Последняя стоянка отмерила, по их расчетам, двести километров пути. Половину его прошли пешком, половину — проплыли на плоту. Значит, столько же времени заберет и вторая часть маршрута?.. Нет, по мнению проводника, они должны пройти ее быстрее, если плавание не встретит препятствий.

На утренней заре погрузились на плот вместе с новым пассажиром, с которым Лланга ни за что не хотел расставаться. Он не терял надежды, что глаза у несчастного ребенка вот-вот раскроются.

Ни Джон Корт, ни Макс Губер ни секунды не сомневались, что найденное существо относится к семье четвероруких Африканского континента — павианов, горилл, шимпанзе, мандрил и прочих. Они даже и не собирались разглядывать его более пристально, уделять ему особое внимание. Лланга его спас, хотел держать при себе, как приблудную собачонку, — ну и пусть! Если он сделает из него своего «товарища», тем лучше, это говорит о добром сердце мальчика. В конце концов, если двое друзей усыновили маленького туземца, то почему же ему не дозволено приручить маленькую обезьянку?.. Скорее всего, она удерет в лес при удобном случае, покинет своего благодетеля с той жестокой неблагодарностью, на какую способны не только люди.

Правда, если бы Лланга сообщил Джону Корту и Максу Губеру, даже Кхами: «Она разговаривает, эта обезьянка! Три раза она повторила слово „нгора“», — то их внимание пробудилось бы, и любопытство тоже. И, наверное, они с большим тщанием изучили бы этого малыша. Возможно, они бы открыли в нем представителя какой-то неизвестной доселе расы, например, расы говорящих четвероруких?..

Но Лланга молчал, полагая, что он мог ошибиться, неправильно расслышать. Он дал себе слово внимательно наблюдать за своим протеже, и если слово «нгора» или любое другое еще раз сорвется с его уст, то он немедленно скажет об этом своим друзьям.

Одной из причин, почему ребенок оставался под тентом, была попытка хоть немного покормить маленькое создание, сильно ослабевшее от длительной голодовки. Но сделать это было сложно: ведь обезьяны едят только фрукты и овощи. А у Лланги не было никаких плодов, одно лишь мясо антилопы, которое этим животным не подходит. Впрочем, довольно сильная лихорадка все равно не позволила бы малышу принять пищу, он оставался в сонливом, полубессознательном состоянии.

— Ну, как там твоя обезьянка? — спросил Макс Губер у Лланги через час после отплытия, когда тот вышел из-под тента.

— Все время спит, мой друг Макс…

— И ты хочешь держать ее при себе?

— Да… Если вы позволите…

— Не вижу никаких помех, Лланга… Но смотри, чтобы она тебя не оцарапала.

— О, мой друг Макс!

— Надо остерегаться! Они злобные, как кошки, эти твари!

— Но не этот!.. Он еще очень маленький! И личико у него такое нежное…

— Кстати, раз ты хочешь сделать из него своего товарища, то подумай об имени.

— Имя? Какое?

— Жоко, черт подери! Все обезьянки называются «Жоко»!

Очевидно, это имя не понравилось Лланге. Он ничего не ответил и возвратился под тент.

Утреннее плавание проходило в благоприятных условиях, люди не слишком изнывали от жары. Солнце не могло пробиться сквозь довольно плотный слой облаков. И с этим можно было себя поздравить, потому что река Йогаузена нередко бежала среди просторных полян, а близ берегов росли лишь редкие деревья. Почва постепенно вновь становилась болотистой. И потребовалось бы пройти с полкилометра влево или вправо, чтобы достичь ближайшего лесного массива. Особое опасение вызывало сумрачное небо: как бы не грянул очередной шквальный ливень, но пока что небеса не претворяли в жизнь свою тайную угрозу.

Водоплавающие птицы носились стаями над болотами, а жвачные животные почти не показывались на берегах, к величайшему неудовольствию Макса Губера. Дрофам и уткам он с большей радостью предпочел бы антилоп. Вот почему с карабином на изготовку, заняв позицию в передней части плота, Макс Губер, словно охотник в засаде, жадным взором ощупывал берег, к которому они приближались, следуя капризам речного течения.

Но им по-прежнему придется довольствоваться птичьими лапками и крылышками за завтраком. В общем-то ничего удивительного в том, что уцелевшим участникам экспедиции португальца Урдакса надоела однообразная пища. Каждый день неизменное мясо, отварное, жареное или печеное, каждый день чистая вода, и ни фруктов, ни хлеба, ни соли. Очень редко — рыба. Им не терпелось поскорее добраться до первых миссионерских колоний, где все эти лишения скоро будут забыты благодаря великодушному гостеприимству хозяев.

В этот день Кхами безуспешно искал подходящее место для высадки. Берега, ощетинившись гигантским тростником, казались неприступными. Да и как высаживаться на болотистую, полузатопленную почву?.. И плот не прерывал своего медленного движения.

Так они плыли до пяти часов. Коротая время, Джон Корт и Макс Губер болтали о дорожных приключениях, вспоминая различные события, случившиеся после отъезда из Либревиля, увлекательные и удачные охотничьи вылазки в верховьях Убанги, охоту на слонов и сопряженные с нею опасности, которых им удавалось счастливо избегать в течение двух месяцев, затем спокойный обратный путь до тамариндового холма, бродячие огни, появление ужасного стада толстокожих, их атаку на караван, носильщиков-дезертиров, Урдакса, погибшего после падения дерева, погоню за ними слонов, захлебнувшуюся на опушке Великого леса…

— Печальный финал так удачно начатой экспедиции! — заключил Джон Корт. — И кто знает, не последует ли за ним еще один, не менее катастрофический?

— Возможно, однако, на мой взгляд, маловероятно, милый Джон!

— И в самом деле, я, наверное, преувеличиваю!

— Ну конечно, в этом лесу не больше тайн, чем в великих лесах далекого Запада! Нам нечего опасаться даже атаки краснокожих… Здесь нет ни кочевых, ни оседлых племен, ни шилу, ни денкас, ни монбуту, всех этих ужасных племен, которые опустошают северо-восточные регионы с криками «Мяса! Мяса!..», как убежденные антропофаги… Их нет здесь! И эта речка, которой мы дали имя доктора Йогаузена, чьи следы мне так хотелось бы найти, спокойна и надежна и приведет нас без лишних хлопот к своему слиянию с Убанги…

— С той самой Убанги, мой дорогой Макс, до которой мы бы прекрасно добрались, пойди мы вокруг леса по совету бедняги Урдакса, и произошло бы это в удобной повозке, где всего бы нам хватило в избытке до самого конца путешествия!

— Вы правы, Джон, это было бы гораздо лучше! Решительно, этот лес не представляет никакого интереса, самый банальный лес, не стоило сюда и забираться! Деревья, деревья, и ничего больше! Однако же сначала он пробудил мое любопытство… Вы помните эти бегающие огни, которые освещали опушку, эти факелы, светившие сквозь ветви деревьев… А потом — никого! Куда же, к черту, могли провалиться эти негры? Я начинаю иногда их искать в кронах баобабов, шелковиц тамариндовых деревьев и прочих лесных гигантов… Ничего!.. Ни единого человеческого существа!

— Макс! — вдруг перебил его Джон Корт.

— Да, Джон? — Макса Губера удивил взволнованный тон его друга.

— Взгляните-ка в том направлении, вниз по течению, на левом берегу…

— Что? Неужели туземец?

— Именно! Только туземец на четырех ногах! Вон там, над камышами, виднеется чудесная пара рогов, загнутых книзу…

Внимание проводника также обратилось в эту сторону.

— Буйвол! — сказал он.

— Буйвол! — вскричал Макс Губер, хватаясь за карабин. — Вот это достойная мишень, лишь бы она была в пределах досягаемости!

Кхами яростно заработал кормовым веслом. Плот по плавной кривой приблизился к берегу. До него уже оставалось не более тридцати метров.

— Сколько же бифштексов нас ожидает! — бормотал Макс Губер, сжимая поставленный на левое колено карабин.

— Первый выстрел за вами, Макс, — сказал ему Джон Корт, а за мною второй, если потребуется!

Буйвол как будто не собирался уходить. Овеваемый ветерком, он фыркал и раздувал ноздри, втягивая воздух со всей силой и не чувствуя нависшей опасности. Поскольку невозможно было прицелиться ему в сердце, то следовало стрелять в голову, что и сделал Макс Губер, как только убедился, что держит животное на прицеле. Прозвучал выстрел, хвост животного взметнулся над камышами, а воздух рассек исполненный боли вой — это не было обычным мычанием буйвола — верный знак, что выстрел оказался смертельным.

— Ca y est! — в упоении воскликнул Макс Губер, чей торжествующий тон соединился с оборотом речи в высшей степени французским.

И в самом деле, Джону Корту не пришлось дублировать выстрел, что сэкономило патрон. Упавшее в тростниках животное соскользнуло с крутого берега, выбрасывая фонтанчик крови, от которой порозовела речная вода.

Чтобы не потерять великолепную добычу, плот с трудом подвели к месту, куда рухнул убитый бык, и проводник приготовился тут же разделать тушу, вырезав из нее самые лакомые куски.

Обоих друзей не мог не восхитить этот замечательный экземпляр дикого африканского быка, поистине гигантских размеров и мощи. Можно лишь представить, какие облака пыли поднимают бегущие стада этих животных из двухсот трехсот голов, когда они пересекают бескрайние африканские равнины!

Это был онжа, так называют туземцы быка-одиночку. Он гораздо крупнее, чем его собратья в Европе, с более узким лбом и удлиненной мордой, с прижатыми рогами.

Шкуру онжи используют для производства самых прочных кожаных изделий, рога его дают материал для отличных табакерок и гребешков, а рыже-черной щетиной набивают стулья и седла; изготовленные из его мяса котлеты, антрекоты и филе представляют собой самую лакомую пищу, вкусную и укрепляющую силы. Таковы отменные качества азиатских, африканских и американских быков.

В общем, выстрел Макса Губера оказался счастливым. Он не только сэкономил пулю, но и избавил охотников от возможной агрессии раненого быка, когда он особенно опасен.

С ножом и топориком Кхами приступил к разделке туши, друзья помогали ему как могли. Не стоило перегружать плот избыточным весом, а двадцати килограммов аппетитного мяса вполне хватит на несколько дней.

Пока велись эти заготовительные работы, Лланга, обычно очень внимательный ко всему, чем занимались Макс и Джон, оставался под тентом, и вот почему.

При звуке выстрела его маленький подопечный пришел в себя. Руки его шевельнулись, и, хотя он еще не разомкнул веки, рот его приоткрылся, и с бледных губ снова слетело единственное слово, которое Лланга уже слышал:

— Нгора, нгора!

На этот раз Лланга не сомневался. Он отчетливо разобрал все звуки, с характерным картавым «р».

Взволнованный жалобным тоном маленького создания, Лланга взял его горячую руку: лихорадка не проходила со вчерашнего дня. Наполнив чашку свежей водой, мальчик попытался влить несколько капель в рот ребенку, но безуспешно. Челюсти с ослепительно белыми зубами не разжались. Тогда Лланга окунул в воду пучок сухой травы и осторожно смочил губы больного. По всей видимости, это принесло ему облегчение. Его ручонка слабо пожала державшую ее руку мальчика, и слово «нгора» прозвучало опять.

Как мы помним, это слово конголезского происхождения обозначает у туземцев «мать». Так значит, этот малыш призывал свою мать? Расположение Лланги к ребенку, вполне естественно, возросло. Обезьянка?.. Так сказал Макс Губер… Нет! Это не обезьянка! Лланга не мог бы объяснить, почему он уверен в этом, но так он чувствовал.

Около часа провел он со своим подопечным, то гладя его руку, то смачивая ему губы, и не покинул ребенка до тех пор, пока сон не сморил того снова.

Теперь Лланга решился все рассказать; он подошел к своим друзьям в тот момент, когда плот, отведенный от берега, опять входил в полосу течения.

— Эй, Лланга, — улыбаясь, громко сказал Макс Губер, — как там поживает твоя обезьянка?

Мальчик взглянул на него, как бы не решаясь ответить. Затем положил свою ладонь на руку Макса Губера.

— Это вовсе не обезьянка, — произнес он.

— Нет? — переспросил Джон Корт.

— Ну и упрямец наш Лланга! — воскликнул Макс Губер. — Так что же, ты вбил себе в голову, что он такой же ребенок, как и ты?

— Ребенок… не такой, как я… но это ребенок!

— Послушай, Лланга, — Джон Корт перешел на более серьезный тон, чем его товарищ, — так ты полагаешь, что это ребенок?

— Ну да… он разговаривал… сегодня ночью…

— Разговаривал?!

— И снова говорил, только что…

— Да что же оно сообщило, это маленькое чудо? — улыбаясь, поинтересовался Макс Губер.

— Он сказал «нгора»…

— Как! — изумился Джон Корт. — То самое слово, что я уже однажды слышал?

— Да… «нгора»… — подтвердил юный туземец.

Можно было сделать только два вывода: либо Лланга стал жертвой галлюцинации, либо же он сошел с ума.

— Но давай проверим, — сказал Джон Корт, если только он не фантазирует, то факт по меньшей мере необычайный, мой милый Макс!

Они забрались под тент и внимательно осмотрели спящего. На первый взгляд можно было утверждать, что он принадлежит к роду обезьян. Но Джона Корта поразило, что перед ним не четверорукое существо, а двурукое. Согласно последней классификации Блуменбаха к такому разряду относится в животном царстве только человек. А у этого странного создания было две руки, тогда как у всех обезьян без исключения их четыре. И ступни его ног казались приспособленными для ходьбы, а не только для хватательных движений, как у представителей обезьяньей породы.

На все это Джон Корт первым делом обратил внимание своего друга.

— Интересно… Очень интересно! — отозвался Макс Губер.

Рост маленького существа не превосходил семидесяти пяти сантиметров. По внешним признакам пора детства для него еще не миновала, ему можно было дать лет пять-шесть. Лишенная шерсти кожа была покрыта легким золотистым пушком. На лбу, подбородке и на щеках — никаких намеков на волосяной покров, его присутствие обнаруживалось лишь на груди, на бедрах и ногах. Уши его имели округлые и мягкие окончания, отличные от четвероруких, которые вообще лишены мочек. Руки не были чрезмерно длинными. Природа не наделила его и пятой конечностью, как большинство обезьян, которым хвост служит для осязания и хватания. Форма головы круглая, лицевой угол примерно восемьдесят градусов, нос приплюснутый, лоб не очень покатый. Покрывавшие его череп волосы вполне могли сойти за шевелюру, украшающую туземцев Центральной Африки. Все это говорило о том, что существо больше напоминает человека, чем обезьяну, по своему общему строению, но также, вероятно, и по всей внутренней организации.

Легко вообразить душевное потрясение Джона Корта и Макса Губера перед лицом абсолютно неведомого существа, какого не наблюдал еще ни один антрополог в мире и которое казалось промежуточным звеном между животным и человеком.

И к тому же Лланга утверждал, что этот малыш разговаривал, — если только юный туземец не принял за артикулированную речь какой-то нечленораздельный звук, не имеющий связи с абстрактной мыслью, и обязанный своим появлением слепому инстинкту, а не разуму.

Двое друзей хранили молчание, ожидая, что губы малыша приоткроются, а Лланга продолжал увлажнять ему лоб и виски. Дыхание его становилось ровнее и спокойнее, жар спадал. По всей видимости, приступ лихорадки близился к завершению. Наконец губы слегка зашевелились.

— Нгора! Нгора!.. — повторил странный ребенок.

— Вот это да! — воскликнул Макс Губер. — Такое и вообразить невозможно!

Ни тот, ни другой не могли поверить в то, что они только что услышали.

Как! Такое существо, отнюдь не занимающее высокой ступени на лестнице живого мира, обладало даром речи?! Если малыш произнес пока только одно слово на конголезском языке, то разве нельзя предположить, что ему известны другие, что у него есть мысли и он способен передавать их во фразах?

Оставалось пожалеть, что он не открывает глаз и что нельзя встретиться с ним взглядом… Ведь глаза отражают мысль, они способны ответить на многое. Но нет! Веки его оставались плотно сжатыми, и ничто не указывало на то, что они скоро поднимутся.

Тем временем Джон Корт, наклонившись над ребенком, готов был ловить любое слово или крик, что могли бы вырваться у него, он приподнял малышу голову, но тот не проснулся. Каково же было изумление американца, когда он обнаружил шнурок вокруг тоненькой шеи, изготовленный из плетеной шелковой тесьмы. Он потянул за него, чтобы найти соединительный узел, и почти тотчас воскликнул:

— Медаль!..

— Медаль? — изумился Макс Губер.

Джон Корт развязал шнурок.

Да! Никелевая медаль, размером с монету в пять сантимов, с выгравированным именем на одной стороне и мужским профилем на другой. Это имя было Йогаузен, и профиль принадлежал пропавшему доктору.

— Он! — воскликнул Макс Губер. — И какой-то мальчишка напялил орден немецкого профессора, чью клетку мы нашли пустой!

В том, что медали могли встретиться на территории Камеруна, нет ничего удивительного, поскольку доктор Йогаузен раздарил их многим местным жителям. Но чтобы этот знак отличия вдруг оказался на шее у столь необычного обитателя леса Убанги…

— Фантастика! — заявил Макс Губер. — Скорее всего эти полуобезьяны-полулюди похитили медаль из шкатулки доктора…

— Кхами! Иди сюда! — позвал Джон Корт.

Он хотел посвятить проводника в суть происшедшего и поинтересоваться, что тот думает о необычном открытии.

Но в тот же момент до них донесся голос проводника:

— Месье Макс!.. Месье Джон!..

Двое молодых людей выбрались из-под тента и подошли к проводнику.

— Послушайте-ка, — сказал он им, прикладывая руку трубочкой к своему уху.

В пятистах метрах вниз по течению река делала крутой поворот вправо, на этой излучине снова появлялся густой лесной массив. Ухо, повернутое в этом направлении, различало глухое и протяжное гудение, не похожее на мычание жвачных животных или на рычание хищников. Это скорее напоминало слитный гул голосов, который усиливался по мере приближения плота к его источнику.

— Подозрительный шум, — изрек Джон Корт.

— Я не могу распознать его природу, — добавил Макс Губер.

— Быть может, там пороги или водопад? — задумался проводник. — Ветер дует с юга, и я чувствую, что воздух стал влажным. Как будто несет мелкую водяную пыль…

И Кхами не ошибся.

На поверхности реки появился как бы легкий прозрачный пар — верный предвестник яростного бурления воды.

Если реку перегородило какое-то препятствие, то «навигацию» придется прервать, а эта перспектива настолько взволновала Макса Губера и Джона Корта, что они больше не думали ни о Лланге, ни о его подопечном.

Плот дрейфовал уже с повышенной скоростью, по-видимому, за поворотом должна проясниться причина отдаленного шума.

Едва они миновали излучину, как наихудшие опасения проводника тут же полностью подтвердились.

На расстоянии какой-нибудь сотни туазов нагромождение темных камней образовало настоящую плотину от одного берега до другого. Только в середине ее был просвет, куда устремлялись пенящиеся бурные воды. По бокам же они натыкались на препятствие, в некоторых местах переплескивая через него: это были одновременно пороги в центре и водопады с обеих сторон. Если, не удастся подвести плот к одному из берегов и надежно привязать там, то его затянет течением и разобьет о плотину или же он опрокинется на стремительных порогах.

Все трое сохраняли привычное хладнокровие. Впрочем, нельзя было терять ни секунды, потому что скорость течения быстро возрастала.

— К берегу!.. К берегу!.. — крикнул Кхами.

Было уже половина седьмого, и при стоявшем тумане сумерки еще более усугубили плохую видимость, путешественники едва различали отдаленные предметы. Это обстоятельство в сочетании с другими трудностями усложнило маневры.

Напрасно старался Кхами направить плот к берегу. Сил у него не хватало. Макс Губер присоединился к нему, стремясь противостоять течению, которое несло их прямо к середине плотины. Вдвоем они добились некоторого успеха, и, может быть, им удалось бы выскочить из опасного дрейфа, если бы не сломалось кормовое весло.

— Приготовимся выброситься на скалы, прежде чем нас затянет стремнина! — скомандовал Кхами.

— Ничего другого не остается! — ответил Джон Корт.

Встревоженный шумом, Лланга покинул тент. Он огляделся и понял всю опасность положения. Но вместо того, чтобы позаботиться о себе, он подумал о малыше, схватил его на руки и стал на колени в задней части плота.

А минуту спустя шаткое деревянное сооружение подхватило бурное течение. Но надежда еще жила: вдруг повезет и они не наскочат на скалы, плот промчится, не перевернувшись?..

Увы, злая доля распорядилась иначе. Хрупкое «суденышко» налетело со всего маху на одну из скал с левой стороны. Безуспешно Кхами и его спутники пытались уцепиться за камни, на которые им удалось забросить ящик с патронами, оружие, инструменты…

Все оказались в бешеном водовороте в то самое мгновение, когда плот раскололся и его обломки исчезли в грохочущей пенной пучине.