Книга: Личный враг императора
Назад: Глава 7
Дальше: Глава 9

Глава 8

Анри Бейль вызвался проводить новоиспеченного капитана Сореля до линии постов. Конечно, в пору величия императора такой вот переход из корпуса в корпус был бы делом неслыханным и сопровождался бы множеством разнообразных письменных уведомлений, канителей с тягомотным ожиданием застрявших где-то в канцеляриях бумаг и прочим крючкотворством. Однако сейчас, когда некогда Великая армия представляла собой зрелище в высшей степени жалкое, всякое желание нести дальше военную службу, и, более того, нести ее активно, приветствовалось максимально имевшимся количеством рук. И потому мое превращение в капитана италийской армии, и при этом в Жюльена Сореля, произошло без всяких проблем и проволочек.
Окоченевшие часовые, топтавшиеся у костра, с тоской поглядели на уходящих в ночь бойцов летучего отряда. Кони их не выглядели заморенными, а солдаты, хотя и не могли похвастаться откормленными лицами, далеко не выглядели ходячими скелетами.
Впрочем, шедшая по пятам российская армия была в куда худшем положении: ко времени выхода из тарутинского лагеря русские войска не успели снабдить ни валенками, ни тулупами; не успели и толком пополнить запасы продовольствия. Теперь Кутузов вел свои полки по безнадежно убитой ограбленной дороге, подвергаясь ровно тем же лишениям и тяготам, что и отступавший Бонапарт. Я знал, да в общем-то ни для кого из русских не было секретом, что все последующие стенания императора французов о бездушном русском «генерале Морозе», сокрушившем его непобедимое войско, были не более чем попыткой замылить глаза легковерному европейскому обывателю. Можно подумать, что сражение при Прейсиш-Эйлау происходило в мае и французская кавалерия атаковала под соловьиные трели, а не сквозь завывание метели.
Сейчас небольшие морозцы сменялись оттепелями, превращая раскатанные, разбитые колесами, копытами и сапогами дороги в настоящие русские горки. И все же армия шла, выдавливая из моего родного Отечества французов так, как выдавливает лекарство в задницу поршень в шприце. Теперь нужно было, чтобы лекарство пошло впрок и нам, и пылким галлам.
Часовые нехотя салютовали нам ружьями с примкнутыми штыками. Оружия французам давным-давно не хватало. Немалая часть его валялась по обочинам, брошенная в полубессознательной, чаще всего тщетной попытке облегчить свою поклажу и тем спастись от неминуемой гибели. Чаще всего «спасение» длилось до первого отряда казаков или партизан. И все же, невзирая на это, в обледенелых кюветах среди мертвых тел, людей и лошадей, среди раненых, умоляющих о жизни; голодных и обмороженных, умоляющих о смерти, валялись ружья, пистоли, сабли, виднелись брошенные пушки и зарядные ящики. Солдатские ранцы, набитые монетами, встречались реже, но тоже куда чаще, чем в мирные годы. Сейчас, как мне было известно, в 4-м корпусе, под командованием Эжена де Богарне, полностью снарядить одного солдата в среднем можно было усилиями трех его соратников. И все же, благодаря неумолимой энергии его высочества, отряд сохранял некую боеспособность.
Сани моего корволанта на рысях промчали мимо часовых. Я чуть задержался, чтобы попрощаться с будущим великим писателем.
– Князь, простите мое любопытство, хочу спросить, – негромко произнес он, когда постовые вернулись к костру, – вы что же, совершенно не опасались, что я открою ваше инкогнито вице-королю?
– Отчего ж, некая опаска была, – признался я. – Но ведь и вы скажите правду, не намеревались оглашать принцу мое имя?
– Отчего ж вы так решили? – внимательно, пожалуй, даже изучающе глядя на меня, точно надеясь запомнить малейшее движение губ, уголков глаз и тому подобные физиогномические приметы, поинтересовался Анри Бейль.
– Попробую объяснить. Я не рассчитывал на то, что вы были обязаны мне жизнью, ибо патриотический долг мог подвигнуть вас свершить подобное бесчестие ради высокой цели. Рад, что ничего этого не произошло, сейчас мы в расчете.
Племянник генерала Дарю согласно кивнул.
– Но вы сказали, что не рассчитывали на это.
– Так и есть, я полагался совсем на другое. Вы писатель, месье Анри, и смею вас уверить, писатель замечательный. Мой случай вам интересен, ибо для вас я занятный, достойный изучения образчик человеческой натуры. Если бы вы открыли мое инкогнито, сюжет развивался бы весьма банально. Меня и моих людей, вероятно бы, схватили. Впрочем, смею вас заверить, это было бы непросто. Но, так или иначе, мы бы погибли либо под залпами расстрельной команды, либо в бою с превосходящими силами. Меня, если бы смогли взять живьем, пожалуй, вздернули бы под барабан, как и труп подпоручика Тышкевича. Но в любом случае для хода ваших исследований человеческой души сей печальный для меня финал не имел бы никакого развития. Нынче же вас ожидает возможность продолжить исследования и, если пожелаете, участие в спасении Франции.
– Мне странно подобное слышать от человека, прослывшего чудовищем, едва ли не людоедом, сгубившим больше моих соотечественников, нежели иная феодальная война.
– Это преувеличение, месье Бейль. К тому же я довольно долго прожил во Франции и всей душой люблю эту страну. Однако и она, и моя родина стали заложниками политической игры, в которой и ваш, и мой императоры – лишь пешки.
– А вы, стало быть, мечтаете стать ферзем, князь?
– Если понадобится, то да.
– Не кажется ли вам это чересчур…
– Нескромным, претенциозным? – усмехнулся я. – Да, именно так. Но другого варианта действия я для себя не вижу. А сидеть подобно вещей Кассандре в ожидании, когда же мне свернут голову, я не намерен. Как, впрочем, не намерен и выслуживать чины и ордена под знаменами императора Александра.
– Вы и впрямь удивительно странный человек. Я бы, пожалуй, готов был принять на веру, если бы мне сказали, что неким колдовством вас забросили в наше время подобно Фаусту. Или, быть может, вы сам и есть Мефистофель, присланный смущать мою душу?
«Вот так вот, в самую точку», – подумал я, глядя вслед замершей у недалекой опушки колонны, однако не подал виду.
– Не следует приписывать мне чужих заслуг. Я использую серу исключительно как один из компонентов пороха. Что же касается вашей души, если со мной не произойдет ничего фатального, мы увидимся через несколько дней, полагаю, 26-го.
– Почему именно в этот день?
– Военная фортуна – та еще шлюха. Поэтому я не стану на нее полагаться и лично позабочусь о том, чтобы ваша душа, а заодно и тело, благополучно переправилась на противоположный берег реки с неизвестным пока еще французам, но роковым для них именем Березина.
– Вот даже как? Заранее благодарен, – чуть заметно усмехнулся интендант. – За что ж мне такая честь? Впрочем, да, вы говорили, я стану великим писателем.
– Станете, станете, но считайте, что мне в вашей компании будет веселее путешествовать в Париж.
– Вы намерены отправиться туда? Но зачем?
– Я уже имел честь сообщить вам, нам с вами, не одному только мне, следует позаботиться о злых гениях Франции. Можете себя не корить, один из них, как я уже говорил, стоял за спиной заговорщиков генерала Мале и только выиграл от этого заговора. Второй же еще до Тильзитского мира стал шпионом моего императора.
– И что же, вы хотите устранить собственного шпиона?
– Не путайте, не моего – императора. Этот человек всю свою жизнь к немалой выгоде продавал тех, кто его покупал. Так что Александр от его смерти только выиграет. Как и Франция.
– Это первое, – уточнил Стендаль. – А что же второе?
– Я обязан, если это только возможно, вернуть зрение одной девушке.
– Александре Комарницкой? – пристально глядя на меня, спросил великий сочинитель.
– Ей самой. Этой мой долг. Больше, чем долг. И если сие чудо возможно, оно произойдет. А теперь прощайте, вернее, до свидания. У меня еще великое множество дел.

 

Ротмистр Чуев с отрядом ждал меня в лесу неподалеку от временного лагеря принца Богарне.
– Ба! Да у вас сегодня удачный день! – глядя на мой новый светло-зеленый мундир, выданный из каких-то штабных запасов, и награды на груди, насмешливо хмыкнул он. – Быть может, и следующую вашу награду следует привесить рядом с этими, – он кивнул на крест Почетного легиона и орден Железной короны.
Я внимательно поглядел на боевого друга:
– Что-то стряслось?
– Стряслось, – кивнул Алексей Платонович. – Из Ставки целый генерал прибыл.
– Вот как? Сам один осмелился забраться в наши леса и болота?
– Этот решился. Этот вообще не робкого десятка. Да вы и сами его знаете, Александр Христофорович Бенкендорф.
– Что же угодно его превосходительству?
– Да тут, – Чуев вздохнул, – с чего начать. Вот, скажем, из хорошего: вы, Сергей Петрович, как в воду глядели. – Мой друг распахнул ментик, и при свете луны на груди его белым пятном блеснул орден Святого Георгия. – Ныне смею рекомендоваться – подполковник Изюмского гусарского полка Чуев.
– Примите мои искренние поздравления, – я протянул новопроизведенному старшему офицеру руку.
– Это еще не все, – обнадежил Чуев. – Говорю ж, нынче у вас день удачный. За освобождение из вражеского плена генерала Винцингероде вам, Сергей Петрович, точно такой же знак пожалован. А еще его высокоблагородие доставил приказ, в коем велено штабс-капитану лейб-гвардии Семеновского полка Трубецкому, сиречь вам, прибыть по месту расквартирования части и вступить в должность, дабы впредь воевать с супостатом как положено офицеру, в строю, а не рыскать диким волком, ища добычи и кровопролития.
– Вот как? – Я нахмурился и начал постукивать по голенищу сапога витой нагайкой. – Высокая честь, стало быть, в штабс-капитаны произвели, через чин.
Чуев молча кивнул.
– А ежели откажусь выполнить сей приказ?
Подполковник со вздохом пожал плечами.
– Дело известное – неповиновение приказу в военное время. Мне так показалось, что Александр Христофорович для того и прибыл лично, чтобы вас уговорить. Он тут обмолвился, что его намерены поставить командовать летучим отрядом, дабы в предстоящей кампании двигаться отдельно от основного войска. Должно быть, сам он на вас виды имеет. Может, в строй-то и не заберут.
– Может, и не заберут, – эхом подтвердил я. – А знаете что, Алексей Платонович, передайте нашему любезному гостю, что я, буде жив, непременно прибуду в Ставку 29-го числа сего месяца. А дотоле скажите, что, не спросясь, ушел далее терзать вражьи коммуникации.
– Что ж, Сергей Петрович, так и уйдешь? Даже словом с гостем не перекинешься?
– Выходит, что не перекинусь. И вот еще что, 24-го жду тебя в деревне Неманице. Французы как раз туда доползут. Но сама деревня в стороне от почтового тракта. Собери подвод, сколько сможешь, примерно этак штук десять, коней получше и надежных возниц.
– Это еще для чего?
– Извозом займемся, ваше высокоблагородие! – усмехнулся я. – Да ты не хмурься, не хмурься, исключительно в военных целях.
– А если серьезнее?
– Если серьезнее, то сюрприза не получится. Там увидишь.

 

Днем было тепло, и талый снег чавкающей кашей ложился под колеса пушек, толкаемых артиллеристами в сторону Борисова. Продовольственные склады, обнаруженные в Орше, несколько подняли дух отступающей армии. Однако они были слишком малы, чтобы удовлетворить потребности десятков тысяч бредущих в сторону границы французов. Насколько мне было известно, от всей Великой армии боеспособными сейчас оставалось не более 17 тысяч солдат и офицеров, включая старую гвардию императора. Еще около 50 тысяч можно было бы назвать беженцами, средь них и впрямь было немало вчерашних гувернеров, парикмахеров и кондитеров. Многие из них, порою небезосновательно, считали, что по окончании войны им «достанется на орехи» за шпионаж и просто за поддержку вступавших в город земляков. Сложнее всего было женщинам и детям. Вчерашние модистки и звезды сцены, привлекавшие к себе голодные взгляды истосковавшихся по женскому телу вояк, спешили обзавестись защитниками – офицерами, а то и генералами. Семейные дамы надеялись лишь только на своих мужей, порою совершенно напрасно. Однако, если в октябре защитники прекрасных дам гарцевали около колясок на свежих конях, а то и вовсе катили со своими пассиями в экипажах, игнорируя распоряжения командования, сейчас ситуация коренным образом изменилась. Приказ императора гласил предельно четко и недвусмысленно: всех способных двигаться упряжных коней – в артиллерию! Кареты и открытые экипажи, еще недавно ездившие по московским улицам и площадям, теперь ненужным ломаным хламом валялись в кюветах. Замерзающие голодные кокетки в легких башмачках и шубейках, достаточных, чтобы летящим шагом дойти от крыльца до экипажа, с беспрестанными рыданиями плелись вслед за мрачными унылыми колоннами и считали за счастье, если из закатных сумерек на промерзший строй обрушивались не свирепые казаки, а уж тем более не бородатая голытьба из окрестных деревень, а партизаны из армейских кавалерийских полков. Вот как, к примеру, Изюмские гусары под командованием подполковника Чуева. Иветт Дижон досталась ему в качестве боевого трофея, тонкая, хрупкая, большеглазая, она напоминала мальчика, но очень, ну просто очень красивого мальчика.
– Представляешь, – разглядывая в подзорную трубу дорогу, по которой тянулись бесконечные толпы отступленцев, в который раз рассказывал он мне, – мы как из леса выскочили, сразу в сабли ударили. И тут я вижу, пацаненок стоит, я сперва подумал, может, барабанщик, но, судя по мундиру, не из музыкантов. А он еще, главное, стал так, что мне к пушкам, кроме как через него, дороги нет. Эх, думаю, в недобрый час тебя мать родила. Уже буквально конем наехал, а тут этот майор. Ох, лихой майор был! Моих двоих бойцов в один момент скосил, только сталь блеснула, и тут же на меня, как зверь, бросился. Я сперва решил, что этот мальчишка его сын, уж больно рьяно этот конный егерь меня атаковал, но тут уж не станешь объясняться, извините, промашечка вышла. Начал он меня теснить, я только успеваю отбиваться. Как говорится, воистину Бог спас. Он доломан на мне трижды рассек, да только поцарапал. Но тут я вспомнил, как ты озоровал, пистоль из-за пояса дернул и прямо в брюхо ему, почитай, в упор и выпалил. Он саблю выронил, в снег упал, стонет, за живот держится и к себе подзывает. Я было сперва подумал, на последнем издыхании прирезать хочет. А он руку, всю в крови, поднял и в мальчишку тычет и твердит: «Гарде, гарде». Я вначале подумал, что он о себе, что, мол, гвардеец. А потом дотумкал, это ж он мальца просит защитить, сохранить. С тем и отошел бедолага. Сынок его, как я тогда еще думал, мигом к нему, причитает, шапка с головы слетела, а оттуда волосы, вот аж золотом полыхнуло. Я как увидел, так и оторопел. Получается, что чуть было своими руками девицу не загубил. И какую девицу! Такие-то вот дела.
В Неманицах я уже краем глаза видел «боевой трофей» моего друга. Юная жена майора гвардейских конных егерей, распаленная любовью и любопытством, примчалась из Парижа, чтобы поглядеть своими глазами на загадочную Москву. Примчалась, что и говорить, не вовремя. Полк ее мужа, потрепанный при Бородино, как раз вышел из боя под Малоярославцем. Она с ужасом глядела на десятки раненых, провозимых мимо на повозках. Глядела, молясь лишь об одном: чтобы ее любимый не оказался среди тех других, которые в услугах медика уже не нуждались. В тот раз ей повезло. А сейчас?.. Сказать было трудно. С одной стороны, свежеиспеченный подполковник не мог глаз от нее отвести, явно смущался внезапно полыхнувшего чувства к иноземке. С другой, если здесь и сейчас могла быть хоть какая-то гарантия сохранения жизни и чести, то можно было не сомневаться. Благороднейший Чуев скорее даст себя порубить в бефстроганов, чем позволит хоть кому-то обидеть пленницу. То в другом месте, в других руках…
– Вот что мне с этим делать? – в очередной раз вздыхал старый вояка. – Я же рядом с ней ну как медведь косолапый, а она будто птичка малая. Только вот не поет.
– Ну-ну.
– А что ну-ну, что ну-ну? – хмурился Чуев. – Я вот умом все понимаю, а поделать ничего не могу. Как вижу, так будто немею. И сразу мысли всякие дурные, мол, как же ж так, что ж теперь делать? Это ж я мужа ее свинцом попотчевал, так что вроде и виноват по гроб жизни. Но с другой-то стороны, я его в тутошние леса на прогулку не звал.
– Это верно, – не спуская глаз с бредущей по лесной дороге колонны и группы всадников, стоящих чуть в стороне на пригорке, кивнул я. – Не звал.
– Так что ж выходит-то…
– Алексей Платонович, ты б на время амуры-то оставил. Ты лучше скажи, как думаешь, вон там, у кривой березы, видишь, человек стоит?
– Вижу, француз какой-то.
– Это верно, хотя если строго придерживаться истины, то корсиканец.
Подполковник Чуев убрал подзорную трубу от глаза.
– Да ты что, никак это сам Бонапарт?
– Абсолютно в точку.
– Так а чего ж мы так далеко засели?
– Алексей Платонович, у тебя сейчас в строю неполная сотня изюмцев, ведь так?
– Так, восемьдесят три бойца да четверо офицеров.
– Хорошо, допустим, даже мой летучий отряд добавить, все едино меньше эскадрона.
– Да что с того, лихость гусарская да отвага не такие дела творила.
– Когда творила, когда вытворяла, – хмыкнул я. – Лихость твоя увязнет в толпе беженцев. Какое ни есть тут войско, а за императора будут умирать бестрепетно. А насчет отваги, тут в леске Кашка обнаружил не менее трех сотен тех самых конных егерей императорской гвардии, с одним из которых ты вчера свел близкое знакомство. Так что на твою отвагу у них тоже неслабый козырь сыщется. Да и с пушками беда. У меня тут одно легкое орудие, у тебя вовсе нет. А у императора еще кое-что от прежнего величия осталось.
– Да что ты мне все резоны приводишь? Вот кабы не знал я тебя с первого дня войны, решил бы, что струсил.
– Ай-ай, Алексей Платонович! Такое впечатление, что ты манеру взял меня оскорбить. Дня прожить не можешь, чтобы на рожон не полезть. Нешто ты стреляться со мной задумал? Так я тебе вот что скажу: дырки в тебе делать мне совсем неохота. Да к тому же тебе вот еще мадам Иветту оберегать нужно. Я на это дело не подряжался.
– Вот же ты злоязыкий! – вспыхнул по-мальчишески влюбленный гусар.
– Я разумный, Алексей Платонович, а не злоязыкий. Ладно, гляди, сейчас начнется.
– Да что начнется-то? Ты мне так ничего толком и не объяснил! – возмутился Чуев.
В этот миг на дороге показалась кавалькада из восьми запряженных цугом возов.
– Ух ты! – присвистнул мой верный соратник. – Это что ж у нас такое-то?
– Да всякое разное. На трех возах бочонки с золотом и серебром, на остальных – всяческие приятные сувениры, захваченные в Москве дивизионным генералом Жюно.
– Вот это да!
– Вот это еще – нет, да – будет сейчас.
Картина действительно начала быстро меняться. Из леса за спиной Бонапарта вдруг появился горнист в конно-егерской форме и протрубил сигнал. Повинуясь ему, из кавалькады выехал всадник и быстрой рысью помчал к императору. Тот был явно разгневан и не скрывал этого.
– Знать бы, что там происходит, – разглядывая Наполеона, тихо пробормотал Чуев.
– Дословно я тебе, ясное дело, сказать не смогу, но говорят примерно следующее: император французов кроет своего бывшего адъютанта во все тяжкие, что тот посмел ослушаться его приказа и не выпряг коней из повозок.
– Так ведь это же не просто какие-то там повозки, – удивился Чуев.
– Такое ощущение, что ты решил подсказывать Жюно слова. Именно это сейчас генерал и пытается донести до своего государя. А в ответ слышит, что золото во Франции еще есть, а вот пушки сейчас тащить нечем. И что сам он, невзирая на положение, велел 600 лошадей своего обоза отдать для этой цели. А дивизионный генерал Жюно смеет рассуждать и не выполнять приказы. Честно сказать, у него с Жюно последнее время весьма натянутые отношения.
– Проклятье! Откуда ты все это знаешь?!
– Так, Алексей Платонович, ветром навеяло. А вот сейчас Наполеон прикажет казну и сокровища здесь припрятать, возы уничтожить, а лошадей – в артиллерию.
Судя по активной жестикуляции корсиканца, в этот момент он говорил эти или же очень похожие слова. Во всяком случае, бравый генерал Жюно, прошедший с Бонапартом с момента его первого успеха и до сегодняшнего дня, вытянулся, как поротый, и бросился выполнять приказ.
– Вот теперь наступает и наш черед.
– Будем атаковать? – Чуев положил руку на эфес сабли.
– Господь с тобой! Вот же тебе неймется! Зачем? Дай людям спокойно выгрузить сокровища. А чтоб они не заблудились, я им проводников дам.
– А как выгрузят, так мы им…
– Алексей Платонович, экий ты, право, кровожадный. Не учите меня плохому, господин подполковник. Если тебя и впрямь так интересует участь этих вояк, до начала декабря из них доживет не больше трети, часть из которых будет уже в плену. Так что пусть выгружают в свое и наше удовольствие, а ты распорядись-ка, друг мой, чтоб подогнали сани.
– Признаться, я тебя не узнаю, Сергей Петрович, – со вздохом покачал головой Чуев. – Прежде ты сам норовил всякого встречного-поперечного француза жизни лишить, а теперь меня вот стыдишь.
– Сравнил! Раньше они наступали и были реальной боевой силой. Всякий мертвый солдат, а тем паче офицер Великой армии, был палкой в колесе победной колесницы императора французов. А нынче каждый голодный рот, каждый раненый, каждый обмороженный полуживой солдат, желает ли он того или нет, воюет против Наполеона. Один только вид бедствий вчерашних героев заставляет сторонников императора держаться от него подальше, как от зачумленного. А кроме того, – я усмехнулся, – до поры до времени Сергей Трубецкой мертв и повешен у дороги в назидание всем прочим разбойникам.
– И долго ли до той поры и времени осталось?
– Недолго, Алексей Платонович, совсем недолго. Всего-то несколько дней.
– Что ж, давай поторопись, а то вон гость-то наш давешний, тебя не дождавшись, совсем осерчал. Сказал, что, если 30-го ты в Ставке не объявишься, лично уговорит Кутузова подписать распоряжение о твоем аресте.
– Ишь ты, прямо-таки об аресте.
– А что ж ты думаешь, в Ставке тебя целовать в десны будут? Подвиги твои, что и говорить, там хорошо известны, но своевольство никто терпеть не намерен. Такого отродясь не бывало, чтоб штабс-капитаны генералами, точно пешками, крутили. Я тебе тогда дорогу к Вопи для Богарне расчищал, от казачьих начальников много нелестного о тебе услышал, сам генерал Платов за этакие твои фокусы хотел морду тебе в бифштекс раскровянить. Уж извини, Сергей Петрович, по старой дружбе говорю как есть.
– Ну что ж, – отмахнулся я. – Казаки – они люди такие, ухарства много, разумения – так-сяк. А потому вчера хотел кровь мне пустить, завтра – обниматься полезет. Нам до этого дела нет. Нам нужно действовать здесь и сейчас.

 

Легко сказать, действовать здесь и сейчас. Фраза чеканная и звучит впечатляюще. Но вот в чем беда: каждое действие влечет за собой очередной куст возможностей. Если речь идет о странах и народах, то разнонаправленные вектора движения как-то сами собой нивелируются. Но если речь идет об отдельной личности, тут все куда сложнее. А именно об этом речь и идет. О моей, черт возьми, личности и моих действиях!
Когда Старцы задумывали всю эту хитрую комбинацию с переселением душ, они, вероятно, полагали, что существует некая, пусть и извилистая, тропинка, по которой, имея компас и карту, следует пройти, поразить верным мечом-кладенцом одного-двух чудовищ, разогнать вражью орду, раздобыть молодильные яблоки или, там, золотое руно, в целом неважно, и, как водится, стали они жить-поживать и жевать ни в чем не повинного добрана. Это мне в детстве так слышалось. Что такое наживать добра, я в ту пору еще не знал, а вот с жеванием все было хорошо.
Сейчас, глядя, как, ругаясь себе под нос, возятся с сокровищами саперы корпуса Жюно, я думал о том, сколько добра нажил я за эти несколько месяцев. Граф Монте-Кристо рядом со мной, пожалуй, мог бы считаться бедным студентом. И все это для достижения великой цели, с которой в привычной для меня и Старцев истории Россия сама не справилась. Правда, в своих изысканиях ареопаг посвященных счел оптимальной болевой точкой восстание декабристов, но до восстания еще чертова дюжина лет. Попросту нарабатывать себе известность не получится, даже если я того очень захочу. Слава без действий не приходит, а действия, особенно целенаправленные действия, меняют картину мира порою самым причудливым образом. Вот, к примеру, та же Александра. Ее появление в моей жизни серьезнейшим образом сдвинуло приоритеты. Теперь моя война – это не только война князя Трубецкого против Наполеона, но и моя собственная, куда более сложная. И в этой войне как-то так получается, что и Старцы мне не указ.
Так что будет ли оно, это самое, с позволения сказать, восстание, не факт, совсем не факт. Уж я-то наверняка постараюсь, чтобы его не было. Чтобы души прекрасные порывы действительно были посвящены Отчизне. А пока что, пока что следовало думать, как действовать, не навлекая на свою голову ненужные грозы.
Как ни крути, Чуев был прав. Шатаясь по лесам и кусая французов за всяческие болезненные места, можно не слишком заботиться о сильных мира сего. Но война заканчивается, во всяком случае, война на территории России. Отставку, похоже, мне не желают давать уже просто из чувства внутреннего протеста. И, вероятно, идея вернуть меня в строй, по сути, совершенно бессмысленная, для неведомых мне недругов в Ставке теперь стала воистину наваждением. Интересно, это я уже здесь завистников наработал или до меня почтеннейший мой предок расстарался? Вот, поди ж ты, угадай. А то ведь, как может статься, приеду я, скажем, после войны в столицу, а у меня там, скажем, еще незакрытые дуэли. Мне стреляться, а я и не в курсе. Хотя, впрочем, до стреляться еще дожить надо. А это дело такое. Пуля – она дура, о моей великой миссии ничего не знает и знать не желает.
– Уходят, – тихо проговорил Чуев. – Саперы хорошо потрудились, выполняя приказ.
Конечно, можно было считать, что им повезло, в лесу имелись глубокие ямы, откуда прежде местные жители брали глину. Однако, если вдуматься, это везение имело вполне разумное объяснение. Едва свернув с дороги, саперы наткнулись на группу гревшихся у костра солдат. На тех были мундиры разных полков, но все же выглядели они довольно бодро, и на вертеле над костром жарились две куропатки. Не много на этакое количество ртов, по меркам французских ресторанов, однако же, как ни крути, добрая еда! Они-то и указали саперам на обнаруженные в нескольких сотнях метров от костра ямищах.
Возиться пришлось долго. Возы были загружены сокровищами доверху, а поскольку проезжей дороги к залежам глины местные крестьяне так и не удосужились проложить, то драгоценную поклажу довелось таскать на горбу. Все это время я с легкой завистью смотрел на своих парней, подрядившихся оказать помощь французским камрадам. Кожаные пологи фургонов были положены на дно, сокровища вывалены туда безо всякого разбора. Затем яму забросали мерзлыми комьями земли, поверх навалили разрубленные обломки возов и подожгли, желая скрыть тайник. Теперь же, когда работа была закончена, саперы отправились догонять свою часть, оставив нам заниматься черным копательством. Станешь тут черным при этаком количестве золы и копоти. Но, как говорится, «без труда не вытащишь и рыбку из пруда».
Я повернулся к Чуеву:
– Вот видишь, и стрелять не пришлось.
– И все же я тебя не понимаю, Сергей, – пожал плечами гусар. – То тебя не остановить, то хоть кадило вместо сабли выдавай.
– А что, кадило тоже вещь хорошая. Думаю, тут мы их сейчас немало сыщем вместе с подсвечниками, дарохранительницами и окладами икон. Командуй своим гусарам, пусть подгоняют сани.

 

В Неманице отряд, сопровождающий секретный груз, прибыл уже за полдень. Старая барская усадьба, относительно неплохо сохранившаяся посреди ужасов войны, служила нашим временным штабом. Высокая ограда отделяла разбитый прошлыми хозяевами парк от леса, но через задние ворота к особняку можно было подъехать прямо из чащи, не привлекая чужих взглядов. Конечно, насколько это вообще реально в небольшом селе. Здесь же меня ждала новость, едва не заставившая мои ноги подкоситься. Гонец, посланный мною в имение, где до поры до времени должна была приходить в себя Александра, вернулся с известием, что барышня в отсутствии.
Спустя всего три дня после моего отъезда она велела причесать себя и объявила, что собирается уезжать. На вопрос «куда?» последовал прямой недвусмысленный ответ: «В имение. Как бы то ни было, у меня еще есть мой дом, моя земля, мои крестьяне. Я не желаю ютиться у добрых людей, как бы добры они ни были». Любые резоны оказались бессмысленными. Александра наотрез отказалась их слушать. А едва старая хозяйка поместья попробовала кричать, настаивать, Александра спросила, является ли она пленницей, и, услышав, что нет, попросила заложить экипаж. Хозяйка лишь всплеснула руками, но перечить дальше не решилась. «А вдруг как голодом решит себя уморить? – оправдывалась она. – Или того пуще, в реку с обрыва бросится?»
Отговорки моей дальней родственницы, взявшейся оберегать девушку как зеницу ока, мне были совершенно неинтересны. Ясно было одно: Александра, а вместе с ней ее паладины исчезли в неизвестном направлении. Хотя если предположить, что она и впрямь собралась возвратиться на пепелище своего имения, то искать ее следовало как раз в этих самых землях. Вот только велик ли был шанс найти? Одно дело сидеть под охраной нескольких иноземцев вдали от почтового тракта, и совсем другое – ехать в этакой компании аккурат посреди движущейся к границе армии. Тут на быструю езду рассчитывать не приходится. Да и вообще мало на что приходится рассчитывать. Сердце мое болезненно сжалось от одного представления о том, что может статься с гордой полькой и ее крошечной свитой.
Я сел на крыльцо, глядя, как радуются гусары, разглядывая захваченные трофеи.
– Ты глянь, какая диковина, – весело улыбаясь, подошел ко мне Чуев. В руке его были довольно крупные золотые часы искусной работы. На корпусе их был изображен грот, в котором виднелось лицо богомолки.
– Часы, – без всякого чувства констатировал я. – Хорошие, должно быть, швейцарские.
– Э, а ты вот так глянь. – Он нажал на едва заметный стерженек в крышке, стена грота отошла в сторону, демонстрируя нижние девяносто богомолки и пристроившегося позади нее кавалера, благодаря часовому механизму совершающего возвратно-поступательные движения. Подполковник сиял весельем, точно вот только что открыл для себя столь пикантное занятие. – А, каково?!
– Подари их мадам Иветт, – буркнул я.
– Сергей Петрович, ты не сбрендил ли?
– Прости, глупость сказал. Прости. Александра пропала. Выехала из убежища в эту сторону. И все, ни слуху ни духу.
– Что, даже и письмеца не оставила?
– Ни письма, ни строчки.
– Как же ж так? Я уже думал, вы помирились, вроде к тому все шло.
– Шло, да не дошло. Видишь ли, судя по всему, она считает себя обесчещенной, да и просто не желает создавать мне собой каких-либо жизненных трудностей.
– Но послушай, если она куда-то выехала, то, стало быть, куда-то направилась? Не по миру же колесить.
Я долгим взглядом поглядел на боевого товарища.
– Сюда она поехала, в имение. Но ты-то его помнишь?
– Да уж как тут забыть? – Алексей Платонович размашисто перекрестился. – Но сам подумай, разбойников сейчас за нами не густо, полки если ее и задержат, то непременно в Ставку доставят. Отправим человека поспрошать по постоялым дворам. Отыщется, не волнуйся.
– Дай бог, если так. А то ведь, может статься, она и видеть меня больше не хочет. Этакий дамский подвиг ради моего же блага. А у меня, между прочим, уже и документ выправлен.
– Какой еще документ?
Я горько усмехнулся.
– Разрешающий проезд в Париж капитана итальянской гвардии Сержа Жюльена Сореля с его невестой шляхетной пани Александрой Комарницкой и сопровождающими их людьми. В Париже врач есть, чудеса творит.
– Погоди, погоди, я не понял, – изумленно уставился на меня Чуев. – Это что ж тут такое получается: мы, стало быть, дальше супостата бить, а ты с девицей в Париж намереваешься?
– Именно так, Алексей Платонович, именно так.
– Вот этого я, друг мой, совсем не понимаю. Конечно, жалко барышню Александру, хоть, что мудрить, за дело пострадала, а все ж по-христиански жалко. Но помилосердствуй, война кругом, сам же говорил, до победы нашей еще без малого полтора года, а ты себя, так получается, на вольные хлеба отпускаешь? Негоже так! Я хоть и не князь, а, слава богу, чести своей дворянской никогда не ронял, а потому вот послушай меня, как человека незапятнанной чести, твоего друга и старшего офицера: всему есть предел! Да, буйства твои, хоть и непотребное это дело, но понять можно было. Да, сребролюбие, и уж верней златолюбие, ты грядущими великими делами оправдывал. Хотя где они – эти великие дела? Но все иное чашу терпения наполняет до края. И малопонятные твои шашни с принцем Богарне, и нынче попустительство. А ну б как мы лихой атакой Бонапарта, а вместе с ним и Жюно взяли?!
– Не взяли бы, – хмуро отозвался я. – Только бы людей под картечью положили.
– То не тебе судить! – все больше ярился Чуев. – А сейчас так и вовсе не пойми что.
– Послушай меня, Алексей Платонович. – Я старался говорить как можно примирительнее. – Пройдет несколько дней, и Наполеон сбежит в Париж, оставив армию на Бертье и Мюрата. Мюрат не замедлит последовать примеру императора, о Бертье мы поговорим чуть позже. Не это сейчас важно. Куда важней, что после них во главе армии станет знакомый наш, принц Эжен де Богарне.
– Ага, и вот тут ты… – начал догадываться Чуев.
– И вот тут я буду в Париже, где Наполеон спешно начнет формировать новую армию. И поверь, там я буду нужнее, чем во главе у роты и даже вот как сейчас в партизанском отряде.
Алексей Платонович нехотя покачал головой, однако голос его теперь звучал куда доброжелательней.
– Ты, Сергей Петрович, со своими хитрыми затеями черту мозги заморочишь. По мне, раз уж ты солдат, то изволь воевать как солдат. Ежели дипломат, то по салонам и приемам шаркай да языком мети. А у тебя не поймешь, кто ты, как и за что воюешь.
– Ничего, придет время, поймешь. Я тебе сам все объясню, ежели живы будем.
– Да уж дай бог! – хмыкнул подполковник. – Жду этого дня не дождусь.
– Дождешься. А сейчас, друг мой, ты намеревался представить меня мадам Дижон.

 

Комната, предоставленная вдове майора гвардейских конных егерей, должно быть, прежде была девичьей. Вероятно, хозяева поместья были в дружбе с французами, а может быть, и не только в дружбе. Во всяком случае, имение практически не подверглось разграблению. Хотя следы постоя французов видны были повсюду. Скорее всего, именно весть о приближении русской армии заставила бывших хозяев бежать, теряя тапки, надеясь вернуться в благоприятные времена.
Мадам Иветта сидела за лакированным столиком, некогда служившим подставкой для трюмо. Но теперь зеркала не было, и только брошенные прежней хозяйкой пузырьки с духами и притираниями напоминали о былом предназначении этой мебели. Лицо девушки было заплакано, но даже красные глаза и покрасневший носик не могли скрыть ее милой прелести. Это была не безукоризненная красота античной богини, нет, это было одно из тех лиц, глядя на которые хочется улыбаться, шутить и, главное, хочется, чтобы улыбалась и смеялась эта очаровательная прелестница.
– Бонжур, мадам, – поздоровался я.
Увидев офицера итальянской армии, девушка вскочила от радости.
– Месье капитан, я свободна?
– Нет, пока нет. Хотя, как следует из объяснений господина подполковника, вы, строго говоря, не являетесь пленницей. Сохранить вас была предсмертная просьба майора Дижона. – Я хотел было вставить «увы», но вдруг осознал, что язык не поворачивается сказать это коротенькое слово. На глаза Иветт вновь навернулись слезы. – Это война, мадам. Ваш муж был офицером, он знал, на что идет, и храбро сражался за императора и вас.
– Это слабое утешение, – всхлипнула Иветт.
– Я не умею утешать. Заниматься этим впору вашим подругам или же святым отцам. Я же, если это будет в моих силах, буду рад помочь вам, во всяком случае, облегчить вашу участь.
– Но кто вы и что делаете во вражеском лагере, месье?
– Можете называть меня капитан Сорель, – ответил я. – А что делаю… Давайте не будем с вами разговаривать о делах военных. Если я тут – значит, так нужно.
– А, – девушка оглянулась и понизила голос, – должно быть, это кто-то из друзей моего дяди решил обо мне побеспокоиться?
– Дяди? – удивленно переспросил я.
– Ну конечно, – девушка наконец улыбнулась, хотя и несколько грустно, – моего дяди Жана.
Это, конечно, многое объясняло, примерно с тем же успехом в России этой поры можно было сослаться на дядю Ивана и поискать, у кого из местных жителей, начиная от последнего хуторянина и заканчивая сенатором, не отыщется в родстве какой-нибудь Иван.
– Простите, не совсем понимаю, о ком идет речь, – честно сознался я.
Девушка перешла почти на шепот:
– Мой дядя – Жан Ландре. Я дочь Огюста Ландре…
Я едва не выпалил: «Черт побери, это в корне меняет дело!» Мало кто во Франции знал, чем с мая 1796-го со дня взятия Милана занимается драгунский полковник Жан Ландре. Но те, кого это, так или иначе, касалось, знал и относился с почтением. Ибо именно в этот день генерал Бонапарт создал так называемое Секретное бюро во главе с этим весьма бойким молодым офицером. Бюро имело два отдела: общий и политический. Невзирая на обтекаемое название, политический отдел занимался шпионажем и контршпионажем, а также борьбой с повстанцами и партизанами всех мастей. С неменьшей охотой люди вездесущего полковника Ландре устраивали провокации, впоследствии служившие поводом к войне. Зачастую доставляемые его агентами сведения были настолько взрывоопасными, что Наполеон приходил в ярость и намеревался сместить «выжившего из ума сукиного сына» с его поста. Однако всякий раз сведения подтверждались. И вот теперь родственница одного из самых влиятельных и самых неизвестных людей империи сидела передо мной в явно ушитом мундирчике гвардейских конных егерей, зябко ежась от сквозняков, гуляющих в нетопленом помещении. Я жестом призвал Иветт к молчанию.
– Тише, вы вдова майора Дижона, это здесь главное. Остальное никому знать не обязательно.
Я вспомнил лицо Чуева. Конечно же, тот был по уши влюблен, хотя и всячески пытался уверить себя, что это не так. Объявить ему, что я отнимаю у него очаровательную пленницу, было бы так же непросто, как забрать любимую игрушку у ребенка. Учитывая же, что у этого «ребенка» под рукой больше сотни лихих рубак, которые обожают своего храброго командира и не слишком жалуют странного князя с его иноземцами, то попытка отобрать игрушку может кончиться плохо, нервы у всех заведены, даже у тех, кто о существовании тех самых нервов даже не подозревает.
– Хорошо, – непонятно чему кивнул я, – я постараюсь вас спасти и доставить в Париж. Но прошу вас, пока что не предпринимайте ничего, не посоветовавшись со мной, и ничему не удивляйтесь. Кстати, как вам пришелся господин подполковник?
– Он очень милый, предупредительный, ему явно не по себе от произошедшего, но он убил моего мужа.
– Это верно, но если бы он не сделал этого, ваш муж убил бы его. И вы бы этому радовались. Хотя, если на минуту задуматься, он на своей земле, защищает свое Отечество, а ваш муж и вы, увы, пришли сюда, и отнюдь не в гости.
– Мой муж исполнял приказ императора.
– Подполковник Чуев тоже. Так, стало быть, на императорах и лежит вина за смерть вашего мужа.
– К чему вы мне это говорите, месье?
– Покуда вы не в Париже, у вас есть время задуматься над тем, что я вам сказал. Советую вам использовать это время с пользой. А сейчас прошу меня извинить, я должен идти. – Я отсалютовал красавице и вышел в соседнюю комнату. Алексей Платонович ждал меня, сидя на единственном стуле.
– Ну что, Сергей Петрович, что скажешь?
– Честно?
– Да ну как же? Ясное дело, честно, а то стал бы я вас знакомить.
– Знаешь что, как другу тебе скажу, а потому изволь понять меня правильно.
Чуев нахмурился.
– Да уж изволю.
– Женись на ней.
– Что ты такое говоришь?
– Женись, – повторил я. – Ясное дело, не сейчас. Тут у нее вдовий долг, траур и все такое. А вот как война закончится, как в Париж войдем, так можешь ей предложение и сделать. И будешь ее хранить, как заклинал майор Дижон, холить и лелеять
– А до того, что же, по ночным бивуакам ее таскать? Мало она с этим Дижоном в последние месяцы настрадалась?
– Ну зачем, она будет тебя ждать в Париже.
– Это как так?
– Обычным образом. День за днем. Я ее туда, с твоего позволения, доставлю.
Гусар поглядел на меня со смешанным чувством удивления и некоторого замешательства.
– Это как же так? Ты шутишь, что ли?
– Ни в малейшей степени. Ну, сам подумай: таскать ее за собой вслед за полком тебе никто не позволит, да и ее сей способ путешествия вряд ли порадует. Ведь ты-то на нее глядишь не как на пленницу.
– Так и есть.
– В России, скажем, ее оставлять тоже морока немалая. Кто ж к себе ее примет? Родня твоя, небось, рада не будет, если ты им этакую полонянку пришлешь.
– Уж точно не будет.
– Вот и выходит, что лучше ей дома тебя дожидаться. Что же касается женитьбы, то, как ни крути, ты ее кормильца лишил. Зла она на тебя не держит, понимает, что в бою каждый в обнимку со смертью ходит. Так что немного гусарского шарма, понимания – и все у тебя сладится. Ну и я, естественно, тебе помогу, как же ж иначе?
– Но ты ее точно доставишь? – терзаясь внутренними сомнениями, спросил Чуев.
– А то как же? Мне в Париж до зарезу надо, чем скорее, тем лучше. Следует победу нашу подготовить и мир, который после войны этой наступит. Ты ж помнишь, моя война с Наполеоном и война нашего государя – две разные войны. Если его победа уже наметилась, то в моей еще идти до нее и идти.
– Ох, Сережа, – он впервые с дня нашего знакомства назвал меня запросто по имени, – идеи у тебя завиральные, откуда ты что берешь, я в толк не возьму, но за дружбу и помощь спасибо, верю я тебе. – Чуев внезапно обнял меня так, что, будь на моем месте человек более хлипкого здоровья, хребет мог бы запросто хрустнуть.
– Это хорошо, что веришь. – Я чуть отстранился, потому как дела наши еще не окончены и объясняться, что и для чего делается, еще недосуг. – Приказывать тебе, сам знаешь, не могу и потому как друга прошу: вот посмотри, – я развернул карту и указал на синюю жилку Березины. – Сюда от Борисова идут остатки французской армии, Наполеон будет переправляться здесь. – Я ткнул точку на карте. – Невзирая на наши старания, поймать его тут в мешок не получится. Его саперы сделают невозможное и наведут переправу. Ничтожная горстка обмороженных, отощавших, оборванных бедолаг, которая сможет перебраться на другой берег, будет жалким напоминанием о некогда Великой армии. Так вот, вот здесь, – я ткнул в синюю жилку чуть правее, – видишь, где лес подходит чуть к реке, мне нужна еще одна переправа. Можно совсем хлипкую, чтоб выдержала несколько экипажей и всадников. Если временно изъять у местных рыбаков лодки, поставить поперек реки по две и сверху положить настил, получится то, что надо. На все про все – два дня.
– Я понял, – кивнул Чуев. – Стало быть, обходной маневр.
– Можно сказать и так.
– А что же с сокровищами делать? Тут их не оставишь.
– Это верно, не оставишь. Значит, так, все награбленное везешь в Ставку, сдашь под расписку Бенкендорфу с приветом от меня. К этому прибавим пять бочонков с монетами. Еще один оставляю тебе на попечение, награди гусар, крестьянам дай за лодки и работу. Ну и себе.
– Да как можно, казенное имущество? – возмутился Чуев.
– Алексей Платонович, если генерал Жюно пожалуется, вы ему деньги вернете обязательно. Я ж не прошу вас брать себе хоть копейку. А эти деньги, если б мы их не откопали, так бы и лежали в земле до Второго пришествия. Так что по всему выходит, никакого казнокрадства тут нет, боевой трофей есть боевой трофей. А остальные наполеондоры пойдут в дело.
– А вы, Сергей Петрович, вы сейчас куда?
– А я за подарком. Скоро император сюда пожалует. Как же я в Ставку-то без подарка приеду? Мне еще перед командованием за грехи мои тяжкие ответ держать. Так что, уж простите, и попил бы с вами чаю, да времени нет. Мои люди передохнули, пора на охоту.
Назад: Глава 7
Дальше: Глава 9