37. ПОЛЕТЫ ПРИ ЛУНЕ
Князь Трубецкой приказал подьячим написать, что дело о томской смуте закрыто. Многих били кнутом, разжаловали, заслали, куда Макар телят не гонял. Не надо боле возиться с Бунаковым: по велению царя освобожден.
Всего семь месяцев назад послал Трубецкой в Якутск указ лишить Плещеева состояния да из боярских детей поверстать в простые казаки. И вот из Якутского ответ — исполнено! Удивительно, лет двадцать назад никто и не поверил бы, что так быстро можно получить ответ из такой далекой землицы.
Все! Не нужно боле выслушивать послухов-свидетелей да кляузные стенания князя Осипа, который, по правде сказать, сам изрядно виноват в томской смуте.
В Томский отписано, чтобы во всех пивных кабатчиками были ярыги, да, подавая вино, слушали бы, что болтают питухи. В Москве эти ярыги во всех кабаках сидят, во всех государевых банях выдают шайки да веники, на мельницах мельтешат. Везде царевы глаза да уши. Иначе нельзя: страна велика, народ буен, не уследишь, не жди добра!
Князь Осип в это время скакал в полном парадном облачении в село Покровское, вместе с другими боярами, дабы сопровождать в Москву царицу Марию Ильиничну. То, что он удостоился сей чести, означало, что его томская неудача ему прощена, служба продолжается, глядишь, и повышение выйдет, если будешь близко возле царя.
Можно вскоре и окольничим стать. Его недруг Ильюшка тоже при деле, начальником зелейных погребов стал. Хитер! Сколь набедокурил, а вышел сухим из воды.
Когда сопровождал возок с царицей в обратном пути, князь старался скакать поближе к возку Марии Ильиничны. Картинно держал руку на рукояти сабли: дескать, защитим, матушка, обороним!
Однако в Москве, возле дворца, когда царица выходила из возка, другие вельможи его оттерли, царица как бы его и не заметила вовсе. Обидно стало до слез. Всюду препоны в жизни, всюду недруги.
Приехал домой, отдал коня холопу поводить, остудить да чистить, кормить, поить. Сам пошел в покои.
Богаты были хоромы князя, хоть бы кому из царской фамилии подстать. Были палаты, соединенные меж собой зимними садами с диковинными растениями. Были ветреницы над крутыми крышами, а по углам железные, кружевными коваными решетками украшенные стоки для воды. Кольца для коновязи были медные, каретники имели медовый цвет, за ними толпились бесчисленные амбары.
Заглянул князь в девичью. Недавно привезли из подмосковного имения девок-рукодельниц. Приглядел уже одну, Василисою зовут, тонка в талии, а глаза радужные: зрачок — сияющие кружочки, один — в другом.
Девки кружева плетут, а руки дрожат, князя испугались. Позвал Василису. Вышла, смотрит невозмутимо.
— Пойдем, поможешь! — сказал. Идет за ним, думает, чего помогать-то? Куда? По лестничке узкой на второй этаж каретника поднялись, там, на рядне, грибы разложены, ягоды сохнут на ветряке осеннем.
Обнял князь Василису, как медведь облапил, не шелохнуться, не вырваться. Прижал. Чувствует. Кость эта внизу не зря лобком зовется. Не лоб, а лобок. Нежно. Гладко. Повалил. Грибы скользкие, давятся, из ягод сок брызнул.
Ах, Василиса, Василиса! Шестнадцать твоих годков! Все, что надо, уже есть, и даже больше. И князь от тревог своих отрешился. Растаял сердцем.
И не кричала. Только, когда все кончилось, смотрела на него пристально, не мигая. Не по себе князю стало. Полез по лесенке вниз:
— Ты… это… сарафан смени…
Молчит. Осталась наверху. Сидела молча. В темноте уже сошла. На другой день у князя Осипа ни с того ни с сего жеребец сдох. Тот самый, на котором царицу сопровождал. Но это бы ладно, хотя тоже жалко, такие жеребцы на дороге не валяются, такого и на базаре не купишь, из страны мултанской был привезен. Но самое-то главное — что?
Лег спать князь с Аграфеной своей, княгиней, она его гладит, она ластится, он бы и не прочь полюбить, а не получается. Аграфена ворчит.
— Говорила я тебе, охальник, поменьше по бабам шастай? И медвежья сила когда-нибудь кончается!
Князь сам себе не верит. Не может быть! Никогда в жизни подобного не было. Как заколдованный!
У князя аж сердце захолонуло. Так и есть. Околдовали! Василиса. Кто же еще? Это после близости с ней началось.
На другой день князь расспрашивал домоправительницу свою Прасковью: за Василисой ничего не замечала? Та говорит:
— Как не заметить, батюшка князь, как не заметить? Многие уже заметили: в трубу летает. Сторож видел. Вылетела ночью в трубу, улетела, а как обратно вернулась — не видал, задремал он.
— Я вот ему всыплю, чтобы не дремал больше в карауле. Ну и слуги пошли, только хлеб мой жрать. Что же? Говорили с ней?
— Да нет, князюшка, милый. Это же бесполезно. Днем она — как все. Она, может, сама ничего не помнит, что ночью делала, где ее черт водил.
— А в баню с ней вместе ходили? У ведьмок, говорят, хвостик махонький бывает.
— Да ходили, батюшка. Дак не приглядывались.
— Ну так в следующий раз подробней рассмотри…
А потом ночью домоправительница разбудила князя, шепчет:
— Не прогневайся, а только Василиса на крыше стоит, на самом краешке, прошла по краю, как по полу, и свалиться не боится и под ноги не смотрит. Идет себе. Полетит сейчас, айда посмотрим…
Князь не сразу проснулся, а когда понял в чем дело, как был, босой, без порток, зашлепал на улицу. Глянул — мать честная! Стоит Василиса на крыше терема, на самом краю, не шелохнется. Над ней лунища полная сияет, и смотрит Василиса на луну. А что там выглядывает?
Присмотрелся князь, и увидел на луне профиль не то человека, не то зверя какого. Красная такая лунища. Батюшки! Она и силу мужскую отняла, она и жизнь отнимет!
Но не полетела. Постояла и тихонько по краю крыши прошла до лестницы, спустилась, не видя князя и домоправительницы, прошла в двери и в девичью ушла.
— Чего же она не полетела?
Прасковья поясняет:
— Как же, князюшка, мы же ведуна звали, он под «князек» осиновы клинышки вбил, по загнетке золу рассыпал осиновую. Вот Василисе и нельзя теперь вылетать через трубу. Поднимется по лесенке, постоит на краю крыши, а тяги нет, не тянут ее черти. Да только она и без полета напакостит, если захочет. Ведьма, так ведьма и есть.
Всю правду сказала Прасковья. Гусей откармливали чистым зерном, так всех до одного раздуло. Сдохли. У одного гуся даже и перо почернело! Слыханное ли дело?
Чтобы не было еще какой потери, сообщили в Тайный приказ. И увели туда Василису. И поскольку она признаваться не хотела, набили на нее колодки да в Сибирь далекую с другими арестантами отправили под охраной.
В дальней дороге ведьме — хуже всех. Все ее боятся, все сторонятся. Никто куска не подаст — боятся сглазу. Ишь, обернулась какой красотой! Нарочно, чтобы дурных приманивать.
А князь ходил довольный. Недавно еще одну девку на сеновал сводил, и все получилось! Пришел домой после этого, с Аграфеной лег и… тоже получилось!
Вот что значит — вовремя снять колдовские чары! Вот они, враги рода человеческого! И креста не боятся! Но умеючи можно комариху доить, так люди знающие говорят.
Деньги есть, заплатим за все. Против денег и нечистая сила не устоит. Жаль, мало еще князь по своим заслугам от государя получил. Другие с его не страдали, а сколько всего имеют? Трутся возле государя, врут. А царь-то не всегда видит, кто ему — верный слуга, а кто только таким притворяется. То-то и оно!
