Глава 19
«Сбор на Предпортовой, 11, в 22.00. Явка обязательна!»
Сообщение от Ромы пришло в восемь часов вечера. Даниил отвернулся от монитора и посмотрел за окно.
Там, в снежных вихрях, наступал конец света. Даниил вспоминал, что в мифологии какого-то северного народа Апокалипсис представлялся именно так: не гибель всего сущего в бушующем пламени, а постепенное, тихое умирание под бесконечным, усыпляющим снегопадом. Город как будто накрыл белым пологом какой-то дьявольский фокусник, бормочущий там, над тучами, слова заклинания; а потом он сдернет завесу – и под ней останется лишь пустота, голый берег серого моря, песчаные отмели, лес, как тысячи лет назад.
В «единице» после трагической смерти завуча занятия были официально отменены: не осталось ни тех, кто мог бы учить, ни тех, кто хотел бы учиться. Ходили слухи, что школу расформируют, а учащихся перераспределят по другим учебным заведениям. В другое время Даниил бы, наверное, радовался таким неожиданным каникулам, но не сейчас, потому что сидеть дома было еще тоскливее. Отец больше не ходил на работу и не засиживался допоздна с мамой в гостиной, проводя напряженные совещания и пытаясь справиться с навалившимися трудностями: похоже, что все его проблемы действительно кончились, как того и пожелал Даниил, вот только радостно от этого никому не было. Папа целыми днями бесцельно слонялся по дому, как пойманный в клетку лев, еще не смирившийся с неволей, но уже ощущающий собственную обреченность. Он то пропадал в спортзале, то молча сидел перед шахматной доской – не играл, не трогал фигуры, просто глядел на черно-белые клетки невидящим взглядом, а в последние пару дней даже стал смотреть телевизор, чего раньше за ним не водилось. Мама следовала за ним, как тень, бросая тревожные взгляды, словно в любой момент готовая отобрать у него бритву, заряженное ружье или самодельную петлю. Если и раньше Даниил не мог заставить себя подойти к родителям со своими проблемами, то теперь это казалось уже совсем неуместным. Вообще ему нравилось быть дома, он любил свою комнату, но с недавних пор отсюда ушло главное: ощущение защищенности, стабильности и покоя, поэтому Даниил чувствовал себя каким-то затворником поневоле. Даже на улицу было не выйти: сильный ветер и снегопад исключали возможность прогулок, да и идти стало, по сути, некуда. Более того, неизбежность того, что рано или поздно выйти из дома придется, пугала до тошноты. Даниил пытался не думать об этом, говорил себе, что до следующей пятницы еще есть время, что за четыре – три, два – дня все может перемениться: может быть, проклятую яму в земле наконец-таки закопают, или обнесут новым забором, таким, через который будет уже не пробраться, или произойдет нечто такое, что освободит их от необходимости выполнять требования того непостижимого и ужасного, что они так неосторожно вызвали к жизни. И кое-что действительно изменилось, правда, не в лучшую сторону.
После последнего ритуала Даниил не виделся с теми, кого раньше называл своими друзьями, благо подаренные технологической революцией средства коммуникации исключили необходимость не только встречаться, но даже и слышать друг друга. Они переписывались в социальной сети; первое сообщение, насторожившее Даниила, пришло в понедельник утром от Макса.
«Петрович, привет! У тебя сработало?»
Даниил поразмыслил немного и написал:
«Вроде да. А что?»
«Бля», – было ответом, и на этом беседа закончилась.
Ближе к обеду написал Зотов:
«Хай! Как дела? Норм?»
Даниил догадался, о чем хочет спросить Женя, и ответил:
«Все ОК. А у тебя что-то не так?»
«У меня не исполнилось. Сегодня отец звонил через спутник, в воскресенье вернется».
В конце сообщения красовалась огромная желтая рожа, печально блюющая зеленью. Даниил смутно помнил, что за желание было у Жени, но ради собственного спокойствия уточнять не стал. Интереснее было другое: неужели Мамочка не выполнила некоторых просьб? Значило ли это, что ее сила слабеет? И может быть, то, что происходит с отцом, тоже не ее рук дело?
Это внушало надежду и тревогу одновременно.
Видимо, Филин с Медведем обратились за разъяснениями к шаману, потому что вечером Волк создал беседу для всех четверых и сообщил: «Здесь будем обсуждать ситуацию. Насколько я понял, у двоих из нас не исполнились пожелания. Уточните еще раз».
Женя снова принялся что-то объяснять про отца, который вот-вот вернется, хотя вроде не должен был. Макс рассказал, что видел в Слободке Комбарова, живого, здорового, злого, хотя тому, видимо, уже полагалось кормить червей или рыб. Макс так растерялся, что даже забыл про пистолет за поясом и едва спасся бегством.
«Понятно. Я поговорю с Мамочкой. Ждите».
Ждать пришлось до утра. Всю ночь Даниил плохо спал, прислушивался к гулу ветра и вглядывался в черноту за окном, ожидая, что вот-вот – и прижмется снаружи к стеклу чье-то мертвое, злое лицо.
Утром разговор получил продолжение. Рома писал: «Мы пообщались. Мамочка говорит, что кто-то ей помешал. Подробности не важны. Она сказала, что мы должны быть готовы в любой момент помочь ей устранить помеху».
«Без проблем, пусть даст команду», – согласился Медведь.
«Поскорее бы», – добавил Филин.
Даниил хотел было спросить, кто же смог помешать Мамочке и как именно его придется устранять, но не стал, чтобы не получить ответ.
Не верилось, что такое может обсуждаться всерьез.
Однако в среду поверить пришлось.
«Мамочка говорит, что найдет нам помощника для усиления. В любом случае выдвигаемся сегодня. Проводим ритуал по стандартной схеме. Позже напишу про время и место встречи».
«Сегодня же не пятница?» – робко удивился Даниил.
«Мамочка сказала, что это не важно. Ждите».
В этот момент он понял, что никуда не пойдет. Воспоминания о том, с каким звуком расплющился под его ударом череп несчастной кошки, как дрогнул молот в руках, до сих пор не давали покоя. Хватит. Даже если снова придется только убить животное, собаку, кошку, попугая, лягушку или пусть даже принести в жертву тряпичную куклу или бумажного журавля – это выше его сил. К тому же вряд ли Мамочке помешала морская свинка, хомяк или игрушечный пупс. Но вот просто так взять и не явиться на встречу?.. Даниил подумал о перевитых грязных скелетах на постели родителей, о блестящих сквозь прорези в звериных масках глазах, о тяжелой кувалде, о пистолете за поясом Макса. Ситуация казалась безвыходной.
Ему нужна была помощь.
Краткая ревизия вариантов не утешала. К папе и маме с такими историями не стоило и пробовать обращаться: Даниил представил себе лицо отца, который слушает рассказ о жертвоприношениях и инфернальных монстрах, принуждающих группу подростков к ритуальным убийствам. В лучшие времена это было бы чревато обращением к соответствующим медицинским специалистам; а сейчас, пожалуй, папа бы и вовсе отмахнулся от такой дикости. В полицию? Ничем не лучше, только еще хуже за счет того, что он будет немедленно препровожден домой, где не избежать объяснений с родителями. В голове мелькнула даже шальная мысль обратиться к водителю Андрею или к Лиле, но первое было признано глупым, а второе – бессмысленным: чем бы помогла ему пятнадцатилетняя девчонка? Нет, нужен был взрослый, причем такой, который сможет понять, поверить, и, что самое важное, достаточно компетентный, чтобы помочь справиться с Мамочкой…
«Историк, – осенило Даниила. – Аркадий Леонидович!»
Точно! Как же раньше не пришло это в голову! Древние культы, религии, ритуалы – кому же еще, как не ему, подсказать выход из положения! Не факт, что и Аркадий Леонидович отнесется с доверием к рассказу про Мамочку: даже сам Даниил, подойди к нему кто-то с подобными байками всего полтора месяца назад, только покрутил бы у виска пальцем да отошел бы подальше, что уж говорить про взрослого человека, учителя, но…
Других вариантов все равно не находилось, а время шло.
Нужен был адрес. На крайний случай сгодился бы и номер мобильного, но обсуждать такие дела по телефону Даниил считал невозможным, да и учитель наверняка сидит дома в такую погоду, как почти все в Северосумске. Но как узнать, где он живет?..
Время шло к вечеру.
Адрес наверняка можно было бы узнать в школе; Даниил знал, что в пустующей «единице» до шести вечера дежурит кто-то из учителей или секретарь, но вряд ли они вот так просто станут раздавать ученикам домашние адреса педагогов. Вот если бы позвонил кто-то другой, кому не откажут… Он напряженно раздумывал, машинально открывая и закрывая страницы в социальной сети. Перед глазами мелькнула свеча в траурной рамке.
«…Ты в бой пошел, людей спасая,
и пал как истинный герой».
Лиля! Ее отец работал в полиции, она наверняка могла бы обратиться к кому-то из его друзей. Последний раз Даниил общался с ней в субботу вечером, обсуждая нелепую гибель Крупской. «Так ей и надо, сама виновата», – написала тогда Лиля, и Даниил не решился спорить. Надежда на помощь была совершенно призрачной, но, как говорится, попытка не пытка.
«Привет! Слушай, тут такое дело. Мне нужен адрес нашего историка, срочно. Можешь попросить кого-нибудь позвонить в школу и узнать?»
«Привет. А тебе зачем?»
«Потом расскажу. Реально очень надо!» – иных аргументов у него не нашлось.
Ответ пришел минут через тридцать.
«Улица Красных Матросов, 15, 22. Ты к нему в гости собрался, что ли?»
Даниил завертелся на стуле и быстро напечатал в ответ:
«Правда, потом расскажу! СПАСИБО!!!»
К непроницаемому пологу снега добавилась тьма. Буря рыдала и выла. Жутко было и думать, чтобы выйти из дома. Даниил решил, что станет ждать: если все обойдется, визит к Аркадию Леонидовичу можно отложить хотя бы до завтрашнего дня, чтобы не идти на ночь глядя, да еще и в Слободку. Вряд ли тамошние обитатели прогуливаются при такой погоде, но кто знает.
Не обошлось.
«Сбор на Предпортовой, 11, в 22.00. Явка обязательна!»
Тон послания дискуссии не предполагал.
Даниил еще раз взглянул на кромешный ад за окном, встал и вышел из комнаты.
Мама сидела, поджав босые ноги, на диване в гостиной; на огромном телевизионном экране под аккомпанемент мужского голоса плавали и извивались какие-то глубоководные гады. На столике стоял раскрытый ноутбук. Мама задумчиво смотрела в смартфон, время от времени отвлекаясь, чтобы бросить взгляд в экран компьютера или телевизора. Папы не было: наверное, снова в спортзале, а может быть, ушел спать.
– Мам, я выйду на пять минут, ладно?
Она удивленно посмотрела на сына.
– В такую погоду? Куда? Зачем?
– Ну, сейчас Макс подойдет, он мне одну книжку обещал принести… – Даниил осекся, сообразив, что сочетание «Макс и книжка» далеко за гранью правдоподобия.
Но мама ничего не заметила.
– Так пусть он к нам поднимется, – предложила она. – Угостишь чаем.
– Нет, не надо, – торопливо отказался Даниил. – Он по пути забежит, у него дела еще какие-то.
– Вот дома не сидится этому твоему Максу, – прокомментировала мама и снова посмотрела в телефон. – Хорошо, только оденься теплее и от подъезда не отходи. Унесет.
Он спускался по лестнице с таким чувством, с каким, верно, астронавты впервые выходили в открытый космос. Железная дверь подъезда вздрагивала под ударами бури. Даниил вздохнул, выключил телефон – извиняться он будет позже, все будет позже, а сейчас ему нужно идти. Он открыл дверь и шагнул в шторм.
Город вымер. Свет фонарей растворялся мутными пятнами в снежных вихрях. На улицах не было ни души, и ветер с веселой яростью накинулся на Даниила, толкая, пытаясь сбить с ног, заставляя нагибать голову и идти вперед почти что вслепую. Даниил кое-как добрел до автобусной остановки, спрятавшись под прозрачный навес, но потом вышел, решив, что ждать снаружи все-таки безопаснее: металлическая конструкция гудела и сотрясалась, треснувший пластик на крыше и стенах гудел и сгибался, как готовый сорваться парус. Ждать пришлось долго. Редкие автомобили проносились по улице с испуганным воем, как застигнутые непогодой звери, торопящиеся укрыться в убежищах. Щеки и нос горели морозным пламенем, мочки ушей щипало, а на шапке и плечах скопилось такое количество снега, что когда Даниил ввалился в салон автобуса, то походил на оживший сугроб.
Улица Красных Матросов была погружена во мрак. Не горели уличные фонари, не светились окна в домах, только выл ветер, проносясь, как в трубе, от темнеющих вдалеке громад «Созвездия» и дальше, к реке Шукре, и дул с такой силой, что Даниил несколько раз останавливался, наклоняясь почти параллельно земле. О дурной славе Слободки он и думать забыл; сейчас самым главным было – добраться до цели, не оступиться, не сбиться с шага и не дать урагану подхватить себя и унести куда-нибудь в бездонные карьеры Заселья.
Дом 15 казался необитаемым: окна черные, рамы на лестнице распахнуты настежь и трещат, ударяясь о стены, стекла выбиты. Он взялся за ручку обшарпанной деревянной двери, потянул ее на себя и протиснулся в темный подъезд. В каменных стенах лестничного колодца пел мрачные гимны незримый потусторонний хор. Номера квартир едва различались во мраке. Даниил рассмотрел белые цифры 22 и нажал на кнопку звонка. Тишина. «Электричества нет», – догадался он и постучал. Прислушался – по-прежнему тихо, ни звука, только ураган завывает тоскливыми унисонами да грохочут время от времени открытые рамы. Хотя нет, вот что-то скрипнуло, совсем рядом. У него за спиной. Даниил снова начал стучать, чувствуя при этом, как сзади тихо приоткрывается дверь квартиры напротив. Спина стала холодной и липкой. Слух обострился настолько, что различил едва слышный шорох одежды. Ощущение чужого присутствия в непроницаемой тьме стало невыносимым; волосы под шапкой как будто еще больше завились от ужаса, все тело напряглось, и Даниил подумал, что, если сейчас кто-то притронется к нему сзади, он самым постыдным образом обмочит штаны. Он заколотил в дверь изо всех сил и наконец услышал из глубины квартиры знакомый голос:
– Иду! Иду!
Через минуту дверь распахнулась. Даниил взглянул и чуть не ахнул: голова историка была замотана толстым слоем бинтов, вокруг глаз залегли нездоровые тени. Впрочем, удивляться не было времени.
– Добрый вечер, – поздоровался он, стараясь придать голосу спокойствие, словно являться поздним вечером без предупреждения, да еще в такую погоду, было самым обычным делом. – Можно войти?
Аркадий Леонидович молча посторонился. Даниил шмыгнул мимо, все-таки не удержавшись и бросив опасливый взгляд через плечо: там, во мраке, маячил вытянутый, белесый силуэт. Он вздрогнул и вжал голову в плечи.
Учитель запер дверь и повернулся к Даниилу. Некоторое время они молча стояли друг напротив друга, две смутные тени во тьме, маленькая и большая. Потом историк пожал плечами и сказал:
– Проходи в комнату. Обувь можешь не снимать. Я сейчас придумаю что-нибудь со светом.
В квартире была спертая духота, пахло одиночеством, нездоровым сном, тухлятиной и лекарствами. Даниил устроился на краю продавленного дивана среди каких-то скомканных покрывал. В сумерках темнели очертания убогой мебели и старинного телевизора – подобную обстановку Даниил видел только в кинофильмах о временах, минувших задолго до его рождения. Аркадий Леонидович порылся в ящиках, нашел свечу, втиснул ее в стоящий на столе залитый воском подсвечник и чиркнул спичкой. Мрак разбежался от круга теплого света. На столе темным рубиновым блеском обозначилась бутылка вина и бокал с темно-красной полоской осадка. Историк смущенно кашлянул, поставил бутылку на пол, сел за стол и спросил:
– Родители знают, что ты здесь?
– Нет. Я сбежал.
– Вот как. Зачем?
– Надо поговорить. – Даниил хотел, чтобы это прозвучало серьезно, но получилось как-то просительно и почти жалобно.
– Ну что ж. – Аркадий Леонидович поднял руку, машинально проведя ладонью по голове, коснулся бинтов и поморщился. – Видимо, дело важное. Давай поговорим.
– В общем, так… – Даниил растерялся, не зная, с чего начать. Потом вытащил из сумки планшет, включил и положил перед учителем. На экране тускло светилось сероватое изображение древней Венеры. – Речь вот о ней.
Он рассказывал, глядя, как оплывает свеча, и когда подошел к концу, две длинные струйки растаявшего парафина дотянулись до основания металлической чаши подсвечника, повиснув, как сталактиты. Огненные отсветы пламени, дрожащего от сквозняков, кривлялись на стенах, как в мрачной инсценировке того, о чем говорил Даниил. Во мраке штормовой ночи выл ветер, придавая всей сцене ощущение нереальности, как будто они собрались, чтобы пугать друг друга страшными сказками, словно дети в летнем лагере после отбоя, вот только сказка эта оказалась жуткой действительностью.
– Значит, это были вы, – произнес историк, когда Даниил закончил рассказ. – Наверное, я бы мог догадаться…
– Так вы знали? Про капище и про ритуалы?
– Я знал, что кто-то проводит какие-то обряды в той яме на стройплощадке. И про то, что это приводит, скажем так, к определенным последствиям. Но даже подумать не мог, что такое творят дети. От меня ты чего теперь хочешь?
Даниил открыл рот. Как это чего?!
– Чтобы вы помогли… сообщили… сказали… сделали что-нибудь, чтобы зарыть эту яму! Чтобы Мамочка от нас наконец отстала! – почти выкрикнул он под конец.
Историк покачал головой:
– Не поможет. Тут дело вовсе не в яме. Она, если хочешь знать, никакое не капище и не святилище древних людей. Это просто дырка в земле. С тем же успехом вы могли собираться где угодно: в заброшенном доме, к примеру, или в подвале. Да хоть бы и у себя в квартире. Не имеет значения.
– Тогда почему у нас получилось? Почему все сработало?!
– «Где двое или трое собраны во Имя Мое, там Я посреди них», – медленно сказал Аркадий Леонидович. – Это из Библии.
Даниил, конечно, интересовался мифологией, но о Библии имел представление весьма смутное. Кажется, там что-то написано про то, что Земля плоская и стоит на китах.
– Эти слова сказаны о Боге, но и в отношении других сил они тоже верны. У вас получилось, потому что вы сами этого захотели, – продолжал историк. – Собрались вместе и обратились к тому, что только и ждет, когда его позовут. Место не имеет значения, даже обряды тут не важны, они нужны людям, как внешнее отражение внутреннего содержания. Богам нужно другое.
– Тогда что же делать?
Отчаяние подступило вместе с тенями в углах. Огонек свечи взметнулся и задымил на черном фитиле в наростах нагара.
– Вы это начали, вам и заканчивать. Надо просто прекратить служить этой… как ты ее назвал, Мамочке?
– Мы пробовали, – угрюмо сказал Даниил. – Не вышло. Она нас заставила.
– Надо было не поддаваться. Никто и не говорил, что это просто.
Даниил вскинул голову.
– Вам легко говорить! Она к вам ночью не приходила!
Аркадий Леонидович печально улыбнулся. Вот так всегда, думал Даниил. Взрослые обычно смеются над твоими страхами и даже не стремятся понять.
– В античной традиции считалось, что боги питаются дымом жертвоприношений. Делают из них амброзию и нектар. И если перестать приносить жертвы, они помрут с голоду там, у себя на Олимпе. Это, как вы понимаете, метафора, притом грубая, но главное в ней другое: боги действительно живут за счет приносимых им жертв, но это не куклы, не кошки, не что-то еще. Главная жертва – ваша вера, воля и дух, понимаешь? Ты же сам говорил, что твои друзья изменились, так?
Даниил печально кивнул.
– Люди меняются в зависимости от того, кому или чему служат. Пьяница меняется, усердно отдаваясь своей страсти к алкоголю. Человек, одержимый жадностью, или гневом, или сексуальными… хм… впрочем, не важно. Каждый раз, когда вы соглашались служить Мамочке и продолжать просить у нее что-то, зная при этом, что ценой могут стать невинные люди, вы отдавали ей часть своей души, делая ее все сильнее. Как и всякий дух бездны, она зла, всегда голодна и никогда не насытится, ей нужно больше и больше, это свойство всех демонов – и тех, что снаружи, и тех, что внутри. Особенно тех, что внутри. И борьба с ними нелегка. Разумеется, она не оставила вас в покое вот так, сразу, стоило один раз немножечко заупрямиться и отказать ей. Но другого пути нет, увы, потому что такие, как она, не успокоятся, пока не высосут человека полностью: все хоть сколь-либо доброе, все силы, всю волю, превратив в собственное уродливое подобие.
Он снял с шеи какой-то длинный шнурок, встал и протянул Даниилу. Тот присмотрелся: на краю длинной тесьмы висел небольшой мешочек, от которого исходил летний приятный запах сушеной травы.
– Вот, возьми. Это поможет. Ну и молитвы. Если умеешь.
Даниил повертел мешочек в руках, вздохнул и накинул шнурок на шею. Уж точно это не та помощь, на которую он рассчитывал. Чувство было такое, как если бы пришел к врачу с острой болью и надеждой на избавление от страданий, а тебе рассказали о важности здорового образа жизни и проводили напутствием соблюдать режим дня. Впереди его ждала дорога домой сквозь тьму и буран, а еще разговор с родителями, о котором было страшно и думать. Оставалось надеяться, что щепотка аптечного травяного сбора того стоила.
Уходить не хотелось. Даниил решил еще что-нибудь спросить.
– А если я, предположим, не буду участвовать в этих обрядах, они ведь не смогут их проводить? Ритуал сделается как бы недействительным?
Аркадий Леонидович удивленно приподнял брови, так что даже повязка на голове чуть приподнялась.
– Разве ты меня не внимательно слушал? Формальности тут неважны: ни место, ни время, ни количество, так скажем, участников. Если ты хотел узнать, можешь ли в одиночку избавить своих друзей от власти Мамочки, то ответ – нет. Никто не поможет им, пока они сами этого не захотят. Вся эта вакханалия будет продолжаться, даже если только один из них продолжит приносить ей жертвы.
Даниил понимал, что это правда. Мамочка уже сама изменила правила или вынуждена была изменить, потому что появилась помеха…
– Ой, – сказал он.
– Что такое?
– Мы должны были собраться сегодня. Я еще удивился, что в другой день, не в пятницу, а Волк, ну то есть Рома, объяснил, это не имеет значения, что Мамочка так велела. Я думал, что без меня они не смогут, но если это не так…
«Устранить помеху». Он побледнел и с хрустом стиснул висящий на шее мешочек. Аркадий Леонидович нахмурился.
– Сегодня какой-то особый повод?
– Да. В общем, вроде Мамочке кто-то мешает. Она так передала через Волка. И мы должны устранить…
И это не кошка. И уж точно не пластиковая кукла.
– Когда вы должны были собраться? – быстро спросил историк.
– В десять. – Даниил посмотрел на часы. 22.01. – То есть сейчас.
– Где?
– На Предпортовой, 11. Даже не знаю, что там…
– Я знаю, – ответил Аркадий Леонидович и быстро встал. – Психоневрологический интернат.
Он молча бросился в коридор и стал торопливо натягивать пальто.
* * *
– Ну что? – спросил Филин.
– Выключен, – процедил Волк сквозь зубы. – Похоже, соскочил наш Лисенок.
– Может, просто предки не отпустили? – предположил Медведь.
– Захотел бы, пришел, – мрачно ответил Волк и посмотрел на темные окна длинного двухэтажного деревянного дома за металлической оградой. – Ладно, сами справимся. С ним разберемся потом.
Они сидели в припаркованном автомобиле в двух шагах от ажурной калитки, за которой едва виднелась под снегом дорожка, ведущая к низкому крыльцу и дверям интерната. Двигатель работал на холостых оборотах; в темноте таинственно мерцали голубоватые и красные огоньки на приборной доске, делая салон похожим на рубку космического корабля, команда которого готовилась к важной и рискованной миссии. Все сработали на «отлично», никто не подвел капитана: Медведь стащил у отчима ключи от серебристого внедорожника и не забыл прихватить с собой кувалду и пистолет, который сейчас лежал на коленях у Волка; Филин запасся толстыми шнурами, заранее порезав их на куски нужной длины; сам Волк, как и положено командиру, обеспечивал координацию и связь с центром управления миссией. Вот только Лис, мелкий засранец…
– А получится втроем? – усомнился Филин. – У него планшет с фоткой и текст, а то я могу слова забыть…
– Все получится, – твердо заверил Волк. – Сегодня особый случай. Обойдемся без картинки. А стихи я и сам помню наизусть, ничего сложного.
Наступило молчание. Медведь посмотрел на часы приборной панели и заерзал.
– Долго еще? Дядя Вадим спит, но не дай бог ему приспичит машину проверить.
– Она скоро выйдет, – пообещал Волк, глядя в окно. – Никуда не денется.
– Зачем так сложно вообще? Можно было просто поджечь тут все, и дело с концом, дом деревянный, если с четырех концов запалить, да еще двери заколотить перед этим, никто бы не выскочил, – предложил Филин.
– Нет, – покачал головой Волк. – Мамочка хочет, чтобы мы отдали лично ей того, кто помешал.
– Пацаны, смотрите! Кажется, идет!
Высокая дверь интерната открылась, и в тускло освещенном прямоугольнике холла появилась чья-то фигура.
– Так, внимание! Филин, готовь веревки! Медведь, как только погрузим, сразу гони! Я пошел.
Волк открыл дверцу и вышел в снежную мглу.
* * *
Карина очнулась от похожего на глубокий обморок сна на исходе дня в среду, пробыв в бессознательном состоянии чуть больше суток. Последнее, что она помнила: как черные зубастые тени рванулись к Вениамину, а она тщетно пыталась отправиться вслед, чтобы они не натворили лишней беды. Судя по всему, это не удалось; Карина не помнила даже, как выбралась из игровой: только провал, темнота и тяжелое, будто похмельное, пробуждение в комнате интерната.
Долгий сон не освежил. Глаза открывались с трудом, веки были тяжелыми и слипались, сознание постоянно терялось, заваливаясь в полусон, тело расслабилось и нехотя откликалось на попытки двигаться, так что Карине казалось, что она зашита внутри большой и неуклюжей мягкой игрушки.
За окном металась и билась черно-белая буря. Карина протянула руку к лежащему на тумбочке телефону, чтобы посмотреть, который час, но в итоге уточнять пришлось и день недели. Настольная лампа была включена, а рядом стоял стакан воды и кружка остывшего чая: значит, кто-то заходил к ней, пока она спала.
– Спасибо тебе, добрый человек, – хрипло пробормотала Карина, залпом выпила воду и снова откинулась на подушку, пытаясь собраться с мыслями.
Завершено ли дело? Передать послание Вениамину у нее не получилось, хотя спущенные с привязи и предоставленные сами себе «друзья» могли сотворить с ним такое, что он позабыл бы вовсе про недобитого школьного преподавателя. Это следовало проверить, но позже: сил снова наведаться в игровую не оставалось. Наверное, она подождет еще день, передохнет чуть-чуть, убедится, что А. Л. ничего не грозит, а потом – заявление об уходе, короткие сборы и снова в путь. Куда? Неизвестно, только подальше отсюда. И с Леокадией Адольфовной нужно бы попрощаться. Карина испытала неловкость, что вот уже несколько дней, находясь совсем рядом со старушкой, так и не зашла к ней ни разу.
Снова стало клонить в сон, и Карина решила не сопротивляться желанию измученного организма. Второй раз она проснулась уже поздним вечером: звук, негромкий, но назойливо повторяющийся, тревожно проникал сквозь плотную пелену сна.
Она открыла глаза. Деревянные стены старого дома стонали под порывами урагана. Скребли торопливыми лапами крысы, шмыгая внутри стен короткими паническими перебежками. Откуда-то снизу доносились слабые крики, звон железных посудин и нетерпеливые голоса: наверное, кому-то из стариков стало хуже. Но разбудило Карину не это. Она лежала, прислушиваясь. Вот, снова: тихий, настойчивый стук в стекло, будто кто-то просил пустить его внутрь.
Карина села и посмотрела в окно. Ничего, кроме снежных вихрей и мрака. Иначе и быть не могло. Ее комната на втором этаже, а деревья растут слишком далеко для того, чтобы дотянуться ветвями. Скорее всего, это ветер дергает рамы или барабанит слипшимися снежинками по неплотно сидящему в слое старой замазки стеклу.
Стук повторился. Карина нахмурилась, встала и подошла к окну.
Прямо под ней белела покатая двускатная крыша крыльца; два бело-голубых фонаря светили во тьму, и в их лучах, теряющихся среди круговерти метели, крупные хлопья снега метались густым роем обезумевших насекомых. Вершины деревьев терялись во мгле, а их толстые стволы, покрытые бугристой корой, раскачивались, скрипя и стеная. Карина присмотрелась и увидела прямо посередине занесенной снегом дорожки чью-то фигуру; в свете двух фонарей синел больничный халат, натянувшийся на согбенной спине и полных покатых плечах, длинные седые космы развевались под порывами ветра. Карина вздрогнула и прижалась лбом к стеклу: определенно, это кто-то из пациентов интерната, скорее всего, пожилая женщина. Но как и зачем она вышла в такое время на улицу? Ладно, положим, вопрос «зачем» был бессмыслен, их пациенты не всегда отдавали отчет в собственных действиях, но кто выпустил старого человека на улицу среди ночи и в ураган?!
Полная женщина продолжала неподвижно стоять на дорожке; вихрь трепал полы халата, снег облеплял седую голову, бока и плечи. Карина сорвала с крючка у двери пальто и выскочила из комнаты. На посту никого не было; она сбежала вниз, стуча шлепанцами и перепрыгивая через низкие стершиеся ступеньки, огляделась: на первом этаже тоже пусто, за стойкой регистратуры никого, только из конца коридора со стороны душевых доносятся голоса, шум воды и позвякивание тазов. Неужели кто-то из несчастных больных случайно выбрался из своей комнаты в то самое время, когда никого из дежурного персонала не оказалось на месте?! Раздумывать было некогда. Карина толкнула дверь и, щурясь от ветра и летящего в лицо снега, вышла на крыльцо.
Широкая спина в синем халате маячила перед ней в десяти шагах.
– Эй! – окликнула Карина. – Не стойте там, заходите обратно!
Женщина оставалась недвижной. Карина, запахнув пальто и черпая тапочками обжигающе ледяной снег, спустилась с крыльца и подошла ближе, но странная пациентка неожиданно сдвинулась с места и направилась прямиком к приоткрытой калитке. Карина прибавила шаг.
– Постойте! – звала она. – Я помогу вам, остановитесь!
Она догнала женщину и уже почти коснулась ее плеча, как вдруг налетевший особо свирепый порыв урагана разметал возвышавшуюся перед ней фигуру в облако черных снежинок, похожих на крупную сажу. Карина моргнула и остановилась. Прямо перед ней была открытая калитка ограды, за которой стоял большой серебристый автомобиль с включенными фарами. Она не успела еще ни понять ничего, ни испугаться, только растерянно сделала шаг назад, как в затылок уперлось что-то холодное, жесткое и тихий злой голос прошипел:
– Руки в гору. Дернешься – башку отстрелю.
Карина медленно приподняла руки и обернулась. В лицо ей уставились четыре широких круглых ствола массивного пистолета, который твердо держал в вытянутой руке высокий худой подросток. Ветер ерошил короткие серые волосы, похожие на вставшую дыбом шерсть. На узком костлявом лице недобро желтели прищуренные глаза.
– В чем дело? – спокойно спросила Карина.
Парень бросил быстрый взгляд ей за плечо и кивнул. Она услышала, как открылась дверца машины. Негромко запел мелодичный сигнал.
– Лезь в тачку, – приказал мальчишка, дернув оружием. – Быстро!
– Послушай, не надо дурить, – сказала Карина, примериваясь, как выбить из руки паренька пистолет и одновременно уклониться от возможного выстрела, но в этот момент за спиной торопливо зашлепали шаги и чья-то рука грубо схватила ее за ворот пальто.
– Филин, тащи ее! – сказал парень и, не отводя нацеленного в лицо Карине оружия, двинулся на нее. Карина пятилась, стараясь не шлепнуться наземь, а невидимая рука все тащила ее за собой, пока все так же, спиной вперед, не втиснула на заднее сиденье автомобиля.
– Ноги подбери! – ломким голосом рявкнул мальчишка с пистолетом и влез вслед за Кариной. Дверь захлопнулась.
– Все, поехали!
Широкоплечий угрюмый подросток за рулем качнул большой головой, и машина, вцепившись четырьмя колесами в скользкий асфальт, рванула с места.
* * *
Аркадий Леонидович выскочил из дома в такой спешке, что Даниилу ничего не оставалось, как последовать за ним. Сопя, задыхаясь от ветра, поскальзываясь и кряхтя, они молча добежали до автобусной остановки на проспекте и остановились, тяжело переводя дух. Дорога была пустынна; подсвеченные рыжими фонарями, носились неправдоподобно огромные снежные облака; ни машин, ни птиц, ни людей. Историк затравленно оглянулся по сторонам, и тут из оранжевой бурной мглы проступили два мутных голубоватых светящихся глаза.
– Автобус! – закричал Даниил.
Аркадий Леонидович выскочил на проезжую часть и замахал руками. Водитель нехотя затормозил, со скрипом раскрыв тугую гармошку двери. Историк, вцепившись в перила, взобрался в салон, Даниил вскарабкался следом.
– До интерната на Предпортовой!
– Нет, я только до Театральной, а потом назад, – ответил водитель.
Аркадий Леонидович окинул взглядом совершенно пустой салон, скрипнул зубами и выдернул из внутреннего кармана бумажник. На пластиковую подставку для мелочи полетели две тысячные купюры.
– Вот. И не останавливайтесь.
Шофер молча закрыл дверь, с душераздирающим скрежетом дернул длинным рычагом передач и втопил в пол педаль газа так, что Даниил не удержал равновесие и полетел на историка.
– Извините.
Тот не ответил: стоял, ухватившись за поручень, и смотрел в клубящуюся снегом мглу впереди.
– Если можно, быстрее.
– Не видно ничего, и дорога скользкая, улетим, – ответил водитель, но скорость прибавил.
Мимо проносились темные громады домов, похожие на жилища сказочных троллей, окутанные упавшими тучами. Даниил шлепнулся на сиденье, изо всех сил схватился за спинку переднего кресла и уперся ногами, чтобы удержаться на крутых поворотах.
– Ты живешь на Рогатке? – спросил Аркадий Леонидович.
– Ага.
– Покажешь, где тебя высадить.
– Нет, – замотал головой Даниил. – Я с вами.
– Это еще почему?!
– Вы не знаете, с чем придется иметь дело. А я знаю.
Он подумал немного и спросил:
– Кстати, а почему такая спешка?
– В интернате на Предпортовой работает Карина, – ответил историк и объяснил: – Моя жена.
– Тогда понятно. У нее, наверное, нет такого мешочка с травами, да? Может, нам не ехать, а просто помолиться, как думаете?
Аркадий Леонидович только зыркнул угрюмо, но ничего не сказал, и дальше они ехали молча. Даниил смотрел в окно: вот промелькнул «Корабел», весь в лохмотьях сорванных вывесок, темное здание театра, ведущая к дому боковая улица, напоминавшая узкое ущелье в горах, захваченных непогодой. Даниил представил себе, что сейчас творится в квартире: отец на уши поднимает весь город, мама обзванивает его друзей и знакомых. Так всегда: взрослые действуют, только если их самих или самых дорогих им людей коснется что-то по-настоящему страшное, а до этого ограничиваются рассуждениями, как правильно жить. Могут еще травяной сбор из аптеки преподнести вместе с парой добрых советов.
Справа потянулись массивные тени неразличимых во мгле предприятий, ангаров, складов; автобус вильнул, сворачивая с проспекта, заскользил по асфальту, качнулся и с трудом выровнялся, выскочив на встречную полосу. Шофер вполголоса выматерился.
Через несколько минут они затормозили напротив приземистого деревянного дома за высокой ажурной оградой с навершиями из копий и шишек. Аркадий Леонидович протиснулся в дверь, когда она еще не успела открыться, и бегом устремился ко входу. К тому моменту, когда Даниил, не забыв попрощаться с водителем, выбрался из салона, историк уже скрылся за тяжелой двустворчатой дверью. Автобус, недовольно завывая, развернулся в три приема на узкой улице и скрылся во тьме. Даниил натянул капюшон поверх шапки и подумал, не пойти ли за учителем следом, как тот с грохотом вырвался на крыльцо, чуть не рухнул, пробежал по ступеням и крикнул:
– Ее тут нет!
«Опоздали», – подумал Даниил.
– Что будем делать?
– Бежать! Думаю, ты знаешь дорогу.
* * *
У мальчика, схватившего Карину сзади, было бледное, почти белое лицо, испещренное черными точками подсохшей угревой сыпи; жирные волосы торчали в разные стороны, как гротескные перья, а круглые глаза по-совиному выпучились. От него смердело немытым телом, лежалой одеждой и чем-то сладковатым и тошнотворным. Он с такой силой стянул ей запястья веревками, что через минуту кисти рук онемели, а потом, вооружившись длинным обрезком полосатого шнура, сопя, полез ей под юбку, чтобы связать ноги.
– Филин, ты дурак, что ли? – окликнул его парень с пистолетом. Он сидел справа от Карины и не опускал оружия, больно упирая блок из стволов ей под ребра.
– А что?
– Ты ей ноги сейчас перевяжешь, а как мы ее до ямы тащить будем? Волоком? Пусть сама идет.
– Ага, а если не пойдет? – угрюмо возразил Филин. – Все равно волочить придется. Под забор она уж точно сама не полезет.
– Ну да, тоже верно. Ладно, вяжи.
Филин мрачно осклабился и завозился у Карины под юбкой, с шумом принюхиваясь и плотно обматывая веревкой лодыжки. Она поморщилась.
– Мальчики, вы делаете большую глупость, – сообщила Карина, стараясь говорить как можно ровнее. – Меня будут искать и найдут.
– Заткнись! – рявкнул Волк и с силой ткнул ее пистолетом в бок. – Никто тебя не найдет, ясно?
– Ну не меня, так мой труп, – продолжала Карина. – Вам сколько лет? Тринадцать? Четырнадцать? Убийство – это особо тяжкое преступление, да еще и совершенное группой лиц, и с оружием, и по предварительному сговору. На свободу выйдете, когда ваши сверстники уже карьеру сделают и детей будут рожать по второму разу.
Филин, оторвавшийся наконец от ее ног, отвернулся к окну и запыхтел. Карина бросила взгляд в зеркало над приборной доской: у мальчишки, сидящего за рулем, был сосредоточенный взгляд человека, пытающегося сконцентрироваться на чем-то, чтобы уйти от пугающих мыслей.
– А я и не собираюсь делать карьеру, да и рожать тоже, – огрызнулся Волк. – И заткнись уже, пока я тебя прямо здесь не вальнул, поняла?
– Здесь не убьешь, – сказала Карина. – Вы должны меня принести в жертву. Кстати, Мамочка не высказала пожеланий, как именно?
Автомобиль вильнул на узкой дороге и едва не слетел в кювет. Филин вытаращился на Карину, приоткрыв рот. Только Волк, если и был удивлен, не подал виду, скривился и процедил:
– Она говорила, что ты ей мешаешь, а значит, и нам тоже. А теперь хватит трепаться. Может, я тебя в тачке и не застрелю, но попрошу Филина, и он снимет с тебя трусы и затолкает их в рот. А может и свои засунуть туда же, если поместятся. Поверь, сделает он это с большим удовольствием.
В машине повисла напряженная тишина. Карина подвигала ногами, пошевелила руками – на совесть связанные морскими узлами веревки не поддавались. Автомобиль снова дернулся и замедлил скорость.
– Медведь, чего тормозишь?
– Дорога тут хреновая, – мрачно отозвался широкоплечий парень. – Не хочу подвеску убить, да и вообще, если машину поцарапаю, знаешь что мне дядя Вадим устроит? Не кипишуй, тут осталось всего ничего.
Автомобиль, покачиваясь и трясясь, пробирался по кривому проселку. Впереди сквозь снежный туман яркой звездой светился единственный уцелевший прожектор над стройплощадкой. Они подъехали к воротам и остановились.
– Ни хера себе! Пацаны, смотрите!
Почти все железные полотна забора были повалены бурей и лежали на припорошенной снегом земле, чуть приподнявшись краями, как остатки противотанковых укреплений. Решетчатая ферма рухнувшего прожектора придавила бульдозер, смяв крышу кабины, будто ствол исполинской железной сосны. Ворота устояли, но были распахнуты настежь; стекла в опустевшей будке охраны выбиты ветром; среди гудящего под мощными дуновениями леса чернело застрявшее в заснеженных кронах бесформенное пятно сорванного с ямы защитного купола.
– Мамочка! – выдохнул Волк с благоговейным восторгом. – Она все подготовила! Теперь дело за нами! Выходим!
Он выскочил из автомобиля, нагнулся и потянул за собой упирающуюся Карину. Филин толкал ее в спину.
– А ты говорил, сама пойдет! – с натугой прокаркал он. – Как же!
Карина дергалась и брыкалась, но Волк поймал ее за лодыжки и выволок из салона, уронив на занесенный снегом песок. Смерзшиеся жесткие комья больно вонзились в связанные за спиной ладони и спину. Дыхание перехватило.
– Медведь, Филин, берите ее за руки, за ноги и тащите! – раздавал команды Волк. – Я понесу кувалду, фонарь и маски! И быстрее, быстрее! Время идет!
Филин выпрыгнул из машины, примерился и вцепился Карине в подмышки, ожидая Медведя. Тот продолжал сидеть за рулем. Волк рванул на себя переднюю дверцу автомобиля.
– Медведь! Оглох?! Я говорю, хватай ее и тащи к капищу!
Макс повернулся к другу и посмотрел на него печальным, но твердым взглядом.
– Ромыч, короче, я тут думал, пока ехал… Давайте дальше одни. Без меня.
Волк оторопело уставился на сидящего за рулем товарища.
– В смысле – одни?
– Слушай, я помог, как и обещал. Джип у отчима увел, довез, все такое. Но понимаешь… это уж слишком. Она ведь не кошка.
– Понимаю. – Волк внимательно смотрел на Макса. – Не кошка.
– Ну вы скоро там? – заорал Филин, изо всех сил удерживая извивающуюся на земле Карину. – Сколько мне еще одному держать? Она сильная, сука, вырывается!
– Мы сейчас! – крикнул Волк. Снег летел в открытую дверцу машины.
– Я не сдам никого, ты не думай, – заверил Макс. – Ты знаешь, я не такой.
– Да, знаю, – согласился Волк. – Точно, не сдашь.
– Значит, договорились. – Макс расслабился и облегченно вздохнул. – И ствол мне отдай, пожалуйста. Вы тут и без него вдвоем справитесь.
– Да, дружище. Держи.
Волк вытащил пистолет из кармана, вытянул руку, направил оружие в голову сидящего за рулем друга и нажал на спуск. Коротко громыхнул выстрел. Голова Макса дернулась, ударившись в боковое стекло, и он замер, уронив руки с руля.
– Эй! – снова заорал Филин. – Что за херня!
Волк посмотрел на поникшего Макса. Тот не двигался. Он засунул «Осу» в карман и подошел к Филину и Карине.
– Медведь нас покинул, – сообщил он. – Потащим сами! Ну, на раз-два, взяли!
Он нагнулся, но в этот момент Карина отчаянно извернулась, поджала ноги, а потом с силой распрямила их, угодив Волку в голень. Подбитая нога заскользила, он не удержал равновесия и упал на живот. Карина уперлась, села и закрутилась, выворачиваясь из рук Филина, одновременно изо всех сил пытаясь ударить его затылком в пах. Мальчишка вертелся, пятился, но в конце концов отпустил ее, и Карина откатилась в сторону. Ей удалось приподняться и встать на колени, когда подоспевший Волк с криком подскочил сзади и ударил ее ногой в спину. Лицо оцарапал холодный снег и острый песок.
«Бесполезно, – пронеслось в голове. – Мне с ними не справиться».
Но сдаваться она не собиралась: снова перевернулась на спину, намереваясь отбиваться ногами, пока ее действительно не пристрелят или не разобьют голову кувалдой прямо здесь. Пусть так, но службу Мамочке она все же испортит, не позволит тащить себя, как спеленутую овцу, и смиренно дожидаться заклания. Карина оскалилась, прицелившись ногой в колени надвигающегося на нее с пистолетом в руке Волка, краем глаза увидела, как Филин рывками выдергивает из рюкзака огромных размеров молот, а потом услышала далекий крик, донесшийся сквозь завывание метели.
Волк уставился вдаль, прикрыв рукой глаза. Филин замер, опершись на кувалду. Карина извернулась, крутя головой, и увидела, как через снежное безумие бури к ним приближаются две темные фигуры.
* * *
От улицы Предпортовой до строительной площадки было минут двадцать ходьбы – летом, налегке и по хорошей погоде. Зимой, сквозь свирепеющую пургу, идти бы пришлось в полтора раза дольше – это если раньше не плюнуть на такую затею и не повернуть вспять, не желая отмораживать уши или сдирать с физиономии налипшую корку из снега и льда. Они добежали за десять минут.
Даниилу казалось, что сердце у него неимоверно разбухло и сотрясается в лихорадочном темпе от диафрагмы и до самого горла. В боку немилосердно кололо, ноздри слипались, а судорожно разинутый рот хватал большими глотками ледяной ветер и снег, влетавшие в перестуженное, саднящее горло. Аркадий Леонидович бежал на два шага впереди, с трудом переставляя отяжелевшие ноги и упрямо нагнув голову в промокшей насквозь повязке, по которой расплывалось большое багровое пятно. Пальто его было расстегнуто, дыхание вырывалось паром сквозь стиснутые зубы, раз или два он пошатнулся так сильно, что Даниил был уверен – их безумный забег подошел к концу, но учитель всякий раз удерживался на ногах и продолжал проламываться сквозь ураган.
Стройплощадка вынырнула из мглы неожиданно близко: обрушенный ветром забор, одинокий прожектор, ворота, подмигивающий воспаленными красными фонарями серебристый автомобиль, а рядом, в облаках мельтешащего снега, метались несколько темнеющих силуэтов.
– Вот они! – Даниил хотел крикнуть, но из горла вырвался только сиплый писк.
Аркадий Леонидович прибавил ходу. Даниил, корчась от боли в боку, припустил за ним, стараясь не отставать. Ноги вязли в снегу, который становился все выше и уже доходил до щиколоток. Со стороны автомобиля донесся громкий хлопок и полыхнула бледная вспышка. Правее две тени сцепились в яростной схватке.
– Стоять! – заорал Аркадий Леонидович, из последних сил набирая воздух в горящие от морозного воздуха легкие. – Стоять!
Он несся прямо на Волка, застывшего с пистолетом в руке над лежащей Кариной, и вид его был страшен, словно вихрящийся снежный ад изверг из своих глубин самого жуткого из обитающих в его недрах демонов: перемотанная мокрыми бинтами голова окровавлена, глаза горят безумным огнем, лицо покрыто замерзшими потом и паром, рот разинут, распахнутое пальто развевается, как черная мантия.
– Стоять!!!
Филин взвизгнул, заметался с кувалдой в руке и отбежал за машину. Волк было отступил, но тут же вскинул пистолет, прицелился и выстрелил. Двенадцатиграммовая пуля разорвала ветер, разметала снежные хлопья в пяти сантиметрах от головы историка и с жужжанием улетела во тьму. Волк задергался, не решился на еще один выстрел, повернулся и рванул с места за секунду до того, как Аркадий Леонидович затоптал ботинками его следы и остановился рядом с Кариной. Она лежала на спине, снежинки таяли у нее на губах, волосы разметались черным по белому, огромные темные глаза широко распахнуты и смотрели без всякого выражения.
– Я же просила меня не искать, – выдохнула она.
– Можешь меня за это убить. Ты ранена?
– Нет, – неуверенно отозвалась она. – Не знаю. Кажется, нет.
Рядом засопел Даниил.
– Развяжи ее и помоги дойти до машины, – сказал Аркадий Леонидович. – А потом спрячьтесь там и ждите.
– А вы?..
Историк молча вытянул руку, показывая в сторону ворот, куда как раз вбегали две маленькие фигурки, одна из которых волокла большой молот…
– …Ромыч, что теперь делать? – хныкал на бегу Филин.
– Я тебе не Ромыч, – ответил Волк. – Спокойно, все еще можно исправить.
Да, можно было спасти положение, и он точно знал как. Мамочка не бросит своего шамана в беде, она не оставит его без защиты, нужно только успеть попросить, добежать до капища и сделать то, что гарантирует исполнение просьбы. Лишь бы успеть.
Они проскочили ворота. Волк обернулся: упрямый историк не отставал, он бежал, увязая в снегу, и размахивал руками, будто разгребая завесу бурана. Волк присел за сугроб у гусеницы бульдозера, подпустил преследователя ближе, тщательно прицелился, выстрелил и на этот раз не промазал: учитель неловко споткнулся и бултыхнулся лицом в снег. Волк навел пистолет еще раз и разрядил последний патрон: перебинтованная, похожая на мишень с красным «яблочком» посередине, голова в снегу дернулась. Волк отшвырнул ставшую бесполезной «Осу» и схватил Филина за рукав:
– Бегом, быстрее, быстрее!
Они спрыгнули с середины приставной лестницы в яму, по колено погрузившись в наметенный вьюгой сугроб. Ветер проваливался сюда по пути от моря к лесу, и стена, у которой стояла лестница, была завалена снегом уже почти на метр или больше; в глубине пол едва был прикрыт тонким белым покровом, сквозь который темнел плоский жертвенный камень. Филин в растерянности озирался.
– Ну а сейчас что?
Волк улыбнулся. Стены из грубой каменной кладки казались теплыми, они пульсировали и колыхались, как материнское лоно, готовое принять его обратно и защитить от всех бед. Вот он, его настоящий Дом, обитель его истинной Матери. Надо лишь все сделать как надо, а потом попросить…
– Дай-ка сюда. – Он вынул из рук Филина молот, перехватил его поудобнее, подбросил, взвешивая на ладонях. Приятель недоуменно таращил выпученные глаза.
– Я попрошу у нее помощи, – объяснил Волк. – Но чтобы все получилось, Мамочке нужна жертва. Так что прости, брат.
Он коротко размахнулся и врезал кувалдой Филину по колену. С треском сломался сустав. Филин с воплем упал навзничь, стукнувшись головой о широкую поверхность каменного алтаря, под которым в неглубокой песчаной могиле, обнявшись, как сестры, спали изуродованная кукла и мертвая кошка. Волк наступил ногой на шею другу, прикрыл глаза и мысленно прошептал просьбу, чуть не рассмеявшись от счастья, когда услышал ответ.
«Да, мой дорогой, да, мой мальчик, я вытащу тебя, спасу, не дам в обиду, только бей! Бей! Бей!»
Он открыл глаза и поднял кувалду над головой…
…Боль в правом бедре была страшной. Нога налилась пульсирующей тяжестью, на нее невозможно было не то что ступить, а даже пошевелить, и, может быть, это спасло его от второй пули: Аркадий Леонидович остался лежать на снегу, и оправленная в резину сталь лишь немного разминулась с его израненным черепом, оцарапала ухо, заставив вздрогнуть, и зарылась в снег. Он видел, как двое мальчишек скрылись в черном провале ямы, и тут же над капищем взвился причудливый вихрь, похожий на очертания тучной женской фигуры.
– Ну уж нет. – Аркадий Леонидович скрипнул зубами и встал, опираясь на левую ногу. Попробовал ступить на другую, заорал и снова повалился ничком. Глаза и рот забились белым и ледяным. Он выплюнул снег, проморгался, уперся коленом и пополз вперед, вперившись взглядом в чернеющий впереди каменный край. Ухватился пальцами за выпуклые валуны, подтянулся и увидел, как Рома Лапкович заносит кувалду над корчащимся в снегу школьным другом…
…В первый миг Волк подумал, что обрушились стены святилища – а может быть, само небо рухнуло вниз, не выдержав груза снежных масс. Что-то мягкое и тяжелое сбило его с ног, придавило, притиснуло к полу, вмяв лицо в снег, так что он некоторое время не мог встать и только трепыхался беспомощно, как недодавленный жук. Через мгновение тяжесть исчезла; он вскочил, отряхиваясь и отплевываясь, крепко сжимая ручку кувалды, которую так и не выпустил из рук. Перед ним, черный, как грозовая туча, стоял проклятый учитель истории, Аркадий Леонидович Майзель, и тянул вперед огромные руки.
Женя ползал и выл, оставляя в снегу кровавую полосу от страшной открытой раны в колене. Рома по-волчьи оскалился, занес молот и махнул им в сторону своего противника. Аркадий Леонидович отшатнулся; кувалда была слишком тяжелой, удар получился медленным, и он легко перехватил оружие одной рукой, резко дернув молот на себя и вырывая его из мальчишеских рук. Рома отпустил рукоять; Аркадий Леонидович пошатнулся, по инерции сделал шаг назад и упал, ударившись спиной о булыжники стен. В вое вихря послышался озлобленный женский визг. Рома бросился было вперед, но учитель уже поднимался, опираясь на ручку кувалды и не отводя пылающего, грозного взгляда, и он метнулся к деревянным ступенькам, мигом взлетел по ним вверх, сбил лестницу ударом ноги и исчез за краем ямы.
Женя уже не кричал, а только пищал, тонко и жалобно, как выпавший из гнезда птенец.
Аркадий Леонидович поднял лестницу, приставил ее к верхнему краю кладки и, с трудом опираясь только на левую ногу, кое-как выкарабкался наружу. Мощный снежный заряд ударил в лицо. Ураган уже не выл – грохотал, а издалека доносились мощные, протяжные стоны штормовых волн.
– Рома! – Голос потерялся, разорванный ветром. – Рома!
От края ямы вела цепочка следов. Аркадий Леонидович, опираясь на молот, как на трость, пошел по ним, вглядываясь в белую мглу.
– Рома! – Имя унесло к лесу, и оно потерялось среди тьмы и гула деревьев.
Неглубокие лунки следов стремительно заносило снегом. Аркадий Леонидович постарался, как мог, ускорить шаг. Отпечатки ног в глубоком снегу становились все менее заметными, но он упрямо шел и шел по ним, перебираясь через стальные листы поваленного забора, спотыкаясь, теряя из виду едва заметные углубления, снова находя их, продолжая путь сквозь визжащую женским голосом бурю – до самого конца, пока стон бушующих волн не превратился в рев, а шипящая белая пена разъяренных бурных валов не смахнула с заснеженного побережья последний след, уходящий в море…