Глава 16
10 октября 20… года.
Новости Северосумска
(по материалам портала severosumsk.info).
«Группа мужчин пострадала при нападении со стороны неизвестных в ночь на субботу 10 октября у дома номер 15 по улице Красных Матросов. Трое потерпевших госпитализированы в Первую городскую больницу с черепно-мозговыми травмами различной степени тяжести. По словам свидетельницы нападения, гражданской жены одного из пострадавших, медсестры психоневрологического интерната, ее муж, учитель средней школы № 1 Майзель А. Л., и еще два человека были атакованы неопознанными лицами, которые скрылись до прибытия наряда полиции. Сам Майзель А. Л. получил рваные раны головы, ушибы мягких тканей лица и сотрясение головного мозга. Травмы других жертв нападения оказались более серьезны: так, неработающий В., житель Михайловска, получил тяжелое ранение черепа и в настоящее время прооперирован. Сотрудник охранного предприятия «Барс» С., также проживающий в Михайловске, пребывает в коматозном состоянии вследствие открытой черепно-мозговой травмы височной области. Двое находящихся в сознании потерпевших не смогли дать удовлетворительного объяснения произошедшему, сославшись на потерю памяти».
«По информации Северосумской метеостанции, сегодня, 10 октября, в период с 16.00 до 23.00 ожидается усиление северо-западного ветра с порывами до 25 м/с. Отдел гражданской защиты Администрации Северосумска обращается к горожанам с просьбой проявлять осторожность: в указанное время по возможности не выходить на улицу, тщательно проверить, закрыты ли окна, форточки, балконные двери, входные окна и подъезды многоквартирных домов.
Метеослужба сообщает, что вследствие движения холодных воздушных масс со стороны Северного Ледовитого океана опасность шторма сохранится в течение всей следующей недели. Сильный ветер от 13 до 20 м/с будет сопровождаться обильными осадками в виде дождя и мокрого снега».
Буря вторглась в город вместе с надвинувшейся из-за пределов мира ночью. Передовые отряды порывистого колючего ветра влетели на улицы, кружась, завывая, визжа, обламывая на лету ветки деревьев, скалясь в окна и срывая рухлядь с балконов. Поползли вдоль проспектов и переулков длинные шелестящие ленты из морозной пыли, мусора и опавших листьев, как торопливые змеи, шуршащие сухой кожей. Рекламные щиты задрожали, как бубны, в которые кто-то бил невидимым кулаком, призывая древних богов. На темном небе еще различались редкие яркие звезды, но потом они стали гаснуть одна за другой, когда со стороны моря надвинулась непроницаемо темная масса громадных туч, похожих на исполинский город; но если это и был небесный град, то уж точно не Иерусалим: тяжелые темные клубы устрашающе громоздились один на другой, образуя стены, ротонды, арки и еще что-то, чему не было названия в человеческом языке, а с громоздких башен готовы были сорваться вниз каменные горгульи.
Лихие порывы ветра сменились мощным, непрестанным напором. Провода загудели, как струны. Город наполнился гулом. Кое-где замигали окна и вывески, словно сам свет, захлебываясь темным вихрем, сдавался в битве с явившейся тьмой. Редкие запоздавшие пешеходы, скорчившись, спешили укрыться в домах. Исчезли машины. Забившиеся на чердаки птицы замерзали, сбившись в тесные дрожащие кучки и тщетно пытаясь согреться. Пропитанный морской солью свирепеющий ураган прогнал все живое с улиц, заставил спрятаться в щели и норы тесных квартир, и тогда с низко нависших косматых туч обрушились вниз и наискось потоки ледяного дождя и тяжелого мокрого снега, укрывших своей завесой то, что вторглось в город вместе со штормом.
У него были свои планы и правила.
В дальнем море за горизонтом с навалившейся яростной бурей боролся белый корабль, возвращающийся домой из похода. Через два дня одышливый дизельный двигатель остановится, как усталое сердце, и корвет, потеряв возможность разрезать вспенившиеся валы, развернется лагом к волне и опрокинется, увлекая без малого сто человек в холод бездонной водной могилы.
У истертых временем причалов «Коммунара» раскачивались и скрежетали старые корабли, бились бортами, угрюмо стонали, будто сетуя, словно бывалые воины, что стоят в стороне и не могут вступить в битву с волнами. Черные длани ветра врывались в ремонтные доки, заставляли дрожать стиснутые высокими стенами суда; в задраенном наглухо трюме видавшего виды сторожевика с отсеченной кормой, обреченного быть разобранным и разрезанным на иглы и канцелярские скрепки, качнулись оставленные ремонтниками газовые баллоны; ударились, прозвенели во мраке железного чрева и повалились один за одним, как компания выпивох, в которой один, не устояв на ногах, увлек за собой остальных. Из повредившихся клапанов стала бесшумно сочиться ядовитая горючая смесь. К утру понедельника, когда сюда вернутся рабочие, среди которых будет молодой парень, недавно вернувшийся в город из армии, парень, младший брат которого со сломанным коленом лежит в городской больнице, – тогда трюм превратится в гигантскую бомбу, и хватит незаметной искры, чтобы объемный взрыв разметал обуглившиеся тела, разорвал швы на корпусе корабля, пробил переборки и через отсутствующую кормовую часть плюнул пламенем и шрапнелью раскаленных стальных обломков в сторону утилизационных цистерн со слитой соляркой.
За черной узкой лентой Шукры, в Заселье, ветер налег на поставленные в два ряда друг на друга контейнеры, приспособленные под жилье для людей. Холод вползал в бесчисленные щели и дыры, заставляя жарче растапливать самодельные печи; в ночь на понедельник, не выдержав напора бури, несколько похожих на консервные банки хибар рухнут, из распавшихся печек вырвется пламя, пожирая убогий скарб, спрятанные среди грязной одежды небогатые накопления и не успевших вырваться из западни обитателей, и десятки чумазых рабочих из чужих, дальних стран вырвутся в город, сбившись в стаи, как оголодавшие волки.
Ураган раскачивал вышки сотовой связи; проворными ледяными пальцами облеплял провода мокрым снегом, готовясь замкнуть напряжение в яркие электрические дуги, рассыпать искры, поджечь дерево и труху стен обители брошенных стариков; эмиссары надвигавшейся с моря тьмы стучались в окна, завывали в вентиляционных колодцах, напоминали о старых обидах, наводили тоску, сеяли страх, и люди гасили свет в окнах, чтобы кто-то не увидел его снаружи, прислушивались к ночным голосам и шагам у входных дверей, шептали во сне слова незнакомых наречий или вовсе не спали, вытаращившись в темноту и внимая мраку в собственном сердце.
Еще до наступления хмурого утра город был полностью завоеван.
* * *
Большие окна больничного холла на втором этаже из непроницаемо темных постепенно превратились в тускло-серые, как будто черная краска ночи размылась, разбавленная холодной влагой дождя.
Карина сидела на металлической скамейке под стендом с пестрыми комиксами об оказании первой помощи при переломах и смотрела на бледные полосы света из окон, что крались по линолеуму цвета морской волны, как унылые тучи над океанской водой. Рядом стояла дорожная сумка, совсем как давным-давно, в другой жизни, когда она так же сидела на жесткой полке купе, поезд уносил ее в неизвестность, а приятный, интеллигентный мужчина напротив спросил: «Наверное, вы не часто ездите в поездах?», и она зачем-то ответила, вместо того чтобы промолчать.
Голову словно набили сухим песком: сказывалась беспокойная ночь, события которой представлялись обрывками дурного сна; может быть, оттого, что она действовала бессознательно, не вполне отдавая отчет в реальности происходящего, но в то же время уверенно и на удивление четко: подобрать окровавленный молоток, телескопическую дубинку, брошенную бейсбольную биту, унести все это в квартиру и спрятать в кладовке; вызвать полицию и врачей; накинуть поверх разметавшегося пеньюара пальто, застегнуть его наглухо, сунуть ноги в зимние сапоги – и снова выйти на улицу. Отвечать на вопросы, дрожа от холода и нервного возбуждения, забраться в машину «Скорой помощи», куда на носилках вкатили все еще бесчувственного А. Л. (или А. Р.? Инквизитора?), и держать его за руку, раскачиваясь на поворотах, когда он приходил в себя, порывался встать, о чем-то спросить, но она лишь молчала, помогая медбрату стирать кровь с лица и прижимать к ранам на голове быстро намокающее горячим и алым домашнее кухонное полотенце. Долго ждать в приемном покое, больше похожем на морг, среди покалеченных, стонущих, пьяных и полуголых, ковыляющих самостоятельно или распростершихся на носилках, воняющих перегаром, гноем, калом и потом, и только под утро, убедившись, что два длинных шрама зашиты, что томография не выявила гематом, а рентгеновский снимок не показал переломов, уехать домой. Таксист, косившийся на ее распущенные черные волосы и красный рот, пытался было завести разговор, но Карина взглянула так, что он мгновенно замолк – может быть, что и не на один день.
Квартира показалась совершенно чужой, покинутой жившими тут людьми так же внезапно, как исчезает команда корабля-призрака, оставляя тем, кто найдет его, дрейфующего по волнам, строить предположения о случившемся: оплавленная свеча, растекшаяся по металлу подсвечника, недопитая бутылка вина, запеченное мясо, так и не покинувшее остывшей духовки, тарелки на белой скатерти, а теперь еще и разбросанные в беспорядке поспешных сборов вещи. Перед зеркалом в ванной Карина стерла краску с глаз и губ – резкими, порывистыми движениями, словно ненавидела тот новый образ, который вдруг вздумала зачем-то примерить. Быстро переоделась – черный свитер, длинная темная юбка, платок, собрала вещи в дорожную сумку – только то, с чем пришла в этот дом почти полгода назад. Не прибираясь, забыв погасить свет на кухне, торопливо выскочила за дверь, будто бы совершая побег и опасаясь, что помедли она с бегством пару лишних минут, и что-то, оставленное в этой квартире, сможет ее задержать.
В больнице уже ждал хмурый, невыспавшийся оперативник: она рассказала историю о страшной драке, которую видела из окна, о неизвестных злодеях, напавших на ее мужа, и двух отважных мужчинах, кинувшихся ему на выручку и тяжко пострадавших в жестоком побоище. Полицейский нацарапал несколько каракуль в блокноте, спросил, сможет ли Карина подъехать потом в отделение для составления протокола, пообещал сообщить, если появятся новости, и исчез.
– А что у вас в сумке? – полюбопытствовал он перед уходом.
– Вещи для мужа, – спокойно соврала Карина.
Насчет своих показаний она не тревожилась. А. Л. – пора уже привыкать называть его по-другому, надо себя приучать! – так вот, Инквизитор вряд ли мог видеть, как она набросилась на этих бандитов, а если и сообразил что-то, уж точно не выдаст ее, хотя бы из благодарности. Что же до самих налетчиков, то они тем более будут молчать: один из них, получивший удар молотком в висок, находился в глубокой коме и имел все шансы остаться там в ожидании переселения в лучший мир; второй же только сейчас приходил в себя после операции по удалению субдуральной гематомы. Впрочем, существуй даже реальная опасность отправиться за решетку, Карину это тревожило мало. У нее имелись более серьезные поводы для переживаний.
Палата оказалась большой, светлой, с двумя окнами, выходившими во двор, маленьким телевизором, отдельным душем, туалетом и четырьмя койками: одна из них была заправлена и пустовала; поверх смятого одеяла другой лежала горбом какая-то книжка в мягкой обложке, на тумбочке у изголовья валялись апельсиновые корки. На кровати справа, ближе к окну, кто-то спал, отвернувшись лицом к стенке и завернувшись в серое одеяло. Карина подошла к изножию четвертой койки, слева у двери, остановилась и посмотрела.
Инквизитор, похоже, дремал. Прикрытые веки беспокойно подрагивали. На голове громоздилась неуклюжая, толстая, похожая на шлем повязка с проступившими желтоватыми пятнами. Громадный кровоподтек был смазан чем-то блестящим и налился багровой синевой, оттеняющей бледность осунувшегося лица. От висящей на металлической стойке капельницы к залепленной пластырем вене на левой руке вела гибкая трубка.
– Аркадий, – негромко позвала Карина.
Он открыл глаза, увидел ее и вздрогнул, испугавшись одетой во все черное женской фигуры, возникшей рядом с ним в больничной палате.
– Это я, – сообщила она.
Инквизитор зашевелился, улыбнулся и тут же скривился от боли в скуле.
– Привет! – сказал он. – Рад тебя видеть! С тобой все хорошо?
Карина внимательно наблюдала.
«Он действительно рад. Искренне. Впрочем, какое это имеет значение».
– Я в порядке, – сказала она. – Мне нужно сказать тебе кое-что.
Она подвинула край одеяла и присела на койку. Инквизитор тревожно взглянул на нее и переспросил:
– Точно все в порядке?
– Это неважно. То есть со мной все нормально. Наверное. Или нет. – Карина почувствовала, что запуталась, и разозлилась на себя за это. – В общем, я о другом хотела сказать.
– Слушаю, – настороженно произнес он.
Карина вздохнула.
– Полиции я рассказала, что на тебя напали какие-то хулиганы. Двое случайных прохожих бросились тебя защищать и тоже пострадали. Сейчас они, кстати, тоже в этой больнице, с разбитыми головами. Один вряд ли оправится, другому повезло больше. Будет неплохо, если ты тоже станешь придерживаться этой версии. А еще лучше сказать, что ничего не помнишь.
– Понял. – Он задумался на секунду и произнес: – Значит, это все-таки ты… да?
– Да.
– Я не помню всего отчетливо, только то, что упал, а потом крики… Знаешь, я догадывался, но поверить не мог, чтобы ты… Но как?!
Карина хотела улыбнуться, но, видимо, это умение осталось где-то в той самой квартире, которую она так поспешно покинула. Вместо этого губы растянулись в кривоватый оскал. Она нагнулась пониже, почти касаясь груди Инквизитора своей затянутой в черный свитер грудью, приблизила губы к его уху и прошептала:
– Я сделала это твоим молотком. Нашла его вместе с клейкой лентой, маской и мешочком с какой-то сушеной дрянью. Аркадий Романович.
Он дернулся и попытался повернуть голову.
– Тише, тише, – сказала она. – Это еще не все, подожди. Помнишь, я обещала тебе сюрприз? Не могу сказать, что планировала именно это, но слово нужно держать.
Карина встала, поставила правую ногу на край прикроватной тумбочки и подняла юбку.
– Смотри.
Он и так смотрел во все глаза, с недоумением, недоверием, смотрел, как она поднимает юбку все выше, успел удивиться тому, что на ней надеты чулки, которых он раньше не видел, как чуть приспускает широкую резинку на белом бедре, как подцепляет ярко-красным ногтем телесного цвета пластырь, снимает его и обнажает маленький иссиня-черный рисунок, похожий на татуировку.
Перевернутый книзу трезубец.
Удивление в его широко распахнувшихся глазах сменил ужас, будто бы на его глазах она из человека превратилась в какое-то жуткое, инфернальное существо. Карина отступила на шаг, отпустила край юбки, позволив ей свободно упасть вниз, и сказала:
– Теперь ты знаешь.
Инквизитор молчал. Лицо его, и без того бледное, побелело настолько, что выделялось даже на фоне накрахмаленной белой подушки. Она подняла с пола сумку.
– Ты жив только потому, что я люблю тебя. Так уж вышло. Но сейчас я ухожу. И очень прошу, не ищи меня, даже не пытайся найти, потому что иначе… я просто не знаю, что тогда будет.
Он не сказал ни слова. Карина отвернулась и быстро вышла за дверь.
В коридоре она постояла немного, привалившись к стене, и ждала, пока пройдет противное жжение в глазах, когда перестанут расплываться предметы и снова можно будет дышать и жить. Санитарка в зеленом халате, катя перед собой дребезжащую железом каталку, покосилась и решила спросить:
– Девушка, вы как себя чувствуете?
Карина выпрямилась, поморгала, попробовала улыбнуться, вовремя передумала, чтобы не пугать никого той гримасой, которая теперь получалась вместо улыбки, и ответила:
– Я в норме. Спасибо.
Решительно вытерла ладонью подступившие слезы и зашагала по коридору.
У нее было еще много важных дел.
* * *
Ранним утром субботы по влажно блестящей ленте шоссе, пересекавшей припорошенные снегом белесые равнины и перелески, со стороны Михайловска в Северосумск мчалась колонна автомобилей. Они шли ровно, мощно и неумолимо, как атакующая бронетанковая бригада: впереди черный микроавтобус, за ним два Mercedes GL с номерами областной администрации, последним – еще один микроавтобус с наглухо тонированными стеклами. Висящая в воздухе морось взвихрялась при их приближении и кружилась вокруг, окутывая туманным, призрачным шлейфом. Над Северосумском нависала клубящаяся чернотой неправдоподобно огромная туча, простирающаяся от лесов на южных окраинах до морского горизонта на севере. По лобовым стеклам застучали ледяные капли, а потом полетел мокрый снег, крупный и частый.
– Денис, не гони, не хватало еще убиться на такой дороге, – сказал Вениамин и поморщился, глядя в окно. – Ну и погода тут. Никогда не любил это место.
Водитель послушно сбросил скорость; Transporter впереди и два автомобиля сзади мгновенно подстроились под изменившийся темп движения, ни на сантиметр не нарушив дистанцию.
Фары свирепо вперились во влажную мглу, проницая туман ксеноновыми лучами. Сверкая серебряным хромом и черным глянцем, автомобили пронзали город насквозь: по тихим улицам Тройки, мимо здания администрации и большой площади с угловатым памятником героям войны, мимо большого белого храма с тремя золотыми главами, по главной улице через Рогатку, мимо сонного театра, черных окон мертвой «Селедки», мимо Дома культуры, облепленного полощущимися на ветру обрывками рекламных баннеров, оставляя по правую руку Слободку и возвышающиеся за ней едва различимые громады «Созвездия» и «Коммунара» – к западной оконечности Северосумска, товарной железнодорожной станции и к закрытым по случаю дня субботнего воротам транспортной компании «Лига».
Пожилой седоусый охранник на вахте у главных ворот расположился перед захватанным жирными пальцами маленьким телевизором, удобно развалившись на продавленном старом диване и вольготно раскинув ноги в сизых кальсонах; табачный дым медленно закручивался в спирали, смешиваясь с жарким густым воздухом, пропитанным крепким духом нескольких поколений дворников и сторожей. Смена в субботу считалась спокойной: загрузок немного, да и те в основном в железнодорожные составы, машин тоже мало, а если и въезжал кто, так через западные ворота, а не через главный вход, который использовался в основном сотрудниками «Лиги» да редкими большегрузами, едущими через Михайловск. Поэтому, когда за окном неожиданно возникли из снежной мглы четыре устрашающе дорогих и черных автомобиля, сердце мигом почуяло что-то недоброе. Охранник подхватился с дивана, срывая со спинки кресла форменные штаны и одновременно глядя в окошко на то, как из машин выбираются люди: больше дюжины крепких парней в темной форме, перепоясанной ремнями, с оттопыренными кобурами и резиновыми дубинками, и несколько мужчин в легких, не по погоде, пальто и кожаных куртках.
– Ну что, Арсений, – сказал Вениамин, застегивая «молнию» и поеживаясь под порывами ветра. – Вперед, твой выход.
Арсений, высокий, худой, с редкими светлыми волосами, протер очки, мгновенно снова залепленные снегом, и решительным шагом направился к проходной. Вениамин махнул рукой и пошел следом; за ним, держась рядом, зашагали крепкий седоватый мужчина в длинном пальто, двое невзрачных, офисного вида молодых людей в светлых рубашках и галстуках и трое плечистых ребят в черных куртках с красными эмблемами «БАРС» и вязаных шапочках. Остальные бойцы рассредоточились у ворот и вокруг машин. Седоусый охранник как раз застегивал, вполголоса матерясь, последнюю тугую пуговицу на ширинке, когда хлопнула дверь, впустив глоток холодного свежего воздуха, и перед турникетом воздвиглась долговязая фигура в пальто и мокрых очках.
– Добрый день, – громко то ли поздоровался, то ли констатировал тот, кого называли Арсением. – Мне необходимо пройти на свое рабочее место.
– А вы кто, извиняюсь, у нас будете? – осторожно осведомился охранник, с тревогой следивший за тем, как на проходной становится тесно от широких плеч, твердых взглядов и сложной смеси ароматов парфюма.
Арсений брезгливо скривился.
– Я у вас буду новый генеральный директор. Требую пропустить меня на территорию предприятия. Вот документы.
Он развернул и шлепнул на потертую крашеную стойку какие-то сложенные листы с подписями и печатями. Охранник уставился в непонятные строчки и буквы, лихорадочно пытаясь сообразить, что теперь делать. Задача была не из легких.
– Так это, – начал он. – У нас Петр Маркович генеральный. Без его разрешения не могу.
Арсений воззрился на охранника через очки. Сквозь дрожащие капли воды глаза казались фасетчатыми, будто у насекомого.
– Как вас зовут, уважаемый?
– Федором, – ответил охранник.
– Так вот, Федор, если вы немедленно не пропустите меня в мой кабинет, я вас уволю, причем одним днем и по статье. Понятно излагаю?
Плечистые парни надвинулись ближе. Люди в костюмах у них за спиной смотрели на охранника с укоризной. Седой крепкий мужик с внешностью отставного полковника сверлил Федора угрожающим взглядом. Ощутимое и явное превосходство противника вдруг заставило зазвучать в сердце героические струны. Федор решил стоять до конца.
– Не пущу, – уперся он. – Пусть Петр Маркович распорядится, тогда дело другое.
Арсений обернулся на Вениамина. Тот пожал плечами и энергично закивал:
– Без проблем, звоните Петру Марковичу, я не против. Мы же не бандиты какие-нибудь.
Федор снял трубку городского телефона, одновременно отыскивая среди хлама на грязном столе листок с номером телефона хозяина «Лиги». Звонить ему приходилось впервые.
Телефонный звонок прозвучал, когда Петр Маркович Трок преодолевал третий километр на беговой дорожке в домашнем спортзале. На большом проекционном экране петляла среди изумрудных лугов песчаная ухоженная тропинка. В миниатюрных наушниках веский мужской голос, грамотно модулируя и расставляя акценты, читал главу из книги Дэна Кеннеди. Петр Маркович недовольно покосился на вибрирующий смартфон, переключил наушник в режим разговора и, не сбиваясь с пружинящего уверенного шага, ответил:
– Я слушаю!
– Петр Маркович, – задребезжал незнакомый голос, – это Федор, вахтер с проходной.
– Говорите, Федор, – разрешил Трок.
– Тут такое дело… люди приехали… вроде к вам.
Петр Маркович нахмурился.
– Я никому не назначал встречу. А что за люди?
Охранник уставился на незваных гостей. Один из них, невысокий, носатый, в полосатой рубашке под тонкой курткой, придвинулся ближе и произнес:
– Скажи, что приехал Вениамин Ривкин.
– Вениамин Ривкин, – повторил в телефон Федор и перевел вопросительный взгляд на человека в очках.
– И Арсений Удод, – представился тот. – Новый генеральный директор.
– И Удод какой-то, – сообщил охранник. – Говорит, что генеральный директор.
Трок резко остановил дорожку. Зеленеющие предместья в окрестностях Глостершира исчезли. Взгляд уперся в серую стену.
– Еду, – коротко сказал Петр Маркович и добавил: – Никуда не пускай их там без меня, понял?
Он спрыгнул с тренажера, распахнул дверь спортзала и крикнул:
– Роза! Я в офис, сейчас же! Звони Михальчуку, пусть собирает людей, сколько сможет, и приезжает!
У водителя Андрея сегодня был выходной, так что за руль он сел сам – в спортивных штанах, кроссовках, только накинув сверху старую кожаную куртку. Range Rover взревел, как боевой носорог, и ринулся сквозь ветер и снег. Через пять минут Трок уже выпрыгнул из машины на подъездной площадке у ворот «Лиги», огляделся, оценивая обстановку: десяток вооруженных, решительного вида людей, четыре машины, открытая дверь проходной, из которой на улицу дышало паром, плотная группа теней за широким окном. Петр Маркович, свирепо зыркнув на провожающих его взглядом бойцов, быстрым шагом подошел к дверям проходной и вошел внутрь.
– Что тут происходит?!
Все обернулись разом. На покрасневшем, с воинственно топорщащимися усами лице охранника Федора появилось торжествующее выражение, как у пехотинца, увидевшего несущуюся на подмогу кавалерию. Во дворе, по ту сторону второй двери, мялись в томительном ожидании неприятного несколько немолодых вахтеров с других постов, прибывших для подкрепления по зову бесстрашного Федора; у некоторых были в руках дубинки, один держал длинный прут стальной арматуры, и все они старались не встречаться глазами с парнями по внешнюю сторону турникета, смотревшими на ополчение «Лиги» с хищной насмешливостью.
– Я спрашиваю, что происходит?!
Откуда-то из-за спин протолкался Вениамин, широко улыбнулся, округляя глаза, и шагнул к Троку.
– О, Петя, привет! Хорошо, что ты приехал, у нас тут какое-то недоразумение…
Петр Маркович проигнорировал протянутую руку и рявкнул в ответ:
– Я вижу, что недоразумение! Ты какого черта явился?
Вениамин изобразил обиженное удивление.
– Петя, ну ты чего, мы же писали тебе, предупреждали. Вот, познакомься, новый генеральный директор «Лиги», Арсений… ты разве не в курсе?
Трок почувствовал, как задрожали мышцы.
– Веня, ты идиота из меня делаешь? Какой, к дьяволу, генеральный директор?
Вениамин протянул руку в сторону, и долговязый Арсений, опасливо жавшийся ближе к охране, подал ему бумаги.
– Ну вот, сам посмотри. – Вениамин протянул документы Троку. – Генеральный директор, назначенный на общем собрании акционеров, видишь? Есть протокол, подписи, я не понимаю, в чем проблема?
Петр Маркович бросил взгляд на листы бумаги и скрипнул зубами.
– Я тебе объясню, в чем проблема. В том, что, во-первых, я про это собрание не знал и на нем не присутствовал, а во-вторых, что тут нет моей подписи. Так что забирай своих бойцов и вали откуда приехал. Захочешь поговорить о чем-то – запишись на прием.
Черные глаза Вениамина недобро блеснули. Крепкий мужчина с коротким ежиком седых волос шагнул вперед и негромко спросил:
– Вениамин Михайлович, дать команду?
– Ты еще тут покомандуй! – заорал Трок, теряя самообладание и краем глаза заметив, как к воротам подъехала Toyota Михальчука и два патрульных автомобиля, из которых не торопясь стали выбираться распухшие от надетой поверх формы брони автоматчики.
Седой мужик прищурился и двинулся на Петра Марковича; тот выпятил грудь и расставил пошире ноги. Вениамин, размахивая руками, бросился между ними.
– Ну все, все, давайте успокоимся! Витя, не заводись! Петя, ты чего так разгорячился? Давай я тебе еще раз объясню…
– Им объясни, – огрызнулся Трок, резким кивком указывая на дверь, куда уже втискивался, сопя и потея лицом, Михальчук.
Через минуту людей на проходной стало меньше; приехавшие с Вениамином бойцы во главе с седым мужиком, Арсений и два человека в костюмах вышли к машинам; Петр Маркович, Вениамин и Михальчук отошли в угол, где стояла пара продавленных стульев и старый, раскаленный от жара калорифер.
– Это бланк уведомления о получении заказного письма с сообщением о проведении собрания акционеров, – рассказывал Вениамин, раскладывая бумаги на стойке. – Вот подпись, видишь? Твоя секретарша письмо приняла, значит, можно считать, что ты был уведомлен, верно?
– Мне никто ничего не передавал, – сказал Петр Маркович, уже понимая, как было дело. Все ходы в этой классической партии были известны: курьер притащил неподписанный пустой конверт, когда самого Трока не было в офисе, получил на уведомлении подпись секретарши, которая просто положила конверт в пачку входящей корреспонденции, а он даже внимания не обратил на то, что среди писем случайно затесалась пустышка. Это была стандартная комбинация, как в шахматах, но линию возможной атаки прикрывала надежная, десятилетиями проверенная ладья, и Петр Маркович не понимал, как ушлый Вениамин собирался обойти ключевой элемент защиты. Тот тем временем развел руками и продолжал:
– Петя, ну это несерьезно: я-то откуда знаю, что тебе никто ничего не передавал? Мы письмо отправили, передали должностному лицу, вы с Розой на собрание не явились – мало ли, может, какие-то дела у вас были важные…
Михальчук закряхтел и посмотрел на Трока. Ему эти комбинации тоже были знакомы.
– Кто присутствовал на собрании? – спросил Петр Маркович. – Ты один, что ли?
– Нет, ну почему же один, – скосил глаза Вениамин. – У «Лиги» ведь четыре акционера, верно? Сорок пять процентов у тебя и у Розы, сорок процентов у меня, и еще пятнадцать процентов…
– У Глотова, – сказал Петр Маркович и почувствовал, как пол чуть качнулся у него под ногами.
Этого не могло быть.
– Ну, формально у его родственника, но не суть важно, – согласился Вениамин. – На собрании они были вместе. Ты что, подписи на протоколе невнимательно посмотрел?
Теперь он посмотрел внимательно. Рядом с именем двоюродного брата жены Бориса Саввича Глотова, мэра и старого верного друга, стояла кособокая закорючка и расшифровка подписи.
– Половина акционеров присутствовала, голосовали пакетами, для принятия решения этого достаточно… – звучал откуда-то издалека занудный голос.
Петр Маркович медленно полез в карман и вытянул телефон.
– Ты Боре собрался звонить? – осведомился Вениамин. – Так его нет в городе, он уехал вместе с семьей – ну, знаешь, у них ведь горе, куда-то отправились подлечиться вроде… Ты разве не в курсе?
Трок молча покачал головой, но номер все же набрал.
«Аппарат абонента выключен…»
Ладья на шахматном поле поменяла цвет и ударила исподтишка, объявив шах и мат.
«Ах, Боря, Боря. Вот крыса».
Михальчук снова закряхтел и с сожалением посмотрел на друга.
– Как я вижу, все документы в порядке, – произнес он. – Петр Маркович, думаю, инцидент исчерпан?
– Это мы еще посмотрим, – сказал Трок, хотя понимал, что смотреть поздно. Он мотнул головой в сторону подъездной площадки и мрачно спросил: – Толпу с собой обязательно было приводить?
Вениамин осклабился и пожал плечами:
– Да это просто так, охрана, на всякий случай. Мой начальник службы безопасности настоял, Витя, ты видел его, седой такой. Времена сейчас тревожные, сам понимаешь, всякое может произойти: и со мной, да и с тобой тоже. Ну так что, мы с Арсением можем пройти?
Трок молчал. Вениамин рассмеялся и миролюбиво хлопнул его по плечу:
– Петя, ты чего так расстраиваешься? Тебе же лучше будет: не надо ничем управлять, головных болей никаких. Мы же не твою долю отбираем, верно? Будешь сидеть себе спокойно, получать дивиденды на акции, проводить время с семьей. Считай, что у тебя все проблемы закончились: и с банком, и с землей под строительство. Мы теперь все сами решим. Круто, правда?
Повисла пауза. В наступившей густой тишине негромко гундосил телевизор, за которым укрылся охранник Федор.
– В общем, я поехал, – нарушил молчание Михальчук. – Вы тут во всем разобрались, если есть хозяйственный спор, то это уже не ко мне. Надеюсь, дальше все обойдется без, так сказать, нарушений. Ведь обойдется, Петр Маркович?
Трок с трудом, через силу кивнул.
– Да.
– Вот и отлично, – обрадовался Вениамин. – Слушай, Петя, если уж так удачно сложилось, что ты здесь, поможешь Арсению принять дела? Он парень вообще-то толковый, работал у меня на морских перевозках, но мало ли, не разберется в чем-то… Ладно?
Зазвонил телефон. Петр Маркович достал аппарат, посмотрел на экран и ответил:
– Да, Роза. Да, здесь. И он тоже. Что случилось? – Он посмотрел на нетерпеливо притоптывавшего Вениамина, на отводящего в сторону взгляд Михальчука, на черных бойцов и присыпанного снегом, неподвижно застывшего Арсения, на Федора, опасливо выглядывающего из-за деревянного края так и не сданного им рубежа, и сказал: – Только что у нас закончились все неприятности.
* * *
Школа была пустынной и словно вымершей, как будто смерть, коснувшаяся ее ледяными губами две недели назад, отравила здесь все своим тлетворным дыханием. Налетевшая на город буря оставила дома школьников младших классов; весь четвертый этаж опустел, не слышно было ни детских криков, ни смеха, ни топота, ни голосов, и только душераздирающе громкие звонки отдавались эхом в безжизненных коридорах. Учителей по-прежнему не хватало; впрочем, поубавилось и учеников: кто-то остался дома из-за погоды, кто-то просто перестал в последнее время ходить на занятия, и неприятная тишина наваливалась гулким грузом и во время уроков, и на переменах. В классах и вестибюлях повисло уныние, тусклое, как мертвенно-серый свет дня за окном. Директриса, посчитав, видимо, что отдала достаточное количество сил своей школе во время последнего кризиса, снова ушла на больничный; дело это было привычное, и в иное время Светлана Николаевна Крупская бывала даже довольна ее отсутствием, когда никто не мешал управлять, судить и рядить по своему усмотрению, но сейчас ей не хотелось ни воспитывать, ни учить. Она сидела нахохлившись в своем маленьком кабинете у входа на четвертый этаж и напоминала сама себе забытую всеми сову, угнездившуюся в темном углу под потолком заброшенного и холодного склепа.
Новости о зловредном историке тоже не принесли ей отрады. Конечно, она прочитала репортаж о таинственном ночном нападении, знала, что он лежит сейчас в госпитале с разбитой головой и сотрясением мозга, но логически объяснить себе это событие не могла. Что-то явно не состыковывалось: если по черепу приблудившемуся в ее школу маньяку надавала его сожительница, то при чем тут другие два пострадавших? Если это дело рук не Карины, то неясно, как она отреагировала на письмо и прочла ли его вовсе, а если прочла, то когда ожидать результата? От этих мыслей и без того тяжелая голова болела и пухла, а настроение портилось. Чего теперь ждать? И что делать? Обратиться все же в полицию или еще немного повременить?
Все запуталось, как дурацкий ребус, составленный с грамматическими ошибками, а потому не имеющий никакого решения.
Светлана Николаевна постаралась сосредоточиться на подготовке к уроку в десятом классе. Тема была одной из любимых: роман Гончарова «Обломов», говорить о котором она могла долго и вдохновенно, порицая коммерческую, рациональную бездуховность Штольца и мягкими, деликатными штрихами обрисовывая бережно сохраненное «золото души» Ильи Ильича.
Но сегодня любимое произведение ее необъяснимо раздражало, будто пришедший с моря штормовой ветер вместе с рекламными вывесками, мелким хламом с балконов и последними листьями циничным и холодным своим дуновением сорвал покровы очарования с великого романа русского классика. Ну что за «золото души» такое, скажите на милость? Взрослый, половозрелый мужик, который только лежит и разглагольствует о прекрасном, не в силах даже обновить себе домашний халат, ничего не делает, позволяет перевозить себя из квартиры в квартиру, как старый матрас, обманывать, обворовывать, от безделья потрахивает толстую домохозяйку с поэтичным именем Агафья, а потом бесславно околевает от инсульта. А остальные? Тоже как на подбор: содержанка, вор, дура, пьяница, нищий. Крупской внезапно стала противна сама мысль рассказывать про «Обломова» так, как делала это раньше, и она поняла, что ей опротивел не только роман Гончарова, а и русская литература вообще с ее рефлексией, нытьем и вечной тоской от неумения занять себя чем-то хоть в малой степени важным.
Она с силой захлопнула книгу, выбив пыль из старых страниц, закрыла тетрадь, отложила в сторону ручку и откинулась на спинку кресла. Делать решительно ничего не хотелось. Крупская мрачно посмотрела в окно: деревья в тесном дворе гнулись от ветра, и ветки их были черными с белым от налипшего с одной стороны снега. С низкого неба летело вниз все подряд, как будто кто-то там, наверху, опорожнил помойный бак с протухшим дождем, испорченным снегом и остатками прошлогоднего града.
Нет, так не пойдет. Нужно как-то встряхнуться. Светлана Николаевна мотнула гривой светлых волос, заколола их «крабиком», встала, одернула блузку и вышла из кабинета. До конца четвертого урока оставалось еще минут двадцать, а значит, есть время спокойно выпить чашку кофе в столовой, без необходимости созерцать, как десятки неаккуратных подростков пережевывают комплексные обеды.
Она прошла по безлюдному коридору и стала медленно спускаться по широкой лестнице. На стене площадки между первым и вторым этажом все еще висел портрет Иры Глотовой в траурной рамке; свечи, цветы и нелепого игрушечного медведя убрали по ее настоянию, чтобы не разводить грязь, но фотографию решили оставить до исхода сорока дней. Крупская приостановилась и посмотрела на мертвую девочку, улыбавшуюся ей с портрета. «Какие все-таки пустые глаза у нее, – подумала Светлана Николаевна. – Дурой была покойница, прости господи».
– Добрый день, – прозвучал рядом девичий голос.
Крупская обернулась. У нее за спиной стояла Лиля Скворцова: вся в черном, со скорбным крепом на кармане узкого пиджачка, рыжие волосы забраны в короткий хвостик, темные глазки в отсутствие всякой косметики казались маленькими, как у поросенка, а бледная физиономия выглядела оплывшей и рыхлой, будто непропеченное тесто.
– Здравствуй, – ответила Крупская, посмотрела на Лилю и сморщилась. Верх черной кофточки под пиджаком был полупрозрачным, и сквозь легкую ткань выпирали наружу большие белые груди.
Еще одна неисправимая идиотка, не понимающая, как нужно себя вести.
– Ты почему не на уроке? – спросила Светлана Николаевна, косясь на бесстыжие сиськи.
Рыжая девка остановилась рядом и ответила как ни в чем не бывало:
– Я прогуливаю. У нас МХК.
– Мы, кажется, уже договорились со всеми насчет этого предмета, разве не так?
– Со мной вы не договаривались. Я не хочу туда ходить и не буду. А куда это вы заглядываете все время, Светлана Николаевна?
Крупская отдернула взгляд от гипнотизирующего декольте.
– Скворцова, ты даже в трауре умудряешься выглядеть так, как будто на панель собралась. Противно смотреть. Видел бы тебя твой папаша.
Она смерила Лилю пренебрежительным взором и повернулась, чтобы уйти, как вдруг услышала:
– Вы дрянь, Светлана Николаевна.
Крупская подумала, что ослышалась. Она медленно развернулась и уставилась на Скворцову. Та стояла совсем близко и смотрела на Крупскую с холодным презрением.
– Что ты сказала? – с расстановкой спросила Светлана Николаевна.
– Я сказала, что вы дрянь, – спокойно ответила Лиля. – Отвратительная и никчемная. Вы всем рассказываете о духовности и еще о чем-то таком, чтобы скрыть, какая вы гнилая внутри. А еще у вас нет ничего святого. Мой папа погиб, как герой, защищая людей, а вы смеете говорить… говорить о нем вот так, когда даже имя его произносить недостойны.
Крупская почувствовала, как глаза застилает багровая пелена.
– Слушай ты, прошмандовка, – зашипела она, не помня себя от злости. – Я не знаю, каким уж был твой папочка, но воспитатель из него точно получился неважный, если вырастил дочь-проститутку. Хотя возможно, что ты просто пошла в свою мамашу, которая…
Светлана Николаевна успела с удовлетворением отметить, как исказилась гримасой бледная физиономия наглой девицы, как мгновенно наполнились слезами глаза, но в этот момент Лиля резко подалась вперед и изо всех сил обеими руками толкнула Крупскую в плечи. Та пошатнулась, отступила на шаг, низкий каблук промахнулся мимо края верхней ступени, и Светлана Николаевна начала падать спиной вперед. Она взмахнула руками, попытавшись вцепиться в одежду, руки, волосы, во что угодно, но Лиля успела отскочить, и пальцы схватились за воздух. Она увидела, как на лице Светланы Николаевны возникло выражение потрясенного удивления, секундного страха, большие глаза распахнулись, и она полетела вниз, с силой врезавшись спиной и затылком в каменные ступени. Лестница вздрогнула; Крупская успела коротко вскрикнуть, но в следующий миг ноги ее неуклюже задрались вверх, и она тяжело перевернулась через голову. Раздался тихий, но отчетливый хруст. Туфли со стуком разлетелись по сторонам. Тело Крупской снова грузно ударилось о ступени, чуть сползло вниз и замерло. Длинные волосы разметались из-под заколки, закрывая лицо, ноги широко раскинулись, длинная юбка задралась, обнажая толстые икры, покрытые синеватыми штрихами вен. Лиля стояла не шелохнувшись и смотрела на неподвижное тело, похожее на сломанную куклу, обернутую в размотавшиеся цветные тряпки. Было тихо. Ниоткуда не слышались тревожные голоса, поспешный топот шагов не приближался ни снизу, ни сверху, только на втором этаже продолжал что-то монотонно бубнить женский голос, да за углом коридора, на посту охраны, негромко играла музыка из радиоприемника. По спине бежала холодная тонкая струйка.
Лиля постояла еще немного и стала тихонько подниматься по лестнице, стараясь ступать совершенно бесшумно и даже не касаться перил; дошла до третьего этажа, пристроилась на скамеечке у окна в коридоре и только тогда услышала первый заполошный крик с первого этажа, а потом и прочие, приличествующие случаю звуки нарастающей паники.