Глава 7

Без четверти восемь Уайман Форд вышел из домика с двумя спальнями и, вдыхая свежий вечерний воздух, приостановился во дворе. Во тьме желтели квадраты столовских окон. Спортивную площадку поливали оросителями. Сквозь шум водяных струй со стороны фактории доносилось фортепианное буги-вуги и приглушенный гул голосов. Кейт в воображении Форда так и осталась дерзкой студенткой последнего курса, любительницей поспорить и выкурить сигарету с марихуаной. Другой он не мог ее представить. Но она явно изменилась, и немало, раз уж стала помощницей руководителя самого важного научного эксперимента в истории физики.

Воображение, чего и следовало ожидать, перенесло его в те дни, когда они были вместе, и, как нередко случается, сосредоточилось на минутах былой близости. Форд поспешно запихнул воспоминания обратно – в тот уголок памяти, где они хранились все эти годы. Не с этого, строго сказал он себе, следует начинать расследование.

Обойдя спортивную площадку, Уайман приблизился к входу в бывшую факторию, мгновение помедлил и вошел внутрь. Из комнаты для отдыха, располагавшейся справа, лился яркий свет и звучала музыка. Форд вошел в нее. Ученые играли в карты и в шахматы, кто-то сидел с книгой в руке, кто-то – перед ноутбуком. Выглядели все куда более расслабленными и довольными.

Хазелиус играл на пианино. В последний раз пробежав по клавишам своими маленькими руками, он вскочил с табурета.

– Уайман! Привет, привет! Ужин готов.

Он пошел к Форду. Они встретились посередине зала, Хазелиус взял Уаймана за руку и повел его в столовую. Остальные последовали за ними.

В столовой тотчас привлекал к себе внимание большой деревянный стол, уставленный свечами, серебряной посудой и букетами из полевых цветов. В каменном камине горел огонь. Стены украшали ковры навахо. Сотканы в стиле Накай-Рок, тотчас определил Форд, взглянув на геометрические узоры. На столе стояли несколько уже откупоренных бутылок вина, из кухни тянуло жареным мясом.

Хазелиус взял на себя роль радушного хозяина: принялся рассаживать коллег, смеясь и отпуская шуточки. Форда он подтолкнул к месту посередине, рядом с худенькой блондинкой.

– Мелисса? Познакомься с Уайманом Фордом, антропологом. Это Мелисса Коркоран, наша специалистка по космологии.

Форд и Коркоран обменялись рукопожатиями. На ее плечах лежали волны густых волос, на вздернутом носу темнела россыпь веснушек. Мелисса была в рубашке, джинсах и расшитом бусинами индейском жилете – простом, но очень стильном. Она с любопытством взглянула на соседа сине-зелеными, как море, и тоже воспаленными от переутомления глазами.

Место с другой стороны было не занято.

– Пока ты не заболтала Уаймана, – сказал Хазелиус, обращаясь к Коркоран, – позволь я представлю ему остальных, с кем он еще не знаком.

– Да, конечно.

– Это Жюли Тибодо, наша специалистка по квантовой электродинамике, – произнес Хазелиус.

Женщина, что сидела напротив Форда, поприветствовала его кратким «здравствуй» и продолжила ворчливый монолог, глядя на светловолосого, похожего на лепрекона соседа. Выглядела Тибодо, как типичная женщина-ученый: неказистая, с короткими неухоженными волосами и в поношенном лабораторном халате. Невзрачную картину дополнял набор ручек в прозрачном клеенчатом кармашке. Форд прочел в досье, что она страдает недугом, называемым «пограничное личностное расстройство». Ему было любопытно узнать, как эта болезнь проявляется.

– А собеседник Жюли – Харлан Сен-Винсент, наш инженер-электрик. Когда «Изабелла» работает на полную мощность, сюда, благодаря Харлану, поступает девятьсот мегаватт электричества. Сущий Ниагарский водопад!

Сен-Винсент поднялся с места, перегнулся через стол и протянул Форду руку.

– Рад познакомиться, Уайман.

Когда он снова сел, Тибодо продолжила говорить – судя по всему, о некоем явлении, называемом конденсат Бозе-Эйнштейна.

– Вон тот господин в конце стола – Майкл Чеккини, специалист по физике элементарных частиц.

Со стула поднялся и протянул руку невысокий мрачный человек. Форд пожал ее, с любопытством и удивлением глядя в темно-серые безжизненные глаза Чеккини. Казалось, внутри он мертвый. Его вялое рукопожатие лишь усиливало это впечатление. Однако Чеккини уделял немало внимания своей наружности, будто в знак протеста собственному равнодушию ко всему прочему. Его рубашка была настолько белоснежная, что резала глаз, на брюках красовались идеально выглаженные «стрелки», блестящие волосы лежали безукоризненно, а пробор, казалось, был выровнен с помощью линейки. Даже руки он, судя по их виду, холил и лелеял. Светлые и нежные, они напоминали тщательно замешенное тесто, а ногти были обработаны пилкой и отполированы, как у модели. Форд чувствовал, что от Чеккини пахнет изысканным лосьоном после бритья. Однако внешний лоск не затмевал безысходности, которой он был пропитан.

Хазелиус, представив Форду всех, исчез на кухню. Ученые пустились что-то обсуждать, каждый со своим соседом.

Кейт так и не появлялась. Уайман уже начинал гадать, не произошло ли некое странное недоразумение.

– По-моему, мне еще ни разу в жизни не доводилось общаться с антропологом, – заговорила с ним Мелисса Коркоран.

– А мне – со специалистом по космологии, – ответил он.

– Ты и представить себе не можешь, сколько людей полагают, будто моя работа – приводить в должный вид ногти и волосы. – Она улыбнулась, как показалось Форду, – с кокетством. – Чем конкретно тебе предстоит тут заниматься?

– Я должен познакомиться с местными жителями и объяснить им, что происходит.

– А сам-то ты понимаешь, что здесь происходит? – Коркоран определенно с ним заигрывала.

– Пока не совсем. Поможешь мне в этом разобраться?

Она улыбнулась в ответ, немного подалась вперед и взяла бутылку.

– Вина?

– Спасибо.

Коркоран стала рассматривать наклейку.

– «Вилла ди Капеццана, Карминьяно», двухтысячный год. Понятия не имею, что это значит, но вино вкусное. Джордж Иннс – великий ценитель вин. Джордж, расскажи нам, пожалуйста, о нем.

Иннс, сидевший на другом конце стола, прервал разговор. Его лицо озарила довольная улыбка. Он приподнял бокал.

– Мне повезло, что удалось раздобыть этот ящик. Сегодня вечером хотелось побаловать себя и всех остальных чем-нибудь особенным. «Капеццана» – одно из моих любимых вин. Его производят в горах, в старом имении, расположенном чуть западнее Флоренции. У этого вина исключительный цвет и аромат красной и черной смородины, вишни и фруктов.

Коркоран с деланой улыбкой повернулась к Форду.

– Джордж – винный сноб, порой даже пугает. – Она чуть ли не до краев наполнила бокал Форда, долила вина в свой и подняла его. – Ред Меса рада тебя приветствовать. Ужасное место.

– Это еще почему?

– Я приехала сюда с кошкой – не могла с ней надолго разлучаться. А через два дня услышала дикий вой и увидела, как мою кошку уносит в зубах койот.

– Кошмар.

– Ты на них еще насмотришься. Шелудивые хитрозадые твари… Кроме них, тут водятся тарантулы, скорпионы, медведи, рыжие рыси, дикобразы, скунсы, гремучие змеи и пауки «черные вдовы». – Казалось, Коркоран перечисляет названия грозных тварей не без удовольствия. – Ненавижу здешние места! – со смаком заключила она.

Форд улыбнулся, надеясь, что его улыбка покажется растерянной, и задал глупейший вопрос. Впрочем, было даже лучше предстать перед этими людьми недалеким.

– А для чего, собственно, создана эта «Изабелла»? Я не очень понимаю. Мое дело – антропология.

– Теоретически тут все проще простого. «Изабелла» сталкивает друг с другом элементарные частицы, движущиеся почти со скоростью света. Так воссоздаются состояния материи, в которых она пребывала сразу после Большого Взрыва. Это что-то вроде гонки на уничтожение. Два отдельных пучка мчат навстречу друг другу в огромной цилиндрической трубе. Длина ее окружности – сорок семь миль. Пучки частиц бегут быстрее и быстрее и в итоге развивают скорость девяносто девять целых и девяносто девять сотых процентов от скорости света. Самое веселье начинается в то мгновение, когда мы сталкиваем их «лоб в лоб». Это и есть имитация Большого Взрыва.

– А какие частицы вы сталкиваете?

– Материю и антиматерию – протоны и антипротоны. Когда они встречаются – бабах! Е равно эм си в квадрате. В этот момент возникает масса разнообразных частиц. Их определяют детекторы, благодаря которым мы можем вычислить, что собой представляет каждая частица и каким образом она появилась.

– А откуда вы берете антиматерию?

– Заказываем ее в Вашингтоне и получаем по почте.

Форд улыбнулся.

– А я думал, у них есть только черные дыры.

– Если серьезно, мы создаем антиматерию прямо здесь – при помощи золотой пластинки и альфа-частиц. Антипротоны собираем во вспомогательном кольце, потом запускаем их в главное.

– Зачем же здесь нужен специалист по космологии?

– Я изучаю все темное! – Коркоран с мрачным видом подняла глаза к потолку. – Темную материю и темную энергию. – Она сделала еще глоток вина.

– Звучит устрашающе.

Женщина засмеялась, беззастенчиво рассматривая собеседника. Форд задумался: сколько ей лет? Тридцать три? Четыре?

– Лет тридцать назад астрономы начали сознавать, что бо́льшая часть материи во вселенной – это не то, что мы можем увидеть и пощупать. И дали ей название «темная материя». Похоже, темная материя окружает нас повсюду. Она невидимая, проходит сквозь человека незаметно, как «теневая» вселенная. Галактики расположены посреди огромных морей из темной материи. Что это такое, зачем оно и откуда взялось – неизвестно. Поскольку темная материя, должно быть, возникла вместе с обычной во время Большого Взрыва, я надеюсь благодаря «Изабелле» выяснить что-нибудь конкретное.

– А «темная энергия»? Что она собой представляет?

– О! Это вещь прекрасная и страшная. В девяносто девятом году космологи обнаружили, что некое неизвестное энергетическое поле заставляет вселенную увеличиваться, быстрее и быстрее, раздувает ее, как гигантский воздушный шар. Они назвали это темной энергией. Никто не имеет ни малейшего представления о том, что она такое и откуда появилась. Ясно одно: темная энергия – средоточие зла.

Волконский, что сидел по другую сторону стола, насмешливо фыркнул.

– Средоточие зла? Вселенная бесчувственный. Ей плевать до всех нас.

– Настанет день, и темная энергия все уничтожит, – продолжала Коркоран. – Произойдет так называемый Большой Разрыв.

– Большой Разрыв? – До этой минуты Форд лишь притворялся незнающим, а о Большом Разрыве в самом деле ничего не слышал.

– Это новая теория об участи мироздания. Очень скоро вселенная разрастется настолько, что распадутся скопления галактик, а потом разрушится все – планеты, люди. Даже атомы. Все исчезнет. Раз – и нет! Так вселенная прекратит свое существование. Статью для «Википедии» по этому поводу написала я. Если интересно, почитай.

Коркоран сделала очередной глоток. Форд заметил, что вино потягивает далеко не она одна. Все оживленно беседовали, а полдюжины бутылок стояли уже пустые.

– Ты сказала «очень скоро»?

– Не раньше чем через двадцать – двадцать пять миллиардов лет.

– Значение слово «скоро» зависеть с того, из какой точки зрения на него посмотри, – сказал Волконский с язвительной усмешкой.

– Мы, космологи, способны заглядывать в далекое будущее.

– А мы, компьютерщики, – считать миллисекунды.

– Миллисекунды? – надменно переспросила Тибодо. – Для нас, специалистов в области квантовой электродинамики, важна каждая фемтосекунда.

Из кухни появился Хазелиус с большой тарелкой, нагруженной кровавыми бифштексами. Он водрузил ее на стол под хор одобрительных возгласов.

За ним следом появилась Кейт Мерсер с горой картошки фри на огромном блюде. Не глядя на Форда, она поставила блюдо посередине стола и снова удалилась на кухню.

Уайман в жизни не подумал бы, что в эти первые после долгой разлуки минуты Кейт произведет на него столь сильное впечатление. В тридцать пять она казалась еще красивее, чем была в двадцать три. Только, жаль, каскад ее непослушных черных волос сменился весьма стильной удлиненной стрижкой. Необузданная студентка последнего курса в джинсах и мужской рубашке превратилась во взрослую женщину. Последний раз Форд видел ее двенадцать лет назад. А ему казалось, прошло всего несколько дней…

Что-то кольнуло у него внутри. Маскируя странные чувства, он повернулся к Коркоран. Та подавала ему тарелку с бифштексами.

– Надеюсь, ты не вегетарианец, Уайман?

– Совершенно нет. – Он взял аппетитный кусок мяса и передал тарелку дальше, стараясь казаться невозмутимым. Вид Кейт взволновал его больше, чем можно было ожидать.

– Не подумай, будто мы тут каждый день так питаемся, – сказала Коркоран. – Это праздничный ужин в честь твоего появления.

Послышался звук от удара ложкой по стеклу. Хазелиус встал, поднимая руку с бокалом. Разговоры стихли.

– Я подготовил тост в честь новичка… – Он оглядел сидящих за столом. – А где помощница руководителя?

Распахнулась кухонная дверь, Кейт поспешно подбежала к столу и села рядом с Фордом, по-прежнему не глядя на него.

– Я как раз говорю, что подготовил тост по случаю Уайманова приезда. Уайман Форд, добро пожаловать в нашу команду!

Форд неотрывно смотрел на Хазелиуса, но все его внимание было приковано к стройной Кейт, сидевшей совсем рядом, к ее теплу и аромату.

– Вы все прекрасно знаете, что Уайман – антрополог, – продолжал Хазелиус. – Предмет его изучения – человек. А это, друзья, гораздо более сложная штука, чем все то, над чем корпим мы с вами. – Он выше поднял руку с бокалом. – Надеюсь, мы очень скоро и благополучно познакомимся ближе, Уайман. Добро пожаловать от нас всех!

Остальные зааплодировали.

– А теперь, прежде чем сесть, я хотел бы сказать пару слов о неприятности, приключившейся вчера ночью… – Хазелиус помолчал. – Мы вовлечены в напряженный процесс поиска, начавшийся с тех пор, когда наши предки впервые взглянули на звезды и задались вопросом: что это? Стремление найти ответы на все подобные вопросы – одно из величайших заслуг человечества. Люди научились разводить огонь, а века спустя открыли кварк. Это и есть то, что зовется человеческой сущностью. Мы – все тринадцать присутствующих здесь – истинные наследники Прометея, который похитил у богов огонь и передал его людям.

Он многозначительно помолчал.

– Вы прекрасно помните, какая участь постигла Прометея. В наказание боги навеки приковали его к скале. Каждый день прилетает орел и выклевывает его печень, но за ночь она снова отрастает. Умереть Прометей не может, ибо он бессмертен, поэтому и вынужден страдать бесконечно.

В комнате стояла такая тишина, что Форд слышал, как потрескивает огонь в камине.

– Поиски истины – немыслимо тяжелый труд. Мы с вами знаем это по собственному опыту. – Хазелиус снова поднял бокал. – Выпьем же за наследников Прометея!

Остальные молча осушили бокалы.

– Следующий запуск запланирован на среду, на двенадцать дня. Попрошу каждого из вас в оставшееся время сосредоточить на своих задачах максимум внимания.

Хазелиус сел. Все взяли ножи и вилки, и разговоры мало-помалу возобновились. Когда беседа потекла оживленнее, Форд тихо произнес:

– Привет, Кейт.

– Привет, Уайман. – По взгляду Кейт было сложно что-либо понять. – Никак не ожидала тебя здесь увидеть.

– Ты замечательно выглядишь.

– Спасибо.

– Помощник руководителя. Звучит внушительно. – Изучая ее досье, Форд в некотором смысле чувствовал себя извращенцем, но ничего не мог с собой поделать и вчитывался в каждое слово. Жизнь Кейт с тех пор, как они расстались, складывалась отнюдь не благополучно.

– А ты? Почему махнул рукой на работу в ЦРУ?

– С ЦРУ покончено.

– Теперь занимаешься антропологией?

– Да.

На том разговор и прекратился. Звук ее голоса, его напевность, живость, даже едва заметная шепелявость взволновали Форда сильнее, чем привлекательная наружность. Перед его глазами вновь воскресли воспоминания. Смешно, ведь они расстались сотню лет назад. У Форда за это время было с полдюжины романов и законный брак. К тому же они разошлись с Кейт не тихо и мирно и не предложили друг другу остаться друзьями. А наговорили такого, чего вовек не забудешь.

Кейт отвернулась и завела беседу со вторым соседом. Форд, глубоко погруженный в мысли, сделал глоток вина. Память перенесла его в тот день, когда он впервые увидел Кейт в Массачусетском технологическом институте. Как-то раз, придя после занятий в библиотеку, Уайман отправился на поиски тихого уголка и заметил лежащую под столом девушку. Зрелище, само собой, поразило его необычностью. Стройная и свеженькая, с аккуратными чертами, как у многих людей, среди предков которых есть азиаты и европеоиды, она спала, подложив под щеку руку, и походила на отдыхающую газель. Ее длинные блестящие волосы были рассыпаны по ковру. Ямка у основания ее белой шеи показалась тогда Форду самой эротической картиной из всех, какие ему когда-либо доводилось наблюдать. Он бесстыдно рассматривал ее, упиваясь безмятежностью и красотой ее сна. Прикоснуться к ней Уайман даже не думал. Просто разглядывал каждую ее черточку.

Ей на щеку села муха. Она приподняла голову, распахнула свои махагоновые глаза и взглянула прямо на Форда. Он почувствовал себя правонарушителем, застигнутым на месте преступления.

Она покраснела и неловко выползла из-под стола.

– Чего тебе?

Форд пробормотал нечто вроде: подумал, тебе плохо.

Ее взгляд потеплел.

– Наверное, я выглядела странно… – смущенно пробормотала Кейт. – Лежу себе на полу… Обычно в это время тут никого. А мне, чтобы взбодриться, достаточно подремать минут десять.

Форд заверил ее, что он всего лишь испугался за ее здоровье. Она, будто между прочим, сказала, что прежде чем засесть за учебники, сходит и выпьет двойной эспрессо. Он ответил, что тоже не откажется от чашечки. Так и состоялось их первое свидание.

Они были слишком разные. Отчасти поэтому, наверное, и понравились друг другу. Кейт родилась и выросла в небольшом городишке, в семье небогатых людей. Форд был вашингтонцем, представителем элиты. Она слушала «Блонди», он любил Баха. Она, бывало, курила марихуану, он не признавал наркотиков. Он был католиком, она – завзятой атеисткой. Он умел быть сдержанным, она слыла бунтарем, даже дикаркой. На втором свидании не он, а она первая его поцеловала. И при всем при этом ей среди студентов удавалось быть лучшей из лучших. О ней отзывались почти как о гении. Ее блестящий ум пугал Форда и вместе с тем притягивал. Она была одержима идеей познать суть человеческой природы, смело выступала против несправедливости, участвовала в демонстрациях и писала письма редакторам газет. Порой они спорили на политические или религиозные темы ночь напролет. Кейт с поразительной чуткостью умела разгадывать загадки человеческой психики, хоть и высказывала свою точку зрения излишне эмоционально.

Когда Форд решил работать в ЦРУ, их отношения прекратились. Кейт полагала, что, будь ты хоть сто раз порядочным, если идешь в разведку, становишься подлецом. Она расшифровывала ЦРУ так – Центр распространения ужасов. Причем в те минуты, когда старалась не выражаться грубо.

– Почему же ты ушел из Управления? – спросила Кейт.

– Что? – вздрогнув, переспросил Форд.

– Я спрашиваю, почему ты оставил карьеру разведчика. Что случилось?

Форд хотел бы ответить честно: потому что моя жена погибла в машине, в которую встроили взрывное устройство. Мы вместе выполняли секретное задание. Но сказал уклончиво:

– Не сложилось.

– Понятно. Но… твои взгляды на это дело остались прежними?

«А твои?» – мысленно спросил Форд, но вслух этого не произнес. Кейт не изменилась: как и раньше, невзирая ни на что, без обиняков переходила к тому, что ее особенно волновало. Уайман любил ее за это и ненавидел.

– Ужин потрясающий, – заметил он, сменяя тему. – Раньше ты готовила исключительно на скорую руку. Главным образом в микроволновке.

– От пицц и хот-догов я стала полнеть.

Разговор снова прекратился.

Форд почувствовал легкий тычок в ребра с другой стороны. Мелисса Коркоран держала в руке бутылку и предлагала вновь наполнить его бокал. У нее раскраснелись щеки.

– Бифштекс – просто объедение, – пропела она. – Кейт, ты умница!

– Спасибо.

– Недожаренный. Я такой обожаю. Но… Эй! – воскликнула она, глядя на тарелку Форда. – А ты к своему даже не притронулся!

Форд отрезал кусочек бифштекса и отправил его в рот, но почувствовал, что совсем потерял аппетит.

– Готова поспорить, Кейт объясняет тебе, что такое теория струн. Послушать занятно, однако это чистой воды домыслы.

– Темная энергия, конечно, совсем другое дело, – с нотками сарказма парировала Кейт.

Форд мгновенно почувствовал, что его соседки недолюбливают друг друга.

– Темную энергию, – невозмутимо протянула Коркоран, – открыли экспериментально, путем наблюдений. А теория струн – это всего-навсего несколько уравнений. В ней невозможно ни что-либо просчитать, ни проверить. По сути, это не наука.

Волконский низко наклонился над столом, и в нос Форду ударила табачная вонь.

– Да хватит вам: темная энергия, струны! Кого они волновать? Лучше давайте спрошу, чем занимается антрополог.

Форд обрадовался, что Волконский невольно пришел ему на выручку.

– Обычно мы ездим в разные отдаленные места, поселяемся в каком-нибудь племени и задаем его представителям пропасть глупых вопросов.

– Ха-ха! – засмеялся Волконский. – Может, ты слышать и о том, что сюда, на нашу гору, собираются краснокожие? Надеюсь, они не затеяли устроить вечеринку со снятием скальпов? – Он издал индейский вопль и огляделся по сторонам, надеясь, что его выходку одобрят.

– Не вижу в этом ничего смешного, – ядовито заметила Коркоран.

– Да уймись ты, Мелисса, – внезапно озлобляясь, вскидывая голову и встряхивая патлами, огрызнулся Волконский. – И попросить без нотаций!

Коркоран повернулась к Форду.

– Иначе себя вести он не умеет. Докторскую защищал в каком-то там гадюшнике…

И тут распри, отметил Форд. Надо быть поосторожнее и побыстрее выяснить, кто как к кому относится.

Волконский объявил:

– По-моему, Мелисса очень уж охотно угостился сегодня вином. Впрочем, как обычно.

– Да, канешшна, – протяжно произнесла Коркоран, имитируя акцент Волконского. – Зато, в отличие от некоторых, я не глушу на ночь водку! Za vas! – Она подняла бокал и в два счета осушила его.

– Простите, что вмешиваюсь, – профессионально спокойным голосом произнес Иннс. – Но если кому-нибудь нужно прямо теперь излить чувства, я готов предложить…

Хазелиус взмахом руки велел ему умолкнуть и строго посмотрел на Коркоран и Волконского. Воцарилась тишина, нарушаемая лишь потрескиванием огня. Петр откинулся на спинку стула. Форд заметил, что уголки его губ нервно подрагивают. Мелисса скрестила руки на груди.

Хазелиус выждал минуту и произнес:

– Мы все немного устали и отчаялись. – Его голос звучал тихо и довольно мягко. – Петр?

Волконский не ответил.

– Мелисса?

Лицо Коркоран пылало. Она лишь быстро кивнула на слова Хазелиуса.

– Просто возьмите и успокойтесь. – Непродолжительное молчание. – Ничего не принимайте близко к сердцу! – Молчание. – Простите друг друга и постарайтесь быть великодушными. – Молчание. – Ради нашего общего дела.

Говорил Хазелиус утешительно, гипнотизирующе-негромко, как дрессировщик, начавший работать с норовистой лошадью. Но если Иннс, предлагая свои услуги, как будто делал одолжение, Хазелиус ни на миг не оставлял чисто дружеского тона.

– Правильно, – воскликнул Иннс, врываясь в умиротворение, искусно созданное Хазелиусом, и разрушая его. – Совершенно верно! Настоятельно рекомендую воспользоваться этими советами. Мы можем подробнее поговорить о данных методах на нашем следующем групповом занятии. И, как я уже сказал, если у кого что наболело, я готов выслушать каждого.

Волконский так резко вскочил, что его стул с грохотом повалился на пол. Скомкав салфетку, он бросил ее на стол и проворчал:

– Пошли они, эти твоя беседы и групповые занятия! У меня море работа.

Он ушел, хлопнув дверью.

Опять воцарилось молчание. Его разбавил лишь шум перелистываемой страницы: Эдельштайн, покончив с ужином, достал «Поминки по Финнегану» и увлеченно читал.