Несколько раз в течение недели я следила за Чарли – теперь я знала, что он живет в хорошем районе, Бей-стрит, 201. Учится в киноакадемии Грэйбрук. Живет один. В его квартире есть серая кровать и большой шкаф с дисками. Я его о многом спрашивала, и он разрешал мне писать вопросы на бумажке – прямо как вы, доктор. Иногда я даже что-то спрашивала тихонько вслух. Если, конечно, не боялась.

Чарли привел меня к себе в воскресенье. Окна дома, в котором он жил, были забраны металлическими решетками. Внутри здания все было серым. Стены, лестницы, пол. У Чарли был очень маленький телевизор. На стене медленно тикали старинные часы из мореного дуба. Я даже удивилась, что чья-то квартира может быть настолько обычной.

Но теперь я поняла, что у обычных людей тоже бывают уютные дома, по крайней мере у одного из них точно.

С каждым шагом, который я делала в его квартире, мне казалось, что надо мной парит его душа. На его столе лежал рисунок – девушка с длинными каштановыми волосами, которые спадали ей на плечи, закрывая лицо. Я отметила информацию о рисунке где-то в глубине своей головы и сказала себе, что обязательно напишу о нем в блокнот, когда вернусь. В гостиной я облюбовала темно-красный диван с цветными подушками. Села с совершенно прямой спиной и уставилась на выключенный телевизор. Он завладел моим зрением, словно черная дыра. Чарли сел рядом.

– Ну вот, – произнес он.

Все вокруг напоминало о нем, и было трудно сдержаться. Я проглотила комок в горле и достала из рюкзака книгу. Только я хотела ее открыть, как Чарли вдруг дотронулся до ее обложки.

– Я покажу тебе фильм целиком, – сказал он. – Ты ведь ни разу еще не видела его полностью, только отдельные сцены. Но пообещай не бояться. Если первые, скажем, полчаса тебе не понравятся, можешь уйти, и мы больше никогда не будем его пересматривать. Договорились?

Я подняла голову. Кивнула.

Он схватил пульт с журнального столика, нажал на «Плей» и сел назад. Я смотрела на еще черный экран. Прошло несколько мгновений, а потом вдруг на экране появился ревущий лев. Под ним красовалась надпись золотыми буквами «Мэтро-Голдин-Маэр». После этого заиграла прекрасная, душераздирающая мелодия, и появились имена режиссера, продюсера, актеров, автора книги. А потом из больших белых фигурных букв сложилось название: «Волшебник страны Оз». По всему моему телу побежали мурашки. Такое чувство было для меня совершенно новым и неожиданным. Затем начался фильм. Длинная грязная дорожка. По ней бежит Дороти, а Тото на своих крохотных лапках несется за ней. Эта часть фильма была сняла в черно-белом варианте, с эффектом «сепия». Ландшафт вокруг Дороти и Тото составляли одни лишь поля, простиравшиеся до самого горизонта. Я смотрела на экран, раскрыв рот от удивления. Голос Дороти был красивым и теплым, а глаза огромными и добрыми, губы – полными, щеки – нежными, как бархат. Такой мне хотелось быть каждый раз, когда я смотрела в зеркало. Так что я подумала, что это я бегу по дороге, и перестала бояться. Проходило все больше времени, а я сидела, не шелохнувшись и не издавая ни звука.

Затем начался ураган. Я видела, как Дороти носится по дому, а ее волосы развеваются на ветру, который поднял страшный беспорядок. Дороти подхватила Тото и побежала прятаться в спальню. Она повернулась спиной к окну, когда – бах! – ветер вырвал раму и она ударила девочку в затылок. Дороти без сознания рухнула на кровать, а домик оторвался от земли и полетел по воздуху, все выше и выше, закручиваемый вихрем.

Я прижала руки к груди, умоляя, чтобы с Дороти все было в порядке, чтобы с ней все было хорошо – чтобы со мной все было хорошо.

Затем, так же внезапно, наступила тишина. Должно быть, домик где-то приземлился, предположила я. Дороти встала с постели, потирая голову, и огляделась. Взяла Тото на руки и осторожно пошла по дому. Открыла дверь.

То, что я увидела дальше, я не забуду никогда.

Не думаю, что где-нибудь можно увидеть нечто более прекрасное, чем то, что я видела на экране. Я словно оказалась в ее мире. Исчезли и стены вокруг меня, и стопка дисков рядом с телевизором. Исчезли журнальный столик, кушетка, комната, кухня, квартира, дом. Только Чарли остался рядом со мной, в луче ярчайшего света, как будто мы оба стали солнцем, всесильным солнцем. Исчезли все мои проблемы. Исчезли все мои тревоги. Все, что казалось мне некрасивым, страшным, все, что вызывало жалость… просто исчезло. Мне больше не было грустно. Красота пейзажа передо мной проникла в глаза и душу, прямо в учащенно забившееся от счастья сердце. Повсюду среди травы виднелись прекрасные цветы всех оттенков радуги – синие и красные, желтые и фиолетовые. Откуда-то издалека доносился ангельски-нежный голос, от которого по спине снова побежали мурашки. Впереди на мили простирались зеленые луга. Высокие могучие горы. На небольшой площади по кругу выстроились крохотные домишки с белыми стенами и соломенными крышами. Небольшую деревушку прямо посередине пересекала синяя-синяя лента реки, и вода в ней искрилась на солнце. Я забыла, каково это – страдать. Что такое грусть? Что такое боль? Я забыла о злобе, разочаровании и жестокости. Я почувствовала что-то на своей руке, и, опустив взгляд, увидела, как Чарли сжал мою ладонь, вплетя свои пальцы между моими. И почему-то мне не было неприятно. Я снова подняла голову и заплакала. Не издавая ни звука, хотя и очень сильно. Я продолжила смотреть фильм. Не ушла.

В тот день я просто влюбилась в этот фильм и больше никогда не думала о нем те гадости, что прежде.