Миграция и развитие

Взаимосвязь между миграцией и основными путями развития в период распада Римской империи весьма глубока и многогранна. Богатство римских провинций как магнитом притягивало основные группы мигрантов, прошедших сравнительно небольшие расстояния (франков и англосаксов). Судя по укреплениям, призванным сдерживать их уже в IV веке, существующее экономическое неравенство было не по душе варварам из-за Рейна и Северного моря. И стоило римской централизованной власти рухнуть, как последовало вполне закономерное развитие событий. Армии чужаков, которым римские территории ранее были недоступны благодаря ее военной мощи, сумели захватить наиболее благоприятные регионы, а остальное, как говорится, история.

Разные уровни развития также отчасти объясняют выбор мигрантов, которые предпочли проделать более долгий путь. Их мотивы нередко были составными и смешанными, включали немалую долю негативного компонента, поскольку варвары порой переселялись в края, о которых имели слишком мало информации и где Римская империя еще могла оказать достойное сопротивление захватчикам, поэтому перед ними стояла куда более серьезная военная угроза. Из этого следует, что для реализации подобных проектов были необходимы необычайно весомые причины – которыми послужили события, сопровождающие распад империи гуннов. В наиболее масштабных перемещениях варваров, вызванных возвышением и падением гуннов в 375–380 и 405–408 годах, мотивация была политической и негативной – основной причиной их стало желание избежать господства гуннов. Позже, по мере развития и укрепления империи, мотивы оставались политическими, пусть и более положительными. Это прежде всего касается готов под предводительством Амалов в 470-х годах, но также и племен лангобардов чуть позже, которые двинулись на территорию Римской империи, надеясь закрепить за собой изрядную долю тамошних богатств. Но даже для первых мигрантов 375–380 годов определенную роль в выборе направления сыграло богатство Рима. Агрессия гуннов заставила их принять решение об уходе из своих земель, однако на тот момент они могли искать себе новый дом как на территории империи, так и за ее пределами. И тот факт, что большинство предпочли первый вариант, говорит о том, что богатство империи играло важную роль. Одна из основных характеристик данного периода такова: варвары из-за границ римской, лучше развитой Европы прибегали к иммиграции как к способу получить доступ к ее экономическим благам – к лучшему или к худшему.

К тому же разница в уровнях развития объясняет весьма своеобразную на первый взгляд природу миграционных групп, отправляющихся в долгие странствия. Из-за того что европейские сообщества того периода могли содержать постоянное войско численностью в несколько сотен человек, и не более, любая миграция, включавшая попытку захвата части римской территории, означала, что женщины и дети должны были двинуться в путь вместе с мужчинами. Как мы уже отмечали, им было необходимо набрать крупную армию, в которую входили воины из разных социальных кругов, и многие из них путешествовали вместе с семьями – только так предводители могли заполучить достаточные силы для подобных амбициозных предприятий. Участие семей в миграции определялось и другой чертой экономического развития варварской Европы. Преимущественно аграрные сообщества, по крайней мере среди германских племен к востоку от реки Одер – те, которые заселяли территории распространения пшеворской и черняховской культур, – свидетельствовали, что в центральных и юго-восточных регионах имелась устойчивая тенденция к смене мест проживания. Переселение происходило у каждого поколения или около того – в поисках более плодородных земель для сельского хозяйства. Это, конечно, миграция иного рода, почти ничем не напоминающая масштабные передвижения IV и V веков. Однако компаративные исследования говорят о том, что это в целом свидетельствовало о готовности племен отправиться в долгие, тщательно организованные экспедиции, необходимые для переселения в империю с хотя бы тенью надежды на успех.

И, на мой взгляд, существует еще один уровень, на котором взаимосвязь между миграцией и развитием оказала заметное влияние на происходящее. В конечном счете первые попытки мигрантов, преодолевших большие расстояния в 375–380 и 405–408 годах, закрепиться на римской почве были успешными лишь благодаря их способности быстро пересматривать свою групповую идентичность, создавая новые объединения, слишком крупные для того, чтобы Рим мог легко справиться с ними. Тервинги и грейтунги, появившиеся на Дунае летом 376 года, были весьма многочисленны, и два года спустя в битве при Адрианополе им улыбнулась удача. Ни одна другая битва этой эпохи не заканчивалась такой безоговорочной победой. Она принесла готам большую независимость, дарованную им в соответствии с мирным договором 382 года. На тот момент Рим еще не оставил надежду в будущем пересмотреть эти условия и привести их в соответствие с теми, на которых в империи обычно оставались иммигранты. И одним из ключевых событий, расстроивших эти планы, было заключение союза во времена Алариха между готами, пришедшими сюда в 376 году в результате более позднего похода Радагайса в Италию, благодаря которому и образовалось племя вестготов. Пытаясь договориться с этой грозной силой в 418 году, Рим был вынужден признать, что уничтожить ее в нынешнем состоянии не представляется возможным – им противостояла единая и автономная коалиция готов на территории самой империи. Схожий процесс дал возможность вандалам/аланам и остготам под предводительством Амалов выжить и процветать. Во всех этих случаях без своевременного заключения союзов между иммигрантами Римская империя могла поочередно расправиться с мелкими группами, и такая судьба постигла многих в этот период. Способность объединиться в племя, готовое выставить единовременно 10–20 тысяч воинов или чуть больше, была главным ключом к выживанию.

Это означает, что долгая процедура трансформации германского общества, рассмотренная нами выше, прямым образом соотносится с миграционными процессами IV–V веков. Если бы гунны пришли сюда в I веке, а не в IV и надавили на тогдашние германские племена, жившие близ границ империи, итог мог бы быть совершенно иным. Из-за сравнительно небольших политических единиц, существовавших в германском мире I века н. э., слишком многие из них оказались бы вовлечены в сложный процесс политического объединения, чтобы крупный союз действительно мог сложиться. Племена V века, в конечном счете образовавшие варварские королевства, состояли максимум из пяти-шести, а порой двух-трех миграционных единиц. Именно из-за того, что вступившие в союз племена были более многочисленны, чем в I веке, у войска в 20 тысяч воинов появились реальные шансы уцелеть в конфликте с Римским государством. Для того чтобы такой союз образовался в I столетии, пришлось бы объединить не меньше дюжины малых и соперничающих друг с другом групп, и сопутствующие политические проблемы были бы весьма значительными.

Несмотря на это, процессы политического объединения, происходившие среди иммигрантов в конце IV и V веке, протекали непросто. Каждое из сверхплемен, образовавших позже свое королевство, состояло из четырех-пяти единиц, и у каждой группы в его составе были свои предводители. Это означало, что у новых союзов было как минимум четыре-пять потенциальных лидеров и нужно было каким-то образом устранить всех, кроме одного. Угроза со стороны Рима сыграла важную роль в общей готовности создать новые коалиции, и некоторые из потенциальных предводителей, похоже, были готовы добровольно отказаться от своих прав. Из остготов Гезимунд (или Генземунд), сын великого Гунимунда, вошел в историю как независимый готский предводитель, решивший поддержать династию Амалов, из которой происходил Теодорих, а не пытаться добиться власти самому. Однако прочие кандидаты были не столь сговорчивы, и с ними пришлось бороться. Другие представители династии Гунимунда яростно отстаивали собственные права, к тому же Амалам пришлось отклонить притязания другого готского короля, Винитария, прежде чем племя вошло на территорию Восточной Римской империи в 472–473 годах, а затем и соперничавших с ними потомков Триария, возглавлявших фракийских готов. Объединение франков Хлодвигом также предполагало устранение по меньшей мере семи королей. В прочих политических образованиях невозможно столь же тщательно изучить борьбу за власть, однако она, несомненно, имела место.

И борьба за власть в новых разросшихся племенах сама по себе стала влиять на принципы их развития, поскольку зависела от ресурсов, доступных на римской почве. Тот факт, что варварские политические объединения за пределами Римской империи были менее многочисленными, является не случайностью, а закономерностью, отражая реальные возможности и ресурсы королей, необходимые для того, чтобы обеспечить себе преданность сторонников; и даже это богатство нередко поступало из римских источников. Но еще большие блага, доступные в империи, взятые открыто или тайно, меняли параметры политических возможностей для варваров, давая их предводителям шанс контролировать куда большие группы сторонников. И даже единственное кажущееся исключение из этого правила таковым не является. На неримской территории Европы в позднеантичном периоде появилась одна межрегиональная держава – империя Аттилы V века. Но даже она не могла обеспечивать себя на ресурсах неримской экономики. Напротив, она зависела от постоянного притока римского богатства в форме награбленных трофеев и выплат дани и распалась, едва этот источник дохода был перекрыт. Уровни экономического развития народов за пределами империи были не способны поддерживать мощные политические структуры, необходимые для того, чтобы создать на римской почве государство – преемник Рима.

Существующее неравенство в развитии, таким образом, определило два основных направления миграции – на запад и юг, и варвары устремились туда, побуждаемые расцветом и упадком империи гуннов и крахом Римской империи, а также саму природу миграционных единиц. И все это, разумеется, укладывается в рамки современных исследований случаев миграции. Как мы видели, основные миграционные модели тесно связаны с моделями разных уровней развития. В случае с переселением «народов» в конце IV века и в V столетии миграционные процессы не только отражали существующее неравенство развития в разных регионах Европы, но и стали причиной их серьезной перестройки. Это верно как для разных групп мигрантов, ставших в дальнейшем племенами, образовавшими новые государства, так и в целом для этой части света.