В три пополудни Лоренс остановился.

– Впереди свет.

Они только что вошли в самую большую из всех встречавшихся до сих пор пещер, около сотни футов в поперечине, с огромными, растущими из пола сталагмитами. Из трещины в стене с журчанием стекала вода, с высокого потолка свисали наподобие занавесей темные минеральные отложения. Отец с дочерью стояли в полосе дневного света, изливавшегося на них сверху через расселину, пробивавшую потолок на высоте примерно сорока футов. И там, вдалеке, Эбигейл увидела клочок серого неба.

– Туда не добраться, – сказал Кендал. – Даже не надейся. – Он отошел к источнику. – Дай-ка мне пустую бутылку из-под воды.

Эбигейл достала из рюкзака и протянула отцу бутылку из-под «Налджина». Набрав полбутылки, Лоренс вернулся на середину пещеры и посмотрел на ее содержимое в естественном свете.

Вода была мутной, и на дне бутылки уже выпадал осадок. Профессор поднес ее к носу и принюхался.

– Сильный сернистый запах. – Он попробовал воду на вкус, скривился и сплюнул. – Очень минерализированная. Горькая и едкая. Посильнее той, что бьет в наших горячих источниках в Пагосе. Не уверен, что ее вообще можно пить.

Отгоняя нахлынувшее отчаяние, Фостер с тоской посмотрела в далекое окно на потолке. А ведь это похуже даже прогулки по пещере в полной темноте, подумала она. Вот оно, перед тобой, да только не достанешь, как ни тянись. Недоступное, как рай из ада.

К концу дня, когда они сели наконец отдохнуть, настроение у обоих упало ниже нуля. На ужин не осталось ничего, кроме последнего батончика и воды на донышке бутылки. Их ждала ночь – холодная, на жестком каменном полу, в сырой, грязной одежде – и темное, беспросветное утро.

Они устроились у стены, в небольшой пещере с низким потолком, ничем не отличающейся от полусотни других, через которые они прошли за последние пятнадцать часов.

– Плохо, что мы оставили ее там, – сказала Эбигейл.

– А что мы могли сделать? Тащить ее с собой через пещеры? Ни Джун, ни Эммета уже не вернешь, – вздохнул Лоренс и выключил фонарь.

Молчание в давящей темноте было невыносимо.

– Ты нашел их и теперь знаешь, как они умерли, но по-прежнему не понимаешь, что все-таки случилось, так? – спросила Фостер.

– Не понимаю. Да еще и Куинн – если его действительно так зовут – изрядно усложнил уравнение.

– Но ведь зная, что они все умерли в пещере…

– Что-то подсказывает, что их, как и нас, заперли здесь. Может, это сделали Ооту Уоллас и Билли Маккейб… Но против такого варианта говорит тот факт, что золото тоже осталось здесь.

Сидя в темноте и слушая рассуждения отца, Эбигейл почувствовала, как ее лицо начинают покалывать острые иголочки холода. Что это? Первые признаки обморожения или переохлаждения?

– Как по-твоему, почему Куинн запер нас здесь? – спросила она. – У тебя есть какое-то объяснение?

– Помимо очевидного, элементарной жадности? Нет. Надо бы попить.

Кендал включил фонарь и потянулся за бутылкой, а его дочь почувствовала, как на нее сыплется что-то легкое. Сначала она приняла это за пылинки, но потом поняла – это же самые настоящие снежинки!

– Лоренс, посмотри, здесь идет снег.

Ее отец поднял голову.

– Господи! Щель я заметил сразу, когда мы только вошли, но снаружи было уже темно, и я подумал, что это всего лишь очередной слепой ствол, – пробормотал он удивленно.

Луч фонаря наткнулся на дыру в потолке. Снежинки падали через нее и, опускаясь, медленно таяли на полу.

Эбигейл встала.

– Можешь поднять меня туда? – спросила она профессора.

Тот молча кивнул. Девушка залезла ему на плечи, и он медленно, дрожа от напряжения, выпрямился.

– Чуть правее – а то вдавишь меня в потолок, – предупредила его Эбигейл и прищурилась, всматриваясь в узкий ход. Далеко ли до поверхности? И сможет ли она добраться до выхода, даже если как-то протиснется в этот лаз? – Ладно, опускай. – Лоренс согнул колени и так же медленно, как поднимался, опустился на пол. – Думаю, я смогу выбраться, если ты поднимешь меня чуть выше.

– Я не смог бы поднять тебя выше, даже если б лодыжка была в порядке, – отец покачал головой. – К тому же, поскольку у нас нет веревки, вылезти сможет только кто-то один. Как тебе такой вариант: ты выберешься одна и попытаешься найти помощь? Я нарисую карту в блокноте, а ты выйдешь на дорогу и вернешься к стоянке. Надо найти ключи от «Субурбана» Скотта. Они либо у него, либо в лагере, в рюкзаке.

– Там же и мой сотовый. Я попробую позвонить с перевала, – сказала девушка.

Лоренс облегченно выдохнул. Напряжение ушло, и его лицо расслабилось, как будто под кожей у него распустились тугие узлы канатов.

– Прежде чем идти, тебе нужно немного поспать, – велел он дочери. – Хотя бы несколько часов.

Будильник на часах сработал, как показалось Эбигейл, через пять секунд после того, как она закрыла глаза. Журналистка проспала четыре часа – на холодном полу, без сновидений. Кендал спал рядом. Его теплое дыхание согревало ей лицо, и в этой чистой, девственной темноте девушка уловила его запах – спрятанную глубоко реликвию, то подавленное воспоминание о далеких, таких дорогих сердцу годах, когда он был «папочкой», а не выдохшимся запахом лосьона, не наносной мозаикой искусственных химикалий, – его настоящий, живой запах. Запах, который вернул ее в прошлое, то прошлое, что было еще до аромата скошенной травы, сидений школьного автобуса и рожков мороженого.

– Проснулась? – прошептал Лоренс.

– Будильник разбудил. Наверное, пора. Ты спал?

– Думал.

– О чем?

– О золотых слитках. О тех, кто веками убивал ради них и убивает до сих пор. Но вы – ты и Тозеры – пришли сюда не за золотом. Эммет и Джун погибли из-за меня. И ты в этой пещере тоже из-за меня. Мне так жаль… Это ничего не изменит, но я должен об этом сказать. Мне нужно, чтобы ты это услышала. Знаю, я никчемный, эгоистичный раздолбай. Как ты там сказала, в пансионе? Ты была права, Эбби. Все дело во мне. Так было всегда. – Кендал закрыл лицо руками. – Возьми это с тобой. Если вернешься ко мне. И если не вернешься. В том, что я ушел… не ты виновата. И не твоя мать. Я ушел… что-то во мне сломалось. И не поправилось. Я делаю больно людям, которых люблю, которые любят меня, а почему, и сам не знаю. Но, девочка моя, моя милая девочка, мне так жаль, что я сделал тебе больно! Мне так жаль, что тебе достался такой отец…

Эбигейл не хотела этого и сопротивлялась этому, но оно происходило помимо ее воли – старый, заскорузлый узел в ее душе понемногу ослабевал и распускался.

Даже стоя на плечах отца, ей не хватало еще фута, чтобы ухватиться за какую-нибудь опору.

– Не достаю. Подтолкни меня выше, – попросила девушка. Свет фонаря упал на ближайший выступ в нескольких дюймах от кончиков ее пальцев. – Еще чуть-чуть! – Она вытянулась и ухватилась за выступ обеими руками. – Есть!

– Найди опору для ног, – подсказал снизу Лоренс.

Пальцы начали неметь, но подошвы ботинок журналистки только впустую терли стену.

– Не могу найти. Ничего не попадается. Господи, я соскальзываю! – испугалась она.

– Чувствуешь? – крикнул профессор, толкая мысок ее правого ботинка в расщелину. – Переноси вес на ноги! – Эбигейл уперлась ногами в стену. – Не торопись. Соберись с силами.

Она перевела дух и посветила вверх фонарем. Проход сужался, но трещин и выступов в нем хватало. Фостер отпустила лямки рюкзака, потянулась к следующей опоре и невольно застонала от острой боли в копчике.

– Помни, подниматься надо за счет ног! – крикнул снизу Кендал. – Иначе быстро устанешь.

Эбигейл проверила прочность опоры под ногой – вроде бы надежная – и перенесла на нее вес. Затем она передохнула секунд тридцать и подтянулась. Новая методика сработала – руки уже не немели. Девушка поднялась футов на десять, но дальше стало труднее – стена обледенела, подошвы скользили, да еще и трещин и выбоин поубавилось, и Фостер вдруг обнаружила, что ухватиться ей уже не за что.

– Я застряла! – крикнула она в отчаянии.

– Отталкивайся ногами от противоположной стены! – Голос Лоренса звучал глухо, словно со дна глубокого колодца. – Упирайся! Протискивайся!

Эбигейл держалась на выступе шириной в полдюйма, и ее ноги дрожали от подступающей слабости.

– Я падаю! – вскрикнула она.

– Слушай меня! Правой ногой упрись в стену за спиной, а пальцами левой жми в противоположную!

Девушка попыталась последовать этому совету, но ее подошвы скользили по заснеженному камню. Она напряглась изо всех сил, и боль от копчика отдалась во всем ее теле так, что у нее даже помутилось в глазах. В конце концов ей все же удалось найти опору и даже немного подтянуться вверх. Она поползла выше, упираясь, где было можно, ногами, подтягиваясь, где получалось, на руках и проталкивая себя вверх.

На голову ей падал снег, где-то близко завывал ветер. Эбигейл посмотрела вниз – с высоты в семьдесят футов фонарь Лоренса казался крохотной точкой света – и снова подумала о той, навсегда оставшейся у нее в памяти ночи, когда он ушел. Что он чувствует теперь, провожая ее глазами, оставшись один в темноте? Может, то же самое, что чувствовала тогда она, глядя, как он выходит из ее спальни?

Голова Эбигейл вынырнула наружу из пещеры – черной, окруженной снежным венцом дыры на крутом белом склоне. Мела пурга, а часы показывали 00:32. Двадцать часов под землей. Ее пальцы, руки, ноги – все онемело. Она стояла на пронизывающем ветру, в кромешной тьме, посреди бушующей метели и даже не представляла, где находится и где искать Абандон.