Глаза его остановились на двух стенных барельефах, находившихся при входе. Оба они представляли какие-то сцены, значение которых было трудно понять, вероятно, потому, что они имели символическое значение. В обеих картинах главной фигурой, около которой группировались остальные, была молодая, прекрасная девушка, лицу которой художник придал какое-то особенное, царственное величие. На левом барельефе она стояла, веселая и оживленная, в кругу женщин и красивым жестом руки как будто звала их за собою; позади нее, приподнявшись на носках, мужчина, в широкой длинной одежде, с остролистным венком на голове и листком в левой руке, вытянув правую руку, лил на нее из узкогорлого кувшина воду, две ближайшие к ней женщины, с испуганными лицами и протянутыми руками, как будто хотели его остановить.

На правом барельефе, эта царственная девушка сидела на высоком прямом кресле в какой-то застывшей, точно окаменевшей позе, лицо ее было неподвижно, глаза закрыты, руки безжизненно висели вдоль тела, пред девушкой стоял на коленях тот же самый мужчина в остролистном венке: лицо его выражало горе и раскаяние, он простирал к ней руки, как будто умоляя о прощении, у ног его лежал сломанный жезл. Кругом стояла толпа женщин. Некоторые из них плакали, другие в отчаянии ломали руки, подняв глаза к небу, третьи с угрожающим видом указывали на коленопреклоненного мужчину. Обе картины дышали жизнью, фигуры стояли, как живые, выражение лиц было передано до того хорошо, что Андрей Иванович долго не мог от них оторваться.

Но что именно изображали эти сцены? После разного рода предположений Андрей Иванович остановился на том, что левый барельеф представляет, вероятно, какой-нибудь религиозный обряд, вроде крещения или скорее — посвящения, быть может, в жрицы храма или в весталки. Очевидно, посвящение это было произведено жрецом внезапно, против воли девушки и так тяжело подействовало на нее, что сам жрец почувствовал угрызение совести и даже сломал свой жезл. При этом Андрей Иванович вспомнил коленопреклоненную статую в храме, со сломанным жезлом на пьедестале и, сопоставив жреца на обоих барельефах, пришел к тому заключению, что они изображают одну и ту же личность.

Было ясно, что барельефы изображали действительное событие, — но где ключ к его разгадке? Тот, кто мог бы его объяснить, давно исчез с лица земли. О вымершей расе говорят только камни, но в их языке слишком много темного и неразгаданного. Недаром сказано, что настанет день, когда камни возопиют, но кто поймет вполне, о чем вопиют камни?

Выйдя из ворот храма, Андрей Иванович отправился по мощеной дороге. Ему хотелось узнать, куда ведет эта дорога и, кроме того, это избавляло его от необходимости пробираться чрез кустарники, следуя старым путем. Прекрасно вымощенная гладкими массивными плитами широкая дорога все время шла под навесом вековых деревьев и, как натянутая струна, уходила в даль. Узкая лента голубого неба виднелась над ней между вершинами громадных пиний, каури и другого рода тропических сосен. Андрей Иванович шел по ней, поглощенный странными впечатлениями, пережитыми им сегодня,

Вскоре от этой дороги отделилась вправо, почти под прямым углом, другая, более узкая, но тоже прекрасно вымощенная дорога. Андрей Иванович заглянул, как она совершенно прямой линией уходила вдаль и скрывалась затем в глубине леса, и продолжал идти по старой.

Через несколько времени лес стал редеть, и наконец совсем прекратился. Дорога пошла между холмов и начала подниматься в гору. Наконец она уперлась в широкую лестницу, рассыпавшиеся ступени которой были покрыты обломками желобчатых колонн. Пройдя между этими обломками, Андрей Иванович вдруг очутился над самым обрывом берега: далеко внизу шумел океан, обрызгивая белой пеной подошвы утесов, у самых ног на уступе обрыва, на груде камней, покрытых обломками барельефов, лежали две полу-разбитые колонны, местами засыпанных мелким щебнем. Это были единственные остатки здания, обрушившегося в море, вероятно, во время землетрясения или другой подобной катастрофы.

Андрей Иванович полюбовался еще несколько времени на обломки красивых капителей и узорных карнизов, лежавших внизу, и стал медленно спускаться по обрушившимся ступеням широкой лестницы, вероятно, составлявшей некогда подножие великолепного храма или дворца. Остатки этой лестницы тянулись далеко по обе стороны дороги, доходя почти до подошвы холмов, ограничивавших ложбину: по этому можно было судить о величине здания, к которому она принадлежала.

Следы гигантских сооружений, на которые постоянно приходилось наталкиваться, невольно наводили на мысль о величии расы, населявшей некогда остров. Несомненно, что она обладала замечательными зодчими и гениальными скульпторами, произведения которых нисколько не уступали по красоте исполнения лучшим образцам античного искусства. Религиозный культ ее, которому служили эти художники, был значительно развит и обладал особым сословием жрецов и, быть может, жриц, которые вели, как доказывает храм найденный в лесу, совместную, быть может, монашескую жизнь.

Раса эта имела своих царей, цариц, полководцев, первосвященников и ученых законоведов, чтила их деяния и увековечивала их память для грядущих поколений, помещая их статуи в своем пантеоне. Свитки и надписи на пьедесталах свидетельствуют что им было знакомо искусство письма. Роскошные одежды, оружие, разного рода утварь, изображение которых сохранила скульптура, доказывают существование целого класса искусных ремесленников, чьи ловкие руки создавали все эти предметы. Венок из колосьев на голове богини, сжатый сноп и серп в ее руках указывают, что в исчезнувшем государстве особенным почетом пользовалось земледелие. Из всего этого следовал неопровержимый вывод, что народ, живший некогда на острове, стоял на высокой степени цивилизации и умел пользоваться ее благами.

Раздумывая таким образом, Андрей Иванович медленно возвращался по дороге к лесу. Сначала он надеялся, что эта дорога приведет его домой: но когда она окончилась у обрыва, ему оставалось только воротиться назад и исследовать другую, более узкую дорогу, отделявшуюся под прямым углом от главной и уходившую куда-то в глубину леса. Он со страхом думал, что, если и эта дорога не приведет его к цели, то для того чтоб воротиться домой, ему, пожалуй, снова придется продираться чрез ту же непроходимую глушь, по которой он пробрался к лесному храму. Поэтому, дойдя до перекрестка, он сошел с широкой дороги на узкую.

Она была также прекрасно вымощена и такими же массивными, гладко вытесанными плитами, но деревья над ней образовали такой непроницаемый свод, что приходилось идти точно в тоннеле, порой даже нагибаясь под низко опущенными ветвями. Мало-помалу характер растительности стал изменяться. Между пиниями и араукариями стали попадаться светло-зеленые древовидные папоротники с своими черными, точно обугленными стволами, затем акации, пальмы разного рода и потом сплошною стеной пошли миртовые деревья со своей темно-зеленой листвой. Дорога заметно стала подниматься в гору. В некоторых местах на ней попадались мосты и под их полукруглыми арками весело журчала вода небольших ручейков, уходивших куда-то под гору.

Становясь все круче и круче, дорога уперлась наконец в довольно крутую каменную лестницу с высокими и узкими, местами осыпавшимися, ступенями. Миртовые деревья перешли в невысокий кустарник, из которого местами выдавались совершенно голые скалы. Порою лестница прерывалась вымощенными площадками, как будто предназначенными для отдыха. Добравшись до одной из них, усталый Андрей Иванович сел отдохнуть и окинул глазами пройденное пространство.

Во все стороны, насколько хватало зрения, виднелся сплошной лес, над которым местами качались перистые вершины высоких пальм. Разнообразные оттенки зелени менялись сообразно характеру растительности, переходя от темной, почти синей листвы араукарий до нежной, желтовато-красной зелени акаций. Внизу, прямо под ногами, темнела лестница, скрываясь под густым сводом темно-зеленых мирт, вверху эта же лестница уходила в гору и терялась между скалами. Андрей Иванович совершенно не знал этой местности и даже не мог себе представить, в какой стороне находилась его палатка.