Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Варанаси, он же Бенарес, он же Каши в древности, — настоящая маленькая вселенная, населенная богами, мистиками и нищенствующими монахами. В этом древнем городе на севере Индии насчитывается более двадцати тысяч храмов. Сердце Варанаси — река Ганг, или, как ее ласково называют, мать Ганга. Ганг берет начало в Гималаях — «обители снегов» — и течет, бурля и извиваясь, на протяжении 2414 км, обеспечивая водой 40% населения Индии примерно в 115 городах.
В сумерках жрецы и верующие собираются для проведения древнего ритуала с лампадками на одной из «гхат» Варанаси — набережных с лестницами, ведущими вниз в Ганг. Тысячи верующих наблюдают за этим зрелищем поклонения, а жрецы поют хвалу матери Ганге.
В обычно шумном Варанаси верующие могут найти тишину. В священных писаниях индуизма отмечается, что в нашем иллюзорном мире только воды Ганга и жизнь в Варанаси — две наиболее реальные вещи. «В отношении религии все страны просто нищие, а Индия — единственный миллионер, — сказал Марк Твен, описавший Варанаси так: — Он старше истории, старше традиции, даже старше легенды и выглядит вдвое старше, чем история, традиция и легенда, вместе взятые».
Впервые я побывал в Варанаси, когда мне было восемь лет, а теперь решил туда вернуться. С учетом задержек я 38 часов ехал из города Ченнаи в купе второго класса поезда. Под аккомпанемент жужжания потолочного вентилятора я коротал время за беседой с любознательным соседом-студентом, будущим инженером-строителем, пока то электровоз, то тепловоз тащил наш поезд через пять крупнейших штатов Индии. Казалось, вся жизнь страны — от жаждущих воды полей до покрытых пышной зеленью гор, от бурлящего уличного движения до назойливых продавцов чая в джинсах-клеш (подделках под известные бренды) — пребывает в состоянии постоянного изменения, за исключением ритмичного, как удары метронома, перестукивания колес поезда.
Зачем я возвращался в Варанаси после многолетнего перерыва?
Чтобы встретить святого инженера.
Перевал Смоки-ривер в Скалистых горах на территории Канады. 1874 год. Температура воздуха — минус пятьдесят; у рабочих мерзли носы, уши и пальцы на ногах. Усталость и обморожения не щадили никого. Даже когда люди жгли самые сухие дрова, от них шел пар, а не дым. Пять с половиной месяцев они питались хлебом, тушеной фасолью и беконом, а ездовые собаки грызли сушеную лососину.
После очередной стоянки у ледника, когда команда снова засобиралась в путь, самый старый пес «сделал слабую попытку встать, судорожно взмахнул хвостом, упал на спину и умер». Как сказано в одной из записей путевого журнала: «Нам пришлось похоронить его на берегу, в яме на снегу; потому что мы не смогли выкопать для него более глубокую могилу». Эти первопроходцы строили страну.
Это была команда Сэндфорда Флеминга.
Флеминг родился в 1827 году в шотландском графстве Файфшир. Отучившись в приходской школе, он начал свою карьеру как геодезист-стажер, чтобы впоследствии стать инженером. Затем Флеминг переехал в Канаду и устроился на работу в железнодорожную компанию. А много лет спустя был назначен главным инженером Межколониальной железной дороги и Канадской тихоокеанской железной дороги.
В 1871 году Британская Колумбия присоединилась к Канадской конфедерации. Законодатели растущей страны были готовы в течение десятилетия проложить железнодорожную ветвь от одного ее побережья до другого. Но никто прежде не проводил полную топографическую съемку местности. Именно эту задачу поставили перед Флемингом и его командой, и им пришлось выполнять ее в чрезвычайно суровых условиях.
Флеминг и его люди нанесли на карту около дюжины различных маршрутов к Британской Колумбии и от нее через перевал Йеллоухед. В ходе топографических работ Флеминг мог опираться на самые приблизительные вычисления координат, основанные лишь на географической долготе, поскольку единого исчисления времени, что необходимо для определения географической долготы, на столь обширной территории не существовало.
«Не было никакой системы. Различное время, подобно железнодорожным веткам, соприкасалось или пересекалось в 300 точках по стране», — пишет Иэн Бартки, исследующий историю исчисления времени. От Галифакса до Торонто было пять часовых поясов, отличавшихся друг от друга на десятки минут. При желании между Нью-Йорком и Сан-Франциско можно было насчитать 144 часовых пояса! Неразбериха в исчислении времени царила и на региональном уровне. Если в Бостоне было 12:13, то в Филадельфии — 12:27, а в Буффало — 12:32.
В 1832 году протяженность железных дорог в США составляла приблизительно 368 км, а к 1880-му — уже 152 тыс. км. Чтобы окончательно свести с ума машинистов, каждая железнодорожная компания начала вести собственный отсчет времени. На часах было до шести циферблатов, а часы на вокзалах показывали время в разных городах. Поезд из Балтимора (штат Мэриленд) до Скрантона (Пенсильвания) шел в те дни по балтиморскому времени, создавая опасность столкновений на одноколейных участках пути. Сегодня, когда, сидя в Окинаве, можно легко пообщаться с людьми в Лондоне с помощью конференц-связи, прежняя «система» исчисления времени кажется дикой.
Но эти проблемы игнорировались, пока не происходила какая-нибудь катастрофа.
На дорогах Варанаси царит абсолютный хаос. Это досадное напоминание о том, что британцы ездят по левой стороне дороги, а индийцы — по той ее части, которая им остается. Романист Джефф Дайер пишет: «Дорожное движение здесь вовсе не ужасно; оно находится за гранью понятия “ужасный”. Это вообще нельзя называть дорожным движением».
Я нанял рикшу — худого мускулистого мужчину лет тридцати пяти; пунктом назначения был Санкат Моччан — храм Ханумана, обезьяноподобного божества, избавляющего от неприятностей. Махантом, то есть главным жрецом храма, был Вир Бхадра Мишра. Санкат Моччан — важное религиозное учреждение, основанное в XVI веке поэтом-святым Тулси Дасом, автором «Рамачаритаманасы» — одного из наиболее почитаемых в индуизме произведений. Жрецы в Варанаси — на особом положении, и глубоко религиозные паломники относятся к их ритуалам серьезно. Но Мишра вел парадоксальную жизнь: статус жреца был только одной из сторон его личности.
В тот вечер, когда я шел к дому Мишры на Тулси-Гхат, сгустились тучи и хлынул косой дождь. Я наклонился, чтобы подвернуть штанины своих Levi’s и тем самым спасти их от грязи Варанаси, которая потоком устремилась в Ганг, и тут мой диктофон выскользнул из кармана рубашки и умчался в реку.
Я поднялся по крутой лестнице из 70 с лишним ступеней к двери Мишры, промокнув до нитки. Жрец приветствовал меня доброжелательной улыбкой. «А я думал, вы не сможете прийти», — сказал он. Я вошел в его тихую, спокойную гостиную, которую многие называли «тронным залом». Мишра — седой усатый мужчина семидесяти с небольшим лет — излучал спокойствие.
Мой диктофон сбежал на свободу, батарейка в камере села, а блокнот промок насквозь — технологии меня подвели. Мишра рассмеялся: «Давайте просто поговорим».
***
Мишра родился в семье правоверных браминов, его отец в то время был махантом храма Санкат Моччана. Когда отец внезапно умер, 12-летнего Мишру возвели в сан главного жреца, а родной дядя стал его опекуном. Следуя традиции, мальчик изучал санскрит, музыку и борьбу.
Мишра также тяготел к науке, хотя и был недостаточно подготовлен к учебе в восьмом классе. В местной школе его не хотели принимать, но юный Мишра переубедил директора школы. Парень учился прекрасно. Позже, поступив в университет, он специализировался на гражданском строительстве и строительстве и эксплуатации коммунальных сооружений, причем страстно увлекся гидромеханикой (изучением движения жидкостей и газов). В итоге он получил степень доктора философии в этой области, стал профессором и заведующим кафедрой в Бенаресском индуистском университете, одном из ведущих учебных заведений Индии (сейчас это подразделение Индийского технологического института).
Инженерное образование в совокупности со статусом жреца принесло Мишре глубокое понимание причин и возможных решений проблемы ужасающего загрязнения Ганга. Вооружившись сочетанием фактов, веры и общественной активности, Мишра приступил к работе по очистке реки. «Ганг — не самая могучая и не самая длинная река, — сказал Мишра, подкрепляя слова жестами, — но она дает средства к существованию и поддерживает традиции одной двенадцатой части человечества. Есть ли в мире другая река, с которой у людей были бы такие отношения?»
В июле 1876 года Сэндфорд Флеминг путешествовал по Ирландии. Он приехал на станцию Бандоран около пяти часов вечера, чтобы сесть на поезд до Лондондерри. На билете было написано: «5:35», и Флеминг решил, что поезд вскоре прибудет, но потом все же понял, что ждать нужно до 5:35 утра. Флеминг заночевал на станции и опоздал на паром, на котором должен был плыть в Англию.
Современник Флеминга с раздражением писал: «Часы путешественника только вводили его в заблуждение; часы на станциях, висевшие рядом, открыто противоречили друг другу или местному времени, и все они были в вопиющем несоответствии с часами путешественника, что не поддавалось сколько-нибудь разумному объяснению». Такой сумбур считался нормой, пока не появилась универсальная 24-часовая концепция суток, предложенная Флемингом.
Флеминг разработал свою идею в духе модульного системного мышления. Часовые пояса были им методично разделены на одночасовые сегменты для облегчения поиска координат в разных странах. Каждые 15° долготы приравнивались к одному часу; таким образом, обогнув земной шар за 24 часа, можно было покрыть 360°. Впоследствии начальный меридиан с долготой, равной нулю, был проведен через обсерваторию в Гринвиче (Англия). На железных дорогах стали внедрять идею Флеминга и воплощать ее на практике в 1883 году. Благодаря установлению часовых поясов открылись новые возможности для тех, кто работал в области астрономии, метеорологии, производства электроэнергии, а также служил в сухопутных войсках и на флоте — ведь все эти сферы нуждались в систематизации времени.
Представители истеблишмента восприняли идею Флеминга на ура. Но нашлись и критики, которые называли его коммунистом (как вы помните, позже аналогичную реакцию вызвали ZIP-коды). Неожиданно концепция Флеминга приобрела влиятельного покровителя в лице президента США Честера Артура. По его указанию в 1884 году в Вашингтоне была проведена Международная меридианная конференция. А в 1885-м поясное время было введено во всем мире.
Может быть, время — действительно «кровожадный дикарь», как выразился биограф Флеминга Кларк Блез; но поясное время было представлено общественности в виде идеи и внедрено мирным путем. Для того чтобы установить глобальную систему исчисления времени, не понадобилась война или власть доллара. Безусловно, идея Флеминга была такой же глубокой, как и другие способы отсчета времени нашей жизни: 24 часа в сутках, 7 дней в неделе, 12 месяцев в году, 365 дней в году. Поясное время — это «время нашей культуры».
Она ждала смерти — сидевшая с похоронным видом, всеми покинутая вдова лет восьмидесяти. Похоже, она страдала болезнью Паркинсона. Правую половину ее очков с очень толстыми стеклами пересекала трещина. Это было в импровизированном хосписе в невзрачном, ветхом здании в Варанаси.
На темно-сером бетонном полу там и сям зияли трещины, а в стены буквально въелась копоть. Я встал на колени и спросил у женщины, как ее зовут. Она откашлялась, но ничего не сказала. Я дал ей 300 рупий (примерно 6 долларов), чтобы, когда придет время, она смогла купить дрова для своей собственной кремации. Женщина отложила в сторону четки и положила дрожащие ладони мне на голову. «Да благословит тебя мать Ганга», — сказала она на хинди.
Варанаси для многих людей — всего лишь город, который стоит посетить. А для некоторых, как, например, для этой старой женщины, — конечный пункт на жизненном пути. Маникарника-Гхат — «великое место кремации» — вот их последняя остановка. Многие индуисты верят, что кремация в этом месте прерывает цикл рождений и смертей, обеспечивая кратчайший путь к спасению души. «В Каши [Варанаси] не боятся смерти, — пишет Диана Экк, специалист из Гарварда по теологии и сравнительному религиоведению. — Смерть в Каши — это смерть, которую знают; ей смотрят в лицо, ее преобразуют и над ней поднимаются».
***
Шива — гробовщик в Маникарника-Гхат — видел трупы всевозможных типов. Я случайно познакомился с ним недалеко от места, где проводятся кремации. Этот мужчина лет сорок пяти или, может, немного за пятьдесят, с закопченным лицом, табачными пятнами на зубах и босыми ногами согласился рассказать мне о деятельности Маникарника-Гхат с точки зрения профессионала. Шива говорил на хинди скрипучим голосом и иногда вставлял пару слов на английском, которые узнал от посетителей.
«Вон то тело, завернутое в белую ткань, — старик», — сказал Шива, указывая на погребальный костер, горевший метрах в трех от меня. «Женщин постарше заворачивают в одежды золотистого цвета, а молодых — в красные, — продолжил он. — Если умирают маленькие дети, саньяси, беременные женщины и люди, которых укусила кобра, их опускают в Ганг, не кремируя. Водная кремация. Прямое спасение души».
Я шел за Шивой, глядя по сторонам, а он объяснял, сколько требуется времени, чтобы тела превратились в пепел. Еще он рассказал, как он и его коллеги по цеху справляются с очередью тел, уготованных для спасения души. Пепел и обугленные останки опускают в воды Ганга. «Все попадает в Ганг. Мы все в конце концов окажемся в Ганге», — произнес Шива со спокойствием и уверенностью, которые приобрел за долгие годы совершения этих ритуалов. По его словам, каждый день кремируется до 400 человек — на рассвете и закате, в дождь и солнечную погоду, во время наводнения и засухи.
Потом Шива провел меня мимо штабелей дров. Если бы женщина, встреченная мною в хосписе, смогла собрать достаточно денег, ее могли бы кремировать на погребальном костре из древесины манго — это путь к спасению души в «экономклассе». Древесина нима (маргозы) — это «бизнес-класс», а с сандаловым деревом проводятся кремации по высшему разряду. Альтернативой для той женщины мог бы стать электрический крематорий, расположенный примерно в километре вверх по течению, но там ежедневные перебои с подачей электричества, так что это ненадежный вариант. Она жила, чтобы умереть ради этой реки. Я вспомнил строки поэта Дина Янга:
Это не река,
Это — объяснение реки,
которое заменило саму реку.
Шива подвел меня к небольшой часовне с горящим в ней вечным огнем. «Этот огонь горит уже тысячи лет», — сообщил он, добавив слово nonstop на английском. Из часовни вышел мужчина средних лет с открытой грудью и бритой головой; он держал горящий пучок сухой травы, чтобы разжечь погребальный костер для своей матери. Шива взял возле огня немного пепла и помазал им мой лоб.
«Желаю вам достичь мокши в Маникарника-Гхат», — сказал он.
В тот же день, когда я вернулся в Тулси-Гхат, Вир Бхадра Мишра представил меня своему другу, 80-летнему Г. Д. Агарвалу, пояснив: «Он посвятил свою жизнь защите Ганга».
Агарвал в свое время получил степень доктора философии в области экологической инженерии в Калифорнийском университете в Беркли, а затем вернулся в Индию. Впоследствии он стал профессором и заведующим кафедрой гражданского строительства и экологической инженерии в одном из подразделений Индийского технологического института. За несколько лет до нашей встречи холостяк Агарвал отрекся от материальных благ и стал отшельником. На нем было одеяние цвета охры, а на шее висели четки. Протестуя против решения правительства построить гидроэлектростанцию в Гималаях, Агарвал объявил голодовку и довел ее до победного конца; об этом писали все СМИ в стране.
Мишра и Агарвал молчали, явно чего-то ожидая от меня. С некоторым колебанием я начал рассказывать об увиденном в кремационном комплексе Маникарника. Агарвал согласился, что очистка Ганга — весьма трудная задача. «Это очень сложная система, —произнес он хрипловатым голосом. — Нужно мыслить в глобальных масштабах, а действовать на местном уровне».
Мишра объяснил, что погребение тел в реке — не самая серьезная причина ее загрязнения. По его словам, хотя каждый из подобных повсеместных источников загрязнения играет в этом процессе относительно небольшую роль, их совокупный эффект нельзя игнорировать. «Осуждать этих людей легко», — сказал Мишра, но согласился, что их поведение необходимо менять. Каждый день 60–75 тыс. посетителей взаимодействуют с Гангом в Варанаси. А для местных жителей Ганг — «то, что дает жизнь». Хотя в детстве Мишра переболел полиомиелитом, брюшным тифом, желтухой и гастроэнтеритом (все эти заболевания передаются через воду), он не перестает утверждать, что «Ганг — это наша мать, наша богиня».
Мишра и Агарвал начали рассказывать о точечных источниках, из-за которых происходит 90–95% загрязнения реки. По всему ее руслу есть несколько особенно проблемных мест, где в Ганг сбрасываются миллионы литров бытовых и промышленных сточных вод. По оценкам, у некоторых участков береговой линии Ганга в Варанаси уровни фекальных колиформных бактерий превышают допустимый показатель в три тысячи раз. Всемирная организация здравоохранения подтверждает, что Ганг еще с древних времен был источником эпидемий холеры. Учитывая, что «ни общество, ни правительство не проявляют острой реакции» на связанные с Гангом погребальные ритуалы и сбросы сточных вод, сетует Агарвал, можно сделать вывод, что они не рассматривают проблему изменений поведения в культуре потребления как первостепенную. Чтобы это сделать, «может потребоваться лет 15, а то и 20 или 25». Но с технической точки зрения, считает Мишра, очистка — «решаемая задача».
Люди, однако, весьма эмоционально относятся к проблеме состояния Ганга. Они часто рассматривают очистку реки как очередной проект по усовершенствованию городской инфраструктуры, в ходе которого тратится много денег, а осязаемых результатов нет. В 1986 году правительство Индии начало внедрять «План действий по Гангу» стоимостью в миллионы долларов; в ходе первого этапа на берегах Ганга в Варанаси и нескольких других крупных городах были построены станции очистки сточных вод из точечных источников загрязнения. Но они не справлялись со своими функциями из-за частых перебоев с подачей электричества, и тогда сточные воды сливались прямо в Ганг. Это происходит и сегодня. Мишра, разочарованный подобной ограниченностью мышления руководства страны, вместе с сотрудниками исследовательской лаборатории своего фонда начал собирать документальные свидетельства провала усилий правительства. Технический персонал проводил ежедневный мониторинг качества воды, которое, судя по всему, только ухудшалось.
Десятки независимых отчетов подтверждали, что вода в Варанаси непригодна для питья. Это расстроило Мишру еще больше, потому что научные комиссии и отчеты просто в очередной раз излагали проблему, не предлагая ее решения. Тогда Мишра вступил в борьбу с правительством на юридическом поле и возглавил массовое движение, призванное устранить отклонение от основной цели «Плана действий по Гангу». Но правительство проигнорировало обеспокоенность Мишры и приступило ко второму этапу реализации плана в 1994 году, не проанализировав неудач первого этапа. Глубоко разочаровавшись, Мишра стал сотрудничать с городскими властями Варанаси, чтобы добиться хоть каких-то результатов, но, к сожалению, эти партнерские отношения пришлось прекратить из-за давления со стороны политиков.
Мишра уже давно предлагает установить между зданиями вдоль гхатов перехватывающие коллекторы, не зависящие от электроснабжения и работающие благодаря силе тяжести. Предполагается, что они должны собирать сточные воды и отводить их к очистной установке, действующей на основе «системы интегрированных усовершенствованных прудов для очистки сточных вод». Эту технологию разработал покойный профессор Уильям Освальд, специалист по гражданскому строительству в Калифорнийском университете в Беркли и научный руководитель докторской диссертации Агарвала. В технологии Освальда сточные воды проходят через ряд связанных между собой прудов, где водоросли способствуют фотосинтезу, а кислород помогает уничтожать бактерии и прочие загрязнители. Затем вода направляется обратно для повторного использования. Для Варанаси это подходящая технология, но она до сих пор не внедрена.
Мишра продолжал взывать к местной общине. Он убеждал необразованных селян, которые бывают в его храме, не бросать мусор в Ганг. Такие слова в устах жреца звучали, словно послание с небес, и люди слушали его. Подобного эффекта нельзя было бы достичь исключительно с помощью технологий.
Британский логик Алан Тьюринг как-то сказал: «Наука — это дифференциальное уравнение, а религия — граничное условие». Вероятно, он считал, что религия — не более чем ограничение или даже препятствие для научного прогресса, подобно тому как узда ограничивает свободу скачущей лошади. Но, по мнению Мишры, науку и религию можно сравнить с берегами реки: чтобы течь, ей нужны оба. «Моя информационная кампания похожа на настольную игру “Змеи и лестницы”: стоило ей набрать темп, как змея заглатывает ее, — говорит он. — Но когда-нибудь я увернусь от всех змей. Мать Ганга поможет мне спасти ее».
Благодаря настойчивости Мишры его работа привлекла внимание мировой общественности. Программа ООН по окружающей среде включила его в почетный список Global 500 за достижения в области охраны окружающей среды. Журнал New Yorker в 1998 году опубликовал 10-страничную статью о Мишре, а журнал Time вскоре удостоил его звания «Герой планеты». Когда президент Билл Клинтон нанес визит в Агру, где находится Тадж-Махал, Мишра выступил на том же мероприятии и произвел на Клинтона такое впечатление, что во время своей следующей остановки в Хайдарабаде — одном из центров IT-отрасли в Индии — американский президент заявил: «Нужно многое сделать, чтобы защитить нашу планету и всех ее обитателей. Я общался с инженером, направившим все свои усилия на очистку реки Ганг, которой он поклоняется как важной составлящей своей веры и истории страны».
Но, несмотря на признание заслуг Мишры, его фонд до сих пор сталкивается с трудностями. «Когда мы начинали работать, у нас были черные волосы, а сейчас мы поседели и все еще пытаемся добиться очистки Ганга в Варанаси», — несколько раз повторил Мишра. В нем чувствовалась какая-то печаль. «Я молюсь о том, чтобы я мог поддерживать тесную связь с моей матерью всю жизнь, а это значит, что у меня должна быть возможность пойти к реке, коснуться ее и вознести молитвы, — говорит Мишра в одном документальном фильме. — Такова действительность в мире, где я живу».
Когда Мишра подписывал для меня экземпляр «Рамачаритаманасы», я спросил, посоветовал бы он мне, несмотря на все это, совершить священное омовение в Ганге. Его глаза загорелись. «Конечно, конечно! С вами ничего не случится. Вы можете окунуться прямо здесь, на Тулси-Гхат, — сказал он и тут же добавил: — Только не мойтесь с мылом!»
***
В Варанаси начался новый день. Я прошел мимо детей, игравших в крикет побуревшим от грязи теннисным мячиком. Прачки стирали одежду, выбивая ее о камни у края реки. Из соседних храмов доносились ведические гимны, напоминая мне о вишнуистском храме моего дедушки у нас в деревне. Понаблюдав за тем, как водами Ганга совместно пользуются буйволы, коровы, собаки, свиньи и люди, я сделал для себя одно открытие. Суть духа чистоты в Варанаси — не в мыле и дезинфицирующих средствах, а в первозданности и простоте.
У Тулси-Гхат меня встретил один из помощников Мишры и на хинди посоветовал мне быть осторожным: «Здесь мелко, но дальше очень глубоко». Стоя по грудь в воде, я посмотрел на солнце и начал повторять мантру на санскрите, а потом пять раз полностью окунулся в быстрые, темно-зеленые воды Правды.
Ограничения касаются всех, от воздушных гимнастов до хирургов, вскрывающих грудные клетки. Тем не менее ограничение для одного человека — это свобода для другого. Люди садятся на диеты и прибегают к услугам санаториев для похудения, чтобы интенсивными методами привести тело в порядок к лету. Правительства проводят секвестр бюджета и пытаются обрести смысл в экономии. Учреждения связаны своими правилами, инструкциями и традициями. Религии предписывают и практикуют ограничения. Мы ограничиваем вводимые нами посредством клавиатуры запросы, чтобы получить от поисковой системы уточненные результаты. Однако цель этих ограничений — заставить нас пересмотреть и переоценить свою жизненную позицию.
Авиаинженер и бывший президент Индии Абдул Калам любит рассказывать одну историю, приключившуюся с ним на третьем курсе колледжа. Для курсовой Каламу и еще шести студентам дали задание спроектировать легкий самолет-штурмовик. «Я отвечал за аэродинамическую схему и проектирование конструкции проекта. Остальные пять участников моей команды занимались разработкой силовой установки, управления, наведения, бортового радиоэлектронного и приборного оборудования самолета», — вспоминает Калам.
Проект нужно было сдать в понедельник утром, но до пятницы группа Калама мало в чем продвинулась, а ведь оставалось всего три дня. Преподаватель предупредил Калама, что, если курсовая не будет успешно защищена, он потеряет стипендию, чего Калам — выходец из бедной семьи — не мог себе позволить. «Так что у меня не оставалось другого выхода, как успеть в срок», — поясняет Калам. Подобный ультиматум сыграл ключевую роль, и работа была выполнена вовремя и качественно.
Сейчас, по прошествии десятилетий, Калам считает этот опыт уроком разработки, интеграции систем и управления ими, который он усвоил в условиях ограничений. «Если на карту поставлено что-то важное, это подстегивает мыслительные процессы, и работоспособность вырастает в разы», — говорит Калам. Его рассуждения перекликаются со словами британского эссеиста XVIII века Сэмюэла Джонсона, который как-то заметил: «Когда человек знает, что через две недели его повесят, это прекрасно стимулирует умственную сосредоточенность». Жесткие сроки и ограничения не подавляют новаторство, а направляют его в нужное русло и при правильном использовании могут открыть дорогу к новым возможностям.
***
Мир инженерии полон ограничений. Отрицательные ограничения налагаются физическими пределами вещества. Смысл этих слов поймут все, кто работал в четко определенном пространстве: от разработчиков аппаратного обеспечения до поваров авиалиний, от теннисистов до уборщиц. Но даже в рамках явных ограничений, наложенных природой, инженеры внедряют новые характеристики и функциональные возможности, не выходя за физические границы технологии.
Противоположная концепция — положительные ограничения: самоорганизующиеся ситуации, которые допускают новые возможности, не устанавливая пределов, как при отрицательных ограничениях. Соучредитель журнала Wired Кевин Келли освещает эти понятия в своей познавательной книге What Technology Wants («Чего хочет технология»), добавляя, что «эти две силы дают эволюции толчок в определенном направлении». Хотя Келли говорит о биологической эволюции, идея верна и для инженерного проектирования.
Отрицательные ограничения, с которыми сталкивался Мишра, проистекали в основном из политики, корыстных интересов и поведения людей, которые продолжали подрывать здоровье Ганга. В той ситуации существовало три ограничения: первое — физическое, связанное с прокладкой перехватывающего коллектора, который, возможно, создал бы дополнительную нагрузку на уже ветхую инфраструктуру; второе — экономическое, обусловленное финансированием этих проектов, а третье — психологическое ограничение людей, которым не нравится использовать в своих религиозных ритуалах очищенные сточные воды. Традиции часто перевешивают логику.
У Сэндфорда Флеминга ограничения были положительными. Его идея о поясном времени возникла, когда он занимался решением другой задачи: разведкой пересеченной местности для будущей железнодорожной инфраструктуры. Его ограничением была совершенно новая архитектура времени, реализация которой стала возможной благодаря политике — проведению Международной меридианной конференции. Как ведущий инженер сети железных дорог Канады, Флеминг, по-видимому, сталкивался со множеством отрицательных ограничений в других своих проектах. В нашей жизни присутствуют такие очевидные и неизбежные отрицательные ограничения, как время и деньги, которые обычно заявляют о себе более решительно. Но в случае Флеминга они рассматривались как относительно мягкие положительные ограничения, и результатом стало упорядочение системы исчисления времени, что помогло людям экономить деньги.
Возьмем другой пример — Олимпийские игры. В столь крупномасштабном проекте системной инженерии отрицательных ограничений чрезвычайно много, и они перевешивают положительные. Перед сэром Джоном Армиттом, главой Управления по строительству олимпийских объектов для летних Олимпийских игр 2012 года в Лондоне, стояла непростая задача: завершить проект вовремя и предпочтительно в рамках бюджета, руководя тысячами субподрядчиков. С точки зрения Армитта, Олимпийские игры больше напоминали организацию полета на Луну, чем, предположим, управление автомобильной компанией. «В первом случае президент сказал, что за десять лет мы высадим человека на Луну. У нас получилось нечто похожее: нам сообщили, что через пять лет будут проведены Олимпийские игры 2012 года. В такой ситуации вы направляете все умственные усилия на то, чтобы успеть к этой дате возвести все необходимые физические объекты», — заявил Армитт. Возможно, время и было главным отрицательным ограничением для Армитта, но всплыло и нечто другое — материальная инфраструктура Лондона; здесь можно провести аналогию с планировкой Стокгольма, создававшей трудности для IBM при разработке подходов к оптимизации в условиях ограничений. Кроме того, свободу действий сдерживало и то, что к тому времени Олимпийские игры уже стали известным брендом, обладающим определенными эстетическими особенностями.
Разработчики программного обеспечения предлагают еще один взгляд на ограничения, используя особую парадигму — программирование в ограничениях. Если программист может прийти к необходимому решению, не следуя установленному набору правил или алгоритму — как в джазовом концерте, где есть место для импровизации, — то это открытое, или декларативное, ограничение. Если же для решений программиста установлены жесткие правила и четкие рамки — как в классической музыке,— то это закрытое, или императивное, ограничение.
Аналогичным образом компьютерные инженеры применяют концепцию под названием «денормализация», суть которой — думать об ограничениях в обратном направлении. «Вы как будто начинаете с идеального мира, — поясняет Нараяна Мурти, основатель фирмы Infosys, занимающейся разработкой программного обеспечения и консалтингом, — и проектируете систему так, будто никаких ограничений нет. А потом, шаг за шагом, начинаете их вводить и идти на компромиссы». Мурти объяснил этот прием — рассуждения в обратном порядке — с точки зрения разработки нового ПО, в процессе которой часто присутствуют неизбежные ограничения, связанные с памятью, производительностью и конечными требованиями. В своем исходном состоянии проект может напоминать необъятные просторы Великих равнин, но, когда добавляются уровни ограничений, пейзаж сжимается до обыденных реалий Пятой авеню на Манхэттене.
Джозеф Уильям Базэлджет был инженером-строителем в викторианскую эпоху. Он не имел медицинского образования, но, как считает британский историк Гордон Кук, «возможно, сделал для здоровья лондонцев в середине XIX столетия больше, чем кто-либо до или после него».
Базэлджет проложил систему перехватывающих коллекторов, которая помогла вырвать Лондон из когтей эпидемии холеры в 1850-е годы. Его проект насосных станций и систем очистки сточных вод предотвратил будущее загрязнение Темзы. Благодаря Базэлджету набережная Виктории сегодня — излюбленное место туристов, а не край сточной канавы.
Канализационные трубы стали неотъемлемой частью планирования и роста промышленно развитых стран и входят в число наиболее значительных, но при этом малозаметных технологий в области охраны здоровья. Благодаря инженерному типу мышления Базэлджет смог преодолеть бюрократические препоны, финансовые ограничения и одержать победу над эпидемией, которая могла иметь катастрофические последствия. В конечном итоге результатом идей Базэлджета стала новая, никогда раньше не существовавшая, расширяемая коммунальная инфраструктура.
Можно считать, что Темза и Ганг представляли опасность для здоровья в разные периоды времени. Чтобы сравнить работу Базэлджета и Мишры, давайте рассмотрим те отрицательные ограничения, с которыми они сталкивались. От Базэлджета требовались в основном результаты в виде конструкций. Он был очень практичным и методичным человеком. Возглавляя Столичное управление строительных работ, Базэлджет стремился к одобренной политиками цели. Он руководил установкой насосов системы очистки сточных вод и расширением подземных сетей канализации.
Мишре для достижения своей цели необходимо было изменить отношение общества, а эта миссия в любом случае крайне непроста. Не менее сложной оказалась и задача повысить экологическую грамотность людей в местности, где доминируют вера и религия. И хотя Базэлджет и Мишра подходили к своим целям по-разному, оба стремились создать инфраструктурную систему, улучшающую здоровье населения.
Сферы инженерии и здравоохранения тесно переплетены. Более того, как заявляет Харви Файнберг, бывший президент Института медицины Национальной академии наук США, «основы здравоохранения возникли благодаря инженерии. Инженерия — это активно действующее ответвление охраны общественного здоровья». Конечно, цели клинической медицины и охраны здоровья существенно разнятся.
Охрана общественного здоровья занимается здоровьем всего населения, и ее суть в профилактике — предотвращать заболевания до их проявления. А суть индивидуальной медицинской помощи — в реакции. Если охрана общественного здоровья заботится об обществе в целом, а медицина — об отдельном человеке, то дают ли они в сумме один и тот же результат? И да и нет. Для начала рассмотрим истоки происхождения охраны общественного здоровья.
Оно обладает смешанной родословной и глубоко уходит корнями в инженерию, точнее — в санитарно-технические разработки. Однако со временем оно отдалилось от инженерии, сместившись в сторону медицинских наук, особенно после того, как в конце XIX века Луи Пастер и другие ученые выдвинули микробную теорию заболеваний. Если инженерия отвечала за «конструктивные» аспекты решений, то микробная революция вывела на передний план «причины» болезней, заложив в конечном итоге базу научных знаний для охраны общественного здоровья. В последние годы здравоохранение подпало под влияние социологии и гуманитарных наук в их попытках содействовать благополучию целых обществ, но с инженерной точки зрения такой подход может показаться несколько туманным.
Ограничения в области охраны здоровья населения чрезвычайно сложны, поскольку большинство болезней, которые можно предотвратить, являются результатом поведения людей; именно этот фактор так огорчал Мишру в Варанаси на протяжении десятилетий. Возможно, одна из причин этой трудности в том, что, подобно инженерии, охрана общественного здоровья не бросается в глаза. В ней «нет драматизма», как любит подчеркивать Файнберг: «Есть сериалы о скорой помощи, но снимут ли когда-нибудь сериал о профилактике? Представьте себе такой сюжет: ничего не происходит».
В нашем обществе внимание привлекают драмы. У Базэлджета была драма Великого зловония в 1858 году, когда исходящий от Темзы смрад начал беспокоить лордов в Вестминстере; а у Мишры — многовековая драма устойчивых верований и обрядов. Разработки, сделанные в интересах общественного здравоохранения, — например, дороги с плавными поворотами, тротуары, динамические дорожные знаки, лобовые стекла из триплекса, сокращенный тормозной путь, спидометры, подушки безопасности, стоп-сигналы, радиальные шины, теплообменники и ремни безопасности — появились под воздействием ограничений. Сопровождались ли они драмами — другой вопрос, но все без исключения привели к радикальным изменениям в общественном здоровье и поведении людей.
Вир Бхадра Мишра скончался в марте 2013 года. Я вернулся в Варанаси, чтобы встретиться с его старшим сыном, Вишвамбаром Натом Мишрой, нынешним главным жрецом храма Санкат Моччан. Снова шел дождь, и я вошел в гостиную дома на Тулси-Гхат совершенно мокрый. Я рассказал Вишвамбару о наших беседах с его отцом, а потом мы заговорили об очистке Ганга. «Нет ничего невозможного, — сказал Вишвамбар. — Если есть вера, можно достичь всего. Это — лишь вопрос времени».
Оптимизм Вишвамбара подпитывается инженерным образованием — он гордится тем, что унаследовал от отца технические способности. Ведь инженер «умеет проводить преобразования и вносить что-то новое в традиции», считает Вишвамбар, который, кроме всего прочего, преподает электротехнику и электронику в Бенаресском индуистском университете. «Я действую от имени своего отца, а мой сын будет действовать от моего имени. Так и передаются традиции, — добавил он.— Ведь мы, по сути, участвуем в эстафете, верно?»
Войти с помощью соц. сетей: