Глава 8

В последующие три дня жизнь в лагере очень заметно приостановилась. Заключенных перестали выводить на работы за пределы охраняемой зоны, предоставив им строить по этому поводу самые разные догадки. А так как заняться было нечем, то оставалось только сидеть на нарах и разговаривать между собой. Говорили разное. Одни твердили о вполне возможном ударе возмездия со стороны Материка, который уже «достали» постоянные пиратские рейды белых субмарин Островной Империи. Другие «аналитики» пришли выводу, что, скорее всего, в самое ближайшее время всей лагерной братии предстоит переселение в другие места. Мол, здесь, на старом месте, всю черновую работу они, в основном, уже завершили, и теперь на их место придут «вольные», которые и будут доводить до ума новый сверхсекретный объект. Третьи уверяли, что это не так, и до окончания черновых работ «еще о-го-го сколько…». Скорее всего, в первоначальный проект вкралась какая-то инженерная ошибка, и когда ее исправят, то работа вновь закипит в утроенном темпе. «Вот увидите, – говорили они. – Под это дело, как пить дать, рабочий день увеличат, а пайки оставят на прежнем уровне, если еще больше не урежут».

Одним словом, недостатка в предположениях и догадках не было, но только двое заключенных знали истинную причину перевода лагеря на казарменное положение, но оба помалкивали. Хорек, хотя его и распирало от желания раззвонить всем и вся о возможных грядущих переменах в статусе большинства обитателей камер, боялся наказания за свою трепотню со стороны всесильного и жестокого Барона. Максим же, просто молчал, стараясь быть выше всяких сплетен, как ему, собственно говоря, и подобало себя вести, учитывая высокое теперешнее положение в тюремном обществе. Как никак, авторитет, а никакая-нибудь сявка мелкая!

Так, незаметно, как одно счастливое мгновение, пролетели эти три дня. За это время заключенные ходили лишь во внутренние наряды, радовались нежданно свалившейся на них возможности передохнуть от каторжного труда, да продолжали высказывать различные версии того, как долго будет продолжаться подобная лафа. А на четвертый день все переменилось.

Утром на поверке начальник лагеря приказал привести территорию в образцовый порядок. «Чтобы у меня все тут блестело, как у кота… гланды, а какая сволочь вздумает филонить – пойдет в расход!».

Закипела работа. Под присмотром бригадиров, заключенные, несколько отвыкшие за эти дни от привычной физической нагрузки, охая и вполголоса матерясь, проклиная свою непосильную долю, принялись наводить лоск на все то, что бросалось в глаза, и даже было скрыто от оных. Особо нерадивым постарались еще раз доходчиво объяснить основную мысль начальника, о том, что статья о саботаже все еще продолжает действовать, и что ежели кто начнет волынить, так вполне может в эту статью вплотную вписаться.

Особо несведущим в тонкостях уголовного кодекса, была прочитана короткая лекция о значении слова «саботаж», и предусмотренном в законе наказании по этой статье в условиях военного времени. Вплоть до расстрела. Последнее обстоятельство подчеркивалось особо и произвело двойной эффект. Во-первых, скорость работ заметно повысилась, а во-вторых, лагерные «аналитики» получили очередную порцию пищи для размышлений. Теперь стало ясно, что те, кто говорил о возможном ударе возмездия, наверное, были правы, а иначе, зачем было говорить о военном положении. Понятно было и другое: «раз пошел такой базар, то скоро надо ждать приезда «шишек», которые начнут отбор «пушечного мяса» в штрафные отряды, коим надлежит принять на себя всю тяжесть удара вражеского десанта».

Это было, конечно, гораздо хуже, чем просто амнистия, но все же гораздо лучше, чем вообще ничего. Народ прекрасно был осведомлен о непроходимости минных полей, окружавших Империю, и надеялся дожить-таки до победы, получив после нее свободу и чистый паспорт. Да и вообще, жизнь на войне представлялась многим весьма веселым мероприятием, где можно и самогоночки вволю попить, и травки покурить, да и в «самоход» к девочкам в ближайшую деревню из траншей отлучиться, а то и вовсе – «ноги сделать».

Наконец состояние внешнего вида лагеря удовлетворило начальство. Контингент приказано было развести по местам до особого распоряжения. В томительном ожидании предстоящих событий, прошли вечер и ночь. Утром заключенных подняли на полчаса раньше обычного, разрешили в ускоренном темпе привести себя в порядок, и проглотить традиционную порцию перловой каши, в которойсамые пытливые аналитики, против обыкновения, разглядели следы присутствия жира. Это вызвало дополнительные толки, которые достигли своего пика, когда настала очередь пить чай. Он был с отчетливым сладковатым привкусом! Такого завтрака не могли припомнить даже сидельцы с самым большим стажем пребывания в этом лагере. Тут же, некто во всеуслышание высказался в том духе, что «это только цветочки, а полновесная малина начнется на фронте». Последняя фраза была встречена гулом всеобщего одобрения.

После завтрака лагерников построили на центральной аллее, и сам начальник прошелся вдоль шеренги, придирчиво осматривая каждого стоящего в ней. Всех, у кого был замечен хотя бы малейший непорядок с одеждой, он жестом руки отсылал в швейную мастерскую для устранения. Дойдя до Максима, он колючим взглядом окинул его, хоть и потрепанный, но вполне сносный мундир, довольно хмыкнул, изобразив при этом на лице подобие улыбки, и не говоря ни слова, пошел дальше. Затем остановился, как будто вспомнив что-то, вернулся обратно, и, привстав на цыпочки, прошептал Максиму на ухо:

– Я надеюсь, у вас не было причин быть недовольным условиями содержания, господин барон?

Максим хотел было, как положено, ответить громко и односложно, но, поняв, что вопрос был задан неспроста, вовремя сдержался. Улыбнувшись одними уголками рта, он чуть заметно кивнул, мол, все в порядке, претензий нет.

Осмотрев заключенных, и дав необходимые указания, начальник удалился в свой коттедж. После этого прошел час, другой, третий, но никаких других команд не поступало. Заключенные все так же стояли в строю по стойке «вольно», негромко переговариваясь между собой. Максим старался не вмешиваться в общую дискуссию, а старательно, уже в который раз, пытался выстроить линию своего поведения на случай предстоящей встречи с Дженсом. В том, что она состоится уже скоро, он даже не сомневался, а всплеск эмоций по отношению к нему со стороны начальника, расценил как добрый знак. Все будет в порядке.

Прошел еще час томительного ожидания. Заключенным разрешили стоять еще вольнее и даже, неслыханное дело, дозволили курить, раздав по три пачки дешевеньких сигарет на бригаду. Максим усмехнулся про себя. Страхуется начальник, чувствует, что придется вскоре вести своих подопечных в атаку в условиях, когда у многих зеков, недовольных им, в руках будет боевое оружие. А, может быть, не знает, а лишь чувствует это, что не меняет сути дела.

Над строем повисло облачко сизого дымка. Заключенные, большинство из которых имело уголовное прошлое, с удовольствием смаковали дармовое курево, и продолжали обсуждать перспективы своего бытия в ближайшем будущем.

Наступило время обеда. Но, против обыкновения, питание организовали не в столовой, а здесь же, в строю. Огромные кастрюли, расположенные на тележках, повара катили вдоль шеренги, выдавая каждому миску с непривычно густым и ароматным супом, в котором плавали мясные волокна. На второе подали макароны с маслом(!), а на третье… компот из свежих фруктов!

После такого обеда, проведенного, правда, в условиях близких к походным, даже самые недалекие и недогадливые поняли, что на их скромные персоны сделаны ставки, и размер их весьма значителен. Кое-кто, возгордясь сверх меры, начал позволять себе лишнее, как-то громкие разговоры, плевки и жесты оскорбительного свойства в сторону охранников. Хулиганам было в мягкой форме вначале указано, а когда это не возымело необходимого действия, то конвоиры, без лишних разговоров выдернула из строя парочку самых злостных нарушителей и без долгой канители шлепнула их на виду у всех. Чтобы остальные помнили свое место, а не то… По законам военного времени, как говорится.

Сидельцы на какое-то время оцепенели от ужаса, а, оценив в полной мере суровую силу воспитательной меры, без всякой команды заняли привычные места в строю, подтянулись и притихли. Наступила почти полная, можно даже сказать, мертвая, тишина. Так прошло еще около часа.

Внезапно кто-то вскрикнул и показал рукой в небо. Все взгляды мгновенно устремились в этом направлении, и каждый увидел еле заметные, но с каждой секундой становящиеся все больше и больше, точки. Вскоре всем стало ясно, что это вертолеты. Три огромные металлические стрекозы, летящие в сторону лагеря развернутым строем. Вот они сделали вираж и начали заходить на посадку.

Внезапно, прямо из густых, низко повисших облаков, на них вывалился небольшой истребитель без каких – либо опознавательных знаков. Раздалась короткая очередь, и все стоящие на аллее увидели, как пулеметная трасса протянулась от самолета и уперлась в один из вертолетов. Через секунду прогремел мощнейший взрыв, и объятая пламенем машина, разбрасывая по сторонам огненные капли, камнем рухнула на землю невдалеке от лагеря.

У Максима в этот момент сжалось сердце. Неужели его надеждам не суждено сбыться, ведь гибель Дженса, а в том, что в одном из вертолетов летел именно он, сомневаться не приходилось, означала крах его плана.

В лагере началась паника. Стройная шеренга заключенных рассыпалась. Каждый искал себе место для укрытия. Охранники, поначалу растерявшиеся не меньше, постарались создать отпор неведомо откуда взявшемуся противнику, но делали это на редкость неорганизованно, стреляя в белый свет, как в копеечку, и рискуя попасть по вертолетам даже раньше, чем это сделает пилот истребителя.

А тот, тем временем, развернул крылатую машину, дав длинную очередь в сторону стрелявших. Пули частой строчкой взбили фонтанчики пыли в опасной близости от охранников и те, не желая далее искушать судьбу, кинулись врассыпную. Теперь уже никто не мешал самолету спокойно расстреливать беззащитные вертолеты, которые бестолково мотались из стороны в сторону, так и не рискнув пойти на посадку.

Максим вышел из столбняка, и мгновенно оценил обстановку. Если каким-то образом сейчас не помешать самолету, то через несколько минут он отправит оставшиеся вертолеты в гости к первому, густые клубы черного дыма от которого высоко вздымались над лагерной оградой.

А почему бы, собственно, и не помешать ему? Всего в каких-нибудь пятидесяти метрах от Максима стояла караульная вышка, покинутая часовым. Там ясно виднелся великолепный, готовый к бою, крупнокалиберный спаренный пулемет, предназначенный в обычной обстановке для удержания заключенных в повиновении. Но так это же в обычной, а сейчас вполне годящийся для поражения воздушной низколетящей цели.

Максим левой рукой поймал пробегавшего мимо Хорька, который, поддавшись общей панике, вознамерился было под общий шумок «слинять».

– За мной! – гаркнул он, глядя в переполненные первобытным ужасом глаза своего сокамерника.

Хорек тут же пришел в себя, мотнул головой в знак понимания, и огромными скачками понесся вслед за Бароном.

– Поправляй ленты, следи за патронами. Сможешь? – торопливо спросил Максим, когда они взлетели на вышку. Хорек снова кивнул, шумно сглотнул слюну и начал пододвигать патронные коробки поближе к установке.

Максим же быстрым движением сорвал со стволов чехлы, отшвырнул их не глядя в сторону, и развернув турель, изготовился к стрельбе. Он дал упреждение, и что есть силы, надавил на гашетку. Мимо. Трасса чуть-чуть опоздала и прошла в стороне от цели. Летчик заметил угрозу, оставил на время свои беззащитные жертвы, которые от него все равно не смогли бы далеко уйти, развернулся, и начал атаку на новую цель. Теперь он летел прямо на вышку и рев его мотора буравом вгрызался в мозг. Максим поймал самолет в прицел и начал стрелять, но в тот же миг увидел, как под крылом истребителя сверкнуло пламя. «Ракета», – успел подумать Максим, и тут же на него навалился грохот взрыва, что-то больно ударило в грудь, тело поднялось в воздух, и полетело в пустоту…

… Очнулся он от едкого запаха, исходившего от пузырька, который держал перед его носом лагерный лекарь. Максим сел, и держась руками за гудящую, словно медный колокол голову, огляделся по сторонам. За то время, пока он пребывал в бессознательном состоянии, паника в лагере прекратилась. Заключенных собрали, вновь построили, а охрана заняла привычные места. Лишь поваленная и разрушенная вышка напоминала о недавней атаке. Ракета угодила под одну из опор и, взорвавшись там, опрокинула все сооружение. Самого же самолета нигде не было видно. Зато оба уцелевших вертолета стояли на посадочной площадке, и от нее в сторону аллеи шла группа людей в военной форме.

– Ты сбил его! – раздался рядом с ухом восхищенный возглас Хорька. – Барон, ты влепил ему очередь прямо в фонарь! Он и мявкнуть не успел, только осколки брызнули в стороны. Вот только ракету успел пустить чуть раньше тебя. Но мы-то уцелели, а он сейчас догорает где-то за теми холмами. Барон, ну ты ваще…!

– Два выстрела слились в один… – машинально пробормотал Максим по-русски.

– Чего, чего? – не поняв, переспросил Хорек.

– Встать помоги, говорю, вот чего, – раздраженно ответил ему Максим, понимая, что едва не прокололся на пустяке.

– А-а-а… – протянул Хорек, подставляя руку.

Максим облокотился на нее и выпрямился. С другой стороны его услужливо подхватил лекарь. Максим тряхнул все еще гудящей головой и, пошатываясь на слабых, словно ватных ногах, направился в строй.

Дженса он узнал сразу, несмотря на то, что тот заметно поправился с тех пор, когда Турренсок его видел на выпускном вечере по случаю окончания училища. На принце был скромный, военного образца мундир, но без знаков различия и орденов. Дженс, в сопровождении начальника лагеря и нескольких офицеров своей свиты, медленно шел вдоль строя, строго глядя на стоящих в нем заключенных, и одновременно, не особенно стараясь подбирать выражения, поносил всю лагерную администрацию.

– Твои люди вели себя, как панельные шлюхи, которые удирают со своего поста, при одном только появлении полицейского. А сам ты разве был лучше?! В какой дыре отсиживался ты, в то время когда на мою жизнь покушались?! Уж, не в солдатском ли сортире? А ведь я лично просил тебя организовать встречу и быть готовым ко всему. Ты понимаешь значение этого выражения: «Ко всему!», в том числе и к самому худшему.

– Но, Ваша Светлость! – пытался оправдаться начальник. – Все случилось настолько неожиданно…

– Что?! – вскипел Дженс. – Неожиданно?! То, что Аган сейчас может пойти на все, лишь бы избавиться от меня, это для тебя тоже неожиданность?! Ну, тогда ты просто тупица, не способный понять самых простых и очевидных истин, и я просто напрасно трачу на тебя свое красноречие. Слава Богам – создателям, что среди этой толпы нашелся хоть один человек, способный думать и действовать в критической ситуации. А кстати, где этот храбрец?

– Он перед вами, Ваша Светлость! – торжественно произнес начальник, делая плавный жест ручкой в сторону Максима.

Дженс повернулся на каблуках и, прищурившись, уставился в указанном направлении.

– Ба! – воскликнул он с восхищением. – Так значит меня спас все-таки офицер! Они все же у вас есть. – Он коротко хохотнул. – Только почему-то герои стоят совсем не в том строю. Но, черт побери! – Дженс вплотную приблизился к Максиму и грозно нахмурился. – Почему боевой офицер содержится вместе с уголовниками, это еще что за бардак?!

Начальник лагеря попытался было что-то сказать, но принц перебил его:

– Постой, а ведь я тебя откуда-то знаю. Назови себя, герой.

– Субмарин – мичман барон Турренсок Кейзо, – браво отрапортовал Максим, вытягивая руки по швам, одновременно с этим щелкая каблуками. – Имел счастье учиться вместе с вами в училище, Ваше Величество!

– Ну, ну… – несколько смущенно протянул Дженс. – Рановато еще меня так величать… – Но по всему было видно, что эти слова были для него приятны.

– И все же, объясни мне, субмарин – мичман, как ты очутился здесь, среди этих…

Он сдержался и не произнес того, о чем думал, вероятно, потому, что не желал с самого начала оскорблять тех, кто потенциально являлся солдатами его будущей армии.

– Ладно, – прервал Дженс самого себя. – Все расспросы – потом, после окончательной победы. Когда-нибудь, за бутылочкой старого марлетского, ты расскажешь мне историю своих злоключений, я расскажу тебе свою историю, и мы вместе посмеемся над превратностями наших судеб. Ну, а пока я считаю себя твоим должником, но оставаться им надолго не намерен. И вот доказательство того: ты больше не заключенный, – он протянул Максиму руку. – Ты свободен. – Принц усмехнулся. – Но я не был бы самим собой, если бы не оговорил твое освобождение одним условием, о котором речь будет чуть позже. Уверен, что тебе это мое условие понравится. Потерпи.

Он ободряюще кивнул головой и, повернувшись, направился к трибуне с микрофоном. Взойдя на нее, принц несколько секунд оглядывал строй заключенных и, наконец, заговорил, вначале тихо, но с каждой секундой голос его набирал силу, пока не загремел на полную мощь:

– Братья! Я обращаюсь к вам именно так, потому что в этой стране у меня не осталось больше людей роднее, чем вы. Меня Дженса, сына и законного наследника вашего правителя, убитого самым подлым образом моим младшим братом Аганом, сейчас этот самый Аган, на ваших глазах чуть было не лишил жизни. Эта не первая такая попытка. Совсем недавно его наймиты покушались на меня во время моей поездки по стране. Но провидению было угодно даровать мне жизнь, и покарать то слепое орудие, которое послал коварный отцеубийца. Аган с самого раннего возраста проявлял неумеренное честолюбие и жажду власти. Если его не остановить сейчас, то этот зверь в образе человека зальет нашу прекрасную Родину реками крови, в том числе и вашей. Именно для того, чтобы не допустить этого, и прервать страшную поступь чудовища, я прибыл к вам сюда за помощью. – Дженс остановился и, выдержав паузу, продолжил. Теперь он уже почти кричал, и Максим совершенно отчетливо видел, что слова принца находят в среде заключенных понимание и поддержку:

– Братья! Кто из вас желает с оружием в руках послужить торжеству правого дела?! Кто из вас хотел бы после этой службы сменить позорную робу арестанта на гражданский костюм свободного человека, сделайте три шага вперед!

Возникла короткая пауза, после которой толпа взревела, и в едином порыве, подалась вперед. Среди всех Максим был, конечно же, первым.

– Я верил в вас! – продолжал реветь на трибуне Дженс. – Я знал! Отныне все вы солдаты моей армии, а вашим командиром я назначаю… – он строго посмотрел в сторону начальника лагеря. Тот приосанился и сделал робкий шажок вперед.

– … Я назначаю… барона Турренсока Кейзо! – неожиданно закончил Дженс.

Тут уже толпа взревела так, что Максиму показалось: грохот канонады по сравнению с этим ужасным звуком, не более чем шепот умирающего. Ему казалось, что он спит. Ничего себе – поворот темы!

А вокруг него уже столпились бывшие заключенные, а ныне солдаты армии Дженса, продолжая орать и подбрасывать в воздух арестантские шапочки.

А вот и сам принц с улыбкой благодетеля приближается в сопровождении свиты. Широко раскинув руки, заключает в объятия, ласково треплет за ухо и шепчет:

– Служи мне хорошенько, и ты достигнешь таких высот, о которых даже не смел мечтать, – внезапно шепот его стал свистяще – зловещим. – Только смотри, не оступись – можешь упасть значительно ниже ватерлинии.

Он отпрянул назад и пристально посмотрел в глаза Максиму так, что тому сразу же стало не по себе. Это был взгляд хищника, оценивающего свою добычу.