Было раннее тропическое утро. Золотые звезды, ярко сиявшие на темно-голубой лазури ночного неба, быстро побледнели и скрылись с небосвода. По сонным листьям дремавших растений тихо зашелестел свежий предрассветный ветерок и своим едва слышным шелестом разбудил чутко спавших птиц. Воздух, пропитанный приятными испарениями цветов и плодов, огласился разнообразным щебетаньем и свистом пернатых певцов, весело и дружно приветствовавших наступление ясного, безоблачного утра. Отряхиваясь, расправляли они свои яркие перья и, медленно поворачивая свои красивые головки, отливающие металлическим блеском, поводили кругом сверкающими глазами, как будто уже отыскивая среди изумрудной зелени листьев золотистые сочные плоды и пурпурные сладкие ягоды. Пушистый, темно-зеленый попугай лениво чистил свой совиный клюв о воздушный корень пандака, обсыпанного роскошными благоухающими цветами, и на его хриплое карканье, порой переходившее в неприятный писк, откликалось с противоположного берега мяуканье райской птицы. Венценосные голуби громко ворковали, прячась между стволами деревьев, откуда-то издалека, из темной глубины тропического леса, доносился глухой жалобный стон кагу, с прибрежных скал слышались резкие крики морских птиц, собиравшихся на дневную ловлю и уже кружившихся над морем, чтоб высмотреть с высоты в прозрачной воде океана свою лакомую добычу. Разноголосый хор всевозможных звуков раздавался все более и более и мало-помалу наполнил собою все отдаленные уголки острова.

Вдруг над этими разнообразными звуками, заглушая все отдельные голоса, раздался глухой рев какого-то громадного зверя, напоминая отчасти рев раздраженного быка. Точно широкая волна прокатился он над островом, отражаясь в окрестных скалах, и, казалось, на одно мгновение все смолкло и замерло кругом, будто пораженное могучим звуком.

Услышав этот ужасный рев сквозь легкий предрассветный сон, в испуге поднялся со своей теплой постели Андрей Иванович и с ружьем в руках торопливо выбежал из палатки навстречу грозящей опасности. Но напрасно озирался он во все стороны: кругом было спокойно, не было видно никакого зверя. Птицы по-прежнему щебетали, перелетая с ветки на ветку. Льямы, пробиравшиеся по опушке ближайшей рощицы, спокойно щипали траву. Нигде не было видно ничего напоминающего опасность.

Но вот опять тот же ужасный рев оглушает Андрея Ивановича. Теперь он уже ясно слышится с высоты, как будто этот страшный зверь находится там вверху, над самой палаткой. Андрей Иванович вспомнил о громадных и злых обезьянах Малакки и Суматры и поднял глаза кверху, приготовляясь стрелять в нарушителей своего спокойствия. Но и вверху не было ничего похожего на павиана или какого-нибудь бразильского ревуна. Только вверху, над самой палаткой, почти на высоте ста футов, красиво склонялся легкий грациозный ствол кокосовой пальмы, увенчанный роскошной короной длинных перистых листьев. В тени нижних, свешивающихся листьев этой короны, около гигантской, коричнево-зеленой сережки, состоящей из слегка продолговатых плодов, пряталась какая-то птица, зеленовато-бронзовый цвет перьев которой почти сливался с нежной перистой зеленью пальмы.

— Неужели эта птица может издавать такие ужасающие звуки? — подумал Андрей Иванович, внимательно разглядывая вершину пальмы.

Благодаря своим зорким глазам, он мог рассмотреть, насколько позволяли широкие листья пальмы, что эта птица походит на голубя, но только если это действительно голубь, то это голубь-великан, так как птица казалась не менее нашей степной дрофы.

Пока Андрей Иванович соображал, к какому роду отнести это пернатое, припоминая все, что ему приходилось читать о фауне Австралии и Океании, птица выставилась из зелени перистых листьев пальмы, выгнула шею и, надувшись до того, что перья на ней поднялись, как щетина дикообраза, испустила из раскрытого клюва тот самый ужасающий рев, который уже два раза приводил нашего героя в трепет.

Убедившись теперь, что виновником его беспокойства было не какое-нибудь опасное животное, а просто на просто голубь, Андрей Иванович мгновенно успокоился. Он даже припомнил, что читал когда-то об этой птице и, если память ему не изменяет, то это должен быть — ноту, тот самый зелено-бронзовый голубь-гигант, имеющий такую странную манеру ворковать, что не один путешественник, слышавший его в первый раз где-нибудь в глухом тропическом лесу, приходил в изумление и ужас, ожидая увидеть перед собой какое-нибудь громадное, опасное животное. На самом деле, когда воркует этот голубь, кажется, будто бык ревет вам в самое ухо.

Успокоенный Андрей Иванович бросил ружье и сладко-сладко потянулся. Теперь он уже другими глазами смотрел на окружающую его природу. Его недавнего беспокойства не было и следа, и бодрое жизнерадостное чувство наполнило все его существо. Он с наслаждением обозревал свои роскошные владения. Блаженная улыбка играла на его губах, на глазах невольно навертывалась слеза восторга, когда взор его медленно переходил от тихо волнующейся зелени пальм к зеркальной поверхности голубого озера, из глубины которого, казалось, смотрела ясная лазурь глубокого неба, заключенная в рамку роскошной зелени пандонов, болотных пальм и тростников с синеющими в дымке утреннего тумана горами на заднем плане. Он положительно не мог оторвать глаз от этого чарующего пейзажа и в тысячный раз думал про себя: "Что за счастливый остров! Это — настоящий рай, тот самый Эдем, которого лишились наши прародители!"

Но вот горы, синевшие на юге острова, вдруг вспыхнули и загорелись в ярких лучах утреннего солнца, золотые волны света хлынули и затопили весь остров, озеро засияло новым блеском, зелень стала ярче и пышнее, цветы окрасились в еще более роскошные краски. Мирный пейзаж мгновенно утратил свою тихую, задумчивую прелесть и как-то сразу зажил новой, страстной, могучей жизнью. Казалось, эта жизнь горячим ключом кипела, клокотала повсюду кругом, в каждом живом существе, в каждой былинке, в листике растения. Андрей Иванович чувствовал, как избыток этой жизни широкой волною вливался к нему в грудь, переполнял все его существо. Крик восторга замирал у него на устах, а между тем хотелось высказаться, хотелось выразить то, что чувствовала душа, но на языке человеческом не находилось ни подходящих слов, ни соответствующих звуков. Он стоял, как очарованный, не отрывая глаз от чудной картины, всей душой погружаясь в красоту и гармонию девственной природы, не оскверненной еще святотатственной ногой своего безжалостного эксплуататора-человека.

Он вспомнил про свою старушку-мать. Чего бы только не дал Андрей Иванович, чтобы она могла перенестись сюда из своей Костромской глуши, где зимние бури уже намели целые сугробы пушистого снега! С каким восхищением увидела бы она волшебную, сказочную обстановку, в которой живет ее Андрюша! Неужели в этом раю она могла бы соскучиться по своей занесенной снегом Грачевке? Да нет, эта мечта не может осуществиться. Старушку никакими силами нельзя заставить взойти на аэростат, — да если бы это, наконец, и удалось, то все же она наверное умерла бы от страха, лишь только аэростат поднялся бы на воздух. В этом случае отношение Арины Семеновны к своему Андрюше напоминали отношение курицы к цыпленку, высиженному ею из утиного яйца и проявившему неожиданную любовь к воде, к этой предательской, злокозненной стихии, к которой всякая благоразумная курица питает непреодолимое отвращение…

Интересно бы также, — продолжал думать Андрей Иванович, — переселить сюда Илью Захарыча. Он-то уж, конечно, не отказался бы сопровождать молодого барина хоть на край света, хотя пришлось бы ехать при этом верхом на сказочном сером волке, да беда в том, что мама не может обойтись без своего мажордома и фактотума. А забавно было бы видеть старика в такой непривычной обстановке: неслыханные, незнаемые звери, невиданные птицы, растения, о которых слыхом не слыхать, видом не видать, и — в заключение даже звезды на небе совершенно не те, какие привык он видеть на своем северном небе… Интересно было бы посмотреть, как он стал бы здесь отыскивать свою коновязь, или стожар и кастрюлю, по которым он привык определять часы ночи. Вообще очень любопытно было бы видеть влияние неизвестной, невиданной природы на его девственную, неиспорченную книжной наукой душу. Вероятно, впечатления, полученные им в этой обстановке, были бы бесконечно ярче и живее, так как даже поверхностное книжное знакомство с предметом уже мешает свежести впечатлений. Во всяком случае здесь он скоро отыскал бы, к чему приложить свои хозяйственные способности. Старик, без всякого сомнения, нашел бы здесь широкое поле для деятельности: ловил бы рыбу, доил бы коз, но также не подлежит сомнению, что он скоро соскучился бы по черному ржаному хлебу, по зиме с трескучими морозами… А у них теперь зима. Что-то делается в Грачевке? Здорова ли мама? Вероятно, морозы у них теперь стоят выше 20 градусов и стены старого дома, трескаясь в морозные ночи, пугают старушку, которой тогда сквозь сон грезятся и пистолетные выстрелы, и Бог знает какие страхи.