Глава 11
Заговор
Карета вкатила во двор дворца Голицына под цокот копыт и грохот колес по брусчатке, окутанная вечерним сумраком. Хм, скорее уж ночным. Белые ночи явление интереснейшее, навевающее романтические настроения. Так и мнятся влюбленные пары, гуляющие по улицам Санкт-Петербурга. Что же, возможно, так и будет. Нет, скорее всего, так и будет, когда-нибудь, с приходом более спокойных времен. Реалии же сегодняшнего дня требовали воздержаться от романтических настроений и находиться дома.
Разумеется, власти стараются поддерживать порядок и не позволяют разгуляться всякой нечисти. На улицах постоянно находятся патрули, берегущие покой столичных жителей. Но большой город – это большое скопление народа, которое неизменно привлекает воровское племя.
Впрочем, человек, вышедший из кареты, вовсе и не думал о сути белой ночи и ее возможном влиянии на молодые, горячие сердца. Дело даже вовсе не в том, что, будучи в преклонном возрасте, он, как многие дожившие до его лет, посматривал на молодых с недоумением, считая, что их кипучую энергию можно направить в иное русло. Он явно был чем-то озабочен, если не сказать взволнован.
Несмотря на то что каждый шаг давался ему с трудом – явный признак постоянно мучающей подагры, – старик торопливо просеменил к парадной. Не ожидавший подобной прыти лакей едва успел распахнуть перед ним дверь. Второй оказался более расторопным. Вооруженный канделябром с горящими свечами, он пошел чуть впереди гостя, освещая ему дорогу.
Голицын не скупился на обстановку своего дворца. Картины, мебель только от известных мастеров – все это по праву может именоваться произведениями искусства. Кроме картин на стенах развешаны различные образцы холодного оружия – работа тоже далеко не рядовых кузнецов. Правда, в зале, который они пересекали, наличествует только европейское оружие. У широкой двустворчатой двери, через которую сейчас они проходили, стоят два полных рыцарских доспеха, словно истуканы какие.
Недолгое путешествие по коридорам, и наконец они оказались в кабинете хозяина. А вот здесь видны восточные мотивы. На одной из стен ковер, на котором висят сабли, кинжалы, ятаганы и иное экзотическое оружие. Пол устлан великолепным персидским ковром, полностью скрадывающим шаги. Вдоль стен книжные полки весьма богатой библиотеки. Дмитрий Михайлович слывет человеком образованным и начитанным, поэтому это обстоятельство воспринимается скорее как должное.
Но обстановка кабинета – это последнее, что могло бы заинтересовать посетителя. Куда интереснее было общество, представшее взору гостя. Долгоруков Василий Владимирович, год назад вернувшийся из опалы и вступивший в должность президента военной коллегии. Голицын Михаил Михайлович, принявший под свою руку заботы о флоте, став президентом Адмиралтейств-коллегии. Сам хозяин дома, ныне ведавший Коллегией иностранных дел.
Испытывая острую нехватку в людях, обладающих достаточным опытом и знаниями, Петру опять приходилось делать ставку на птенцов его деда. Иного выхода он попросту не видел. Поэтому молодой император сменил гнев на милость, предоставив этим троим новые назначения.
Здесь же присутствовали три капитана Преображенского полка. Стоя немного в стороне, с бокалами вина в руках, они о чем-то тихо переговаривались между собой. Весь их вид свидетельствовал о сильном нервном напряжении. Именно борясь с ним, они и обратились к вину, впрочем, по всему видно, напиваться сегодня в их планы не входит.
– Ну наконец-то, Гавриил Иванович! – радостно всплеснув руками, приветствовал Головкина хозяин дома.
– Спешил как мог, – слегка прокашлявшись, ответил на приветствие Головкин. – Разрешите полюбопытствовать, чем вызвана такая поспешность? Насколько мне известно, подобное не входило в наши планы.
– Планы порой приходится менять, а иногда с невероятной поспешностью.
– Что случилось? – Головкин невольно напрягся.
Было от чего. Людям даже его положения не часто доводится принимать участие в заговорах против императорской особы. Да-да, все обстояло именно так. Головкин когда-то противостоял Голицыным и Долгоруковым в верховном тайном совете, но сегодня их интересы совпали. Все они в свое время ратовали за воцарение Петра Второго, потом соперничали за право влияния на него.
В результате придворных интриг из присутствующих только Головкин сумел удержать и упрочить свое положение в то время, когда эти трое были отправлены в опалу. Даже вернувшись к государственным делам, они оставались по положению ниже его. Казалось бы, к чему ему участвовать в этом нелепом заговоре? Вряд ли ему удастся добиться еще большего влияния, должность канцлера – это вовсе не шутки.
Но так уж случилось, что помимо собственных интересов Гавриилу Ивановичу была вовсе не безразлична судьба России. Не мог он спокойно смотреть на то, как молодой император планомерно разрушает то, что возводилось Пером Великим, в том числе и стараниями самого Головкина.
Казна испытывает небывалые трудности, денег катастрофически не хватает. Казалось бы, обнаружилось хорошее подспорье в виде алтайских и забайкальских серебряных рудников. Но вместо того чтобы взять их в казну, он разрешает разработку частным лицам. Затеял строительство какого-то городка в глухом лесу и выделяет на его содержание немыслимые суммы. Увеличил выделение финансов на Академию наук, да еще затеял Северную экспедицию. Создал еще одну коллегию, на этот раз медицинскую, и выделил средства на создание отдельного медицинского университета. Начал программу по устройству оспенных домов.
Выделил огромную сумму на содержание Прикаспийской губернии, где за казенный счет решил как возродить старые промыслы, так и наладить новое производство. А ведь уж не первый год стоит вопрос о том, чтобы вернуть эти земли Персии, так как их содержание висит на России непосильным ярмом. К чему такие траты, если ясно, что те земли должны будут отойти персам.
Подобная политика ведет к осложнению отношений с Надир-шахом и может спровоцировать войну. И это в то время, когда ситуация в Европе пребывает в напряженном состоянии и грозит разразиться войной. Биться на два фронта? Это может стоить России очень дорого.
Внушали опасение и другие его шаги. Он издал указ о трехдневной барщине, что в значительной мере урезало права землевладельцев. Кроме того, запретил промышленникам использовать на заводах и мануфактурах труд крепостных, за исключением помещичьих мануфактур. Данный указ не коснулся только тех промышленников, которые к моменту написания указа имели дворянство.
Помещикам запретили передавать своих крепостных на заводы. Теперь они могли только заменить барщину оброком. Где и как крестьяне станут добывать деньги для выплаты, решали уже они сами. Из-за этого владельцы заводов, чтобы не разориться, были вынуждены привлекать работников, обеспечивая наиболее выгодные условия оплаты. Это в значительной степени снижало их доходы.
Такой подход мог повлечь за собой резкий спад промышленного производства. Даром, что ли, Петр Великий всячески поощрял заведение заводов и мануфактур? Наличие сильной промышленности России просто необходимо. Всеми своими успехами покойный император был обязан именно тому, что в свое время, не жалея сил, поднимал промышленность.
Кроме того, во многих провинциях стали появляться села, где Петр опробовал новую модель владения землей. В одном случае земля передавалась в собственность крестьянам. В другом – переходила в руки общины, которой назначалась норма поставок зерна в казну, все полученное сверх являлось уже их собственностью.
Это новшество коснулась только государственных крестьян, да и то лишь мизерной их части. Но было понятно, что, если модель хорошо себя зарекомендует, Петр займется ее широким внедрением. Глупец. Он не понимает, что государство может охватить волна крестьянских бунтов.
Словом, все, что вытворял Петр Второй, вело Россию к пропасти. Мог ли Гавриил Иванович, положивший на служение Родине свою жизнь, спокойно взирать на происходящее? Вот уж нет. Этого взбалмошного мальчишку нужно остановить. Остановить, пока он не наделал еще больших глупостей и все не зашло слишком далеко.
Голицыны частично руководствовались теми же мотивами, а частично ими владела обида за недавнюю опалу и понесенные убытки. К тому же Дмитрий Михайлович все еще лелеял мечту об устройстве в России дворянской республики. Долгоруков не мог простить гибели своих родных, принявших страшную смерть на эшафоте. И вместе с тем также считал политику Петра Второго губительной.
С гвардейцами дела обстояли просто. У них появилась возможность ухватить удачу за хвост и сделать карьерный взлет. Кому не затуманит разум возможность из капитана, пусть и лейб-гвардии, стать генералом. Ну и сознание причастности к чему-то весьма значимому, куда же без этого.
– Случилось то, Гавриил Иванович, что Ушакову известно о нашем заговоре, – резко усаживаясь за большой письменный стол, на стул с высокой спинкой, произнес Дмитрий Михайлович.
– Это точно?
– Точнее некуда. Вот господа офицеры, – кивок в сторону трех гвардейских капитанов, – сообщают, что в их среде нашелся один, состоявший на службе Ушакова.
Головкин требовательно посмотрел на офицеров. Те верно истолковали его взгляд, и один из них, прокашлявшись, доложил:
– Мой поручик Треухов. Мы как раз выходили из трактира, когда он споткнулся и сильно приложился головой о мостовую. Ну мы подхватились и к медикусу. Спасать эту гниду. А он в бреду давай разговаривать. Словом, оказался подсылом ушаковским.
– То есть что именно известно Ушакову, мы не знаем?
– Не знаем, – подтвердил вывод Головкина хозяин дома. – Но времени у нас нет. Нужно действовать, и немедленно.
– Как некстати, – вздохнул Головкин. – Мы еще не успели в должной мере подготовиться. Нам все еще не удалось вовлечь в заговор Елизавету и заручиться гарантиями своего влияния на нее в будущем.
– Она всего лишь кукла, думающая только об ассамблеях, нарядах и украшениях, – отмахнулся Долгоруков.
– В ней течет кровь Петра Великого, – покачав головой, возразил Головкин. – Что это значит? Посмотрите на Петра Алексеевича, и вам все станет ясно. Возводить ее на престол, не опутав перед тем сетями, опасно.
– Но еще опаснее ничего не делать. Ты верно заметил, Гавриил Иванович, в мальчишке дедова кровь. Так что действовать нужно быстро, а там, даст Бог, приберем Елизавету к рукам. Уж безобразия, творимые Петром, она продолжать не станет.
– Да я и не спорю с тобой, Дмитрий Михайлович. Просто хочу всех нас предостеречь. Надеюсь, вы уже начали действовать? Или ждали меня?
– Начали, – решительно произнес хозяин дома. – Петр нынче на ассамблее у Механошина. Когда будет возвращаться, его и повстречают.
– Господа офицеры? – Головкин перевел взгляд на преображенцев.
Его поведение никого не удивило. Пусть встречи проходили в доме Голицына, душой и руководителем заговора был именно канцлер. Да и могло ли быть по-другому. Случись удача, именно он станет основным представителем при государыне.
– Личный состав рот собран в казармах, под благовидным предлогом.
– Хорошо. Осмелюсь напомнить, ничего не предпринимать, пока не прибудет гонец от нас. Даже носа не высовывать. Все должно выглядеть естественно. Получив весть, вы вывели свои роты из казарм. Одна направится во дворец к Елизавете. Вторая в императорский дворец. Третья в здание Сената. Всех прибывающих во дворец задерживать, но от чрезмерного насилия воздержаться. Господа, мы не устраиваем переворот. Мы поддерживаем восшествие на престол законной наследницы российской короны Елизаветы вместо злодейски убитого императора Петра Второго. Все согласно закону о престолонаследии и собственноручно подписанного Екатериной завещания.
– Точно так! – гаркнули офицеры, отдали честь и тут же покинули кабинет. Им сейчас лучше находиться при своих ротах.
– А как поступим с Ушаковым? – окинув оставшихся угрюмым взглядом, поинтересовался Долгоруков.
– А никак не поступим, – спокойно ответил Головкин. – Понимаю тебя, Василий Владимирович, тебе хочется поквитаться за родню, но придется обождать. Всегда можно подгадать момент, когда он оступится.
– Но Ушаков знает о заговоре.
– Скорее всего, так и есть. Но ведь доказательств у него нет, – поддержал Головкина Михаил Михайлович Голицын. – И не будет. Даже если возьмут убийц, не будет. Они делают это за плату и ничего не знают. Даже человека, нанявшего их, в лицо не видели…
Бах! Бах! Бах! Вжью-у… Дзынь-нь! Бах!
– Государь! Кхе… клятая… – Мальцов, схватившись за грудь, подломился и упал к ногам императора.
Петр растерянно смотрел на сержанта, в очередной раз спасшего ему жизнь, прикрыв от пистолетной пули. В ноздри ударил резкий запах сгоревшего пороха. В сумерках белой ночи видимость вполне приличная, но небольшой пятачок набережной Невы буквально заволокло клубами дыма от беспрерывных выстрелов. Но и это не беда, человеку привычному сориентироваться вполне возможно. Однако Петр вначале растерялся.
Дюжина? Спокойно. Вряд ли. Не больше четверых, с парой пистолей каждый. Отойти к стене дома, чтобы за спину никто не зашел. Во-от так, уже лучше. И место схватки как на ладони. Последний гвардеец упал, пронзенный сразу тремя клинками. Все верно, нападающих только четверо.
Четвертый как раз бежит к Петру, замахиваясь шпагой. Расстояние всего-то ничего, меньше десятка больших шагов бегущего человека. Но их еще нужно преодолеть. Когда и как он выхватил пистоли из плечевых кобур, которые сам же и измыслил, чтобы носить оружие под кафтаном, Петр не понял. Да и вообще, юноша почувствовал, что наблюдает за происходящим как-то отстраненно, словно и не с ним все это происходит.
На него бежит разъяренный убийца в полумаске, с искривленным в яростном крике ртом. Но Петр спокоен. Навел на нападающего пистоль. Нет и намека на дрожь. Нажал спуск. Яркая вспышка. Серое облако, вырвавшееся из ствола. Упавший на мостовую, крутнувшийся вокруг своей оси убийца. Чувство полного удовлетворения от содеянного. И небывалый азарт. Ну же! Подходи!
Вот приходит в движение еще один из нападающих, за ним следуют остальные двое. Кто там из гвардейцев ранен, а кого уже пора отпевать, не понять, но защищать государя больше некому. Трое против одного. Выстрел. Теперь двое. Уронить пистоль. Переложить оружие из левой руки в правую. Он конечно же учился стрелять с обеих рук, но все же правой куда как лучше управляется. А сейчас мазать никак нельзя. Если дойдет до клинков, то шансов никаких. Несмотря на темноту, Петр видел, насколько уверенны и отточенны движения убийц. Выстрел. Следом второй.
Вот теперь можно перевести дух. Время, проведенное на стрельбище, не прошло даром. Ну Акинфий Никитич, ну удружил. Не будь этих пистолей… Не расслабляться. Кто сказал, что все закончилось? Их могло быть и больше. Оружие! У Мальцова с собой всегда пара пистолей.
Несколько стремительных шагов. Сержант – крупный мужчина, но Петр перевернул его одним махом. Вот и пистоли. Так. Сначала один. Взвести курок. Тугой. Да и сам пистоль побольше будет. Непривычно.
– Sterben!!! Schwein!!!
– Сдохни, гад! – Едва взведя курок, Петр вскинул пистоль и нажал на спуск.
Нападающий тут же подломился и опрокинулся на мостовую. Спасибо Мальцову. Он предпочитал использовать пули точно по калибру. В ствол они входили столь же туго, как и в пистолях императора, зато и точность боя ненамного хуже.
– Государь!!!
Да сколько же вас! Изготовить к бою пистоль уже не успеть. Мужчина с развевающимися полами иноземного кафтана и шпагой наперевес несется во весь опор, словно и не ступает по мостовой, а стелется над нею. Впрочем, гулкие шаги слышны вполне отчетливо. Да плевать! Он уже совсем близко!
Рука сама собой скользнула к поясу залитого кровью сержанта и ухватила рукоять кинжала. Клинок мелькнул в темноте резким серебряным росчерком и без звука погрузился в тело нападающего. У того вырвался болезненный стон. Ого! А вот это вообще новость. Никогда не баловался таким. Ну теперь-то все?..
Покинув ассамблею Механошина, Петр нашел-таки укромный уголок и избавил желудок от спиртного. Настроения это не добавило, зато в голове начало проясняться. Покончив с этим, он отправился во дворец. Пока дойдет, как раз хмель полностью и выветрится.
Об этой его привычке всякий раз возвращаться с ассамблей пешком в сопровождении шести гвардейцев и неизменного сержанта Мальцова знали все. Нравилось Петру гулять по Петербургу. А еще это был лишний стимул для городских властей содержать улицы в порядке, если не все, то уж те, по которым ступал император, точно.
При каждом доме появились дворники, которые следили за чистотой как дворов, так и прилегающего к ним участка улицы. Кстати, казне это не стоило ни копейки. Дворники содержались за счет хозяев домов. Если дом был квартирным, то жильцы содержали дворника в складчину. В основном этой работой занимались оброчные крестьяне, отправляющиеся на отхожие промыслы…
Первые выстрелы раздались, когда Петр и его малый конвой уже шли по набережной Невы. И, надо заметить, застали гвардейцев врасплох. Оттого нападающие и смяли конвой практически одним махом.
Не сказать, что Ушаков зря ел свой хлеб. О зреющем заговоре уже было известно. Далеко не всем пришлось по нраву то, что делал император. Некоторые примкнули к заговору из опасения, что их могут привлечь за те или иные прегрешения. Иные хотели заполучить влияние. Третьи просто были сторонниками Елизаветы. Четвертые, и это самое прискорбное, возомнили, что могут решать вопросы возведения монарха на престол по своему усмотрению. Эти оказались представителями гвардии.
Ушаков вполне мог арестовать заговорщиков, но помешал сам Петр. Узнав о том, что они еще не готовы к решительным действиям, император приказал повременить. Ему нужно было знать доподлинно, насколько к заговору причастна сама тетка. Любому было уже понятно, что сторонники ее брака с императором потерпели неудачу. Если до болезни Петр вполне благосклонно взирал на подобный альянс, то после нее забыл и думать об этом.
Поэтому причастность к заговору Елизаветы вполне реальна. Как и полное ее неведение. Согласно завещанию, написанному еще чухонской прачкой, следующей в престолонаследии будет ее дочь. Вот Петр и хотел убедиться во всем доподлинно. Не тащить же молодую тетку на дыбу только потому, что смерть Петра ей выгодна. Глупое решение? Возможно. Но он не хотел спешить. Как бы то ни было, а Елизавета ему не чужой человек.
Но, как видно, либо Ушаков ошибся, оценивая степень готовности заговорщиков, либо что-то пошло не так. Не желая показывать свою осведомленность, Петр решил не изменять своим привычкам и не увеличивать охрану. Вот заговорщики и воспользовались этим, прибегнув к столь неожиданному, наглому и открытому нападению…
Пользуясь затишьем, Петр переместился к другому гвардейцу, также погибшему от пули. Теперь у него два изготовленных к бою пистоля. Господи, да Петербург вымер, что ли? Вот послышались первые встревоженные голоса. Легкие шаги бегущего человека. Слишком легкие, не иначе девичьи. А вот уже откровенный топот.
Кто-то выбегает со двора, кто-то бежит с обеих сторон набережной. Встревоженные крики. А вот слышится по-военному четкая команда. Не иначе как патруль. Петр хотел было покинуть это место, но голос командира патруля заставил его остаться. Оно, может, и заговорщики, но уже набегает толпа, а это не совсем одно и то же, что находиться в одиночестве на ночных улицах.
– Ваня… Ванечка…
Ну точно, девушка. Не ошибся, распознав ее шаги. Уронив шаль, девушка опустилась на колени. Протянула руки к лежащему на мостовой, вместе с тем боясь к нему прикоснуться. Это тот самый, которого Петр сразил, метнув кинжал. Наконец пронзительно закричав, она буквально рухнула на тело мужчины.
– Что вы наделали! Он же к вам бежал! Он помочь хотел! Ваня… Ванечка, ты меня слышишь?!
– Что тут случилось?!
– Государь?! Господи, с вами все в порядке?! – Служивые все же добрались до места первыми. Ну если не считать девушку.
– Спокойно, сержант. Я невредим, – осматривая воинство, произнес Петр.
Шесть ингерманландцев. Ночной патруль. Это хорошо. Судя по докладам Ушакова, среди заговорщиков было несколько офицеров Преображенского полка. Поэтому не исключено вовлечение рядового и сержантского состава. К ингерманландцам и семеновцам эта зараза не проникла. А ведь, казалось бы, к ним первым должна была.
Год назад были пересмотрены дела ссыльных, и многие вернулись из Сибири в свои вотчины, а кое-кто был восстановлен и на службе. Помиловал Петр также сына и дочь светлейшего князя Меншикова. Им вернули немалую часть имущества, все столовое серебро, драгоценности, что еще сохранились, и многое иное. Так как дворец был занят под кадетский корпус, им предоставили дом в столице. Отошли им и два обширных имения с деревеньками, из прежних владений.
Мало того, император позволил Александру Александровичу вернуться на службу. Впрочем, тот и так должен был служить, так как служба до его совершеннолетия засчитана не была. Согласно указу ему предстояло отдать государственной службе пять лет. Но самым удивительным было то, что Петр удовлетворил прошение Меншикова о назначении в Ингерманландский полк. Сейчас он служил там в чине прапорщика.
Ушаков был категорически против, но Петр настоял. Не главе КГБ заниматься вопросами комплектования гвардии. Его дело безопасность, вот пусть и отрабатывает свой хлеб. Гвардейцы же – это только его, Петра, забота. Хм. Плохо, видать, заботился, коли столько заговорщиков расплодилось.
Кто знает, возможно, Меншиков умел хорошо скрывать свои чувства. Может, все дело в том, что и впрямь осознал, сколь дерзновенными были планы его батюшки. А может, причина была в том, что он не мог не понимать, что будет под пристальным наблюдением. Как бы то ни было, но к заговору он не имел никакого отношения…
Осознав, что теперь находится в безопасности, Петр приказал осмотреть всех и склонился над Мальцовым. Дюжий сержант, несмотря на полученную в грудь пулю и смертельную бледность, все еще дышал. Со всхлипами и хрипами, неровно и едва-едва, но дышал.
– Кто-нибудь! Вот ты, – Петр ткнул пальцем в первого попавшегося на глаза мужчину, – разыщи карету, любую, без разницы. Какую увидишь, ту и тащи сюда, моим именем.
– Слушаюсь, государь! – Мужчина сорвался с места, словно и не в годах, а пострел какой-то.
Оглядевшись по сторонам, а потом осмотрев себя, Петр выругался сквозь зубы и начал расстегивать камзол. Добрался до рубахи из тонкого полотна, выпростал ее. Послышался треск разрываемой ткани. Нужно срочно сделать хоть какую-то перевязку, иначе его спаситель попросту истечет кровью, так и не дождавшись помощи.
– Государь, вам бы уйти отсюда. – Голос сержанта-ингерманландца прозвучал напряженно и озабоченно.
Понять его нетрудно. Ситуация далека от благостной. Ответственность за жизнь императора навалилась на его плечи всей тяжестью. Если с Петром хоть что-нибудь случится, то не сносить служивому головы. Ну и кому это добавит настроения?
– Всех осмотрели? – услышав, но пропустив мимо ушей просьбу сержанта, поинтересовался Петр.
– Точно так. Из гвардейцев ранены трое, вместе с этим. – Сержант указал на Мальцова, которого сейчас перевязывал государь, отмахнувшись от предложенной помощи.
– Нападающие?
– Ранены трое, но все тяжело. Один доходит. Двое убиты.
– Тот, с кинжалом?
– Этот ранен, государь.
Вновь послышался дружный топот. А вот и подкрепление. Еще один патруль. Везет ему сегодня на гвардейцев. Этот оказался из преображенцев. Вот и ладно. Оставит на них всех раненых, а сам с ингерманландцами отправится в Канцелярию безопасности. На данный момент надежнее ее служащих у него никого нет. Ушаков окончательно сделал ставку на Петра, обласкан и влиятелен, имеет привилегии, а потому на его плечо можно опереться без опаски.
С другой стороны, свидетели не помешают, а если преображенцы замешаны в заговоре, то раненые точно не выживут. Но лучше уж оставить в их руках несостоявшихся убийц, чем передать себя. Господи, дожил. Дед без раздумий вверял им свою жизнь, а ему даже в них приходится видеть врагов. Ну и как дальше-то быть?
– Сержант, – подозвал Петр командира патруля преображенцев.
– Государь, сержант Плехов…
– Слушай сюда, Плехов, – оборвал гвардейца Петр. – Я с ингерманландцами сейчас уйду, а ты отправишь на Аптекарский, прямиком к Блюментросту, всех раненых. Всех до единого. И чтобы мне все живыми добрались. Понял ли?
– Точно так, государь.
Хм, Мальцова тоже придется передать в их руки. Спокойно. Он свой брат, гвардеец, а потому ничего они ему не сделают, как и остальным. И вообще, не время сейчас. Ушаков наверняка еще не в курсе случившегося. Нужно спешить. Времени нет и вовсе. Если решились на убийство, значит, начнут действовать незамедлительно.
– Государь.
Ушаков довольно резво поднялся со своего стула, встречая Петра, вошедшего в его рабочий кабинет. И это несмотря на возраст и усталость, о чем явственно свидетельствовали покрасневшие глаза и мешки под ними. А вот сидящая перед его столом девушка в грязном платье осталась неподвижной. Возможно, дело в том, что она была измождена. Во всяком случае, ее пока не пытали. Будь иначе, от платья вообще мало что осталось бы, а скорее девушка была бы в каком-нибудь рубище.
– Сиди, Андрей Иванович, – подкрепив свои слова красноречивым жестом, произнес молодой император. – Продолжай, я обожду.
Не желая мешать, он прошел к окну. Ушаков собаку съел на подобных делах, а потому глупо путаться у него под ногами. А вот послушать не помешает. Это помогает составить личное впечатление о масштабах заговора. Сухие доклады, хоть письменные, хоть устные, не способны передать всего.
За последние дни Петр нередко присутствовал на допросах по поводу заговора. Не гнушался посетить и те, где допрашивали с пристрастием. Не сказать, что зрелище приятное, скорее даже отвратное. Крики, треск костей, непрестанная вонь паленого мяса и испражнений. Мерзость превеликая. Но иначе не получается.
– Итак, Анна Александровна, вы случайно оказались на набережной.
– Говорю же, случайно. – Девушка роняла слова с равнодушной обреченностью. Впрочем, то, что она пыталась что-то объяснить, говорило о ее надежде на благополучное разрешение сложной ситуации. – Мы возвращались с ассамблеи у Механошина. Когда брат услышал выстрелы и как только рассмотрел императора, то тут же побежал на помощь.
Ага. Вот в чем дело. Как видно, с основным потоком разбора было уже покончено, и Ушаков принялся за менее важных участников. Однако отчего он лично допрашивает эту девушку? Петр узнал ее, это была княжна Туманова, та самая, с которой он разговаривал на ассамблее, а потом видел склонившейся над своим братом на набережной. Над братом, которого ранил он, Петр.
Как видно приняв его в горячке за очередного убийцу, император не ошибся. Или ошибся? Продолжая смотреть в окно, Петр внимательно вслушивался в ход допроса. Он и сам не смог бы себе объяснить, отчего ему страстно хотелось, чтобы случившееся оказалось трагическим стечением обстоятельств.
– При столь скудном освещении он тут же признал его императорское величество? – усомнился Ушаков.
– Ночь-то белая стояла. А незадолго до этого мы видели его величество на ассамблее, – все так же устало пояснила девушка, опустив взгляд в пол.
– Анна Александровна, известно ли вам что-нибудь о причастности вашего брата к заговору?
– Да зачем ему это? – вскинулась девушка, уставившись на Ушакова.
– Ну, например, для того чтобы избежать наказания.
– Наказания? За что?
– За последние два года в результате хитрой махинации его мануфактура недопоставила армии сорок тысяч аршин сукна. Также имеет место сокрытие доходов и недопоставка в казну двадцати тысяч рублей десятины.
– Но это не он. Господи, это не он, а я. Он вовсе не занимался делами мануфактуры. Это я утаивала доходы, а он и в имении-то не появлялся.
– И тем не менее владельцем мануфактуры является он, а значит, причина примкнуть к заговору у него была.
– Да зачем ему это?! – вскричала девушка, вскочив со стула.
Если ею за эти дни и овладела апатия к собственной судьбе, то за брата она была готова драться до последнего. Вон как сразу изменилась, глаза разве только молнии не мечут.
– Сидеть! – Умеет Ушаков поставить голос, когда нужно.
Девушка послушно опустилась на стул. Однако горящего взора от лица начальника Канцелярии государственной безопасности не отводила.
– Давайте без лишних эмоций, Анна Александровна, – уже спокойно продолжил Ушаков. – Если бы я хотел слышать ваши крики, то препроводил бы на дыбу. Однако мы не в подвале, а в моем кабинете, и пока я с вами просто беседую. Заметьте, здесь нет даже писаря, дабы фиксировать ваши показания. Итак. Вы готовы к спокойной и обстоятельной беседе?
– Спрашивайте, – вновь потупив взор, произнесла девушка.
– Ответьте на мой вопрос.
– Ваше превосходительство, мне ничего не известно о заговоре и заговорщиках. Я уверена, не известно это и брату. Иван конечно же является владельцем мануфактуры. И прегрешения перед казной по моей вине имеются. Но с какой стати ему примыкать к заговорщикам? Ну наложили бы на него штраф. Или издан новый указ и за подобные преступления уже казнят?
– Смотрящих КГБ за использование своего положения корысти ради казнят.
– Смотрящих?
А чего на Петра-то смотреть? Он и сам только сейчас узнал об этом. Но вот глядит, словно просит подтвердить или опровергнуть сказанное Андреем Ивановичем. Император, продолжая хранить молчание, вновь отвернулся к окну. Если это правда, то князю Туманову никто не поможет, даже он. По сотрудникам КГБ существовало отдельное положение, и тут послаблений давать никак нельзя.
– Понимаю, вам об этом не было известно, – между тем продолжал Ушаков, – однако правда заключается в том, что ваш брат состоит на государственной службе, в частности является смотрящим по Санкт-Петербургской губернии. А это значит, что, пользуясь своим положением, он покрывал вас или был с вами в сговоре для личного обогащения. За подобный проступок ему грозит смертная казнь через четвертование.
Девушка нервно сглотнула, но потом, взяв себя в руки, заговорила:
– Иван узнал о моих проделках только накануне. Как раз когда мы шли с ассамблеи, он потребовал, чтобы я восполнила в казну все укрытое и впредь этим не занималась. Иван сказал, что он не может поступать подобным образом, пусть хоть все вокруг в том погрязнут. Но я его не поняла. Я не поняла, что он имел в виду. Господи, да он ни в чем не виноват! Как только он узнал…
Девушка прервалась, залившись слезами. Ушаков взирал на нее совершенно равнодушно. Сейчас его не волновали переживания этой, по сути, девчушки. Куда больше его занимало то, что один из его доверенных лиц мог оказаться в числе предателей.
– Анна Александровна, вы собирались выполнить его требование? – вдруг заговорил заинтересовавшийся Петр.
Оно вроде и не к месту. Но император вспомнил, как эта девушка упомянула, что с легкостью управляется с купцами. Теперь вот такая подробность, как управление мануфактурой. Подумать только, девчушка восемнадцати лет, а суметь наворотить такого, что не под силу и куда более опытным дельцам. За два года укрыть от казны двадцать тысяч рублей. Бог с ней, с наглостью, но ведь этакую сумму еще и заработать нужно.
– Нет, ваше императорское величество. То, что утаила, отдавать в казну я воспротивилась, но обещала, что впредь такого не повторится, – не в силах лгать, потупившись и все так же проливая слезы, ответила княжна.
– А разве не ваш брат хозяин? И разве не мог он сам взять положенное и вернуть казне?
– Мог. Да только… Любит он меня. Боится, что потеряет, если сильно обижусь. Я в ту мануфактуру душу вложила. Но если бы я знала, что все так, то и вдвое больше отдала бы не задумываясь. – Туманова уже справилась с собой. Император лично заинтересовался обстоятельствами дела Ивана, и у нее появилась надежда.
– Но отчего воспротивились, Анна Александровна? – продолжал настаивать Петр, прислонившись к стене и скрестив на груди руки.
– А оттого, что немалая часть тех денег ушла на переустройство мануфактуры, дабы она лучше работала.
– Поставщик двора не сумел все устроить должным образом на своей мануфактуре? – имея в виду покойного отца девушки, усомнился император.
– Если все продумать и сделать должным образом, чтобы и пряжи вдосталь, да стригальных станов в потребном количестве, да отпаривателей и много чего иного, то любая мануфактура сможет давать в полтора раза больше. Я это дело рассмотрела. А батюшка что, он за качество радел, и оно славным было. Таким и осталось, да только выделка больше.
– Но такая сумма не может образоваться, даже если производство повысится вдвое.
– А оно повысилось вчетверо, ваше императорское величество, – вновь потупив взор и вздохнув, ответила девушка.
– Даже казенные мануфактуры при использовании нового челнока дают только вдвое против прежнего. – Петр уже не пытался скрыть свою заинтересованность.
– А у меня с тем челноком вчетверо вышло. – И опять виноватый вздох.
– А как же инспекторы Мануфактур-коллегии?
– Я устроила станы так, чтобы, когда они приезжали, погонялки легко можно было убрать.
– Хм. Ловко. – Петр не сумел сдержать восхищения, и девушка подняла на него недоумевающий взор. – Значит, все деньги планируете на развитие мануфактуры потратить?
– Не только, – не сводя внимательного взгляда с императора, продолжала откровенничать девушка. – С одним негоциантом условилась, что он привезет мне овец испанской породы особой, мериносы прозываются. За ее вывоз в Испании казнят даже. Больно шерсть у нее тонкорунная. Только и цена непомерная за риск великий. Сто рублей за голову.
– Так вы овец на племя разводить хотите? Да-а, удивили так удивили. Андрей Иванович, а где сейчас Туманов?
– На Аптекарском, у Блюментроста, вместе с Мальцовым, – совершенно спокойно доложил Ушаков, словно ничего необычного и не происходит.
– И как он?
– Иван Лаврентьевич утверждает, что жизнь его уже вне опасности.
– Хорошо. Анна Александровна, сейчас вас в моей карете отвезут домой, а как приведете себя в порядок, к брату. Мне тут предстоит задержаться, так что особо не спешите. И еще. По выплате задолженности в казну я вам даю отсрочку на два года. На эти же два года освобождаю от выплаты десятины. Поставки сукна для нужд армии оставляю на прежнем уровне. Ну и жду успехов в разведении овец. Можете идти.
– Петр Алексеевич, нельзя так, – когда дверь за девушкой закрылась, посетовал Ушаков. – Я понимаю твою заботу о пополнении казны и росте мануфактур. Но кроме доходов казны должен быть и порядок. Такое послабление смотрящему давать никак нельзя.
– Но ведь умысла у него не было, Андрей Иванович, это же видно. О том и потребно сообщить по канцелярии, дабы не расхолаживались. А касаемо той ночи… Не станет убийца кричать «Государь!». Скорее так кричат, спеша на помощь. Я это уж потом осознал. Да только не понял вовремя, что ты без расследования этого не оставишь. Кабы не сегодняшняя случайность… А Тумановы, – в частности княжна, это же просто находка. Я еще к ней всех своих управляющих для обучения ведению дел отправлю, попомни мои слова.
– Хм. Похоже, твоя правда, государь. Тем более сведений о его причастности выявлено так и не было. Но в смотрящих Туманову все одно теперь не место.
– Отчего так-то?
– Раз уж сестра прознала о нем… Сплоховал я. Видать, усталость сказывается. Тут ведь вся хитрость в тайности. Да еще и его подручных придется отстранять, потому как он их знает. Жаль. Уж все налажено было.
– А ты отстрани только его. Привлеки к работе в канцелярии. Кроме этого к нему ведь нет претензий. Знаю, что по Санкт-Петербургской губернии самые высокие результаты.
– Это так, Петр Алексеевич.
– Вот и решили. Раз уж с этим покончили, давай к делам по заговору. Клубок размотал?
– Размотал, государь. До самой последней ниточки…
Ушаков был прав, оценивая степень готовности заговорщиков. До конца приготовиться они так и не успели. Для полного успеха предприятия им нужно было склонить к заговору Елизавету. Но в этом-то и заключалась главная трудность. Заявить об этом в открытую нельзя, так как реакция может быть самой непредсказуемой. Поэтому готовили ее исподволь, всячески давая понять, что ее авторитет постоянно растет, в том числе и в гвардии, на которую она сможет опереться.
Правда, наемными убийцами заговорщики озаботились заранее. К сожалению, этой информации у Ушакова не было, а потому и эффективно противодействовать этому он не смог. Будь у него в запасе еще время, возможно, все пошло бы иначе. Но вмешался случай. Поняв, что раскрыты, заговорщики начали действовать.
По плану офицеры должны были поднять три роты преображенцев, едва только поступит информация о том, что император убит. Одна рота должна была захватить дворец. Вторая – здание Сената. Третья – отправиться во дворец Елизаветы. При должной расторопности уже утром все должно было кончиться.
Переворота как такового не было бы и в помине. Король умер, да здравствует король. Все просто. Злоумышленники убили императора. Елизавета взошла на престол согласно завещанию покойной императрицы. Гвардейцам оставалось только поддержать ее и не допустить поворота событий в нежелательное русло. Никакой крови, арестов, репрессий. Всеобщие траур и скорбь.
Словом, в случае смерти императора риск был минимален. Даже если бы убийц и захватили, результат был бы нулевым. Что, собственно, и произошло, так как двое выжили и дали показания. Трех немцев и двух французов нанял неизвестный, свободно говоривший на обоих языках и скрывавшийся под маской. Выйди все как задумано, его личность так и осталась бы неустановленной.
Однако случилось иначе. То, чего не знали убийцы, знали некоторые из заговорщиков, которым подручные Ушакова сумели развязать языки.
Указанные три роты преображенцев весь вечер провели в казармах в ожидании сигнала. И он поступил. Вот только заговорщикам не было известно о том, что неудавшееся покушение произошло час назад, а улицы, примыкающие к казармам, как и задний двор полкового городка, уже заполнены ингерманландцами и семеновцами. Разумеется, не в полном составе, а только шесть сборных рот. Ничего удивительного, самый обычный день, треть находится в карауле, другая треть в увольнении.
Обошлось без стрельбы. Преображенцы по большей части не понимали, что происходит, попросту выполняя приказ офицеров и сержантов. Поэтому, когда перед ними появился император и приказал сложить оружие, большинство с недоумением повиновались. Один из офицеров, капитан Бахметьев, выстрелил в Петра. Не попал. Его скрутили его же солдаты, вконец ошалевшие от происходящего.
Кстати, допрос Бахметьева выявил очень интересную подробность. Оказывается, он стрелял в Петра уже не в первый раз. Капитан умышлял против государя еще два года назад, будучи прапорщиком. Да только и тогда удача не улыбнулась ему.
Прав оказался Савин, когда утверждал, что в государя стрелял кто-то из преображенцев. Да только тогда вывести его на чистую воду не удалось. Спутали карты нанятые Долгоруковыми убийцы. Покушение списали на них.
Причина же подобного желания была в делах сердечных. Капитан безответно любил покойную Марию Меншикову, в смерти которой винил императора. Нечаянно оброненная фраза, косой взгляд, выражение неприязни – офицера приметили и вовлекли в заговор. Будь он хотя бы в сержантском звании… Ушакову не хотелось об этом думать, потому как гвардейцы постоянно выступали в качестве эскорта государя.
Видеть ненавистного тебе человека, иметь возможность до него дотянуться и ничего не предпринимать – для пережившего такую сердечную драму задача непосильная. Но после раскрытия заговора Долгоруковых Бахметьев очень быстро сделал карьеру, и теперь добраться до государя ему было несколько сложнее. Конечно, он бывал в обществе государя, вот только происходило это при большом стечении народа. Он не боялся смерти. Его останавливало только то, что ему могут не позволить осуществить задуманное.
Арест верхушки заговорщиков был осуществлен силами особой роты КГБ. Благо их не нужно было разыскивать по всему городу, так как они собрались в особняке Голицына. Да и было их всего-то четверо: сам Дмитрий Михайлович, его брат Михаил Михайлович, Долгоруков Василий Владимирович и Головкин Гавриил Иванович. Наличие в числе заговорщиков последнего в немалой степени удивило Петра. Остальные были их ближайшими родственниками и окружением.
Эти мужи решили, что император Петр Второй ведет Россию к пропасти, поправ начинания Петра Великого. Молодой император честно пытался понять, в чем это выражалось, но так и остался в неведении. Словом, Петр Второй, уже не подвластный их влиянию и вообще с каждым разом выказывающий все большую самостоятельность, их ни в коей мере не устраивал.
Лидером заговорщиков выступил Гавриил Иванович Головкин, оказавшийся ярым сторонником идей Петра Великого. Глядя на то, как менялся Петр, он понимал, что с этим юношей уже не совладать. Елизавета же виделась менее волевой личностью и более управляемой. Ну а как иначе, если все ее помыслы направлены только лишь на увеселения и отслеживание моды во Франции.
Имелись сведения и о том, что за спинами заговорщиков торчали иноземные уши. Просвещенным европейским державам была не по нутру политика России, которая, несмотря на смерть Петра Великого, вновь становилась твердой, своенравной и агрессивной. Смутные времена правления Екатерины и начала царствования Петра Второго им были куда более по душе.
Однако ничто не указывало на их прямую причастность к произошедшим событиям. Имели место только намеки и недомолвки о происходящем в России. Высказывались опасения по поводу того, что империя опять может откатиться назад. Словом, глубокая озабоченность судьбой России при сохранении нынешнего курса.
Барабанная дробь, казалось, пронизывает до самых костей, заставляя зябко повести плечами. Однако нельзя выказывать слабость. Никак нельзя. Сейчас, в этот момент, он сдает экзамен на зрелость. Провалит – и произошедшее с большей степенью вероятности может повториться. А этого не должно быть никогда. На плацу Петропавловской крепости выстроились оба гвардейских полка в полном составе. Солдаты этих полков по большей части ветераны, прошедшие горнило сражений. Люди бывалые, стойкие и мужественные. Если они кого и будут любить и почитать в готовности отдать свои жизни, то человека ничуть не уступающего им.
Петр стоял на наскоро сколоченном возвышении. Перед ним и ниже примерно на сажень был устроен эшафот. Никого из посторонних в крепости сейчас нет, гарнизон удален за стены. Это дело касается только тех, кому Петр может без раздумий вручить свою жизнь, – двух полков гвардии. Совсем недавно они уже доказали свою преданность. Сейчас же им предстоит подтвердить это еще раз.
Петр, подобно деду, проявлял заботу о гвардии, считая их своей опорой и надеждой. Несмотря на недостачу средств в казне, он всегда вовремя выплачивал им жалованье, которое было выше, чем в иных частях. Они первыми во всей армии получили собственные военные городки, где могли обустроиться с большими удобствами.
Расквартирование войск в Санкт-Петербурге всегда было больным вопросом. Согласно специальному указу, солдаты и офицеры становились на постой во всех домах, и избавиться от этой повинности не мог никто из жителей.
Состоятельные люди, не желая вводить солдат в свои дома, ставили на своем подворье флигеля, иным приходилось просто потесниться. Квартирная плата за постой не предусматривалась. Ситуация была такова, что при выписке разрешения на строительство иноземных представительств специально оговаривался вопрос об освобождении от повинности в постое солдат гарнизона столицы.
При этом солдаты не имели своих коек. Каждое место отдыха было рассчитано на троих, из расчета на одного отдыхающего, одного бодрствующего и одного несущего службу. В условиях временного размещения это еще было приемлемо. Но когда служба продолжалась на протяжении практически всей жизни…
Одним из первых вопросов, которыми озаботился Петр, было как раз расквартирование войск, и в частности, разумеется, гвардии. Им было принято решение о строительстве полковых городков. Часть потребной суммы взималась с горожан, которым в обмен выдавался документ об освобождении от постоя солдат. Городки включали в себя просторные и светлые казармы, офицерские дома, полковую школу, мастерские и иные хозяйственные постройки. Для семейных были предусмотрены общежития. Места не так много, всего-то одна комната, но зато отдельная.
Был решен вопрос о централизованном питании. С этой целью построены полковые столовые, где трудились те же солдатские жены. В результате этого преобразования питание солдат стало более сбалансированным и разнообразным. Как показывал опыт, раздельное питание и пристрастие к одним продуктам были причиной множества недомоганий и болезней, приводящих даже к смерти.
Кстати, подобный подход был определен и для иных полков. Но в первую очередь это коснулось Низового корпуса, где это произошло одномоментно во всех полках. Роспись котлового довольствия осуществлялась не на глазок, а с привлечением медицинской коллегии.
Не забыл Петр и о том, что войска должны были отправляться в походы. А потому уже действовал небольшой заводик, где производились полевые кухни. Ими планировалось снабжать войска из расчета одна кухня на роту.
Словом, быт гвардии сильно изменился. И пусть не все было им по вкусу, в частности вопрос с питанием, так как раньше они могли что-то сэкономить из выдававшегося жалованья. Зато теперь у каждого была своя койка, свое место для имущества на полке в кладовой. И никогда не случалось лечь спать на голодный желудок, что раньше было не редкостью, во всяком случае, у любителей гульнуть разок-другой, а потом ходить с подведенным брюхом.
Не забывал Петр и о личном общении с гвардейцами. Кроме того, что посещал расположение полков, нередко столуясь вместе с гвардейцами, он еженедельно проводил с ними занятия. Для этой цели был выделен один день в неделю, когда император проводил занятия с назначенными тремя ротами от каждого полка.
Многое было сделано, чтобы завоевать доверие и преданность этих отборных бойцов. Многое. Но, как видно, все же недостаточно. Или он что-то делал не так. Пусть в предательстве принимали участие только три роты Преображенского полка, и даже в них не все знали о происходящем. Но зараза предательства проникла в ряды гвардии, и ее следовало сначала выжечь, а затем заняться заживлением раны.
Преображенский полк был лишен звания гвардейского и уже находился на пути к новому месту службы. Низовой корпус вполне подходил для проштрафившихся. В Прикаспийской губернии продолжались конфликты с местным населением. Нередко случались провокации со стороны персов и турок. Да и Левашов просил подкрепления. Что же, преображенцы подойдут для этого, как никто другой. Послужат, постоят за Россию-матушку, а там, кто знает, может, и заслужат, чтобы Петр вновь взглянул в их сторону с особым вниманием…
Барабанная дробь оборвалась разом, погрузив крепость в тишину. Что же, момент настал. Решением суда заговорщики приговорены к смертной казни. Но если вся верхушка будет казнена всенародно в Сампсониевской слободе путем усекновения головы, то гвардейские офицеры и сержанты, напрямую причастные к заговору, закончат свой бренный путь здесь. Сержантов обезглавят. Офицерам предстояло принять особую казнь. Сначала они должны были наблюдать смерть своих подчиненных, а потом подвергнуться четвертованию.
Жуткое зрелище. А главное, несмотря на то что привлечено четыре палача, скоро не закончится. Ушаков отговаривал Петра от этого шага. Или хотя бы приказать гвардейцам явиться на казнь без оружия и ни в коем случае не удалять гарнизон крепости. Однако император остался непреклонен.
– Андрей Иванович, ты уж извини за неуважение к годам твоим, но глупость говоришь. Что за гвардия без оружия на торжественном, пусть и скорбном построении. А потом, взбунтуются, так и руками порвут на части.
– Петр Алексеевич, ну тогда всенародно…
– Нет. Это дело касаемо меня и моей гвардии. Потому никого, кроме нас, там не будет.
– Ну давай я хотя бы особую роту тайно расположу в крепости. Ни одна собака не прознает. А случись беда, так они сумеют помочь.
– Все тайное становится явным, Андрей Иванович. Я целиком доверяю и тебе, и твоим офицерам, и особой роте. Но вы моя тайная сила. Они же – явная. Я должен знать, насколько могу доверять им.
– Петр Алексеевич, позволь мне сопровождать тебя. Без моих орлов. Одному, – исподлобья взглянув на государя, попросил Ушаков.
– Спасибо, Андрей Иванович. Не сомневался в тебе. Век эти слова не забуду. Но прости. На помосте я буду один.
Вот он и стоит один. Казалось бы, на него устремлены тысячи глаз, но он отчего-то видит их словно по отдельности. Взгляды разные. Одни тревожные. Другие безразличные. Третьи наполнены гневом, но не понять, на кого он нацелен. То ли на приговоренных, стоящих на эшафоте под охраной сборного караула из двух полков. То ли на того, кто затеял эту казнь. Есть немало и тех, кто взирает с надеждой, уповая на то, что в последний момент император помилует преступников. Но ничего такого не будет.
Тишина, повисшая над плацем, нарушается только карканьем воронья. Странное дело. Вроде конец лета, и эти падальщики не должны сбиваться в большие стаи. Однако они собрались, и в немалом количестве. Что это? Может, знамение?
Петр сглотнул и сделал шаг к перилам. Это дело касается только его и его гвардии. Ему еще не раз придется доверять им свою жизнь и стоять плечом к плечу на поле брани. Он просто обречен продолжить дело своего великого деда, потому что этого требуют интересы России. Именно по этой причине, хотя императору такое и не пристало, приговор он зачитает лично. Чем это для него обернется, он не знал. Возможно, он совершает большую ошибку. Но решение уже принято, и он не намерен отступать…
notes
