Глава 10
Нечаянная встреча
Расстарался Механошин от души. Нет, Петр вовсе не был падок на развлечения и уж подавно на ассамблеи с их танцами и различными играми. Куда там, если он даже двор свой сократил до самого смешного минимума. В Европе все время посмеивались над скупостью немцев и пруссаков в частности, но теперь появился новый объект для насмешек, двор российского императора. Даже не верилось, что это внук Петра Великого, да и сам еще пару лет назад куда как любил развлечения, когда не носился по лесам за обезумевшей от страха дичью. Однако императору было плевать на все насмешки, раз уж это позволяло сэкономить лишнюю сотню тысяч рублей.
Однако, несмотря ни на что, ханжой Петр не стал и оценить старания своих подданных мог по достоинству. Просторный зал с изукрашенными колоннами на греческий манер. Гладкий паркетный пол, по которому степенно и отчасти жеманно плывут пары, строго по определенному рисунку дозируя свои шаги и жесты, отчего движения всех танцующих синхронны и даже притягивают взор.
Вдоль стен расставлены скамьи и стулья, которые уже оккупированы небольшими группами по интересам. Рядом с гордо восседающими степенными матронами стоят мужья, отдавая должное приличиям. Танцы и флирт – это забавы молодых. Подбор достойной партии для своих чад – епархия мамаш, отцам потом только останется согласиться с этим выбором или безжалостно отвергнуть его. Как бы ни старался покойный император, но Домострой был для русской знати неколебим, а слово родителя закон.
Еще немного, и мужчины удалятся в комнаты, где можно будет сыграть в шахматы или карты (новинка, привнесенная за время царствования молодого Петра, еще до его болезни) или просто пообщаться с товарищами за бокалом вина. Правда, не забывая время от времени проверять обстановку в зале. Мало ли как оно все обернется. Матери – это, конечно, хорошо, но и строгому отеческому взгляду никак нельзя расслабляться. Причем нет никакой разницы, с дочерью ты прибыл на ассамблею или с сыном.
Широкая лестница с изящной балюстрадой ведет на просторный балкон, с которого можно попасть в помещения второго этажа. И здесь расставлены удобные, обитые бархатом скамьи, но не у стены, а ближе к балюстраде, дабы гости могли любоваться танцующими.
Можно было бы подумать, что здесь обосновались те, кого оттеснили на задворки. Но на деле места на балконе занимали самые именитые. И наиболее привлекательная добыча для потенциальных женихов или невест водилась именно здесь. Оно и верно, чего стоять на проходном месте, завлекая покупателей, коли товар сам за себя говорит. Именно по этой причине балкон вовсе не пустовал.
Зал освещался парой люстр, каждая не более шестидесяти свечей, и треножными канделябрами вдоль стен. Не сказать, что здесь было светло как днем, но и полумрака не наблюдалось. Расположенные под определенным углом по потолку и стенам зеркала многократно отражали скудный свет свечей, усиливая его настолько, что можно было чувствовать себя вполне комфортно.
Осмотревшись при входе, Петр только усмехнулся. Хотя и говорят, что при дворе его тетки Елизаветы куда как приличнее и богаче, чем при императорском, пусть их. Скупость государя в полной мере компенсируют его подданные. На сегодняшний день наблюдалось самое настоящее соперничество между состоятельными дворянскими родами.
К желанию обойти другого примешивалось еще и соперничество между родовитым и служилым дворянством. Глядя на все возрастающую роскошь в обстановке, Петр даже задумался над тем, чтобы начать производить все потребное для богатого убранства в России. Лучше уж пусть закупают предметы роскоши дома, чем отправляют русское серебро за границу. Ну вот, опять в нем Иван Калита заговорил. Ведь красиво же. И глаз радуется, глядя на все это великолепие. Так чего же тогда все время в голове списки учинять и подсчитывать стоимость?
А касаемо Лизаветы, так ее двор ничуть не богаче императорского. Сто тысяч против ста пятидесяти. Но что правда, то правда, подать себя она умела, как и устроить празднества. Однако пришлось ее слегка одернуть, когда она хотела было выклянчить большую сумму содержания. Но Лиза вывернулась. Так, музыкантами у нее были крепостные, которых ей удалось выкупить за смехотворную цену. А и то, кто откажет тетке императора?
Не желая заниматься делами своих деревенек, она перевела крестьян на оброк. Ее управляющий довольно ушлый малый. Ему не след ждать очередной государственной ревизии. Если подушная подать идет по старым спискам, то оброк взимается по спискам, которые постоянно обновляют. Свое-то учесть куда как проще, чем за всей империей уследить. Так что тысяч тридцать ежегодного дохода деревеньки приносили.
Не обходилось и без подарков. В последнее время окружение Елизаветы постоянно растет, и это вселяет беспокойство. Однако насколько оно обоснованно, еще предстоит выяснить. В конце концов, может статься и так, что стараются добиться расположения цесаревны. Ни для кого не секрет, что подобрать ей партию за границей никак не удается. А в таком случае, глядишь, можно удачно жениться да прирасти парой десятков деревенек да эдак парой тысяч душ. Не поскупится же император на приданое.
Впрочем, это самое безобидное из того, что приходит на ум. К сожалению, есть и иные думы, куда более тревожные. Но тут лучше с холодным рассудком. По-горячему можно таких дров наломать, что потом будешь локти кусать.
– Здравия тебе, Петр Алексеевич. – Граф Механошин, приблизившись к императору, отвесил приличествующий поклон.
А молодец. И первым оказался, и вроде как особо не выделяет императора. Все как завещал Петр Великий. Оно конечно, хозяину дома не пристало выделять кого-либо из гостей, так как для него они все равны. Но с другой-то стороны, приличия требуют поздороваться. Вот он и следует этим самым приличиям.
– И тебе поздорову, Петр Семенович. Я гляжу, у тебя тут веселье в самом разгаре.
– Не у меня, Петр Алексеевич, а у общества, – тут же нашелся граф.
Это привычка, обязывающая к осторожности. Дед в свое время нещадно штрафовал провинившихся хозяев домов непомерными чарками водки. Эдак пару раз опростоволосишься, а потом валишься с ног, не в состоянии совладать с зеленым змием. С одной стороны, все одно особого влияния на ход ассамблеи оказать не можешь, но, с другой – нехорошо, когда хозяин в непотребном виде. Указы указами, а законы гостеприимства для русского человека святы, и никакими распоряжениями того не изжить.
– Дом-то твой, Петр Семенович, – делано вздернул брови император.
– Нынче его двери открыты всем желающим, и здесь действуют лишь законы ассамблеи, покуда кто на них не покусится. И уж я-то этого не собираюсь делать и подавно.
– И чего так опасаешься? Я-то к хмельным потехам ровен, – не унимался Петр, направляясь в сопровождении хозяина из зала, дабы не смущать присутствующих и не вселять надежд.
– А от тебя, Петр Алексеевич, тут ничего и не зависит. Помнится, покойный император специальный указ об ассамблеях издал и повелел следовать ему, пока не заведется особый обычай по ассамблеям.
– Выходит, завелся обычай?
– Не лукавь, Петр Алексеевич. Ведь ведаешь, что завелся. И слава тебе господи. Как вспомню проделки генерал-прокурора, так дурно становится.
Это да. Без перегибов новое никак не угнездится. Ягужинский, поставленный следить за исполнением правил ассамблей, в усердии своем опаивал народ так, что Петру Великому особо пришлось указывать на некоторые моменты. Так, запрещалось подавать питье лежачим, даже если будут просить. Захмелевших и упавших гостей следовало складывать в сторонке, дабы они не мешали танцам, при этом отделяя мужчин от женщин, во избежание конфуза. Сегодня такие разбитные гулянья уже в редкость, разве только на мужских пирушках да попойках.
– Ну нынче Павел Иванович куда как степеннее стал, – в очередной раз не сдержав улыбки, подметил Петр.
– За что тебе, Петр Алексеевич, отдельная благодарность.
В этот момент у музыкантов закончился перерыв, и по залу поплыла музыка. Петр даже прислушался, уж больно необычно она звучала. Нет, мотивы очень даже знакомые и ласкающие слух, вот только слышать на ассамблеях не иноземную музыку было в диковинку. Он невольно огляделся по сторонам.
Хм… Мужчины все одеты в иноземные платья, и даже парики у большинства присутствуют. У тех, кто помоложе, волосы длинные, по плечи, и либо уложены в локоны, либо, как у императора, забраны в хвост.
А вот у женской половины изменений куда как больше. Причем опять же выделяется в основном молодежь. На первый взгляд платья вполне себе иноземного покроя. Но стоит присмотреться, как становятся заметны отличия, в крой и убранство привнесены русские мотивы. Оно вроде и немного, но в то же время платья уже как бы и не иноземные, эдак серединка на половинку. Петр даже голову склонил набок, залюбовавшись петербургскими модницами.
– Сударь, позвольте вас пригласить?
Петр даже замер от удивления. Ничего странного в том, что девушка приглашала кавалера, не было. Мало того, это даже особо оговаривалось еще дедом, и согласно указу отказывать дамам возбранялось категорически. Сегодня на тот указ уже мало смотрят, и тем не менее в том, чтобы на танец пригласила девушка, не было ничего сверхъестественного, вполне сложившаяся традиция.
Иное дело, что на Петра это никак не распространялось. И даже не потому, что он императорская особа. Просто всем было прекрасно известно, что с некоторых пор он не любит танцы. Ассамблеи старается посещать, дабы поддержать это начинание. Откат к допетровским временам, когда женщин запирали в светлицах, ему был не по душе. Об этом он открыто заявлял, опасаясь того, что дворянство опять вернется к своему былому затворничеству. Неправильно это, потому как ведет к косности.
А девица на диво хороша. Лет восемнадцати, высокая, статная, русоволосая, с приятным овалом лица, большими голубыми глазами… Прелестница, да и только. На такую раз взглянешь, а потом не сможешь отвести взор. И такая чаровница, не сыскав себе кавалера, устремилась на поиски сама?
Вот уж во что верится с трудом. Скорее уж решила произвести на императора впечатление. Ведь всем известно, что уже долгое время у него нет ни пассии, ни законной невесты. Вот только и отношение Петра к данному вопросу тоже всем известно. Обжегшись на молоке, на воду дуют. Поэтому Петр опасался подпускать близко к себе кого-либо. Опыта с Долгоруковыми ему хватило с избытком. Так что лучше обождать, окрепнуть, а когда появится полная уверенность, что не подомнут под себя, тогда можно будет и о женитьбе подумать.
Разумеется, можно было бы рассмотреть варианты с династическим браком, но надобности в том пока нет. Во всяком случае, он таковой не видел. И потом, что такое династический брак? На его взгляд, одна только видимость. Насколько успели сродниться французский и испанский престолы, и то войны между ними чуть не традиция.
Заведи полюбовницу, так тут можно только головную боль получить. Тому примером хотя бы тот же французский двор. Да и память о фаворите Иване была еще жива. А у него и без того забот выше головы. Потому и сторонился он всяческих отношений и надежды никому не подавал.
Но тут юноша удивился самому себе, явно заинтересовавшись возможностью принять участие в танцах. И ведь дело не в том, что неприлично отказывать даме, подавая дурной пример, а просто не хочется отказывать вот ей.
Петр невольно снова прислушался к музыке. Взглянул на танцующие пары. Нет, ни одной знакомой фигуры не улавливается. Это явно какой-то новый танец. Опять же видно привнесение русского. Что-то подобное было на ассамблеях его двора, еще до болезни. Эдак развлечения ради. Но… Нет. Там были просто русские народные танцы, здесь же все по-иному. Все те же четкие и выверенные фигуры и жесты, но другие.
– Простите, сударыня, не сочтите за дерзость… Не хотите ли легкого вина?
– Вина, сударь? – Брови девушки взметнулись вверх в явном недоумении.
– Прошу вас, бокал вина, – приблизившись так, чтобы его могла слышать только она, тихо произнес он, одновременно предлагая руку.
– Хм. Хорошо, сударь. Молодого, белого, – беря его под локоть, произнесла девушка тоном, предполагающим объяснения со стороны кавалера.
Краем глаза Петр заметил опешившего Механошина. Тот явно был удивлен выходкой девицы, но никак не мог сообразить, кто она такая.
– Видите ли, сударыня, у меня и мысли не было обижать вас отказом, – когда они с бокалами в руках смогли найти некое уединение в углу зала, заговорил Петр. – Прошу понять меня правильно, но если бы это был хотя бы менуэт, то я не ударил бы в грязь лицом. Но, как вижу, с тех пор когда я в последний раз занимался танцами, слишком много воды утекло.
– Извините, а вы не могли бы сначала представиться?
– Я-а?
– Конечно, вы. Даме не пристало представляться первой.
– А. Ну да. Петр. Петр Михайлов, – вспомнив, под какой фамилией выступал его дед в турецком походе, представился юноша.
Михайлов… Михайлов… Девушка попыталась выудить из памяти хоть что-то связанное с этим родом и вынуждена была капитулировать. А ведь она считалась вполне образованной, владела тремя иноземными языками, а уж с историей родов была знакома и подавно. Однако ни к одному старинному роду этот молодой человек не принадлежал. Как не принадлежал он и ни к одной фамилии из служилого дворянства, имеющей хоть какие-то серьезные заслуги.
Явно дворянин. Не иначе как из служивых. Ну что за дубина! Разумеется, парни его возраста не имеют никаких достижений, а потому без зазрения совести бахвалятся достижениями или положением своих родителей, не забывая приплетать и родословную. Причем если из служилого дворянства, то обязательно их отцы чем-нибудь эдаким отличились на полях сражений, а потом были благополучно оттерты более значимыми по положению вельможами. А этот… Михайлов. Вот как хотите, так и понимайте.
– А могу я узнать ваше имя, прелестная незнакомка?
– И вовсе не прелестная, – тут же встопорщилась девушка, как рассерженный котенок, но, увидев легкую растерянность юноши, все же смилостивилась. – Княжна Туманова. – Запнулась и добавила: – Анна Александровна. Петр…
– Простите. Алексеевич.
– Ага. Петр Алексеевич, вы очень странный, знаете ли.
– Странный?.. – Не найдясь, что еще можно сказать, он сделал небольшой глоток, ощутив терпкий аромат вина.
– Разумеется. Как можно не следить за последними веяниями моды, да еще и в вашем возрасте? Я из Псковской провинции, проживаю в усадьбе, но и то овладела искусством танца и в курсе всех новых веяний. Отсюда я делаю вывод, что вы из еще более глухой тмутаракани. Что же ваши родители не придерживаются указов его императорского величества об образовании своих чад? Если о том прознают, то…
– Позвольте, а кто говорит о том, что я не образован? – возмущенно произнес Петр на латыни и продолжил по-французски: – Я получил весьма приличное образование. – И закончил на английском: – Ученых степеней не имею, но ведь я все еще в начале пути.
– Первый, кажется, латынь?
– Это так.
– Прилично. И сколько еще языков вы знаете?
– Немецкий. Начал изучать турецкий.
– Похвально. Уж не зубрилка ли вы, коли не любите развлечения?
– Да мне, собственно, некогда развлекаться. – Петр весьма охотно отвечал на вопросы, убедившись, что девушка и впрямь не знает, с кем разговаривает. Ну или она просто великолепная актриса. – Дела родовой вотчины требуют моего непременного участия. Благо полученного образования уже достаточно, чтобы не подпасть под государев рескрипт о недорослях. Здесь же я оказался скорее из любопытства. Кстати, я заметил некоторые изменения в дамском туалете. И париков почти на половине нет, хотя прически весьма изысканны и сделаны с мастерством.
– Нынче парики выходят из моды, во всяком случае в России. Те, кто в париках, приверженцы европейской моды. Но не кажется ли вам, что негоже русским, за столь малое время заставившим прислушиваться к ним всю Европу и сделавшим стремительный рывок во многих областях, во всем подражать иноземцам?
– Хм. А вы знаете, я с вами соглашусь. Погодите-погодите, так этот танец тоже из новой волны?
– Именно.
– И кто же сей русский, кто переложил и танец и музыку?
– Иоганн Гольц.
– Немец?
– Немец, уже тридцать лет состоящий на службе российскому престолу и на всех углах утверждающий, что он больший русский, чем, к примеру, даже мы, князья Тумановы.
– И насколько он прав?
– Ну его порой заносит, и изрядно, но Россию и наш народ он и впрямь полюбил всем сердцем. Вслушайтесь в музыку. Посмотрите на отточенность и плавность движений танца. Он называется «Тихая заводь». А есть еще «Говорливый ручей».
– Это как-то похоже на игру ручеек?
– Это тоже есть, – прикусив губу, задумчиво произнесла девушка. И вдруг сменила тему: – Алексей Михайлов. Хм… Вряд ли он опасается вас. Алексей Михайлов. Нет, имя вашего батюшки у меня не вызывает никаких ассоциаций.
– Вы сейчас о чем, Анна Александровна? – слегка склонив голову, поинтересовался Петр.
– Видите вон того молодого дворянина, что столь старательно делает вид, будто не замечает нас, и все время крутится подле?
Вообще-то Петр ничего такого не замечал. Даже когда девушка попыталась описать того дворянина, не понял, о ком идет речь. Сразу несколько молодых людей, отиравшихся неподалеку, старательно изображали безразличие. Тот же, на кого указала княжна Туманова, более предметно описав платье и парик, вел себя иначе. Похоже, он действительно не обращал внимания на их парочку. Впрочем, прикинув, что княжна Туманова, пожалуй, единственная, для кого император оставался инкогнито, Петр согласился, что парень переусердствовал, стараясь казаться равнодушным.
– И чем же примечателен сей дворянин? – поинтересовался Петр.
– Это мой старший брат, князь Туманов Иван Александрович. Собственно, я и пригласила вас, воспользовавшись тем, что его отвлекли. Я подумала, что коли уж так случится, то он не станет поднимать скандала и мне удастся потанцевать, – вздохнула девушка. Ну да, скорее всего, повторной оплошности брат не допустит, а тут такое разочарование. – Я впервые оказалась на ассамблее, до этого мне доводилось танцевать только с учителем танцев.
– Простите. Похоже, я был вашей последней надеждой, но не смог оправдать оказанного доверия.
– А может, вы завзятый дуэлянт? – пребывая в плену собственных раздумий, в очередной раз невпопад произнесла девушка.
– Кто? Я-а? Нет, я, конечно, не робкого десятка. Но дуэлянт? – Петр даже покачал головой, подчеркивая абсурдность предположения собеседницы.
– Ну да. И по возрасту в бретеры не очень годитесь, – смерив Петра взглядом, вынуждена была признать княжна. – Но отчего-то же он вас опасается?
– Да с чего вы это взяли?
– С того, что он весь вечер отгоняет от меня всех ухажеров, прекрасно зная цену всем и каждому. И надо заметить, при этом не больно-то считается ни с положением, ни со званием.
– Значит, он…
– Нет-нет. Брат любит меня всем сердцем и готов жизнь за меня отдать. С тех пор как умерли батюшка и матушка, он мне за родителей. А потому хочет подобрать достойную партию. Но ведь я ни о чем подобном не думаю, а хочу просто потанцевать.
– Возможно, он опасается, что местные ветрогоны могут вскружить вам голову.
– Кто? Эти, что ли? – Девушка даже прыснула, словно Петр сказал неслыханную глупость. – Да мне не способны задурить голову даже купцы, а наше имение я и вовсе держу в ежовых рукавицах.
– И от кого же он тогда хочет защищать такую валькирию?
– А вы это у него спросите.
– Хорошо. Позвольте вас оставить.
Отвесив учтивый поклон княжне, Петр направился прямиком к ее брату и легким кивком попросил того отойти в сторонку. И брат повиновался. Анна Александровна в очередной раз попыталась понять, с кем же она разговаривала, но при всем том, что была далеко не глупа, разглядеть истину так и не сумела. Порой люди бывают слепы и глухи, не способные рассмотреть и услышать очевидное.
Вскоре брат вернулся, извинился за едва не испорченный праздник и повел Анну танцевать. Боже, как замечательно предаться танцу в кругу молодых людей, у которых энергия бьет через край! Пусть даже твоим партнером выступает твой старший брат. А потом и вовсе случилось невозможное. Иван благосклонно отнесся к тому, что ее пригласил какой-то расфуфыренный француз. Все так закрутилось, расцветилось в такие краски, что она и думать позабыла о странном молодом человеке…
Между тем вниманием Петра вновь завладел хозяин дома. Уж не на чарку ли из рук императора нарывался? Но, как оказалось, старого пройдоху на мякине не подловишь. Он и не думал оказывать особые знаки внимания коронованной особе. Однако никакие правила ассамблеи не могут помешать прихвастнуть личными достижениями, новинками или вести деловую беседу. Более того, во многом как раз для более широкого и свободного общения и вводились ассамблеи.
– Петр Алексеевич, мне известно, что хотя ты и отдалился от охотничьей забавы, но все же остался любителем бивачной жизни и простой, незамысловатой пищи, – когда они оказались в комнате с накрытыми столами, заговорил Механошин.
– Ты это к чему, Петр Семенович?
Хозяин сделал успокаивающий жест, мол, все помню и нарываться не собираюсь, и подал знак лакею. Вскоре в комнату вошел другой слуга, неся в руках серебряный поднос, на котором лежали эдакие шпажки с нанизанными на них картофелинами. Вот только запах от них исходил вовсе не картофельный.
– Во время персидского похода с покойным Петром Великим я познакомился с интересным блюдом кавказских народов, – начал объяснять Механошин. – Они маринуют мясо и готовят его над древесными угольями. Но сырое мясо плохо хранится в походе. А вот картофель и засоленное сало дело иное. Если на шпажку или тот же прутик нанизать картофель, перемежая его кусками сала, то получается, что последнее пропитывает картофель. И просто, и вкусно, и сытно, даже без хлеба. Кстати, если сало достаточно соленое, то и картофель солить не приходится.
– Может, хватит объяснений, Петр Семенович? Пора и угостить, – не без хитринки произнес император.
– А кто тебе мешает, Петр Алексеевич? Ешь на здоровье, – с лукавой улыбкой ответил Механошин.
Петр шутливо погрозил ему пальцем, мол, я тебя, шельму, еще подловлю. Что-то он сегодня слишком в хорошем настроении и много веселится. Может, сказывается напряжение последних дней? Очень даже может быть.
Картофель и впрямь получился на славу, пропитавшись топленым салом. Да и само сало после готовки на жару угольев весьма аппетитное кушанье. Вроде и не жареное все, а хорошо пропеченное и вместе с тем с дымком. Тут уж не до игры и не до хитростей, Петр буквально наслаждался новым блюдом.
Надо заметить, что этот земляной плод в России оказался прямо-таки камнем преткновения. Мало того что народ воспротивился этой культуре, оказавшейся необычной на вкус, сильно отличающейся от привычной репы, так люди еще и имели поддержку со стороны церкви. Причем в данном вопросе отчего-то священники проявили завидную солидарность со старообрядцами. А казалось бы, никогда и ни на какие вопросы у них не будет общих взглядов. Впрочем, это перегиб. Общего у них как раз очень много, а по факту так и все, за исключением частностей. Но именно эти частности…
Как бы то ни было, но они встали единым фронтом против распространения такой нужной культуры, как картофель. Не сказать, что его совсем уж не потребляли в России. Например, у Петра он регулярно появлялся на столе. Правда, отчего-то его подносили с сахаром, что императору вовсе не понравилось. А вот с солью да маслицем совсем иное дело. Не брезговала картофелем и знать. Но это все не то.
Петр хотел видеть картофель на столе простого люда. Подобному воззрению способствовало то простое обстоятельство, что картофель имел просто фантастическую урожайность при сравнительно невысокой у иных культур. Шутка ли, от пятнадцати до двадцати пудов против одного посаженного, даже репа, конкурентом которой он, по сути, и должен был стать, не могла противостоять ему. Да и о куда большей сытности картофеля не следует забывать. Может, он и не является решением всех бед, но в то, что это большой шаг к изгнанию голода из домов своих подданных, молодой император верил твердо.
Дед тоже пытался внедрить новую культуру, найдя этот плод весьма полезным, да только у него ничего не вышло. Всех в бараний рог мог скрутить. Колокола со звонниц срывал. За гробы и бани налоги с народа тянул. Бороды пошлинами обложил. Но заставить народ есть картофель не сумел. В чем причина такого единодушного неприятия, было совершенно непонятно.
Впрочем, возможно, возьмись дед за это дело с тем же пылом, с каким брался за многое, то, скорее всего, результат был бы. Он был человеком небывалой воли и целеустремленности. Однако факт оставался фактом, картофель в России принимать не хотели.
Скрутить в бараний рог и заставить? Можно, конечно, попробовать, вот только выйдет ли из этого толк? Очень сомнительно. И потом. Деда откровенно боялись. Старообрядцы так и вовсе ненавидели, называли антихристом. Петр же после своего счастливого выздоровления пользовался у народа любовью. Все свои беды народ связывал со знатью и соратниками покойного императора, но никак не с молодым государем.
Потерять эту любовь, заставив людей есть картофель, и во многом решить вопрос с голодом? Ну уж нет. Любовь людская дорогого стоит. Конечно, он верил, что это пойдет только на пользу, и в принципе был готов к тому, чтобы толкать, тащить и волочь к лучшей жизни, даже если люди сами не видели своего счастья. Но ведь это можно делать и иначе, не обязательно из-под палки.
Молодой император решил идти иным путем. По империи поползли слухи, что картофель просто небывалое лакомство, кое доступно только знати. Мол, Петру Алексеевичу был знак от Господа, как можно накормить народ. Он даже издал указ, чтобы никто не препятствовал разведению картофеля, дабы простой люд мог вкушать сей плод, превосходящий репу и куда более плодоносный. Но знать тот указ спрятала подальше, чтобы только им вкушать картофель. А что церковники? В гневе на деда государя, много греховного натворившего да множество притеснений им учинившего, они всегда готовы царю-батюшке вредить. А нешто он в ответе за дела дедовы?
Надо ли говорить, что слухи распространялись людьми Ушакова. Для этого у него имелся хорошо отлаженный механизм в виде смотрящих и их помощников. Для всех незаметные, к властям отношения не имеющие. И потом, для распространения этих слухов много не надо. Хотя не помешало бы некое подтверждение.
В качестве такового выступило то, что на барских столах и впрямь не реже раза в неделю бывал этот самый картофель. И посадки его имелись близ усадьбы. Не так чтобы и много, но были. И, вкушая тот картофель, господа следили за тем, чтобы прислуга к нему не прикасалась, а лишь готовила. Остатки же должны были уходить в помои.
Нет, никакого указа по этому поводу не было. Просто среди знати также распространились слухи о том, что император видит в том овоще еду утонченную, господскую, так как сам потребляет картофель по нескольку раз в неделю и сильно жалует. Не пристало ему, императору, есть пищу простолюдинов.
Звучит как-то противоречиво. К тому же хлеб, он везде одинаков – и на императорском столе, и на крестьянском. И тем не менее слухи эти крепли день ото дня. Мало того, бывая на званых обедах или попросту в гостях, Петр неизменно просил блюдо из картофеля и сильно злился, когда такового не оказывалось. Случалось, что гневно поднимался из-за стола, покидал дом, оставляя хозяев в сильном замешательстве, и порога больше не переступал.
Причем бывал он далеко не только в столичных домах, но и имения посещал, и малые усадьбы, да еще и не упреждая. Правда, справедливости ради нужно заметить, что пока далее Новгородской губернии не ездил. Но слухи крепли день ото дня, и запасы этого самого картофеля стали появляться повсеместно. Мало того, из уже вошедшего в моду плода старались готовить все новые и новые блюда, дабы при случае угодить императору.
Не забыл Петр и о церкви. Феофану было строго указано, дабы в храмах никаких проповедей против картофеля отныне не велось. Указано на словах, а вот ответить за своеволие он мог вполне реально. Нет, Петр вовсе не собирался заручаться помощью церкви в этом вопросе. Поди переиначь попов, которые уж высказали народу свое категоричное мнение. Да они скорее на муки пойдут. Во всяком случае, таковых найдется немало. Но императору хватило бы и того, что священнослужители не станут мешать…
– Славно получилось, – не без удовольствия вздохнув, похвалил Петр. – И ведь ничего особенного, а пальчики оближешь.
– Поверишь ли, Петр Алексеевич, но и сам не ожидал, что так выйдет. Ведь ничего мудреного.
– Твоя правда, Петр Семенович.
Отдал должное блюдам, пригубил малость молодого вина, пообщался с людьми, причем беседы не всегда были светскими. Что поделать, дела государственные не отпускали ни на час. Впрочем, ничего удивительного в деловых разговорах на ассамблеях не было. Правда, подобные беседы носили предварительный характер, о том, чтобы вот так, походя, за развлечениями и танцами кто-то ударил по рукам, Петр еще не слышал.
– Здравия тебе, Петр Алексеевич.
Акинфий Никитич Демидов каждый год бывал в Санкт-Петербурге и время от времени посещал ассамблеи. Необходимо поддерживать отношения, пусть даже младший сын еще слишком мал. Молодость – это такой недостаток, который с годами проходит сам. И тогда встает вопрос о том, чтобы устроить будущее своего чада наилучшим образом.
Да и супругу надо выводить в свет. В дворянской среде уже складываются свои устои и правила. Держа в уральской глуши свою жену, нечего и рассчитывать на хороший прием в обществе или на выгодную партию для отпрыска. Можно, конечно, прожить затворником, чахнущим над собственным златом, но что это за жизнь… Словом, за посещение ассамблей выступало множество факторов, и Демидов предпочитал ими не пренебрегать.
– Акинфий Никитич, какой вопрос тебя волнует? – поинтересовался Петр. – Ведь вижу же, что не просто так подошел.
– Государь, как ты мог подумать подобное обо мне? Нешто я мог не засвидетельствовать свое почтение?
– Ладно, Акинфий Никитич, убедил. А теперь выкладывай, что за дело? Ведь вижу же, задумал чего-то.
– Петр Алексеевич, на днях я наблюдал на Неве странное такое судно.
– Не только ты наблюдал, – не без удовольствия поправил Петр.
Действительно, зрелище выдалось знатным. Это как раз испытывали судно с кономашиной Батищева. Результаты Петра порадовали. Да и установка фактически двух машин с двумя поворотными платформами обходилась дешевле той, что использовалась на судне, с завозными якорями. Кроме того, скорость оказалась в два раза выше.
Устройство двух машин было обусловлено тем, что одна смена лошадей могла работать не более четырех часов. При замене животных машину приходилось останавливать, соответственно вставало на якорь и само судно. Поэтому к гребным колесам было подведено два привода, от двух колес. Второй привод включался в работу при работающем первом, а когда лошади входили в ритм, первый отключали и выпрягали уставших лошадей. Далее процесс повторялся, и судно не останавливаясь двигалось в стоячей воде со скоростью шесть-семь верст в час.
Но на этом, пожалуй, преимущества и заканчивались. Первая модель, идея самого Батищева, была более массивной, но зато и груза брала вчетверо против второго варианта. Кроме того, могла вести на буксире в пять раз большее количество расшив с грузом. Как показала практика этого года, за одну навигацию такое судно могло совершить два рейса из Рыбинска в Астрахань и обратно, что вдвое больше существующей ныне практики использования бурлаков. По расчетам, новое судно с гребными колесами могло делать три рейса, но при этом грузов перевозило бы в три с половиной раза меньше.
Что и говорить, первый вариант для доставки грузов речным путем был куда более предпочтительным. К тому же помимо огромных объемов такая транспортировка была куда дешевле и требовала людских ресурсов в пять-шесть раз меньше. Прекрасное подспорье в условиях постоянно увеличивающегося грузооборота.
Впрочем, отказываться от судна с гребными колесами Петр и не думал. Да, прибыль не столь высока, хотя и низкой ее не назовешь. Но зато есть неоспоримые преимущества в виде большей скорости и независимости от берегов. Можно использовать и в качестве парома, что на широких реках отнюдь не будет лишним. А еще, имея меньшие размеры и осадку, оно прекрасно подходит для транспортировки грузов в верховьях Волги и далее до Санкт-Петербурга.
В общем и целом использование только одного судна с завознями с каждого рейса в один конец приносило шестнадцать тысяч рублей дохода. И это при довольно низких ценах, всего лишь пять копеек за перевозимый пуд. За сезон прибыль должна была составить шестьдесят четыре тысячи серебром! К слову заметить, стоимость всего каравана, вместе с оснасткой и вооружением (куда деваться, лихие людишки никак не желали переводиться), обходилась в двадцать одну тысячу рублей.
В настоящий момент на волжских казенных верфях было заложено десять судов с машинами уже по новому образцу и потребное количество расшив. Так что с приходом весны заработает государственная транспортная компания. При объявленной Петром монополии на подобные суда дело обещает быть крайне выгодным. По сути, только эти перевозки выступят серьезным соперником даже добыче серебра на Алтае…
– Твоя правда, Петр Алексеевич, наблюдал не только я. Но думаю, что по-настоящему заинтересовало это дело лишь меня.
– С чего такая уверенность, Акинфий Никитич? – весьма наигранно удивился император.
– Так все от косности наших купцов, Петр Алексеевич. Им идеи мало, нужно, чтобы дело показало себя на практике и действительно оказалось стоящим. Шутка ли, столь значительные вложения разом. А потом, река, она такая, может обогатить, а может и по миру пустить. Наш купец как мыслит? Справить расшиву, сплавить по реке с грузом да обратно пойти не пустым, а там можно судно разобрать да продать частями, вернув чуть не все затраты на строительство. Оттого и строят расшивы без должного усердия. А чаще так и вовсе только на один рейс.
– А ты выгоду враз видишь. Недаром дед всегда и всюду нахваливал и тебя, и батюшку твоего. Да только суда те строятся лишь казной и казной же пользованы будут, – бескомпромиссно заявил молодой император.
Демидов слегка скис, что не укрылось от Петра. Понять промышленника несложно. Прошлая встреча с государем обошлась ему довольно дорого. Более того, Петр не сомневался в том, что потерял бы доверие этого человека, если бы не употребил те деньги по назначению, как и обещал. К тому же векселя с оговоренными условиями, за подписью императора делали Демидова не просто вкладчиком банка, а кредитором самого государя.
Демидовы, несмотря на то что являлись заводчиками, не упускали возможности заработать лишнюю копейку, занявшись чем-нибудь сторонним. К примеру, взялись за солеварение, весьма доходное дело в России, хотя вся соль сдавалась в казну по твердым ценам. Имели две кожевенные мануфактуры, лесопилку. Мог ли не рассмотреть новую золотую жилу такой человек? Вот уж вряд ли. А риск… уж кто-кто, но Демидовы рисковать умели, причем с дальним расчетом.
Акинфий Никитич и впрямь расстроился. После этого клятого вклада в банк да пары визитов к Елизавете пришлось затягивать пояс чуть ли не до хребта. Опять же, если раньше утаивал доходы, теперь веселье закончилось, учетчики государевы как с цепи сорвались. Нет, что-то утаить и сейчас выходит, но былого раздолья уж нет. Что бы там ни думал Петр Алексеевич, а нынче у Демидова со средствами не так привольно. Но с другой стороны, где-то даже интересно стало. Как в младую бытность, когда с батюшкой Невьянск поднимали. Словно и не разменял шестой десяток.
Но вместе с тем рост мог бы быть куда более значимым, будь в наличии деньги в достаточном количестве. И вот эта возможность появилась. Господи, ведь просто все. Движение по реке с завозом якорей не вчера придумали. Это один из методов бурлаков, хотя и не любимый ими. И ладно бы путешествие по реке для него было в новинку, так ведь уж три десятка лет доставляет товар по Чусовой, Каме да Волге.
Иное дело, что для получения стоящего дохода и вложиться придется изрядно. Что с того, что для доставки всего его товара хватит и одного каравана с завознями. Есть и другие купцы, которые переправляют свои товары за плату. И кстати, таковых немало. Ведь в случае если затонет твоя расшива, то это твои убытки и никто их тебе не восполнит. А если это наемное судно, его владелец и будет держать ответ.
Конечно, тяжко, не без того, но пяток караванов он вполне потянет. А это обещает серьезные прибыли. Вот только как убедить государя? Видно же, что он всячески старается изыскать средства для пополнения казны.
– Петр Алексеевич, мудрено не рассмотреть тут выгоды. А у меня сегодня трудности немалые. На бедность не жалуюсь, на жизнь хватает с избытком. Но не того душа просит. Хочу ставить заводы, по-новому заводить все на старых, а денег на то недостает. Государь, помню, что тобой все было сделано по чести, и в случившемся моя вина. Но, прошу, не обрубай крылья птице, желающей полета.
Демидов до сих пор так и не решил, как относиться к молодому императору. С одной стороны, тот выказывает ему свое расположение. С другой – не моргнув глазом ободрал как липку. Разумеется, бумаги за подписью императора давали некую гарантию. Но самодержец, он и есть самодержец. Кто знает, куда ему в следующий раз шлея угодит.
Именно по этой причине Акинфий Никитич при каждом своем посещении столицы не забывал посещать Елизавету Петровну. Она же в свою очередь ничуть не стеснялась принимать подарки и делать разные намеки, отчего приходилось снова раскошеливаться.
Нет, Демидов и не думал умышлять против государя. По здравом размышлении он предпочитал выжидать. Но и не озаботиться будущим тоже было бы глупо. Слишком уж круто забирал молодой император. Число недовольных множится с каждым днем. Кто знает, может, уж и заговор зреет.
Акинфий Никитич предпочитал не распространяться о разговоре с государем. Мало ли как тот отреагирует, если слухи дойдут до него. Поэтому никто не подозревал его в недовольстве. Возможно, оттого к нему никто и не подходил с крамольными речами. Для всех он был государевым любимцем.
Петр едва не предложил Демидову взять кредит в банке. Но вовремя опомнился. Пользоваться своими же деньгами, беря их у другого в рост, глупее не придумаешь. По заведенной уже привычке император начал прикидывать свои возможности. Подсчеты указывали на то, что покрыть все потребности в перевозках казна не сумеет даже на Волге. Но ведь была еще и Кама, путь к промышленному Уралу. Разумеется, там оборот не так велик, как по Волге, и все же он был. Не охватить всего за казенный счет.
И потом, через несколько лет он все одно собирался отменить монополию, хотя упразднять государственную компанию и не думал. Опять же вовлечь в это дело купцов куда как желательно. Наконец, только один караван высвобождал около тысячи двухсот человек, промышляющих бурлачеством, дабы содержать семьи, выплачивать подушную подать и оброк. И куда им податься? Да овладевать новыми специальностями, благо училища бесплатные, и идти на те же мануфактуры и заводы.
– Снаряжение одного каравана обходится в двадцать одну тысячу. Сколько ты можешь их заложить, Акинфий Никитич?
– Поднатужусь и пять заложу. Более мне и не потянуть.
– Тогда слушай мое слово. Завтра же можешь отправляться в Коммерц-коллегию и регистрировать компанию. Отдаю тебе монополию на перевозки по Каме и от ее слияния с Волгой до Рыбинска. Для чего позволяю построить пять коноводных судов. Какой конструкции, то на твое усмотрение. Если это тебя не устроит, то извини.
– Спасибо, государь, устроит. На большее я и рассчитывать не смел, – оживился Демидов. Но он не был бы самим собой, если бы не постарался вытянуть максимум возможного. Поэтому, запнувшись на секунду, заговорил вновь: – Государь, а как потребность теми судами перекрыть не получится, дозволишь ли в случае надобности строительство иных судов?
– Ох, Акинфий Никитич, тебе палец в рот не клади, по локоть откусишь. Не гляди на меня так. Сколько посчитаешь нужным, столько и строй. Но монополию обещаю только до той поры, пока таковая будет у казны. Думаю, лет пять, может, шесть. А там придется бодаться с иными купцами. К тому времени они уж копытом землю рыть будут.
– Спасибо, Петр Алексеевич.
– За что? За то, что желаешь трудиться на благо России? Это тебе спасибо. Но не дай господь не станешь и дальше развивать горнозаводское дело… Вот тогда обижусь не на шутку.
– Тут не изволь беспокоиться, меня на все хватит, – теперь уже полностью довольный беседой, заверил Демидов.
– Вот уж чему верю, тому верю, – искренне улыбнулся Петр.
Потом поискал глазами по просторной комнате, заполненной гостями, разбившимися на небольшие группки и ведущими беседы. Нашел нужного человека и подозвал:
– Петр Семенович, подойди, пожалуйста.
– Слушаю, Петр Алексеевич. – Механошин тут же оказался рядом, в готовности выполнить любое поручение.
– Тут такая оказия приключилась. Пока с Акинфием Никитичем беседовал, он четырежды нарушил правила ассамблеи. Помнится, за подобное штраф положен.
– Именно так, за каждое нарушение в отдельности, – подтвердил хозяин дома.
Провинившийся выглядел весьма озадаченным.
– Ну чего ты на меня так смотришь, Акинфий Никитич? Не ты ли меня четыре раза государем величал, что на ассамблее никак не приветствуется?
– Было дело, Петр Алексеевич, – слегка понурившись, признал Демидов.
А чего ему, собственно говоря, не расстраиваться. Четыре добрых чарки водки и молодого с ног свалят, а тут муж, которому уж шестой десяток. Однако в планы Петра вовсе не входило как-то унизить уважаемого человека, он хотел лишь подшутить. Поэтому, выдав провинившегося, он же и вступился за него.
– Однако, Петр Семенович, коли нарушение выразилось в неоднократном повторении одного и того же, без должного замечания со стороны заметившего это и не упредившего, я думаю, оно может посчитаться за одно. Как, господа, согласны? – закончил он, обращаясь уже к дюжине гостей, обступивших их.
Молодежь занята танцами, матери внимательно следят за чадами, отцам же семейств остается только беседовать, выказывая степенность и чинность. Вообще-то скучновато. Побеседовать и в иное время случится. Игральные столы все заняты. А тут вдруг наметилось какое-никакое развлечение. Испитие штрафной чарки – зрелище весьма приятственное, коли дело не тебя касается. Вот и потянулся народ.
Хозяин подал знак. Появился слуга с подносом, на котором стояло два серебряных кубка с изображением орла, вызвавшие недоумение присутствующих.
– Хм. Акинфий Никитич, не обессудь, – растерянно развел руками Петр. – Как видно, присутствующие решили, что твой штраф можно уменьшить только вдвое.
– Ничего, Петр Алексеевич, и не такое выдерживал, – спокойно произнес Демидов, судя по всему вполне уверенный в своих силах.
– Э не-эт, Петр Алексеевич, – вмешался Механошин, беря с подноса кубки. – Решение общества – закон. Не так ли, господа?
– Так! Истинно так, Петр Семенович! – загомонила толпа, все еще не понимая подвоха.
– Второй кубок иному штрафнику, который, узрев нарушение правил, не только не воспрепятствовал ему, но и своевременно не поставил в известность общество, – торжественно произнес хозяин дома, вручая кубки Демидову и молодому императору.
Похоже, влип. Ну Механошин, подловил-таки, старый лис. Ладно, попомнишь еще. Ничего, дело не новое и когда-то очень даже привычное. Да и за последнее время и в росте, и в весе прибавил. Но… черт, великовата чарка. Но отступать никак нельзя, тем более все по правилам.
– Ну что же, Акинфий Никитич, коли так, то за успех и за всю честную компанию.
– За сказанное, Петр Алексеевич.
Неладное Петр почувствовал, едва его губы коснулись края кубка. Раньше рассмотреть это не получилось бы, тем более при свечах. Стенки кубка оказались толстыми, а оттого и содержимого было едва ли в треть. Ох хитрец Механошин. Это же он в кубок емкость из чистейшего стекла вставил. Не иначе как на всякий случай, для себя любимого. Сомнительно, что этот кубок еще кому подносили, иначе слухи уж давно поползли бы.
Пил Петр неспешно, чтобы не вызвать подозрений, так как слишком скоро такой кубок не осилить. Потом поблагодарил за науку, чем вызвал громкое одобрение всех присутствующих. Приятно, знаете ли, сознавать, что государь не больно-то от тебя отделяется, хотя бы и на ассамблеях.
– Кубок-то для себя держишь, – шепнул Петр в самое ухо Механошину.
– Не выдавай, Петр Алексеевич. Засмеют ведь и со свету сживут, – прикрыв рот ладонью, попросил хозяин.
– И не подумаю. – Петр вдруг осознал, что окрыленная первым успехом компания может тут же пересмотреть результаты наказания.
А вот и хмель подкатывается. Это тебе не легкое молодое вино. Треть-то она треть, да только и это вполне изрядно получается, при такой-то крепости напитка. Пора уходить. Еще бы найти какой укромный уголок, дабы выполоскать все без остатка.
На город опустилась вечерняя прохлада. После душного и затхлого помещения – блаженство. Нет, Механошин, разумеется, предпринял необходимые меры и окна в доме были открыты, впуская свежий воздух. Вот только это мало помогало ввиду большой скученности людей.
Впрочем, пока находишься внутри, и уж тем более когда наконец сбывается твое заветное желание и долгое ожидание вознаграждается сполна, на подобные мелочи не больно-то обращаешь внимание. Именно поэтому, вдыхая вечерний воздух и подставляя разгоряченное лицо прохладному ветерку, Анна чувствовала себя на седьмом небе от счастья.
Девицы начинают посещать ассамблеи уже с шестнадцати лет. Она же в свои восемнадцать удосужилась побывать только однажды. Их Псков, конечно, не столица, но и там ассамблеи не редкость. Бывают они не только в самом городе. Каждый помещик с приличным достатком считает своим долгом устраивать пышные приемы хотя бы раз в два месяца. Иным дай волю, так устраивали бы и чаще, но… Не они одни способны достойно принять гостей.
На такие приемы съезжаются все соседи. Это великолепная возможность похвастать своими достижениями и богатством. Или же показать всем и вся, что это поместье ничуть не уступит иным, а потому просим любить и жаловать, не задирая чрезмерно свой нос.
Однако так уж случилось, что ей на подобные мероприятия путь был заказан. Брат изредка появлялся в поместье, дабы навестить семью и в очередной раз убедиться, что дома все хорошо. В это время они ездили в гости, общаясь с ближними и дальними соседями.
Вот только его наезды по какой-то роковой случайности никогда не совпадали с ассамблеями в других домах. Их же поместье вечно выпадало из списка очередности проведения оных. Дворянское общество с легкостью вычеркивало Тумановых ввиду систематического отсутствия хозяина. Ну право, не станет же общество подстраиваться под одного непоседу.
Всеми делами поместья занималась Анна. В ее же ведении находилась и ткацкая мануфактура. Жена Ивана, милая, добрая и тихая молодая женщина, в этих делах ничего не смыслила. А вот хозяйкой была знатной, исправно содержала дом, воспитывала двоих мальчуганов и вышколила прислугу. Ничего удивительного, иному ее никто и не учил. Поэтому все обширное хозяйство и три деревеньки с пятьюстами ревизскими душами были в ведении Анны, юной, но весьма предприимчивой особы.
Несмотря на это, согласно существующим правилам, в отсутствие мужчины Тумановы могли себе позволить только пригласить соседей на званый обед. О том, чтобы какой-то мужчина остался на ночь, не могло быть и речи, а оттого не могло быть и вечерних приемов, и, как следствие, ассамблей…
– Анна, в последнее мое посещение усадьбы я просмотрел учетные книги, – глухо произнес князь.
– И что с того? – беззаботно улыбнулась девушка, в очередной раз вдохнув полной грудью.
Попутно ее охватило сожаление, что нельзя прямо сейчас закружиться по набережной. Время еще не позднее, едва пробило десять вечера, однако людей на улицах считай и нет. Так что свидетелей такому поведению будет немного, а может, и вовсе не сыщется. Но нельзя. Приличия не позволяют. Молодым особам пристало плясать и кружиться только на ассамблеях или в танцевальных залах, с учителем.
– Я просмотрел все книги, Анна, – переводя взгляд на сестру, идущую с ним под руку, строго припечатал он.
Последовав просьбе сестры, пожелавшей прогуляться на свежем воздухе, князь отпустил карету с кучером. Опять же белая ночь, навевает особый настрой. Блажь? Она, родимая. Но с другой стороны, нельзя не признать, что идея понравилась и ему самому. Анна успела натанцеваться от души, а Ивану пришлось практически весь вечер простоять, ведя беседы. Так что размяться совсем не помешает.
– Ну и хорошо. В кои-то веки решил поинтересоваться делами. Может, все же займешься хозяйством. А то ведешь себя как недоросль какой, – с намеком и даже нажимом произнесла девушка.
– Анна.
– Что «Анна»? Пока жив был батюшка, ты все время учился, и близко не подходя к хозяйству. Женился, оставив жену в отцовском доме, и опять весь в учебе, только наездами и бывал. Батюшки нет уже два года, твоя учеба в университете закончилась, от службы ты освобожден, но домой не спешишь. Ведешь себя как ветрогон. Сплошные разъезды, исколесил всю губернию, карты, женщины… Да-да, я знаю все о твоих похождениях. Хорошо хоть Елена в неведении. Но ведь найдется какой доброхот, обскажет. А она, видит бог, этого не заслуживает.
– Не уводи разговор в сторону. Ты знаешь, что за утаивание доходов могут привлечь к суду?
– Разумеется, я это знаю, – с явным сарказмом произнесла девушка. – Ведь это я с десяти лет бегала за батюшкой хвостиком, а с шестнадцати взяла на себя заботу об имении. О твоем имении, между прочим. Так что в этих делах я разбираюсь куда лучше тебя. Погоди… А к чему ты лазил по учетным книгам? Ты проигрался! – Вовсе не вопрос, а догадка или даже озарение, ну и гневный взгляд, куда же без него.
– Что за вздор, – отмахнулся Иван.
– Вздор? Ты же сам говорил, что тебе везет в игре и тех выигрышей тебе хватает и на жизнь, и на твои исследования, оттого и не пользуешься доходами от имения. Вот только ты ничего не исследуешь, а эта капризная античная богиня по имени Фортуна имеет свойство отворачиваться от своих почитателей.
– Нет. Я не проигрался. И в твои учетные книги…
– Ах вот как! Мои, значит?! – возмущенно оборвала брата княжна. – Тебе опять напомнить, чье это имение? Да мое там только то, что ты посчитаешь нужным дать в приданое.
– Господи, ну в кого ты такая уродилась? И батюшка, и матушка были спокойными и степенными, ты же подобна вьюге или взорвавшемуся пороху.
– Иван!
– Анна! Не смей перечить старшему брату.
– Вань, ну зачем?.. Такой хороший вечер, а ты…
– Анечка, я всего лишь хотел тебя предостеречь от противозаконных действий. Пойми, нынче на престоле государь ничуть не менее жесткий, чем был Петр Великий. Да, пока еще молод, да, не рубит топором бороды. Но, поверь, он о себе еще заявит. Ты же, начав с мелочей, можешь войти во вкус, а тогда…
– Да чего такого я делаю-то? Подумаешь, утаила часть доходов с имения и мануфактуры! Да так все делают!
– Мы не все.
– Мы лучше или хуже? Нет, ну так, чтобы знать.
– Мы Тумановы.
– Звучит. Так ведь Долгоруковы, Голицыны, Меншиков – куда как значимые фамилии – и те не гнушались. А уж о последнем так и вовсе романы можно писать. Мы рядом с ними всего лишь замухрышки.
– Так ведь все ответили за свои деяния. И остальные ответят.
– Ага. Эдак всю Россию-матушку на каторгу нужно сослать.
– Анечка, ну нельзя. Ты разве упомнишь, чтобы я в те дела лез? Нет. Правильно. Но нельзя. Мне – никак нельзя.
– И чего в тебе такого особого? А уж во мне и подавно, – недовольно буркнула девушка.
Было от чего расстраиваться. Мануфактуру еще отец поставил. Причем устроено все с размахом. Хм… несколько бестолковым. Но все же производство впечатляло. Работники все обучены лучшим образом, для того специально приглашали мастера из Англии.
Батюшка расстарался и заманил не абы какого. Англичанин несколько лет в имении жил, получая вдвое против того, что заработал бы на своем мастерстве. Но, надо признать, деньги получал вовсе не зря. За это время он сумел подготовить достойных мастеров.
Достаточно только вспомнить о том, что мануфактура поставляла сукно в армию, качественное, по самым высоким требованиям. Шутка ли, тысяча аршин с каждого стана, а их в светлицах сорок. Правда, цена у комиссаров армейских не разгуляешься, всего-то по рублю за аршин. Однако старый князь почитал себя патриотом России, а потому честно отмерял каждый год по сорок тысяч аршин, да еще и десятину с дохода платил.
И это при том, что купцы за его сукно давали по полтора рубля. Скрипели, кряхтели, чесали бороды, но неизменно лезли в мошну. Потому как качество было отменное, не то что для армии сгодится, но и гражданское платье сшить не зазорно. Батюшку даже выделили. Император пожаловал грамоту поставщика двора.
Вскорости князь скончался. Ивана в имение было не дозваться. Вот Анна и взвалила на себя заботу о мануфактуре и хозяйстве. Нельзя сказать, что те заботы были ей в тягость. Как бы не так. Заниматься мануфактурой ей нравилось настолько, что она разве только не ночевала в светлицах. К тому же, не стесняясь запачкаться, за эти годы она овладела всеми потребными для производства сукна специальностями.
Иван по первости почти и не выезжал из имения. Но, убедившись, что младшая сестренка вполне со всем управляется, опять умчался по своим делам. Поняв, что своим усердием она сама же и впрягла себя в ярмо, Анна решительно взялась за дело.
Для начала в ее амбарах появилась шерсть более низкого качества. Нет, выделка продолжала оставаться на высоте. Не хватало еще приучать своих людей к работе спустя рукава. Но ввиду худости исходного материала качество сукна все же выходило не то. К тому же она всячески старалась продемонстрировать бестолковость нового хозяина мануфактуры.
Как следствие, ей удалось снизить обязательные поставки для армии вдвое. К сожалению, ниже уже никак, пятьсот аршин со стана в год – это предел. Но она была рада и тому. Тем более теперь ее сукно и впрямь соответствовало цене, предлагаемой казной.
По учетам Мануфактур-коллегии все было в полном порядке. Разве только немного снизилась производительность и качество. Впрочем, последнее оставалось вполне удовлетворительным. Понизилась и цена товара, отпускаемого купцам, о чем свидетельствовали купчии. В результате снизилась и десятина, отчисляемая в казну.
На деле же все было как раз иначе. Выделав сукно для отправки в армейские магазины, мануфактура приступала к выработке другого, из лучшей шерсти. Иными словами, производство осталось на прежнем уровне, словно князь и не умирал, а продолжал управлять своим детищем.
Купцы было заупрямились. Виданное ли дело – отписывать купчую на рубль за аршин, платить полтора, да еще и товара вывозить чуть не втрое против прежнего. По нынешним временам боязно. Однако хозяйка мануфактуры была неумолима. Либо так, либо никак. Вот вам бог, а вот порог, господа торговый люд.
Анна была уверена в том, что победит в этом противостоянии. Торговые операции во многом консервативны. Люди предпочитают иметь дело с проверенными поставщиками, чей товар хорошо зарекомендовал себя и пользуется спросом. В конце концов, риск – это неотъемлемая часть их занятия, а мануфактура Тумановых уже вполне себя проявила и показала.
Только за первый год Анне удалось заработать сверх прежнего около десяти тысяч рублей. Окрыленная успехом и получив некий резерв, Анна рьяно взялась за переустройство мануфактуры. Она уже давно прикидывала, как и что можно сделать лучше. Как удобнее расположить станы и те же прялки, мялки и тому подобное. Рассчитала она и соотношение потребного оборудования. Словом, уже через полгода после того, как удалось доставить все на мануфактуру, производство буквально обрело второе рождение, увеличив производительность в полтора раза.
Но и этого девушке оказалось мало. Едва прослышав о челноке-самолете, она бросилась опять все переделывать. Конечно, ей было известно о том, что другие мануфактуры не больно-то торопились обзаводиться новшеством, предпочитая пока все оставить по старинке. Ну а если новинка себя покажет, тогда… Анна только удивлялась такой прижимистости мануфактурщиков, ведь выгода была очевидной.
О своих начинаниях она, разумеется, никого в известность не ставила. Не боялась она и того, что ее могут предать крепостные. Тумановы всегда хорошо относились к своим людям, и те платили им той же монетой. А в Анне народ так и вовсе души не чаял.
Новинку она установила таким образом, чтобы в случае приезда инспекции из Мануфактур-коллегии коробки с погонялками можно было быстро снять со станов. Перед визитерами Анна собиралась прикинуться все той же бестолковой самонадеянной девчонкой, взявшейся за мужское занятие. Ей было абсолютно все равно, что о ней подумают, главное, чтобы в бумагах коллегии все было прописано должным образом.
Количество выделываемой ткани тут же увеличилось чуть не вдвое. А вот радости хозяйке это не добавило. Как выяснилось, все ее прежние расчеты по насыщенности производства различными механизмами пошли прахом. Старое оборудование попросту не поспевало за одной-единственной и не такой уж и дорогой новинкой.
Выхода было только два. Либо сокращать количество рабочих станов и, как следствие, оставлять производство на прежнем уровне. Либо опять лезть в мошну, снова все переделывать, расширяя производственные площади, и вовлекать новых работников, потребность в которых сразу же увеличивалась. Не такие уж и малые траты.
Но девушка, стиснув зубы, устремилась вперед, благо никто не стоял над душой. Пришлось сократить количество пашни и задействовать высвободившихся людей на мануфактуре. Образовалась недостача продовольствия, которое теперь приходилось закупать. Не хватало еще людей голодом морить. Впрочем, вскоре обнаружилась возможность отчасти уменьшить эти траты.
Переустройство закончилось полной победой. Несмотря на издержки и то, что крепостные теперь питались практически только за ее счет, общие доходы значительно увеличились. Теперь они вчетверо превосходили таковые при покойном князе. И при всем том поступления от мануфактуры в казну уменьшились в два раза.
Ну и еще немаловажное. Согласно указу его величества, при каждой мануфактуре должно было организовать ремесленное училище. Видеть в своих владениях посторонних Анне не хотелось. Поэтому она обязала своих крепостных проходить обучение, даже тех, что работали в полях. Эти конечно же обучались не столь плотно, но тем не менее по факту училище существовало и люди ремеслу обучались. Впрочем, на этот счет у Анны так же были свои цели…
Остановившись, Иван посмотрел на девушку долгим взглядом, а затем прижал к груди. Сестру он любил всем сердцем и был готов отдать за нее душу. Но и позволить ей и дальше заниматься прежним он тоже не мог. Пусть это ее проделки, и всеми делами на мануфактуре занимается она, это ничего не значит. Он наследник князя. Ему принадлежит и мануфактура. Анна только управляющая, о чем имеется соответствующая запись. А значит, ему и ответ держать. Господи, она ведь даже не знает, какой может быть ответственность за содеянное!
– Анечка, пожалуйста, не обижайся. Сделай, как я прошу. Не надо больше утаивать доходы. Положена с тебя тысяча аршин на стан, отдай ее, тем более ты решила вопрос, как сделать так, чтобы цена соответствовала товару.
– Смешной ты, Ваня. Ну какая, скажи, разница стану, какое полотно ткать? За то время, пока буду работать рублевое, могла бы выткать и полуторарублевое. Я тут одного умельца из Англии выписала, если не враки, так вскорости освоим новое полотно, по три рубля за аршин выйдет.
– Все одно, Анна. Так надо. Просто поверь.
– Как скажешь. Ты хозяин, тебе и решать. Только то, что недодала, возвращать не стану. – Вроде и согласилась, но тут же проявила и твердость.
– И как это будет выглядеть?
– Не волнуйся. Распишу все так, что никто придраться не сможет. На мануфактуре столько всего нового, такие траты укажу, и пусть только попробуют не поверить. Облапошили горемычную, не виноватая я.
– Договорились.
– Договори-ились, – недовольно пробурчала девушка. – Лучше бы ты озлился на то, что картофель сажать стала.
– Отчего это?
– Так ведь императорское лакомство, а тут крестьяне за обе щеки уплетают. А ну как осерчает?
– Не осерчает, – слегка потормошив сестру, весело ответил Иван.
Признаться, он, хотя и был хозяином мануфактуры, разговора с Анной опасался. Разумеется, она не сможет воспрепятствовать ему забрать полагающуюся сумму и восполнить недоданное в казну. Но поступить подобным образом с сестрой, которая всю душу и силы вкладывает в продолжение отцовского дела, он не мог. А потом, он попросту боялся поссориться с ней. Потерять да разбить всегда легко, а ты поди потом найди да склей.
– Тебе-то почем знать, осерчает или нет? – рассмеялась она.
– А ты разве не видела, какой он? Да я руку на отсечение дам, что он специально все это затеял, дабы народ наперекор начал есть картофель. Глядишь, и распробуют. А польза от этого плода большая. Малый клочок земли всю зиму семью кормить может. И в пост подспорьем будет, потому как куда сытнее репы выходит.
– А с чего это я должна была что-то заметить, коли я его и не видела ни разу?.. – растерянно произнесла девушка, обратив внимание только на первую фразу и уже начиная догадываться.
– Смеешься? Ты же с ним любезничала в уголке, когда от меня убежала.
– Ой! – Анна с неожиданной прытью вырвалась из объятий брата, поспешно прикрывая лицо руками.
– Ну-у, Анна… – удивленно покачал головой Иван. Даже в сумраке белой ночи было видно, как покраснела сестра.
