Перейдя через двор, Андрей Иванович стал медленно подниматься на высокое крыльцо храма. Особенность обстановки и какая-то торжественная тишина, господствовавшая кругом, настраивали его к совершенно непривычным ощущениям.

"Сколько тысяч богомольцев, — думал он, — поднимались по этим ступеням, чтобы повергнуть к стопам божества свое горе и свои радости, и чудодейственная сила молитвы облегчала их горе и сообщала их радости более возвышенный характер. Истертые ступени храма еще хранят отпечатки ног этих тысяч богомольцев, но где теперь они сами — эти богомольцы? Где сердца, которые так тревожно бились, поверяя свою скорбь недоступному божеству, где те руки, которые так порывисто сжимались, когда пылающее чело склонялось на холодные плиты пола и грудь замирала под переменными чувствами надежды и страха?

А храм стоит все такой же величественный и красивый, как целые века тому назад, и полуденное солнце все также освещает его белые колонны и нагревает его разноцветные ступени… Дела человеческих рук, создания мысли человеческой надолго, быть может на целые тысячелетия, переживают самого человека".

Чрез портик, к широким дверям храма вела мозаичная дорожка, выложенная красивым узором из разноцветных полированных камней. На стенах, по обе стороны входа, в широких скульптурных рамах, виднелись барельефы, изображавшие какие то сцены со множеством человеческих фигур. Торопясь осмотреть внутренность храма, Андрей Иванович только мельком взглянул на них, но правильность рисунка и красота исполнения невольно бросились ему в глаза.

Войдя в самый храм, он был поражен еще большим удивлением. Когда его шаги гулко раздались на мозаичном полу храма и перед глазами открылась широкая аллея блестящих стройных колонн, чередуясь с длинной вереницей статуй, как будто прячущихся в промежутках колонн, — когда в конце этой аллеи, у задней стены храма, на высоком помосте, в виде трона, он увидал величественную фигуру женщины в широкой, изящно драпированной одежде, с серпом в одной и хлебным снопом в другой руке, с венком из спелых колосьев на голове, представлявшей, конечно, главное божество храма, — он невольно поднял руку к голове и после непродолжительного колебания, которого тотчас же устыдился, снял шляпу с чувством, близким к чувству благоговения.

— прошептал он, окидывая глазами длинный ряд статуй, стоявших по обе стороны храма.

Оба эти ряда статуй имели совершенно различный характер. Те статуи, которые находились по правую сторону Цереры (Андрей Иванович таким именем назвал богиню храма благодаря ее серпу и хлебным колосьям), изображали старцев почтенной наружности, в длинных широких одеждах и с жезлами в руках. Все они имели более или менее длинные бороды, на головах их, или вовсе лишенных волос, или обрамленных только узким кольцом волос вокруг гладкого темени, красовались большие венки из какого-то остролистного растения с небольшими гроздьями мелких ягод. Только одна статуя из всего этого ряда имела особенный характер: она стояла последней в ряду и изображала человека в такой же точно одежде, но он стоял на коленях, опустив на грудь свою увенчанную голову и закрыв руками лицо, на пьедестале, у ног его, лежал сломанный жезл. Андрей Иванович долго стоял, стараясь отгадать, что изображала эта загадочная статуя, но бесплодные предположения не могли, конечно, открыть тайны, ключ к которой потерян целые тысячелетия тому назад.

Статуи, стоявшие на левой стороне, отличались большим разнообразием. Здесь были не одни только мужчины: несколько женских статуй в длинных одеждах, падавших волнистыми складками на пьедесталы, стояли в ряду с прочими. Большинство статуй представляло мужчин в цветущих летах, но были тут также и старцы и даже юноши. Только одни старцы имели бороды: у остальных были только усы, иногда такие длинные, что они падали на грудь: это придавало статуям особенный, воинственный вид. Одеты они были в различные одежды, начиная с длинных и широких одеяний и кончая короткой туникой без рукавов, позволявшей свободно видеть их красивые формы и сильно развитые мускулы. Кроме того, на иных были надеты кольчуги и разного рода брони и латы.

Атрибуты, которыми они были снабжены, представляли такое же разнообразие: одни были опоясаны коротким мечем, другие держали в руках копья и длинные секиры, шестоперы и булавы, у иных на шее были цепи с чем-то вроде медальонов, у других эти цепи были надеты через плечо, некоторые, наконец, как показалось Андрею Ивановичу, держали разогнутые свитки и таблицы, покрытые какими-то письменами. Такие же письмена были на всех пьедесталах, на которых стояли статуи. Но при всем разнообразии, у всех этих статуй было одно общее, все они были с длинными распущенными волосами и имели на головах узкие гладкие обручи.

Осмотрев оба ряда статуй, Андрей Иванович предположил, что в правом ряду стояли первосвященники, главные жрецы храма или, может быть, — целой страны; что же касается левого ряда (правого от входа), то в нем были цари, управлявшие некогда этим исчезнувшим с лица земли государством, и царицы, также несшие на себе бремя правления. Вероятно, те из них, которые были изображены с мечами и в военных доспехах, прославились своими победами и завоеваниями, тогда как другие, державшие в руках свитки и таблицы, были мудрые законодатели и судьи.

Оглядывая их длинный ряд, Андрей Иванович думал о той веренице ряде протекших годов, которую изображал собою этот каменный манускрипт, этот пантеон великих мужей, некогда стоявших во главе исчезнувшего народа. Что это был за народ, оставивший по себе такие художественные памятники? Неужели от него не осталось других следов и целая раса вымерла, не передав другому народу своего умственного богатства, своего художественного развития? Судя по лицевому углу статуй, раса эта несомненно принадлежала к кавказскому племени, во всяком случае это были не семиты. Кто же это? Какое это племя? Выть может, греки? Какие-нибудь искатели приключений, вроде Аргонавтов, в незапамятные времена, — о которых даже до Гомера дошли только темные слухи, — занесенные бурей в неизвестный океан, колонизировали этот впоследствии исчезнувший материк, мало-помалу разрослись в сильное, цветущее государство, но отрезанные безграничным водным пространством от всего остального мира, потеряли с ним всякую связь и сами были им, наконец, забыты?

Тысячи подобных мыслей роились в голове Андрея Ивановича, когда он переходил от одной статуи к другой, рассматривая черты лица, одежду и вооружение давно исчезнувших людей. Наконец он вспомнил о закрытом помещении храма, узкую дверь которого видел в глубине портика, и предполагая, что там было нечто вроде "святая святых", доступное только для первосвященников, отправился к задней стене храма с целью отыскать сообщение со святилищем. Проходя вдоль этой стены, Андрей Иванович в задумчивости машинально взошел на ступени помоста и, очутившись вдруг в таком близком соседстве со статуей величественной богини, почувствовал что-то вроде благоговейного трепета. Он осторожно прошел позади нее, стараясь не коснуться даже ее одежды, пышными складками падавшей на помост: ему казалось, что прикосновением к ней он совершит святотатство. Сойдя на другую сторону трона, он также не нашел искомой двери и, выйдя снова на середину храма, взглянул прямо в лицо богине: лучи солнца, проходившие сквозь широкие промежутки между колоннами, падали на полированный пол и, отражаясь вверху, придавали теплые, жизненные тоны молочно-бледному лицу статуи, от перемены ли освещения или от других причин, казалось, на лице богини играла кроткая, чарующая и в то же время — успокаивающая улыбка и глаза ее смотрели на Андрея Ивановича, как показалось ему, с чувством любви и сострадания. Долго, как очарованный смотрел он в лицо богини и, наконец, тихими шагами вышел из храма. Подавленный массой неожиданных впечатлений, он почувствовал усталость и сел отдохнуть на ступенях высокого крыльца святилища.