Когда брели в дикой скалистой местности, казалось, что попали в ад. Черные камни торчали тонкие и высокие, как персты, воздетые к белесому небу. На каменистой почве в очередной раз переломали все лыжи, решили сделать привал в пещерке, неожиданно открывшейся перед взором путников.

Кое-как насобирали хвороста, валежника и развели костер. И острый выступ скалы, выстуженной морозами, был нагрет языками костра и треснул оглушительно. И среди копоти что-то блеснуло.

Острием копья Григорий выковырял камушек, подержал каменное зернышко на ладони и потом сказал казакам:

— Сей камень — диамант. Он, видите, чуть темнее хрусталя, он прочностью таков, что ни в огне не горит и не расшибешь его ничем. Размягчить можно, лишь положив его в козье мясо с кровью. Однако, козла того сперва надо выкормить петрушкой да напоить вином, а уж после колоть. Тогда размягчится камень и можно его огранивать.

У аглицких людей и во фрязях с сего камня гранят украшения. Ценится дорого. Надо нам, братцы, его навыковыривать. Он будет всякому полезен, ибо если его при себе имеешь, он отгоняет ночные видения. Если же кто тебя отравить захочет и к тебе приблизится, сей камень запотеет. Можно им пользовать от порчи и заикания. А ежели диамант зашить в шапку или левую полу, со стороны, где оружие носят, то он силу придаст и оборонит от ворога лютого.

И наломали в той пещере казаки камня-диаманта сколько найти смогли. Махоньки камушки, да дорогие, пригодятся.

А однажды вышли к небольшому острожку, стоявшему на пригорке. Кто в нем? Крались к нему в ночи, боясь снегом скрипнуть, разведчики, слушали. И вдруг услышали под утро родное русское ругательство. Кто-то до ветру вышел да матюгнулся.

В острожке зазимовал русский отряд, шедший ясачить тунгусишек. Одни им дали ясак, зато другие люди лесные встретили их толпой в несколько тысяч человек. Многие казаки погибли в неравном бою, а часть ускакала, да на скорую руку срубили они острожек на холме у кромки бора.

Враги окружили острожек плотно. Казаки съели уже своих лошадей, разделили горстями последнюю муку. В острожке вместе с казаками было десять аманатов. Казаков было лишь вдвое больше, чем пленников. Аманатов тоже приходилось кормить. Иногда атаман Семейка Дружинин выглядывал за острог и кричал:

— Эй, черти лесные! Или дорогу нам освободите или аманаты сдохнут — кормить нечем! Давайте жратву для заложников!

Лесные люди кривлялись, показывали руками нечто непристойное. Они явно решили взять отряд измором. Пускали днем стрелы, ночью дежурили, жгли костры. Григорию со спутниками еще повезло, что незамеченными пробрались в острожек со стороны леса. Пурга как раз была.

Время от времени лесные люди пытались штурмовать острожек, их пугал только огненный бой. Ждали: кончатся в острожке селитра и порох.

В острожке было несколько заготовленных, но оставшихся бревен. Григорий приказал строить башенку, которую называют казаки Гуляй-Городыней. Сруб с отверстиями для стрельбы летом ставится на колеса, а зимой — на лыжи. Ходячая крепость помогает прорвать окружение.

Люди в меховых одежках в эти дни праздновали басурманский праздник. Они водили по поляне медведей, которых, видно, выкормили из медвежат, ибо у каждого из мишек было кольцо в носу. А один мужик в высокой меховой шапке был не хуже медведей: имел в носу серебряное кольцо, он распоряжался, стучал в бубен.

И выволокли басурмане на поляну огромного медведя, чепь привязали к дереву. И под звуки заунывной песни стали метать в медведя дротики и стрелять из луков. Медведь ярился, вставал на задние лапы. Наконец вырвался, порвав нос, но сил у него уже не было, пробежав немного, рухнул.

Тот, что был с бубном, сожрал медвежье дымящееся сердце. Лесные, нанизав куски медвежатины на вертелы, жарили ее на кострах, показывали казакам дымящееся мясо, жрали, и было видно, как жир капает с их усов в снег. Нехристи пили пьяное пойло с мухоморами и черт знает с чем еще. И к ночи приустали. И тогда Григорий сказал:

— Будем прорываться, браты, пусть половина ляжет, зато другие будут свободны. Аманатов связать, им кляпы в рот. Пусть тут остаются.

И вот ворота острожка распахнулись, и выехала Гуляй-Городыня. Внутри ее одни казаки толкали башню вперед, а другие стояли на лавках и стреляли во все стороны.

Гуляй-Городыня раскатилась на своих лыжах под уклон, грохнула внутри ее литавра, запела труба, завопили казаки на разные голоса. На своем пути Городыня опрокинула несколько шалашей, плюясь свинцом, прошла по вражескому лагерю, но, домчавшись до оврага, упала на бок. А кольцо было прорвано, казаки сигали в лес, надевали лыжи.

Григорий был легко ранен в руку. Все бы ничего, если бы не безлюдье и морозы.

Уже еле волочили по снегу самодельные лыжи, когда вышли к таежной заимке. Здесь жил Тимофей Долгой. Бежал из Руси в нети. Дошел до малой речки в лесу, и место понравилось.

Поселился с сыновьями вдали от всех. Поляны распахал. В одном из ручьев соль добрую нашел. Варить ее легко, и соль — чистая. Охотится, рыбачит, и малая водяная мельничка своя.

— Зову себя свободным землепашцем. Никому не плачу. И вы меня не выдайте, если к людям выйдете. Сюда лишь зимой и пройдешь, А летом — одна тропа над болотами идет, да и та под водой. Одна беда: парней скоро надо женить, а не на ком. Думаю, думаю. А на ком? На медведицах? И то еще хорошо. Никаких иных девок на тыщи верст вокруг днем с огнем не найдешь.

До тепла прожили у Долгого. Помогали ему по хозяйству. А как пришла весна, прилетели птицы из дальних стран на сибирские озера, проводил Долгой секретной тропой казаков и указал им путь до ездовой дороги.

Все чаще встречались одинокие, пустые зимовья, пепелища костров. Вот и вышли на дорогу, где валялись конские шевяки. Стало быть, недавно тут люди проезжали, стало быть, скоро и еще проедут. И через день пути нагнали их конные казаки. За ними на телегах ехали девки, много девок! А за ними — опять казаки, с копьями да пищалями. Григорий спросил десятника:

— Где же это, браты, вы столько малины насобирали? Куда везете? Не дадите ли нам по ягодке? Попробовать?

— Ягоды-то есть, да не про твою честь! — отвечал казак и пояснил: — Сии девицы с Печоры-реки с деревень собраны по царскому указу. Сопровождаем мы их от Тобольска до дальних острогов. Их аж сорок штук. Сам царь Алексей Михайлович распорядился этих девок в Сибирь дальнюю доставить, да распределить между глухими острогами, дабы там выдать их замуж.

— Так, может, они в своих деревнях просватаны?

— Их никто не спрашивал, государь указал, а бояре приговорили.

— Маловато — сорок девок на всю Сибирь.

Один из казаков, кудрявый, пропитый и прокуренный, рассмеялся:

— Девками они были, я чаю, еще на Печоре своей, из них до Камня девкой доехала только одна. Да и то нам не досталась, подьячий испортил. Да ладно, нам и так сойдет. От Тобольска — до сего места с каждой из них по сорок раз переспал. Теперь их пусть в жены берут кто хочет, нам убытка не будет.

С отрядом этих казаков и доехал Григорий до Якутска. Что было сказать воеводе? Был коч, а теперь его нет, из большого отряда в живых остались лишь шестеро. Нет ни ясачных записей, ни рыбьего зуба, ни мехов.

В доме у Якушки уже не было Хайрюзы, куда она девалась — целовальник не знал, ушла однажды утром из дома и не вернулась. Он более ее в Якутском не видел.

В воеводской канцелярии Григорий положил на стол десяток диамантов, чертеж приложил, как до горы дойти, где этот камень брать. До середины лета допрашивали его и других казаков. А как такой-то погиб? А как этот утонул? А Нехорошка, значит, с высокой скалы сверзился? А уж с казаками уговорено было, что говорить.

Записали все в бумаги и сообщили Григорию: из Москвы указано — лишить его чина, имущества да отправить в Енисейский город простым казаком. Жалованье за поход ему, однако же, выплатили как боярскому сыну. Киса его потяжелела.

Отбывая к месту новой службы, взял он с собой лишь книги ученые, припрятанные им диаманты да тыквенную баклагу с добрым вином. Вино веселит, диамант хранит от напастей, а при случае и деньги за него возьмешь немалые.