Глава семнадцатая
Ночь они провели в придорожном винограднике, не сомкнув глаз и в буквальном смысле слова не снимая пальцев с курков. То есть младшие, конечно, спали, и Дину провалился в лихорадочный полусон-полуобморок, но ни Лимон, ни Зее не испытывали ни малейшей потребности в сне. Обоих трясло; Лимону хотелось говорить, говорить, говорить, и он только огромным усилием воли заставил себя заткнуться: ночью звук уходит далеко; Зее, напротив, впала в мрачность, несколько раз огрызнулась, потом просто замолчала. Они сидели и вслушивались в темноту, и темнота не обманывала их ожиданий: кто-то не очень крупный, но упорный ломился сквозь колючие заросли, высаженные по краю виноградника, кто-то деятельно плескался в канаве; вдали лаяли собаки — но, слава Свету, лай не приближался. Вообще-то Лимон сомневался, что за ними устроят погоню — испугаются, пойдут искать добычу полегче.
Пожар уже потух — в конце концов, дом не деревянный, огню там не разгуляться; а бочки с соляркой сгорели довольно быстро — плотный дым валил часа два, расплываясь в вышине грязно-серым грибом, потом иссяк… У вернувшихся охотников за рабами наверняка найдётся много дел на пепелище.
Но даже злорадства Лимон не испытывал. Какое-то опустошение. Почти то же самое, что было тогда, в лагере — не сразу, как накрыло, а потом, позже…
Или — когда стало понятно, что в городе нет живых.
Или…
Хорошо, что Шило сбежал, подумал Лимон. Так бы не знал сейчас, что с ним делать. Маленький мерзавец. Он вдруг вспомнил, как Шило просился в отряд. Где сейчас Сапог, интересно? Массаракш, как бы нам снова собраться… Но уже не будет Илли и Костыля. Уже не будет. Никогда не будет.
Но за Илли мы отомстили. Он вспомнил глаза этого урода… без подбородка… когда тот понял, что сейчас будет. А вот так, сказал ему Лимон. Мы вам ничего не сделали. Ничего. А теперь — не будет пощады. Сволочи. Вы нас заставили. Ну и горите огнём…
Они убегали, а тот безумный парень, что всё время качался, и качался, и качался, теперь плясал на фоне стены дымного пламени, разом охватившего бочки. И за рёвом огня не слышно было воплей урода. Нет, немного слышно… совсем чуть-чуть.
Всё правильно сделали, сказал Лимон сам себе. Прислушался. Возможно, тот, кто мог возразить, спал. Или просто не хотел возражать. Значит, всё правильно.
Жирного Кабана не убили, оставили в сарае. Сарай поджигать не стали. Против Кабана никто ничего плохого не сказал. А урода — убили. Так и надо.
И не его одного. Впрочем, других всё-таки в драке, а его уже после, но — какая разница. Уродам — уродская смерть.
Папка, сказал Лимон про себя, ты-то как считаешь? Ты ведь должен ещё где-то рядом бродить… А может, ты жив? Может, ты уехал к себе на заставу? Поэтому я тебя не слышу? Деда ведь я долго слышал, когда тот умер, а тебя — совсем не слышу, и маму тоже. Может, всё не так плохо?..
Или вы не хотите со мной таким разговаривать?
Так ведь я только сегодня таким стал. Каким? Таким.
Он замолчал и стал только слушать. Ночь по-прежнему чем-то хрустела, шуршала… Потом совсем неподалёку — наверное, сразу за шоссе — завопили лягушки. Начала одна, ответила другая — через минуту это был хор. Ещё через пять минут хотелось заткнуть уши.
Застонал Дину. Наверное, неудачно повернулся. Лимон дотянулся до него, потрогал повязку. Почти сухая. Он не знал, хорошо это или нет. Пусть будет хорошо. Ничего, завтра Дину будет у врача. Всё обойдётся. Любой ценой — всё обойдётся.
Он испытал прилив какого-то мрачного восторга.
— Что там? — прошептала Зее.
— Вроде всё путём, — сказал Лимон.
— «Всё путём», — передразнила Зее. — Ты из офицерских, а говоришь, как солекоп.
— Мы из простых, — сказал Лимон. — Родители на электростанции работали. Отец инженер, мать — техник. Пришла разнарядка… и вот. Я как раз в школу пошёл.
— Понятно, — сказала Зее.
— Из-за этих лягушек мы ничего не услышим, — сказал Лимон.
— Вряд ли нас ищут, — сказала Зее.
— И всё равно.
— Это конечно.
— Я думаю, надо отползти, — сказал Лимон. — Метров на пятьдесят. Будет обидно, если прихватят из-за лягушек.
— Давай, — согласилась Зее. — Только…
— Что?
— Да… ни демона не видно…
— Ну так и нас не видно тоже.
— Это да. Ты вперёд, я следом.
Лимон закинул двустволку за спину — по-охотничьи, стволом вниз — и на корточках, руками и отчасти головой находя проход между лозами, полез вперёд. Один ряд… второй… какая-то проволока, джакч… кстати, утром не забыть отломать кусок подлиннее… как сегодня проволоку искали, смех…
Потом несколько рядов были совсем редкими, а дальше вдруг встала стена. Ну так же не сажают виноград… выходит, сажают. Сплошняком. Что за люди, джакч… одно слово, овцелюбы.
— Всё, пришли, — сказал Лимон.
— Здравствуйте, девочки, — передразнила Зее.
— И ты знаешь?
— А кто не знает? Тссс…
Лимон прислушался. Лягушачьи вопли продолжались, но уже не заглушали другие звуки. Например, кто-то опять ломился через заросли…
— Вот это и есть ёжики, — сказала Зее. — У нас дома жил. Ужас. Особенно ночью. Еж, проходящий сквозь тумбочку… Держи.
— Что?
— Шинельку прихватила.
— Умничка.
— А то.
Лимон как мог расстелил «шинельку» — на самом деле, конечно, плащ-дождевик, прихваченный из дома в качестве трофея. Джакч, сколько мы добра спалили! — с каким-то дурным весельем подумал Лимон. И как мы его палили!
— Поместимся?
— Дык.
— А чего ты такая была примороженная?
— Замнём, а?
— Давай замнём.
— На самом деле… — и Зее замолчала. — Не могу объяснить. Знаю, а объяснить не могу. У тебя так бывает?
— Не скажу, что каждый день…
— Тебе холодно?
— Нет.
— А чего дрожишь?
— День такой.
— Слушай, Джедо…
— Давай ты меня Лимоном будешь звать? А то я долго вспоминаю, кто такой Джедо.
— А почему Лимон?
— Да… я, когда в нашу гимназию поступил, сразу подхватил желтуху. И ещё, когда нервничаю, такой вот коркой с бугорками покрываюсь. Ну — конечно, Лимон, кто же ещё?
— Вот такой коркой?
— Ага.
— А ты нервничаешь?
— Что-то вроде. Не знаю. День тяжёлый. Ты тоже была…
— Лучше не вспоминать.
— Вот.
— А… Лимон…
— Что?
— Я хочу спросить… ты не обидишься, нет?
— Не знаю.
— А, всё равно. Ты и Илли… вы были как?
Лимон вдруг почувствовал, что его пробивает потом.
— Мы… не знаю, как правильно… ну, дружили, что ли. Она мне… очень нравилась. Только не подумай, что…
— Я ничего не думаю.
— Вот как с парнями. Илли была свой парень. Если ты понимаешь…
— Конечно.
— Но вот такого…
— Что?
— Вот как с тобой сейчас…
— Лимон…
— Да.
— Наверное…
— Что?
— До утра мы доживём. А до вечера?
— Не знаю. Воля Света.
— Или командира.
— Не смейся. Какой из меня командир…
— Самый лучший. Даже не думала, что такие бывают.
— Зее…
— Что?
— Ты сама — как?
— Я… как-то. Я будто падаю с какой-то башни… или выше башни… что бывает выше башни?
— Запускают шары.
— С шара. От самого Мирового света.
— Ты не падаешь, ты летишь.
— Как скажешь, командир. Есть не падать. Есть лететь.
— Слушай, а…
— Что?
— Тебе удобно?
— Слегка.
— Ложись вот так.
— Ага.
— Лучше?
— Смеёшься?
— Тихо!..
Что-то громко сломалось совсем рядом.
— Это я ногой, извини.
— Понял.
— Лимон…
— Что?
— Не знаю. Просто… просто… только не… если ты меня не поцелуешь, я умру…
— Зее…
— Ага. То, что ты думаешь…
— Я сейчас… ни о чём…
— Тссс… Дай руку…
— Зее…
— Не говори ничего… лучше ничего не говори…
Лимона охватил жар. Жар распирал. Рука, ведомая тонкими, но сильными пальцами Зее, ощутила под ладонью сначала мягкое и шелковистое, с чем-то маленьким горячим торчащим, потом прохладное и податливое, потом снова горячее, но уже бешено вжимающееся и мокрое…
— Да… да… да… — шептала Зее. — Трогай… я хочу, чтобы ты меня трогал…
— Зее…
— Ты знаешь, что делать…
— Я никогда…
— Всё ерунда… вот так… да расстегни же пряжку, джакч… вот так, вот так… о-о-о…
— Зее…
— Молчи, дурак, только молчи… Молчи!
И Лимон молчал.
И потом, когда они отвалились друг от друга, ничего не видя, но всё чувствуя, не нуждаясь в словах, а только в прикосновениях, Лимон всё-таки сказал:
— …так не бывает…
