу на кухню, налью из чайника. Я не трус, да мучиться поносом неохота.

— Пусть отец с бабкой поищут свою Виолетту, — тихо, сквозь зубы, сказал Озирский. — Побывают в шкуре Шейкиных и Колчановых. Ни одна сволочь ничего не докажет. Тем более, Вета кололась. Верно, Божок?

— Да, у неё на венах были «дороги»*. Очень заметно, когда солнце светит.

— Вот видишь! — Озирский вымыл лицо, встал с бортика. — Мне дали железные гарантии, что на экспертизе ничего не обнаружат. Кроме того, ты, Лёха, ни в чём участия не приминал. А за тех, кто в курсе, ручаюсь. Люди надёжные.

— Но вдруг всё-таки возникнут вопросы? Это же очень опасная авантюра. Я, конечно, буду молчать. Но кое-какие сомнения всё равно останутся.

— Я — бывший каскадёр, а там без здорового авантюризма невозможно. Когда-то умел бояться, но потом разучился. Иначе при каждом трюке можно схлопотать разрыв сердца. Я — двинутый, понимаешь? Фанатик. И если, что маловероятно, нас накроют, возьму всё на себя. Ты ни при каких условиях не пострадаешь.

— Да разве во мне дело? Я за всех переживаю.

— А ты не переживай. Забудь, пока петух жареный не клюнул. Со стариками, конечно, трудно будет объясняться. Но что делать?

Шеф рассеянно изучал тюбики и баночки на стеклянной полке. Из расписного стакана торчали пять зубных щёток — все с модными гибкими шейками.

— Не хватало, чтобы к ним, без подготовки, с обыском завалились! И всё объяснили в неэтичной форме. Я же попробую свести стресс к минимуму. Не знаю только, как получится.

— У тебя выйдет, — предположил Лёха. — Ты умеешь с людьми разговаривать.

— Так вот, завтра утром мы с тобой сопровождаем Надежду с племянниками на Петровку. Там об этих убийствах знают. Жмём на то, что подозреваемые сами хотели сознаться. Надежда парней убедила, что только так можно избежать расстрела*. Димка Буссов мне привозил распечатки по маньякам, так что он в курсе дела. Беловых отдаём лично ему. Дмитрий везде их сопровождает, оформляет, курирует. Наши имена не упоминает. Нам сомнительная слава ни к чему. Беловы скажут, что сами явились в милицию. Иначе всплывёт история с засадой в Строгино. Окажется, что признались они не добровольно. А это не в интересах Беловых. — Шеф по привычке взъерошил мне волосы. — Так что скажут всё по сценарию.

— А они знают про Минкову? Ну, что с ней случилось?

— Нет. И ты не говори ничего. Пусть боятся и ненавидят её. Думают, что сбежала, а их бросила. Немного погодя следователь им сообщит о кончине подруги. Девушка просто переволновалась, когда вылезала с лоджии. Страшно ведь отвечать за свои подвиги. Да ещё наркота роковую роль сыграла. Вообще-то она могла бы оставаться в квартире Беловых. Ведь Ларису пока никто и пальцем не тронул. Но, увидев в нашей компании Надежду, Минкова всё поняла и бросилась наутёк. В психушку-то, даже в комфортабельную, ей тоже не шибко хотелось. А после всех славных дел скоро оттуда не выйти…

Андрей тщательно причесывался перед зеркалом. Пробор провёл, будто по линейке. Чугунов завистливо причмокнул — у него вихры опять стояли торчком.

— Бежала-бежала, да и потеряла сознание. А мальчишки, что были рядом, ничего, конечно, не поняли. Потом один из них вызвал «скорую». Вполне заурядная история. На всякий случай, Божок, вы со Щипачом уйдёте в темноте. Не стоит наше знакомство афишировать перед соседями Беловых.

— Ясно, шеф, — коротко ответил я.

— Если Беляшей спросят, была ли у них Виолетта вечером двадцать второго мая, они ответят: «Была, а потом ушла». Как попала на пустырь, они не знают. Про то, что гостья вылезала через лоджию, предпочтут умолчать. А у неё уже не спросишь. Может, кольнуться собиралась в кустах. Разговор-то вышел неприятный. После него братья окончательно решили сдаваться. А Виолетта, понятное дело, была против. Вот и подвело сердечко. Беляшам не шибко-то хочется менять дорогие костюмы на арестантские бушлаты, да и тётка их не создана для тюрьмы. Но за всё надо платить, а уж за убийства — тем более. А сейчас пойдём, переговорим со стариками. Боюсь, что придётся оказывать им медпомощь своими силами. Посторонние нам здесь ни к чему.

Андрей завернул воду окончательно, и мы вышли на кухню. Щипач сидел на полу по-турецки. Он раскинул перед Лариской затрёпанную колоду карт и учил вытряхивать нужную из рукава. Тут я подумал, что так называемый Славик — не просто щипач, но и шулер*.

— Позвонила отцу? — спросил шеф у Лариски.

— Да, он приедет. Рассердился очень, что я не пересдала.

— Ладно, я с ним здесь поговорю. Подойди-ка сюда. — Он поманил пальцем Щипача. Тот вскочил с пола. — Врёшь, небось, что Славиком зовут?

— Вру, — легко согласился Щипач. тараща свои «пуговицы». — А как же без этого?

— И чего ты всё время врёшь? — не выдержал Чугунов. — Нравится очень?

— Очень! — Щипач ничуть не смутился. — Я больше всего на свете люблю врать. Ну, ещё воровать. Я вот «мокрое» — увольте. Я бы и не дрался никогда. С человеком всегда договориться можно, кроме самых отмороженных. А таких я всегда накалываю. Они верят — глупые очень. Но никогда никого не бью. Скоро баксы* выдашь? — понизил голос Щипач. — Сейчас можешь?

— Подожди немного. Не лопнешь. На прощание рассчитаюсь. Только получишь гонорар в рублях, по курсу валютной биржи. Документов для обменника у тебя нет, а менялы в подворотнях врут ещё получше твоего. Так будет удобно и безопасно. А дальше всё от тебя зависит. Божок, идём «хвосты» подчищать…

А часа через два я уже сидел в джипе. Озирский с Генриеттой стояли около моей дверцы. Во всех четырёх окошках квартиры Беловых горел свет. Хозяевам было, о чём поговорить ночью. Скорее всего, старики никогда больше не увидят дочь и внуков. Завтра утром известят отца Беляшей, Валерия. Пусть наконец-то исполнит свой родительский и сыновний долг. Надежда свой понимала неправильно. Во всём потрафляла оболтусам и потонула вместе с ними.

Озирский, уже в который раз, взглянул на окна Беловых. Во дворе было уже совсем темно. Машины по улице Сталеваров проезжали лишь изредка.

— Гета, ты отцу Ларисы всё объяснила? Он ведь собирался девчонку лупцевать по дороге дорогой. Школьная оценка и жизнь — несовместимые понятия. Но некоторые долбанутые родители их уравнивают. Его дочь едва не растащили по кусочкам. А он несёт околесицу про престиж, про поступление в институт. Какой институт, когда ребёнку двенадцать лет? Тут ведь уже склепом пахло, и сильно.

— Я ему всё объяснила, Андрей. Мужчина, вроде, успокоился. Раз я учительница, он поверил. Ты правильно сделал, что поручил это дело мне. Когда речь идёт об учёбе, верят только педагогам. Так же как медики за человека тебя не считают, если ты не врач. Нельзя даже усомниться в правильности их предписаний!

— Мозги нигде не пересаживают — ни в медицинском, ни в педагогическом…

Андрей говорил задумчиво, явно думая о другом. Щипач давно смылся, получив часть гонорара. Конечно, всё сразу шеф ему не выдал. Я же должен был поехать с Озирским в ночной клуб, к Оксанке. Думал, что сразу же и рванём; кубарем скатился с лестницы. Но влюблённая парочка, видно, не наворковалась. Я устроился на заднем сидении и задремал. Меня разбудили тихие голоса.

— Гета, я расскажу Оксане, чем всё кончилось. Потом отвезу Русланыча домой и вернусь. Чугунов останется в квартире до утра. А ты располагай собой по собственному усмотрению.

— Я буду с Лёшей, — решила Генриетта. — Больше никого из фирмы брать не нужно — и так много народу. Когда я кипятила чай для стариков, слышала, что ты говорил с парнями о Виолетте Минковой. Когда мы приехали, она была в этой квартире?

Я приоткрыл один глаз. Интересно, что ответит шеф.

— Была. Смылась через лоджию, как я и предполагал. Никуда не денется — мы её тоже возьмём.

Во, артист, ё-моё! Будто и не отдавал мне приказ о ликвидации.

— Значит, ты согласна подежурить?

— А чему ты удивился? — Гете, похоже, наша работа нравилась больше, чем школьная. — Кстати, Андрей, ты ведь главного не сказал.

— А что главное-то? — Шеф уже хотел сесть за руль. — Валерию Вадимовичу позвонит Надя. Мы с ней договорились. Но это будет утром, и я к тому времени вернусь. Насчёт Минковой не парься. Заловим, как миленькую.

— Я не про то. — Генриетта взяла Озирского за полу кожаной куртки. — Ты обещал по окончании операции назвать сумму гонорара. С твоей точки зрения, он мне по силам. Придётся одной расплачиваться. Совесть не позволяет с Колчановых деньги брать. Завтра я позвоню матери Роди и Ксюши. Скажу, что убийц задержали.

— Только это скажи, и больше никаких подробностей. Сошлись на тайну следствия — предупредил шеф. — Что же касается оплаты, не дёргайся. У Колчановых такой возможности просто нет. Только ты сможешь это сделать.

Андрей замялся, словно хотел назвать запредельную цифирь. Я приподнялся на локте — так стало интересно.

— Так давай, не тяни!

— Иди за меня замуж, — просто предложил Озирский.

Я зажал руками рот, чтобы не чихнуть.

— Что ты сказал? — не поняла Генриетта. Наверное, решила, что ослышалась.

— Ты поклялась здоровьем родителей и своей жизнью, что выполнишь любую мою просьбу, если убийц возьмут, и это будет в твоей власти. Надеюсь, что Маргарита Петровна не станет возражать против нашего брака. Да и Антон одобрит твой выбор, когда очнётся.

Я даже забыл закрыть рот. Никогда не думал, что так можно делать предложение. Шеф как будто команду отдал — коротко и ясно. Когда-то он говорил, что не силён по части сватовства. Все три жены сами тащили его в ЗАГС.

— Генриетта, если ты против, говори сразу. А я постараюсь обосновать свою точку зрения.

Андрей говорил сквозь зубы, потому что рядом бубнили два пьяных мужика. Они изредка рычали, как медведи, и ломали кусты черёмухи. Из окон соседей Беловых доносилась игривая музычка. Мне даже захотелось под неё сплясать. Около спуска в подвал завывали коты — уже не мартовские, а майские.

— Андрей, я знала, что об этом зайдёт речь, — тихо сказала Гетка. На слух я не жалуюсь, но её слова разобрал с трудом. Похоже, у девушки от волнения перехватило горло. — Чувствовала, предполагала, что именно такую плату ты потребуешь за работу по делу Колчановых. И готовилась тебе ответить.

После этого Гетка опустила голову и замолчала, позвякивая ключами на брелоке и сжимая пальцы.

— Готовилась, так отвечай! — Озирский начал заводиться.

Они начисто забыли про меня, а я затаил дыхание. Вот стрёмно получилось, что в такой момент я нахожусь рядом с шефом и его пассией! Только если Гетка откажет, Андрею будет стыдно. И я стану свидетелем позора.

— Да или нет, а всё остальное — от лукавого. У тебя есть какое-то мнение на сей счёт?

— А том-то и дело, что определённого мнения нет. — Тут Гетка закашлялась. — Я, например, не знаю, люблю ли тебя. А ведь без любви не бывает брака, по-моему.

— По-твоему… — усмехнулся Андрей. — А, по-моему, бывает. Но уже хорошо, что ты думала об этом и не отвергла меня с порога. Получается, не всё потеряно. Выходи замуж не по любви, а по расчёту, как делают умные люди. Взвесь все обстоятельства. Тогда ты поймёшь, что тебе будет со мной лучше, чем без меня. Я не стану принуждать тебя вместе жить и спать в одной постели. Распишемся, и я подожду, пока ты созреешь. Прекрасно тебя понимаю и силой не беру.

— Ты из жалости хочешь жениться? Да? — Гетка чуть не плакала.

— Нет. Слово офицера. Жалеть тебя нечего, ты без меня справишься. Я просто симпатизирую тебе, Генриетта, и готов принять самые жёсткие условия. Скажем так, я очень хочу помочь тебе и твоей матери. Из жалости я бы дал деньги или помог с расследованием, но в ЗАГС не пригласил. Я люблю определённость, и потому мы должны обсудить моё предложение — без всяких ужимок и обид. Фраза давно заезжена, но я её всё-таки произнесу. Ты первая, на ком я действительно хочу жениться. Не обязан, а именно хочу. Может, это потому, что ты не хочешь. Во мне от рождения силён дух противоречия. Три раза я просто давал уговорить себя. А теперь вот жду единственного твоего слова. — И шеф чиркнул зажигалкой. Мне так захотелось курить, что я сглотнул слюну.

— Но почему?! — Гета была близка к истерике. — Почему сейчас?…

— А какая тебе разница, когда?

Андрей, понятное дело, привык всегда получать согласие на любые свои предложение, и теперь психовал, рыл копытами землю.

— Ну, для чего я нужна тебе? Скажи правду! Я не верю, что любишь. Ты слишком избалован женским вниманием. Был мужем графини. А я кто?

— Ты — личность, индивидуальность. Ты готова сражаться за свою честь. И я уважаю тебя. — В голосе Озирского я услышал мольбу. Мне стало его жалко — до ужаса. — Понимаю, почему ты мне не веришь. В прошлом — три брака, куча детей, в том числе и на стороне. Возможно, ты хочешь выйти за парня, который ничего не добился. У него ни счёта в банке, ни мозгов в голове. Смею уверить, что сосунок тебя не потянет. Ты создана для опытного мужчины, настрадавшегося, пожившего. Я не ищу в твоём лице мать для своих детей. Просто хочу иметь от тебя хотя бы одного ребёнка. Кроме того, это будет первый внук твоего отца — чем плохо? Он бы порадовался, я уверен. Может, ещё и порадуется…

Озирский смотрел на Гетку, она — на него. А я — на них обоих. Шеф был весь белый от волнения, а Гетка, наоборот, покраснела. Я хорошо вижу в темноте, и потому всё приметил.

— Генриетта, твоя мать говорила, что всё женихи от тебя разбежались после трагедии с отцом. Прости за жестокость этих слов, но ты каждой секундой своего молчания полосуешь моё сердце. Сердце человека, готового сорваться по первому твоему зову, и при этом не ищущего никакой выгоды для себя. У меня есть всё, чего душа пожелает. Я не нуждаюсь в тесте-генерале, даже если бы он был здоров. Я сам способен на многое, и о протекциях не думаю. У нас с Антоном не было никаких договорённостей насчёт тебя в случае его гибели или тяжёлого ранения. Ты, наверное, считаешь, что я просто выполняю обещание…

— Я так не считаю, — пролепетала Гетка сквозь слёзы.

— Тогда что тебя удерживает от согласия? Хочешь — куплю тебе квартиру в Москве. Нет — с матерью останешься. Впрочем, я не хочу вырывать у тебя согласие силком. Но знай, что рано или поздно тебе придётся принять решение…

Шеф опять хотел сесть за руль. Оксана могла не дождаться нас, уехать из клуба. Тогда придётся ехать на Звенигородское шоссе. А ведь Андрею, я знаю, совсем туда не хочется. Да и вообще, хватит нам тут торчать — после истории с Минковой. Чем скорее мы свалим, тем лучше.

— Генриетта, вернись пока в квартиру. Опасно ночью по улице бродить, даже с твоей выучкой. Если хочешь знать, я окончательно решил сделать тебе предложение после истории с Верстаковым…

— Я поняла. Но этого всё-таки мало для счастья.

— Да что ты в счастье-то понимаешь?! У каждого оно своё. Не думай только, что я действительно требую с тебя такую плату. Работал по делу безвозмездно — с самого начала. Если ты мне откажешь, мы останемся добрыми друзьями. И не считай себя обязанной. Сделаем вид, что сегодняшнего разговора не было, и только. И Русланыч о нём забудет. Правда ведь? Ты ничего не слышал.

Озирский приложил палец к губам. Я сделал то же самое.

— Вот и славно. А случай с Верстаковым показал, что ты дорого стоишь, Генриетта. Вполне возможно, что я тебя и не заслуживаю. Тебе решать. Я не тороплю. Когда надумаешь, тогда и ответишь. Если чем-то тебя обидел, извини. День тяжёлый выдался.

Андрей уже устроился в «ниссане», но Генриетта придержала дверцу. Озирский пожал плечами. Я тоже удивился. Шеф сказал всё, что хотел, и добавить ему было нечего. А Гетка, наверное, обиделась, когда он проехался насчёт сбежавших женихов. Не надо было, наверное, об этом вспоминать, но и Озирского понять можно. Он терпеть не может, когда мямлят, не знают, что делать и как поступить. Шеф был каскадёром, оперативником. Сейчас — директор сыскного агентства. Привык, чтобы вопросы решались быстро. Раз он признаётся в любви, ему надо верить. Озирский слов на ветер не бросает.

— А я считаю, что любви на свете нет! — вдруг выпалила Гетка.

— Эва! — Шеф откровенно удивился. — Что ж так?

— Вот именно потому, что целых шесть претендентов на мою руку под разными предлогами перестали общаться со мной после папиного ранения. А ведь все, без исключения, говорили о любви. Конечно, я не ясельная, и понимала их интерес. Но о таком циничном, к тому же массовом предательстве даже не думала. И это — будущие защитники Родины! Мой жизненный опыт сплошь негативный, Андрей. И я никак не могу поверить, что сейчас, находясь под следствием, имея на руках вот такого отца и совершенно беспомощную мать, могу быть кому-то нужна. Меня ведь никто, за исключением мамы, не поддержал после истории с Верстаковым. Та самая подруга, у которой я сегодня якобы ночую, всячески выкручивается и избегает встреч со мной. По общему мнению, в гибели Верстакова виновата исключительно я. А прекрасный мальчик Серёжа просто хотел обнять девушку! Но она, психопатка, швырнула его на перила. Не учла, что отличник был пьян в стельку, а потому ему трудно держать равновесие. «Он же был нетрезвый!» — говорили мне коллеги-учителя. Не дружки его, даже не родители, а именно сотрудники. Это было, в их глазах, оправданием для Верстакова и отягчающим обстоятельством для меня. Если ты вдруг передумаешь, это меня убьёт окончательно. Я… Я не могу больше так жить!..

— Слушай, если вокруг тебя скопилось много всякой мрази, это не значит, что я такой же.

— Я ничего подобного в виду не имела. Но, всё-таки, ты хочешь заключить со мной фиктивный брак?

— Ни в коем случае! Просто обещаю не домогаться тебя сразу, а подождать, пока ты ко мне привыкнешь. Разве я уже не член вашей семьи? На мой взгляд, я сделал для твоего отца куда больше, чем все его братья и сёстры. В госпитале видел только одну Лидию Александровну, да и то три раза за полгода. Остальные шестеро не появились в его палате ни разу. Я бы знал от охранников. Это не упрёк, Генриетта, а просто констатация факта.

— Я всё понимаю, Андрей. Ты нереально много сделал для нас. Ухаживал за папой, как никто. Доплачивал ребятам за охраны, чтобы они всерьёз нам помогали, а не просто скучали на диванчиках. Ты — самый близкий мне человек, после родителей. И говоришь всё верно. Ведь папа обожал шумные застолья. В нашу квартиру набивалось столько народу, что мы с мамой потом до трёх часов ночи мыли посуду. А перед тем готовили, как сумасшедшие. И ни один из гостей не пришёл в госпиталь! Хоть бы отметились разочек… Я вспоминаю сейчас каждое лицо. Они ели, пили, хохотали. Папа бесподобно пел, играл на гитаре. А теперь у нас тишина. А уж после Верстакова и подавно. Весь двор в курсе, что я сижу под подпиской о невыезде. Адвокат, конечно, обещает условный приговор или амнистию. Но судимость-то останется в любом случае…

— Мне на твою судимость плевать с высокой ёлки. Я и сам в четырнадцать лет огрёб условный срок за кражи из ларьков. Было это в Дзержинском нарсуде Ленинграда. И генерал у меня в семье был, только не милицейский, а из КГБ. И под подпиской побывать пришлось — после октябрьских событий в Москве. Да, и ещё по поводу судимости. Я — всего лишь сотрудник частной службы безопасности. Сотрудник настырный, знающий и очень неудобный. К тому же, состоятельный. Подкупить меня нельзя. Запугать — тоже. Можно только убить или посадить. Мне можно припаять кучу статей — было бы желание. А желание есть, и у многих. Журналюги представляют частных сыщиков как узаконенных бандитов, и обыватели им радостно верят. А когда менты в сложных случаях, типа убийства Колчановых, бросаются ко мне за помощью, об этом никто не пишет. Да, я не целочка македонская. Знаком со многими «брателлами». А как иначе — без «крыши», без агентуры? Но отдел по лицензионно-разрешительной работе ГУВД непреклонен. Если ты замечен в контактах с бандитами, и будут на сей счёт доказательства, прощайся с лицензией. Но это потом, когда я поймаю преступников. А до этого: «Андрей, нам неудобно на «стрелку» ехать! Выручи, ведь только ты и можешь…» Я сперва таю от их лести, а после горько сожалею. Без «братвы» никак не обойтись. Только она может гарантировать безопасность и полноценную помощь. Общество криминализировано насквозь, а отвечает всегда крайний. Таким крайним могу оказаться и я. Ты поймёшь меня, Гета, как никто другой. С тех пор, как погибла Франсуаза, я постоянно получаю предложения на ком-то жениться. Но, попади я в тюрьму, эти дамы сразу вильнут хвостом. А ты не вильнёшь, надеюсь. Я уверен в тебе, Гетка. Голову могу дать на отсечение. Поскольку хожу по тонкой плашке, которая в любую минуту может переломиться, я должен быть спокоен за тыл. Это очень важно, когда попадаешь в переплёт. Да, я ведь ещё раз сидел — после взрыва в Старой Деревне…

Я, конечно, теперь долго не засну. А вдруг они действительно поженятся? Вот здорово будет! И получится, что я первым про это узнал. Правда, сейчас я притворился спящим — будто мне на всё чихать.

— Да, конечно, я и об этом помню, — опять всхлипнула Гетка. — И всё-таки странно. Для меня брак с тобой очень выгоден. А я для тебя — только обуза. Но ты уговариваешь меня, а не наоборот. Как это понимать? Ты ведь очень азартный человек. И если я по какой-то причине не даю согласие, тебе непременно хочется его получить. А что потом?

— Что потом, мне надо думать. И я подумал, будь спокойна. Ты станешь наследницей, в случае чего. Но и детей моих не обидишь.

— Я вообще ничьих детей никогда не обижу. Но ведь со мной тебе нельзя будет появиться в свете…

— Это почему ещё? — оторопел мой шеф.

— Я не изящная, некрасивая. И слишком крупная для женщины…

— Я накушался яркой мишуры, налюбовался худышками, и теперь хочу естественности. Заруби на своём вздёрнутом носу — когда человека любишь, его ростом и весом не интересуешься.

— Кроме того, Андрей, я — очень скучный человек.

Вот это да — сама себе устраивает антирекламу! А ведь другие себя только расхваливают.

— Не скучный, а грустный. А что тебе, плясать после всего? И вообще, у нас в стране оптимистами могут быть только психи и иностранцы. Покойная Фрэнс призывала в любых обстоятельствах держать улыбку. Но это не спасло её от нелепой и страшной гибели. Часто мы просто не понимали друг друга, хотя это была прекрасная, героическая и в то же время загадочная женщина. Но она же могла потребовать в Москве или в Питере стандартов острова Гран-Канария, присутствовать на всех подряд презентациях, притащить в квартиру вообще незнакомых людей и устроить вечеринку. Среди зимы Франсуазу тянуло в Африку, а летом — на Северный полюс. Не из вредности — просто была так воспитана. Но ты со мной одной крови, и вряд ли такое потребуешь. Ты — наш человек. Надо думать о будущем, не предавая прошлое. Ведь так? А теперь иди к Лёшке — он там с ума, наверное, сходит. А нам с Русланычем уже давно надо ехать. Я обещал Оксане. Ты как, спишь?

Шеф потрогал меня за плечо. Я что-то промычал и отвернулся.

— Притворяется, — догадалась Гетка. — Андрей, мне казалось, что, по крайней мере, с Франсуазой ты был счастлив. А если со мной вдруг что-нибудь произойдёт? Все ведь под Богом ходим. Не скажешь потом пятой претендентке, что я чем-то тебе не угодила?

— Кто знает? Мы с тобой сейчас не можем говорить об этом и что-то обещать друг другу. Может статься, что и ты будешь говорить обо мне дурно. Но, если всё время думать о смерти, лучше тогда и не жить. Был ли я счастлив с Фрэнс? Когда как. Видимо, и она неровно ко мне относилась. Мы, постсоветские люди, вряд ли способны до конца понять европейцев, тем более аристократов. А они к нам относятся, как к экзотике. Пытаются приобщить к культуре, перевоспитать, обратить в свою веру. Не всегда у них это получается, кстати. Даже в моём возрасте уже поздно меняться.

— Я, сначала полковничья, а потом генеральская дочка, могла позволить себе получать гроши в школе и демонстрировать своё бескорыстие. С таким папой, говорили мне, можно вообще не работать. Когда пошла в педагогический, знакомые пальцами у висков крутили. А теперь смотрят с жалостью — мол, достукалась? Только и остается, что на пенсию генеральскую надеяться. Папа в любом случае в строй вернуться не может. Мы с мамой это прекрасно понимаем. Но я ещё могу как-то устроить свою жизнь, сделать карьеру. Уже почти совсем решила поступать в аспирантуру, а тут твоё предложение. И снова мне нужно ломать свои планы, снова подстраиваться под обстоятельства…

— Гетка, я же не в рабство тебя забираю. Распоряжайся собой, как хочешь. Ты жалуешься, что ни с кем не находишь общего языка. Люди тебя отвергают, а между собой отлично ладят. А я привык действовать наперекор толпе. Кстати, педагогическое образование позволит воспитывать детей в семье. Потренируешься на Женьке с Лёлькой — они совсем от рук отбились. А знаешь ты, что моя мать преподавала в школе русский язык и литературу, имея папу-генерала?…

— Да, у нас с тобой много общего, не спорю. Но я всё-таки удовольствовалась бы местом в твоём агентстве. По крайней мере, на первое время…

Я даже сел на сидении, протирая глаза кулаками. А потом выглянул из джипа и увидел, что окна Беловых горят, как прежде. Только вот Гетка обхватила Андрея за плечи и разревелась на весь двор.

— Да, я согласна, согласна, согласна! Забери меня из этой проклятой школы! Ты спасёшь человека от психушки, или даже от смерти… Это не школа, в помойка какая-то. Ремонта не было пять лет — деньги найти не могут. С потолка течёт, в соседнем классе он вообще обрушился. Ладно, что дети успели уйти в раздевалку. Стены тюремного цвета. Страшно шестилеток видеть на их фоне. В углу другого класса птицы гнездо свили. А я не смогла находиться среди этого бедлама, наняла маляров за свои деньги. Сама работала вместе с ними, как проклятая, ворочала стулья и парты. А потом мне ещё и влетело за самоуправство. За расчасовку война идёт, как в Чечне. Каждый себе побольше зацапать хочет. А преподают потом так, что дети со смеху под партами валяются. И ещё учителя о каком-то авторитете пекутся, когда сами одуревшие ходят, слова забывают…

— Гетка, я про это знаю, можешь не рассказывать. Я правильно понял, что ты согласилась?

— Правильно. Значит, всерьёз хочешь на шкрабе* жениться после графини? Пока мы с тобой были просто друзьями, я держалась. А теперь предупреждаю, что мёдом тебе жизнь со мной не покажется. Я далеко не тот идеал, который ты создал для себя. Когда улягутся страсти, пройдёт горячка, ты, наверное, сильно пожалеешь, но будет поздно. Впрочем, в агентство я готова перейти хоть сейчас.

Конечно, сразу сказать «да» Гетке не позволяла гордость. Может, она Андрея и не любит. Но может же выйти за него ради того, чтобы наладить жизнь. Заключат брачный договор, будут исполнять обязанности. Умные ведь люди, не им целоваться по углам.

— Ладно, подыщем тебе интересную работёнку в московском филиале. Такую, чтобы не скучно было, да и деньга капала. Ну что, пока? Нам ехать нужно.

Шеф глянул на свой перстень, который светился в темноте, как уголёк. Наверху рубины — значит, настроение хорошее. Я окончательно проснулся и сел рядом с Андреем.

— Ты меня завтра на тридцать пятый километр Ленинградского шоссе не подбросишь? — вдруг спросила Генриетта своим обычным голосом.

— Зачем? — Озирский как раз пристёгивался ремнём. Лично я уже пристегнулся.

— Мама просила чайник купить — жёлтый, в чёрный горошек. Наш-то вчера распаялся. Устали обе и заснули. А там дешёвые чайники. Ими рабочим зарплату выдают, а те на шоссе выносят…

Я сперва не сообразил, почему Андрей расцвёл из-за этого чайника. А потом смекнул, что Гетка таким образом выразила окончательное согласие. Раз про домашние дела разговор пошёл, значит, Андрей как бы в их семье.

— Там ещё тазы и кастрюли выставляют, — деловито сообщил я. — Моя мать тоже любит шопингом заниматься. И не лень её такие концы делать…

— А про рынок на Ярославке она знает? — Гета ничуть не рассердилась, что я встрял в их разговор.

— На тридцать седьмом километре? Нас с матерью туда её сотрудник отвёз. Полотенец накупили кучу и набор посуды из шести предметов.

Гетка засмеялась, сверкнув в темноте белыми зубами. Почему-то я её всё время смешу, даже когда говорю серьёзные вещи. Андрей тем временем повернул ключ зажигания и включил фары.

— Всё, Генриетта, к утру я подъеду. Сами ничего не предпринимайте. Ждите у Беловых. Думаю, они тебя устроят на диванчике, и Лёшку тоже.

— До встречи, — с той же улыбкой сказала Гетка и направилась к подъезду. У двери обернулась, помахала там и исчезла на лестнице.

— Она выйдет за тебя, — уверенно сказал я. Мы уже мчались в сторону центра по Шоссе Энтузиастов.

— Ты что, экстрасенс? — Шеф то и дело моргал воспалёнными глазами.

— Да не я, а бабка Курганиха! Помнишь, мы на Святки по курице гадали?

— Ну, помню. И что?

— Так курица-то первым Геткино колечко клюнула. Получилось, что у неё первой свадьба в этом году. Гетка ещё удивилась. Потом бабка ей другую курицу, чёрную, дала в руки. И та выбрала золотое колечко. Значит, жених будет богатый. Только вот я боюсь, что моя мать кого-то приведёт. Ведь тоже бабка ей состоятельного мужа нагадала. А чёрт его знает, кто попадётся. Вот сейчас приеду, а у неё мужик в постели. Что делать-то?

— Русланыч, ты перетрудился, — хрипло ответил мне шеф и намертво замолчал.

Я тоже не изъявлял особого желания трепаться. В глотке пересохло, и дико хотелось спать. Я даже толком не мог вспомнить, что мы вечером натворили. Беловы вылетели у меня из головы, как и все ранее пойманные преступники. Если из-за каждого переживать, можно спятить, а в мои планы это не входит. Вот приеду домой, помоюсь, лоб перевяжу, да и баиньки.

Я задремал и проснулся, только когда Озирский уже тащил меня на руках, вверх по лестнице. Это был ночной клуб — со статуями в нишах, мраморными ступеньками и непременными амбалами. Только они были не в камуфляже, а в белых рубашках с узкими галстуками. Два парня оказались похожи, как близнецы — даже бритые затылки двоились в моих несчастных глазах.

Немного погодя интерес к злачному месту вышиб из меня остатки сна. Я стукнул Андрея кулаком по спине, и тот спустил меня на площадку, под хрустальное бра. Дальше мы шли с ним за руку. Судя по тому, что шефа пустили в роскошный особняк замызганного, небритого, да ещё со мной, его здесь знали и уважали. Мы не собирались долго задерживаться. Перекинемся двумя словами с Оксанкой и поедем домой. Я не представляю, где этот бордель находится. Вроде, на Садовом кольце, неподалёку от Пресни.

Один из охранников, прижав к щеке радиотелефон, ввёл нас в холл. Там журчал фонтан, стояли плюшевые диванчики. За белым роялем сидел старичок-тапёр и наяривал весёлую музычку. Я поднял голову и увидел нас с Андреем в зеркальном потолке. В ракушечном гроте, перед баром, сидела шикарная дива. Род её занятий не вызывал никакого сомнения. Она потягивала кампари, сверкая коленками. Я нагляделся на шлюх за время работу с Андреем — меня не проведёшь. Вон, и бокал держит точно так же, как другие «бабочки».

Она рыжая, сильно накрашенная, в очень коротком вечернем платье. Каблучки у туфель такие тонкие, что гнутся, даже когда девушка сидит. А если встанет, вообще могут сломаться. Я думал, что мы пройдём мимо, но Андрей почему-то направился в грот. Там стоял диванчик ещё на двух человек. Мне показалось, что путану* эту я где-то видел. Наверное, на «Пушке». Там их много, и все хорошенькие.

— Знакомься — Мария Командирова! — сказал мне Озирский. Я чуть не поперхнулся. Значит, это и есть Оксанка Бабенко, только в гриме. Вот я её и не узнал.

Мария Командирова взглянула на меня, как на чужого, и указала на место рядом с собой. Говорила она хриплым, прокуренным голосом, лишь чуть-чуть напоминавшим Оксанкин.

— Андрей, заказать тебе бокал вина? «Божоле-бланш» или «Пино-бланш»? Ты ведь белое предпочитаешь, кажется?

Блин, Ксюша даёт! Артистка, в натуре. Никогда бы её не расшифровал. Хоть бы винца принесли, взбодриться малость, а то совсем помираю. В холле полутемно — горят только бра в виде раковин. Свет мутноватый получается — наверное, от табачного дыма. У стойки много курящих.

Тапёр закончил одну пьесы и начал другую. Озирский опустил веки — мол, можно говорить. Оксанка отпила ещё кампари. Шеф только сейчас ответил на её вопрос.

— Да нет, Маш, я за рулём, да и устал сегодня. До дома потерпим…

Я через открытую дверь видел эстраду. Там плясала, щёлкая кастаньетами, блондинка с распущенными волосами. Мужики орали и свистели от восторга, потому что танцовщица была почти голая. Только на бёдрах у неё болтался узкий кожаный поясок с кисточками. Лифчик, правда, был — из крашеных птичьих перьев.

Мне стало противно, и я отвернулся. Опять принялся разглядывать Оксанку, то есть Марию Командирову. Не запиши она на диктофон Лёню Шахновского, не уломали бы мы сегодня Беловых…

— Всё в порядке? — тихо спросила Оксанка, глядя в бокал.

— Они сознались и согласились явиться с повинной.

Андрей хотел сообщить Оксанке, что погиб Падчах — её бывший муж и мой двоюродный дядя. Но сейчас молчал, не зная, как приступить к такому разговору.

— Всё кончено, Мари. Ты умница. — Шеф откровенно любовался своей агентшей. — Завтра поговорим.

— Но ты что-то скрываешь от меня, — прошептала Оксанка, разглядывая струи фонтана. — Их подруга сейчас в Москве?

— Нет, в Могилёв уехала, — сказал Андрей очень спокойно. Оксанка всё поняла, покосилась на меня. В её зрачках прыгали искорки. — Твой приятель в том же составе покатит, но уже без паровоза.

Андрей имел в виду, что, раз главного обвиняемого нет, но «паровозика»* на суде не предвидится. Но Лёне Шахновскому всё равно придётся чалиться за недонесение. Даже если он завтра во всём сознается, полностью выскочить не сумеет.

— А старики одни остаются? — Оксана наклонилась к зажигалке Андрея и прикурила. Сам шеф уже давно пускал колечки в сторону зала. У меня от усталости в ушах шумели волны, и шуршал под ветром песок.

— К ним старший сын завтра приедет, позаботится.

— А-а… — Оксанка чувствовал, что Озирский сказал ещё не всё, и крепилась из последних сил. Потом отодвинула пустой бокал. — Целый день на «горючке», допилась до чёртиков. На Каширку сейчас поеду, там хоть люди есть. А у меня в квартире ужас тихий…

Пачка сигарет «Пэлл-Мэлл» упала на мозаичный пол. Озирский быстро поднял её и отдал Оксанке.

— А я тебе сюрприз приготовил. Это будет главной наградой. Девочка Ота встретит своё двухлетие с мамой, в Москве. Только не падай в обморок и не задавай вопросов. Завтра всё узнаешь в подробностях.

Предупреждение оказалось не лишним, потому что «железная леди» покачнулась, словно её толкнули. Потом припала щекой к плечу Озирского, пряча дрожащие руки.

— Он… послушал тебя? Как удалось-то? Хоть коротко скажи, умоляю!..

— Я обещал тебе вернуть дочь, и сделал это.

Шефу, конечно, хотелось смыться из борделя в темпе вальса, пока нас здесь не застукали. Но бросать Оксанку в таком состоянии он тоже не мог.

— К сожалению, беседовать пришлось уже не с Падчахом. Оту согласился отдать Мохаммад. У него и своих детей шестеро, да ещё отцовских трое. После радостной вести легче воспринять горькую. Падчаха больше нет. Он погиб, вернее, умер от ран. Его мне вряд ли удалось бы уговорить. А Мохаммаду не до твоей дочери.

— Когда это случилось?… — Она быстро-быстро заморгала. Слёзы брызнули мне на руку тёплыми каплями, упали на лайкровые Оксанины коленки.

— Он был тяжело ранен двадцать второго апреля. Скончался в Москве, десятого мая.

— Ты всё это время знал? И молчал? Почему?

— Не хотел выбивать тебя из колеи. Теперь знай. — Озирский тяжело вздохнул. — Понимаю, как тебе больно, но помни о будущей встрече с Октябриной. До тридцать первого мая, её дня рождения, вы воссоединитесь. Надеюсь, в вашей квартире станет веселее. А сейчас мы поедем. Тебе я вызову такси. — Андрей положил ладони на плечи Оксанки, заглянул ей в глаза. — Падчах был и моим другом тоже. Спас мне жизнь. И я скорблю о нём. Вечная память…

— Он в Чечне был ранен? На войне? В бою? — не помня себя, лепетала Оксанка.

— Тише! — Шеф крепко сжал её руку. — Разумеется, там. Падчах всегда знал, как и за что погибнет. Он жил и умер героем. А ты возьми себя в руки, насколько это возможно. Больше нам здесь оставаться нельзя. Пойдём, — сказал мне Андрей и поднялся. Потом оторвал от себя руки Оксанки. — Пусти, мне некогда. Всё потом.

— Он так и не простил меня, — шептала Оксанка, уже не видя нас. Её большие глаза превратились в две синие от краски чёрточки. — Я чувствую, что не простил. И мы не встретимся даже за гробом. А Андрейка… О нём ничего не слышно? А о Миколе?

— Нет пока. И не вини себя ни в чём. Прошу тебя, Командирова.

В это время тапёр перестал играть, и Андрей подтолкнул меня к выходу на лестницу. Сигарету он так и держал между пальцами. Обратно мы скатились кубарем. Нас сопровождал один из амбалов. Когда по лестнице поднимались бандитского вида гости со своими подружками, он прикрывал нас широкой спиной. Стриптиз, видно, продолжался, потому что мужики ревели, как на футбольном матче. За те несколько минут, что мы говорили с Оксанкой, они озверели окончательно.

Другой охранник открыл кованые двери, потянув створку за кольцо, и мы оказались на улице. Луны не было. Я видел только фонари и фары. В голове у меня все смешалось. Случившееся на пустыре я будто бы видел в кино. Блин, матери-то мы так и не позвонили! По крайней мере, лично я. Если Андрей вовремя не вспомнил, она опять свалится с сердцем.

— Андрей, мы где сейчас?

— На Арбате. Ещё долго ехать, успеешь вздремнуть. Полезай назад. На вот куртку — накройся и спи. Подушка там лежит. Ты своё дело сделал. Будешь отдыхать, как и Оксана, в своё удовольствие. Хотя с Откой какой ей отдых?…

Я удобно устроился под курткой, пахнущей горьковатым одеколоном и дорогим табаком.

— Андрей, вы быстро столковались с Мохаммадом?

— Он только «спасибо» мне сказал. Изначально был против женитьбы отца на Оксане и удочерения Октябрины. Но у чеченцев не принято с родителями спорить, и парень терпел. После гибели Падчаха он остался старшим в этой семье. Говорит, сам хотел позвонить, сказать, чтобы девчонку забрали, да я опередил. А теперь спи, Русланыч, до самого дома. Мне о многом нужно подумать — без помех.

Я был отмуштрован самим же Андреем, и потому послушно закрыл глаза. Джип летел стрелой, и вокруг мелькали огни. А потом я вспомнил, что всё кончено, и мы опять победили. Скоро наступят каникулы, и я оторвусь по полной программе. Но перед тем придётся попыхтеть над учебниками, чтобы матери потрафить. Я немного понаблюдал за тем, как ресницы от света рекламы становятся радужными, и провалился в яму.

Мне приснился Липкин сын, Андрюшка Бабенко. Он сидел на лоскутном одеяле, в какой-то избушке. Высокая и толстая старуха в клетчатой шали кормила его с деревянной ложки пшённой кашей. Из сна я ещё запомнил, что солнце светило в окошко, и что в избе было много цветов. Я почему-то решил, что мальчишка жив и здоров, и нужно утешить Озирского с Оксанкой.

Я проснулся и понял, что мы уже приехали, и джип стоит. Андрей озабоченно смотрел на меня.

— Слушай, Русланыч, ты сам до квартиры доберёшься? А то мне на заправку нужно, и ещё в одно место. Последние метры, надеюсь, осилишь.

— Осилю, куда денешься?

Я снова вспомнил гадание, Гетку с Озирским, их возможную свадьбу. А мать-то! Скоро наша с ней лафа кончится, и она найдёт друга. Молодой женщине трудно без мужа, хоть и пашу я, как Карло. Но для полного счастья ей любовь нужна. И не моя, а та, грешная.

— Андрей, послушай немного! Я сейчас сон такой видел…

— Некогда, Русланыч! — Андрей проверил ремень безопасности. — Все сны обсудим за праздничным столом. Обязательно обмоем законченное дело. А пока все хвостики с Беловыми подчистить нужно, причём срочно — до утра. Татьяне не забудь передать привет. Ну, пока!

Джип рванул с места так, что я отскочил к двери. Нашарил общий ключ, чтобы попасть в дом. Про Отку и Оксанку я матери скажу, чтобы её порадовать. А вот насчёт Гетки с Андреем помолчу. Пусть шеф сам расскажет про свою свадьбу, когда захочет.

Хорошо, что ночью в лифте не катается Кирюшка Мартынов, Ленкин брат. Дитя совсем рехнулось. Делает себе то невесомость, то перегрузки. Из-за него целыми днями лифта не дождёшься. В доме двадцать два этажа — попробуй, дойди пешком! Но чокнутого умника никак из лифта не выгнать. Он хочет стать космонавтом и вовсю тренируется, а люди должны страдать.

Вот сейчас я освободился, и с Ленкой Мартыновой поговорю. Пусть не только травку курит с дружками, но и за братом присмотрит. Ведь его в этом лифте изнасиловать могут и даже убить. Одну группу тут уже взяли. Но, к сожалению, Москва большая. И мрази с ней куда больше, чем хотелось бы. Эх, гудит головушка, как провода под напряжением! Вовремя всё кончилось, честное слово.

Я вошёл в подъезд и сразу увидел Ленку. Ага, легка на помине! Сидит косматая и грязная, как бомжиха, с перевёрнутым крестом на шее. И рядом с ней, у почтовых ящиков, три каких-то странных парня. Кроме ртов, я у них ничего вообще не заметил — ни глаз, ни носов. Тройня уродов, что ли? Волосы висят, как гнилая солома. «У них голова существует для того, чтобы ею есть!» — говорит про таких Олег. А, между прочим, все они из гимназии, по два языка учат. И Ленка Мартынова тоже оттуда. Там на дипломатов готовят.

Я хотел про Кирюшку сказать, чтобы в лифт его не пускали. Но компания далеко отъехала, и никакого толку всё равно не будет. Снова на лестнице воняет палёной травкой, и рядом с Ленкой валяется шприц.

Я думал, что хоть на нашей площадке никого не будет. Как же, разбежался! Все четыре лесбиянки в наличии — Наташка Колтуновская, Вика Сизова, Диана Ясельчук и Настя Трубач. Они всё время меня выслеживают. Наверное, мать сказала, что я вернусь вечером — вот и сидят. Да никакие они не лесбиянки — по уши в меня втрескались. А ведь я во дворе всем сказал про невесту. Не могу ей изменить, иначе позор на весь род.

А девчонки ржут, дуры. Не верят в то, что я просватан уже, потому что чеченец наполовину. «Тебя отец украинец, и всё ты врёшь, чтобы выпендриваться! — это Настя сказала вчера. А я ей: «Ты что, больная? Кто так будет выпендриваться? Чтобы в ментовку загребли на тридцать суток? И не пишите мне больше записочки, не приставайте — я помолвлен с Фатимой. У нас свои обычаи, и я соблюдаю…»

Я никогда ещё не видел Фатиму Махмиеву. Но ничего, успеется. Вот вернётся мой второй босс, Темир Махмиев, с войны и познакомит нас. Если, конечно, не погибнет, как Падчах…

— Здравствуйте, девочки! — вежливо сказал я, обходя Сизову.

Они дружно отвернулись. Делают вид, что просто так тут торчат. В квартирах ведь «травку» не покуришь. Но я-то знаю, что когда уйду, девчонки начнут обсуждать меня во всех подробностях. Чувствуют настоящего мужчину. Вот иду с задания, и недавно убил человека. Если признаться, лесбиянки ни за что не поверят. Но кто в таком признаваться станет? У меня пока крыша не съехала.

Я достал брелок, выбрал три ключа от бронированной двери. Поочерёдно открыл замки, протиснулся в щёлку. Эта дверь противно воет, когда её сильно пихнёшь. Вильку я приучил, чтобы не лаял, когда прихожу. Вот и сейчас он, тряся бородой и усами, выскочил из большой комнаты в прихожую, лизнул меня в лицо и снова побежал спать. А я, не раздеваясь, прислушался.

Всегда лучше сначала сориентироваться в обстановке. И сегодня я не изменил своим привычкам. Из кухни пробивался свет, и слышались голоса. Ого, мать-то не одна! А я надеялся, что хоть сегодня предсказание не сбудется. Но сердце чуяло, весь день ныло. И не подружкой сидит на кухне, а с мужиком. Да, действительно, их там только двое…

Вот оно, подвалило! Что с хахелем-то делать? Ничего, я ему такую жизнь устрою, что дорогу сюда забудет. Я кого попало в свой дом не пущу, что и объясню мужику доходчиво. Мать хочет меня с ним познакомить, специально ждёт. Заплачет, конечно, за сердце схватится, когда разборки пойдут. А мне куда деваться? Не для него я эту квартиру добывал, кровью харкая…

Надо бы зайти в ванную и ополоснуться. Но я нарочно грязным ему покажусь. Пусть видит, какой мерзопакостный сыночек у него будет. Может, передумает жениться на матери. Это послужит первым предупреждением. А если мужик дубом окажется, растолкуем более доходчиво. Эх, была не была!..

Я открыл дверь на кухню и… радостно заорал, потому что мать поила чаем Олега! Его я даже не отчимом своим считал, а другом. Они оба подскочили на табуретках, потому что не слышали, как я вошёл. Но я всё-таки заметил, что мать с Олегом держались за руки. Чай уже остыть успел, пока они любезничали. Да и мое появление, между прочим, проморгали. Спасибо Вильке — не выдал. С ним, конечно, погуляли, чтобы не скулил всё время.

Олег похудел, загорел, и усы посветлели. Мне понравился его новый костюм в голубую полоску, галстук в зигзаг. Да у нас ним вообще никогда конфликтов не было. Даже с матерью я и то больше пререкался. Так переживал, что он к нам никогда не вернётся. А вместо него начнёт ломиться сюда чужой мужик, которого я на фиг видеть не хочу.

Олег, конечно, растаял. Схватил меня под мышки, поднял повыше. Мать пискнула со страху, потом рассмеялась. Она сразу поняла, что мы оба очень рады встрече.

— Олежа, Русик в своём репертуаре! Да где ты шатался, горе моё? Давай-ка, мордаху вымоем. Андрей звонил несколько раз, чтобы я не волновалась, а всё равно тревожно. Хорошо, что Олежа приехал, отвлёк меня. Говорит, только вещи на Войкову забросил — и к нам…

— Да, Татьяна, всё по-прежнему. И Руслан является посреди ночи, раненый. Пса мы выводили — не волнуйся.

Олег наконец-то поставил меня на пол. Но я не отпускал его руки — а вдруг уйдёт? Но я не отпущу его. Я заставлю их с матерью вместе жить, трупом лягу. Раз не хочет быть одна, пусть сходится обратно с Олегом. Я бы ещё Озирского у себя принял, но он уже Гетке сделал предложение. Пусть мне только десять лет и пять месяцев, но я уже многих вынудил считаться с собой и с моим хозяином Темиром Махмиевым. А после и Озирский узнал, на что я способен. Имею право высказать своё мнение, и мать об этом знает.

Сервиз-то, вижу, она выставила кузнецовский — самый лучший. Только не на кухне нужно гостей принимать по высшему разряду, а в большой комнате. Там и розы в вазе лучше смотрятся. Олег притащил их пятнадцать штук. Розы даже не красные, а алые. Самые зашибенные — с моей точки зрения.

— Руська, я тебе подарки привёз — от себя и от Боба. — Олег подмигнул матери. Та уже рванула за кейсом, но я схватил её за руку. — Это, в основном, лазерные диски к твоему компьютеру, видеокассеты и прочая мелочь. Но, главное, швейцарские часы — ведь я летел через Берн. Здесь таких нет. Татьяне, во всяком случае, понравились.

Я увидел, что мать часики уже надела. Вино у них стоит — «Фонтини», итальянское. Матери-то из-за сердца пить нельзя, а как откажешься? А на подоконнике бутылка ликёра, непочатая. Наверное, для приправки фруктового салата. Хорошо, что у нас в холодильнике всегда есть запас продуктов — на случай приезда гостей. Мы-то собирались Андрея принимать, потому что Олега не ждали. Мать боялась, что бывший муж никогда даже не заглянет к нам. Найдёт себе иностранку и останется у неё. Оказалось, что не нашёл. Наверное, и не искал. Олег своего, если хочет, всегда добьётся.

— Как там дядя Боря поживает? — Я уселся верхом на свободную табуретку, придирчиво оглядел стол. Но грязными руками ничего трогать не стал.

— Борис с Жанной передают тебе пламенный привет. Я покажу фотографии — мы снимались в Торонто. Их дочке Деборе уже пять месяцев. Кстати, одета она по-взрослому, только вещички все маленького размера. Не то, что у нас — пеленки-распашонки. Там грудные детишки щеголяют в джинсовых комбинезонах, в маечках, в кепочках. Даже в кроссовки микроскопические их обувают. Само собой, кругом памперсы, электронные игрушки. Бегают, между прочим, как живые…

— Как я рада за них, не сглазить бы! — с чувством выдохнула мать. — Наконец-то Боря наш пристроен. И, похоже, насовсем. У них свой дом?

— Нет, пока живут у Макса Вишневского, отца Жанны. Но, думаю, у Боба с этим проблем не будет — его везде с руками оторвут. Такой химик всем нужен. Говорит, даже из Пентагона предложение получил, не говоря о всяких прочих. Но Боб старается не вестись на заманчивые варианты. Как всегда, подходит ответственно.

— А Макс, тесть-то его, ведь неплохо устроился, — вспомнила мать.

— Да, жаловаться грех. Математикам тоже есть, из чего выбирать. Всё время уговаривает зятя сжечь за собой мосты и забыть о прошлом. Только вот Боб мне признался, что мучается ностальгией. Мы ночами напролёт сидели, вспоминали. И никак ему с Россией, с Москвой не порвать, представляешь? Часто снится Востряковское кладбище, с родными могилами. А проснётся и вспомнит, как оно далеко… У Жанны-то все чувства притупились. Осталась одна сумасшедшая материнская любовь. Дебора на Юльку, свою старшую сестру, похожа — один в один. И одновременно — на покойную бабушку, в память которой названа. Короче, полюбовался я на эту семейную идиллию, и затосковал. Дураки мы с тобой, Татьяна, были, когда расставались…

Он держал нас с матерью за руки, будто мы водили хоровод. И меня вдруг пробило на сильные чувства.

— Ночуй у нас. Хочешь — отдельно ложись, а хочешь — с матерью. Теперь места много.

Олег расхохотался. А мать покраснела и отвернулась. Небось, не знала, как им лечь, а тут я сам предложил.

— Развелись мы, Руслан, и оба поняли, что лучше друг друга всё равно никого не найдём…

Олег чуть не лопнул от удовольствия. Думал, наверное, что я буду против.

— Чтобы объединиться, нужно размежеваться, как говорили классики марксизма. Мы проверили свои чувства. И оказалось, что двенадцать лет назад поступили правильно. И это — несмотря на все неприятности, через которые довелось пройти. Ты, Руслан, в курсе дела, и скрывать нам от тебя нечего. Татьяна жила с твоим отцом. Я — с другой женщиной, тоже из «Плешки»*. Лидия Дегонская недавно вышла замуж. Надеется в этом союзе завести ребёнка. Я ей, к сожалению, не смог помочь осуществить мечту…

— Олежа, а надо ли Русику об этом знать? — Мать испуганно захлопала глазами.

— Тань, он уже и не то знает! — махнул рукой Олег. — Давай, не будем ханжами. Так вот, Руслан, я сегодня сделал предложение твоей матери — второй раз в жизни. И она его приняла. По-моему, союз станет только крепче, если никто насильно не держит. Мы принимаем решение осознанно, уже зная, что было в нашей семье. И постараемся этого не повторять. Татьяна призналась, что очень тосковала без меня. А я — без неё…

— Да что вас всех прохватило женихаться-то? — не выдержал я. — Весеннее обострение, что ли? — Тут я опомнился и прикусил язык. — Ладно, благословляю! Живите в любви и согласии сотню лет, пока не умрёте в один день. Олег, без шуток, если бы ты не приехал, я бы сам позвонил.

— А кто ещё сделал предложение? И кому? — тут же прицепилась мать.

— Мужик один, ты его не знаешь. — Мне пришлось соврать, чтобы выкрутиться.

— Ты всё с Андреем работаешь? — Олег будто прочитал мои мысли. Я утвердительно промычал.

— Кого ловили-то? В засаде, что ли, сидел? Вон, грязный весь. И фейс* поцарапан. Взяли преступников-то?

— Взяли. Мать, помнишь, брата в сестрой убили и затопили в пруду? Ну, в Новогирееве! Так вот, виновники завтра сдадутся милиции и за детишек ответят.

— Это каких детей убили? — Олег сразу стал серьёзным.

— Тайна следствия, извини. Не имею права распространяться. Но мать-то всё знает. В начале четверти, когда ты уехал, Андрей попросил меня помочь в расследовании. Она тебе расскажет, пока я моюсь. Дело-то громкое было. По телику передавали сюжеты, газеты писали. Наверное, опять напишут, когда преступники сдадутся.

— Да, Русик, иди-ка прими ванну. А Олежа — после тебя. Ему тоже освежиться надо. Перелёт длинный, нервотрёпка на таможне. К тому же, он выпил. А ты не голодный, сынок? Я тебе, после ванны, салатика «Оливье» положу.

Тут я вспомнил, что после корюшки в Строгино ничего не брал в рот. Впрочем, и сейчас особенно не тянуло. Когда мать ушла в ванную и пустила воду, я выпил подряд две кружки настойки чайного гриба. Олег всё это время внимательно на меня смотрел. Потом протянул руку и поднял мою голову за подбородок.

— Колись, откуда царапины? Не совсем свежие, но и не давнишние. Даю слово, что Татьяне не скажу. Пока она не вернулась, признавайся.

— Это я попал под поезд метро. Ребята с бензоколонки на Осташковской меня приговорили…

Олег разинул рот, и его усы обвисли. А в глазу даже лопнула жилка. Мирный человек, доктор экономических наук. Не ему про такие кошмарики слушать. Но ведь сам набился — пускай терпит.

— Дальше, — шёпотом потребовал Олег.

— Мальчишка им конкуренцию составил — тоже драил машины, совал шланги в бензобаки. Ведь в одном доме жили, друзьями считались. Но нет, не захотели с ним выручку делить. Ребята уже воровали, особенно их лидер. А парень про это узнал, пообещал разоблачить. Они на него напали, облили бензином и подожгли…

— Насмерть? — Олег даже закашлялся.

— Не спасли, к сожалению. И ничего этим уродам не грозило, потому что не было четырнадцати лет. Разве что специнтернат для главаря. А как первоначальный капитал сколачивать, так они большие, далеко глядят.

— Неужели вот так, сразу, взяли и сожгли? И ты с ними сцепился…

— Врать не буду, его предупреждали. Первый раз — на словах. Потом сильно побили. Ну, а на третий раз бензином из бутылок обрызгали и бросили спичку. Так, представь себе, она в полёте погасла! А в зажигалке, смеяться будешь, газ кончился. Так нет, специально сбегали и купили в киоске новую.

— Да над чем же тут смеяться-то? — У Олега даже американский загар куда-то пропал. Он сидел бледный, как стена, и неподвижно смотрел на меня. — После таких аутодафе* жить не хочется на свете.

— Они, суки, разбежались тогда, а потом всё отрицали. Якобы пацан по дурости себя запалил. Андрей меня к ним внедрил, и я записал разговоры. Это ещё осенью было, в прошлом году. Пахана их закрыли в интернат, а младшие, оказалось, на Пресне пасутся. В метро их увидел, но особо не испугался. Понятно, что там жечь не станут. Андрей передал, что меня приговорили — чтобы осторожнее был. Ведь на «ять» против них сработали. А законы наши милосердные всех посадить не дали. Но полгода уже прошло, и я расслабился.

— Они тебя с платформы столкнули? — У Олега дрожали и руки, и губы, и усы. Я даже не знал, что он так за меня переживает.

— Ага. Подходит поезд, в сторону «Баррикадной», и тут меня в спину толкают, со всей силы. А состав-то уже рядом. На перроне люди заорали, как резаные, потому что машинисту уже ничего не сделать. Те, кто толкнул, сразу смылись, затерялись в толпе. Думали, что мне кранты. А я знал, как себя вести в таких случаях. Сама Александра Антропова инструктировала. Однажды ночью мы спустились в метро — по предварительной договорённости. И я тренировался падать в выемку между рельсами…

— Вот и оставь вас одних! — Олег вскочил с табуретки, распахнул створку окна. В кухне тут же запахло дождиком и свежей травой. А когда мы ехали, была ещё сухо. — Что дальше-то произошло?

— Тут главное — на контактный рельс не наступить, а ведь очень хочется. Наступишь — сгоришь в головешку. Мне с платформы начали руки тянуть. Но хвататься за них нельзя, Александра Сергеевна говорила. Это отнимает драгоценные секунды. Ладно, я в лёгкой кожаной куртке был. Грохнулся в выемку, и поезд надо мной прошёл. Не зацепил, ничего…

— Да неужели?! — Олегу показалось, что я малость приврал. — И ты только лоб поцарапал? Никаких других травм нет? И психозов тоже?

— Говорю — одежду не зацепило. Я на несколько секунд сознание потерял, когда был под поездом. А то рехнулся бы, наверное. Увидел момент своего рождения. Это мне потом Андрей объяснил. Я ору на руках у тётки в очках; она ещё в маске и в резиновых перчатках. Меня над головой поднимает и всем показывает. Но голосов никаких не слышно — всё будто в вату уходит. Только рот открываю и ногами дрыгаю, сам весь в крови. А дальше — вдруг вопли на платформе. Оказывается, электричество уже отключили. Дежурная бежит, мент из пикета. Потом врачи прикатили и под землю спустились. А я встал и побежал к часам. Меня на платформу тащили человек десять, а остальные вокруг толпились…

— Действительно, тебя принимала пожилая женщина в очках — профессор Серебрякова. Показывала всем, подняв над головой, потому что ты родился живым вопреки всем прогнозам. Принял косое положение, пошёл плечом. В таких случаях, чтобы мать спасти, ребёнка… м-м…

— Понятно, убивают, — подсказал я.

— Да, выпускают мозги. Так вот, Серебрякова произвела некоторые манипуляции, вернула тебя в нужное положение и извлекла щипцами. Всё было очень торжественно и волнительно. Мы тогда ещё не знали, какого уникального ребёнка Серебрякова сохранила для общества. Пусть земля ей будет пухом…

— Она умерла? — опечалился я.

— Да, в девяносто втором. Сама детишек спасала, а её угробили на операции по поводу рака лёгких. Курила она много, нервничала. Не учли состояние сердца, когда давали наркоз. Понятно — разруха, всем всё до лампочки. Так вот, она призналась мне: «Когда ваш мальчик закричал, я чуть умом не тронулась от счастья. Мысленно уже примирилась с потерей ребёнка. Но глаза боялись, а руки делали». Вот так, Руслан. — Олег наконец-то зажёг сигарету, затянулся. — Матери про метро ничего не говорил? Молодец, что скрыл. Она бы не вынесла.

— Сказал, что драка во дворе была. — Я услышал шаги матери у самой двери на кухню. — Давай про другое, Олег, пожалуйста. Придумай что-нибудь!

— Так сколько у тебя четвёрок в году? — строго спросил Олег. Мы как будто ни о чём другом и не говорили. — Две или три? Не снизилась успеваемость, пока бандитов ловил?

Это он здорово ввернул. Я вполне натурально пожал плечами.

— Не знаю, будут ещё две контрольные. Но четвёртую четверть кончаю с тремя четвёрками. Русский, литература и география. Мам, как там ванночка?

— Всё готово, Русик. Я твою любимую пенку растворила.

— А по географии-то почему? — Олег поднял светлые брови. — Не выучил, что ли?

— Отношения испортил с училкой. Не поздоровался с ней первым на улице, и всё.

— И она отомстила? Бывает. Ладно, иди, купайся.

Олег всегда правильно меня понимал, не хватался за сердце и не капал корвалол. Сейчас он отправился в комнату и увидел клетку под платком.

— Откуда у вас такой редкий и дорогой попугай? Деньги девать некуда?

Мать хлопотала вокруг нас, перекинув полотенце через локоть, как официант в ресторане. Услышав про попугая, она всплеснула руками.

— Ой, я Сергею забыла воду в ванночку налить! Олежа, это не наша птичка, а Геты Рониной. Русик с ней дружит. Её папа взорвался в машине, помнишь?

— Это когда Андрея арестовали? Да, конечно, помню. А попугай говорит?

— Сергей-то? Ещё как! — Я сорвал платок, и ошалевший попугай закачался в кольце, встряхиваясь и хлопая крыльями.

Мать тут же прибежала с чашкой, наполнила поилку. Потом отошла к дверям, виновато глядя на нас. Я ткнулся носом в прутья клетки.

— Серёж, это Олег приехал! Он будет здесь жить. Познакомьтесь. Скажи ему: «Добрый вечер!»

— Да уже скоро утро наступит, — усмехнулся Олег. — Беги, Руслан, ванна остынет.

Хорошо, что Олег ни от какого мата в обморок не упадёт. Я ведь даже не знал, что так люблю своего отчима! Перебесились они с матерью, и ладушки. Теперь можно и успеваемость подтянуть.

— Руська, дай «дымку»*! — проверещал Сергей и раскачался сильнее.

— Какого тебе «дымку»? Воспаление лёгких недавно было! Лучше бы поздоровался, невежа.

Олег даже захлопал в ладоши. Он всегда понимал юмор.

— Водочки! — продолжал капризничать попугай. Он сунул клюв в поилку, потом напыжился и посмотрел на нас круглым глазом. — Дай картошечки! Картошечки кр-рошечку!

— Он смешной, когда пьяный. — Я быстро размял картофелину с хлебом. — Но всё же я тебя к Гетке отвезу. Надоел ты мне, болтун. С тобой экзамены не сдашь.

— Русик, я бельё собрала. А ведь ты ещё покушать должен. Вон, лицо совсем ссохлось…

— Иду! — Но я всё-таки понаблюдал за тем, как Сергей кушает. — Мам, когда он кончит, накрой его и отнеси ко мне в комнату. Вчера, между прочим, платок упал на пол. Так Сергей до утра каркал и ругался.

— Ладно, Русенька, я прослежу за этим. А ты, когда искупаешься, выпей сразу же чайку с мёдом. Соседка угостила — ей с горной пасеки привезли.

— Вот это дело!

Я чмокнул мать в щёку, что бывало очень редко. Потом сдёрнул с себя «варёную»* куртку, пристроил на вешалку. Стряхнул с ног и отправил в тумбочку кроссовки. В одних носках прокрался в гостевую комнату и увидел, что диван не застелен. Значит, мать с Олегом лягут вместе. Так и есть — в её спальне всё готово. Чистое бельё, две лишние подушки. Олег любит высокие изголовья. Я по-доброму усмехнулся и тихо прикрыл дверь.

Они ждут, когда я усну. Тоже, нашли младенца! Сами друг на друга наглядеться не могут. Не маленькие уже. Ему тридцать восемь в июне стукнет, а матери идёт тридцать первый год. Пора жить, как нормальные люди. И я с сегодняшнего дня — просто школьник, которому нужно кончать учебный год. В агентстве Озирского завершил четвёртую четверть с отличием.

Щёлкнув задвижкой, я сорвал с себя одежду. Сбил её в ком и бросил под крышку плетёного короба для белья. Горло дерёт, блин — не долечился ещё после весенней простуды. Попью чаю с мёдом — вдруг поможет? Ведь скоро нам с матерью ехать в Венгрию, на озеро Балатон. Может, и Оксанку с Октябриной прихватим — надо потом уточнить.

Я крякнул, набрал в лёгкие побольше воздуха и сиганул в ванну. Пена, сверкая и лопаясь, громоздилась над зеленоватой водой. Я крепко зажмурился, нырнул. И только тут вспомнил, что забыл передать матери привет от Озирского.