Глава 9

Отступление продолжалось, безнадежное, самоубийственное и все же спасительное для мизерной части воинства, не так давно покорившего всю Европу. Совсем скоро, вот сегодня должно было начаться сражение, вошедшее в историю как битва при Березине – последнее сражение Наполеона в кампании 1812 года. Сражение, вновь покрывшее его славой, пропитанной горечью несбывшихся надежд, пропахшее кровью, пороховым дымом и запахом разлагающихся тел. Пойманный, как представлялось многим, в силки матерый волк умудрился вырваться из уготованного ему капкана.

Совсем недавно казалось, что люди, понуро бредущие к этой невзрачной, в сущности, речушке, только и могли что с трудом передвигать ноги. И все же, возвращенные из небытия железной волей Бонапарта, они еще смогли навести переправу и дать бой корпусам Витгенштейна и Чичагова. Неравный, безнадежный, но, как ни крути, успешный. Теряя людей, пушки и, главное, последний облик армии, они смогли уйти!

Всякий переживший эти чудовищные дни мог с гордостью вспоминать: «Я умирал и выстоял при Березине!» Однако я готов был обойтись без столь экстремального опыта. Участвовать в баталии совершенно не входило в мои планы, которые вполне можно было окрестить наполеоновскими, когда бы они не были обращены как раз против него. Мне было известно, что еще пару дней назад император французов настоял, чтобы его пасынок генерал Богарне держался рядом с ним, и потому соваться в гости к моему «благодетелю» было весьма рискованно – Бонапарт имел на редкость цепкую память и, конечно же, не забыл моей выходки с похищением у него из-под носа пленного русского генерала. Оставалось полагаться на то, что мои дерзкие вылазки все же не разорвали в клочья глобальную ткань истории и вице-король Италии, как это было прописано до моего появления в этом мире, благополучно переправится на противоположный берег. А еще через несколько дней примет командование у разбегающихся, как пресловутые корабельные крысы, родичей. Конечно, и с месье Бейлем можно было поступить так же. Однако, как говорят в той России, из которой я прибыл сюда, «хороший понт дороже денег». И потому в ночь с 25 на 26 ноября, едва стрелки на моем брегете преодолели верхнюю отметку, к одному из костров, горевших неподалеку от дороги на Борисов, подошел офицер в мундире стрелков вице-короля.

– Кто идет? – хмуро поинтересовался прислонившийся к дереву часовой. Голос его звучал равнодушно, и, по сути, ему уже давным-давно не было никакой разницы, кто, куда и зачем идет. Сам он уже едва передвигал ноги, и лишь полученное за последние недели четкое понимание, что стоит ему присесть или прилечь, и он неминуемо обратится в очередной, даже не тысячный на этой дороге мерзлый труп, удерживало его от столь опрометчивого шага.

– Капитан Сорель, 8-й полк легкой пехоты, к месье Анри Бейлю. Осведомитесь, он должен ждать меня.

Часовой хмуро поглядел на меня, должно быть, соображая, требовать у меня пароль или нет. Устав предписывал спрашивать, однако же какой уж тут пароль, если я стою в трех шагах и прежде, чем недреманный страж успеет крикнуть или вскинуть оружие, при желании успею выстрелить из одного из торчавших за поясом пистолетов.

– Месье Бейль, – без лишних формальностей окликнул часовой, повернув голову к горевшему неподалеку спасительному огню, – к вам офицер!

Племянник генерала Дарю появился из темноты хмурый и такой же осунувшийся, как все прочие отступленцы. Вместо былой шубы на нем была серая пехотная шинелька, прожженная в нескольких местах.

– Друг мой! – неподдельно порадовался он. – Неужели это и впрямь вы?

– Если вы полагаете, что с момента нашей последней встречи я вдруг стал призраком, можете ущипнуть меня.

– Ну что вы, что вы, просто тут столько всего произошло. Я уж думал, что не доживу до сегодняшнего дня.

– Это вы зря, я же обещал, что доживете.

– Да, да, конечно, вы же у нас пророк.

– Пустое! Не хочу принимать на себя чужих титулов.

– Как угодно, как угодно, – устало согласился промерзший интендант.

– Надеюсь, месье Бейль, вы готовы отправляться?

– Да, вполне.

– Тогда потрудитесь взять свои вещи, сани ждут.

– Да уж какие вещи? – Племянник генерала Дарю указал на потрепанный солдатский ранец: – Все здесь. Смена белья, бритва и кое-какие рукописи.

– Бритва – это хорошо, – кивнул я, – поскольку с нами дама.

– Дама? – глаза будущего великого сочинителя зажглись интересом. – Дайте угадаю… Ваша невеста?

– Увы, нет. Нет, вдова майора Дижона из гвардейских конных егерей. Но поторопитесь, у нас совсем немного времени. Шинель можете оставить тут, я подозревал, что вы несколько поизносились, так что в санях вас ожидает не только приятное общество, но и отличная шуба.

Кавалькада всадников, охранявших повозки, углубилась в лес. Проселочная дорога, уходившая в сторону почтового тракта, была занесена снегом. Лишь там, где тянулись к Березине поредевшие колонны французской армии, он был истоптан великим множеством ног. Стоило удалиться на полверсты, и следы ее исчезали.

– Князь, вы уверены, что мы правильно едем? – поинтересовался Анри Бейль, оглядываясь по сторонам. Сидевшая рядом с ним мадам Иветта заинтересованно глянула на меня.

– Дружище, не стоит титулов, зовите меня просто Серж, или, если вам нравится, Жюльен. – От произнесения этого имени у меня заныло в желудке, и сознание, должно быть, чтобы отвлечься от голода, начало подсказывать идиотские словосочетания типа Жюльен Оливье, Круассан де Бульон и прочие Фрикасе де Майонез.

– Вы князь? – уточнила вдова майора Дижона.

– Если потомка князей следует называть князем, то, пожалуй, да. Но здесь и сейчас это вряд ли что-то меняет в нашей ситуации.

Будущий великий сочинитель насторожился:

– Что не так с нашим положением дел?

– В сравнении с прочей армией оно прекрасное. Но пока что расслабляться не стоит. Если нам удастся сегодняшний маневр, мы окажемся на том берегу до всех прочих войск, и у вас будет пристойное место для ночлега.

– У нас? – переспросила Иветт. – Я думала, дальше мы едем вместе.

– Если все получится так, как я задумал, то непременно. Но пока что у меня имеются еще кое-какие незавершенные дела. Я не могу ехать в Париж, оставляя за собой этакий хвост.

– Что за дела, если не секрет? – между делом спросил Анри.

Я поглядел на него с легким удивлением:

– Дружище, вы же не надеетесь, что я вам отвечу?

Месье Бейль пожал плечами и, отвернувшись, демонстративно начал разглядывать дорогу.

– Вот это правильно, – кивнул я, – набирайтесь впечатлений. Надеюсь, в вашей войне они последние.

Энцо Колонна, сидевший на облучке с кнутом, ткнул пальцем вперед:

– Месье капитан, снежная пыль. Должно быть, наш дозор возвращается.

Я и сам уже видел снежное облако, вздымаемое мчащимися в нашу сторону всадниками.

– Проклятье, готов держать пари, что-то случилось, – продолжал комментировать корсиканец, чутьем старого контрабандиста ощущавший близкую опасность.

Его друг, Доминик Огастини, столь же энергичный и разговорчивый, сколь осторожным и молчаливым был сам Колонна, сегодня возглавлял передовой дозор. Понятное дело, что ему надлежало сообщить, все ли спокойно на переправе, сооруженной местными крестьянами под руководством гусар Чуева. Но если сейчас они мчали с такой скоростью, то, видимо, что-то пошло не так, как предполагалось. И Доминик, и сопровождавший его Гастоне Маркетти показались на проселке.

– Там! – едва осаживая коня, закричал Огастини. – Там какие-то дикари. Много, они движутся к переправе.

– Дикари? – переспросил я.

– Так точно. На мохнатых лошадках, с луками и стрелами!

– Час от часу не легче! – нахмурился я. – А что гусары?

– Переправа цела, – вмешался Маркетти. – Но гусар нет. Ни одного.

– Он верно говорит, – подтвердил Доминик. – Я нашел там довольно много следов копыт. Но свежих нет, экселенц. Ни одного. Под утро шел снег, их почти замело.

– Далеко ли эти дикари?

– Изрядно, около версты. Но там река делает излучину, и они заметили нас на берегу.

– Их там много?

– Около сотни. Во всяком случае, у воды было около сотни.

– Тогда поторапливаемся! Давай, давай! Нужно успеть проскочить на тот берег.

Я мысленно высказал все, что думаю по поводу Чуева с его гусарами. Но с другой стороны, можно было поклясться чем угодно, что мой боевой друг, буде его воля, ни за что не подставил бы меня под этакий удар. Хмурился бы, зубами скрежетал, ругался на чем свет стоит, что я какого-то рожна связался с французами и помогаю им избежать справедливого возмездия, но все же верил в мой хитроумный план. План, о котором, как уже было сказано, имел весьма смутное представление.

И вот на тебе! Должно быть, поездка в Ставку с преждевременными «дарами волхвов» на этот раз не прошла даром. Вероятно, гусарского подполковника задержали расспросами или же вовсе решили оставить каким-нибудь флигель-адъютантом при государе, пожелавшем лично насладиться картиной изгнания супостата из пределов Отечества. Как бы то ни было, ясно было одно: переправа, на которую я столь большие надежды возлагал, совершенно не охранялась. И добро еще, мы успели оказаться рядом с ней до того, как ее обнаружил враг. Проклятье, нет же, не враг, друг!

– Давай, давай! – погонял я.

Хорошо накормленные кони, подчиняясь ударам бича, неслись, увлекая за собой барские сани. Вслед за ними неслись два возка с моей кассой, еще один, с пушкой, замыкал колонну. До наплавного моста оставалось совсем немного, когда на берегу из леса показались всадники.

Анри Бейль взвился со своего места.

– Скифы! – в надсадном крике интенданта звучал неподдельный ужас. Прежде ему доводилось сталкиваться с казаками и разбойниками, носящими военную форму, однако же воинство, которое он увидел перед собой в этот миг, казалось ему ужаснее и тех, и других, вышедшим из мрачных легенд о потрясавших устои Европы ордах кочевников. В островерхих шлемах, отороченных волчьими хвостами, с луками и стрелами, с кривыми саблями у бедра – эти всадники на мохнатых низкорослых, но крепких лошадях казались выходцами из иного мира. Они бы хорошо смотрелись рядом с Чингисханом и Батыем. Но здесь и сейчас?!.

И тем не менее они мчались сейчас наперерез моему крошечному отряду. Я уже видел, как руки их тянутся к колчанам и оперенные стрелы покидают свое темное жилище, чтобы пронзить белый свет и живую плоть, чтобы отправить недругов туда, где никогда не встает солнце.

– Гони, гони! – командовал я.

– Скифы, – вновь в ужасе пробормотал Анри Бейль, доставая из-под выданной мною шубы пару кавалеристских пистолей.

– Не трудитесь! – крикнул я. – С такой дистанции не попадете, только разозлите. Это для крайнего случая.

Между тем «крайний случай» был сейчас близок как никогда. Наши кони были чуть порезвее, нежели у преследователей. Но когда первые сани влетели на заснеженный помост, между нами и «скифами» оставалось не более двух сотен метров. Когда б мы не торопились, сани бы аккуратно въехали на деревянный настил посредине и без проблем и спешки переправились на противоположный берег. Но сейчас все пошло не так. Не сбавляя хода, сани влетели на импровизированную переправу с самого края, так что лодки, поверх которых были положены наскоро сбитые доски помоста, под тяжестью первого экипажа ушли под воду. Энцо Колонна, в юные годы служивший кучером, быстро сообразив, что происходит, сумел вывернуть коней, но сани все же занесло, и поднявшийся было для выстрела Анри Бейль, не удержавшись, вылетел на тонкий лед, и тот, не выдержав удара, проломился.

– Проклятье! – крикнул я, спрыгивая из седла и прикрикивая возницам: – Гоните! Гоните!

Возки с кассой вслед за первыми санями промчались на противоположный берег. Я рухнул на помост, ухватил Бейля за руку, с силой потянул к лодкам. Краем глаза я видел приближающихся всадников. Сомнений не было – передо мной была туземная башкирская конница, посланная Витгенштейном для патрулирования местности. Сейчас они уже радовались близкой добыче. Но радовались они рано. Я видел, как прирожденный артиллерист Михаэль Дунке что-то командует Максу Колю, а затем рывком срывает попону, заменявшую чехол на пушке. Видел, как мчится в нашу сторону дождь стрел и в ответ злобно огрызается картечью орудие. Я тянул из воды будущего великого писателя, намокшая медвежья шуба делала его почти неподъемным. Он стонал, тянулся, пытаясь ухватиться за торчавший борт лодки, но по-прежнему не мог этого сделать. Наконец он ухватился пальцами в штевень и попытался на нем подтянуться.

– Сбрось шубу! – чувствуя, как коченеют пальцы, кричал я. – Давай, поскорее.

– Не могу. Она тянет на дно!

Там не было времени его слушать. С трудом дотянувшись до голенища сапога, я вытянул нож и начал им попросту срезать шубу с воющего от страха и холода интендантского чиновника. Я видел, как Максимилиан Коль, до войны сноровистый и меткий баварский охотник, отбрасывает пустой штуцер и хватается за пистолеты. С противоположного берега его поддерживают огнем остальные бойцы моего отряда. Десяток всадников уже вылетели из седел, но это лишь раззадорило «скифов». Еще один залп картечью в упор. Башкиры отпрянули, повернули коней, но лишь затем, чтобы вновь обрушить дождь стрел. Однако мгновения мне оказалось достаточно, чтобы вытащить на помост Анри Бейля.

– Бегом, бегом, скорее! Иначе смерть!

– Рукописи! – кричал он. – Там мои рукописи!

– Не время сейчас!

Будущий великий писатель рвался к воде, я тянул его на противоположный берег с энергией артиллерийского тягача.

– Там мои рукописи, они были в кармане шубы!

– Бегом!

Я почувствовал сильный удар в бедро, оступился и рухнул. Должно быть, только в этот миг Анри Бейль осознал происходящее. Он подхватил меня, перекинул руку через свою шею и поволок к спасительному берегу. В этот миг я увидел, как падает пронзенный стрелами Максимилиан Коль, раненный в плечо и шею. Дунке вновь подносит запальник к затравочному отверстию – третий залп. «Скифы» отпрянули, вновь оставляя на земле убитых и раненых. А ко мне на помощь уже мчались Ротбауэр и Огастини. Мрачный, как всегда, Энцо Колонна, молча, точно заведенный, стрелял из штуцеров, которые раз за разом заряжала и подавала ему Иветт Дижон. Я никогда не спрашивал, сколько ему довелось убить людей до нашей встречи, но, похоже, всаживая в противника несовместимую с жизнью дозу свинца, он испытывал не больше сожалений, чем уминая жареную куриную ногу. Впрочем, как и «скифы», атаковавшие нас. Мои соратники забросили в сани Анри Бейля, кто-то протянул ему флягу, полную деревенского самогона.

– Что с ногой? – поинтересовался Ротбауэр.

– Стрела застряла в кольце кастета, но крови вроде немного.

Мой верный помощник хмуро покачал головой и бросил мне поводья коня.

– Скакать-то сможешь?

– Смогу.

Я бросил прощальный взгляд на противоположный берег. Окруженный башкирами Дунке с трудом поднялся на колени, держа в руках два пистолета. Два выстрела ударили в единый миг. Один в ближайшего противника, второй… Увы, война чертовски грязная штука. Второй пулей Михаэль Дунке вышиб себе мозги, чтобы не доставаться живым ужасным скифам.

– Вперед! – скомандовал я. – Вперед.

Все молча повиновались, понимая в душе, что задерживаться сейчас даже с тем, чтобы отомстить или похоронить трупы моих славных воинов, значило бы превратить в ничто их подвиг. «Вот ведь как, бывало, поворачивается судьба, – подумалось мне. – Почти все месяцы этой проклятой войны и Макс, и Михаэль сражались против Наполеона, а погибли в бою героями Великой армии».

Но как бы там ни было, дело было сделано. Удовлетворенные трофеем башкиры поопасались дальше преследовать не в меру зубастого противника. Мы были спасены.

Эту лесную заимку в лесу по дороге на Сморгонь построили еще во времена едва ли не полного владычества князей Радзивиллов в этих землях. В ту пору здесь устраивались знатные охоты. Однако уже лет пятнадцать никому не было дела до травли зверя. Расплодившиеся волки рыскали по округе, ища добычу, единственное семейство, обитавшее в этом забытом богом месте, сперва перепугалось, увидев столько вооруженных людей, но, осознав, что вместо грабежа и насилия радушных хозяев ожидает щедрая плата, превратились в саму любезность. Я и люди мои были мрачны, недавняя схватка у переправы дорого далась всему моему крохотному войску. Мало того что мы вместе прошли кровавой дорогой этой войны, до этого дня мы шли по ней практически без потерь. Смерть регулярно махала косой где-то совсем близко, но всякий раз промахивалась. До сегодняшнего дня. Убедившись, что мои люди размещены и накормлены, я вызвал к себе Ротбауэра и, перевязав противно ноющую рану, отправился с ним к конюшням.

– Будут какие-то приказания? – спросил Рольф, за последние месяцы как-то незаметно превратившийся из вчерашнего студента-медика в отличного штаб-офицера.

– Да. Ты знаешь, что в возах?

Ротбауэр поглядел на меня удивленно:

– Конечно.

– Прекрасно. Значит, разночтений у нас не будет. Через три часа я уеду. Со мной Огастини, Колонна, Маркетти, Поли и Бьяджи – словом, все те, кто может сойти за солдат итальянского корпуса. Вы же сидите здесь тихо. Я надеюсь появиться здесь до пятого декабря. К этому дню с тем, что называлось Великой армией, будет покончено. Из Сморгони Наполеон попросту сбежит в Париж, хотя и будет говорить красивые слова о будущих победах. В любом случае вы с Кляйном и Кашкой сидите здесь, никого не впускаете и не выпускаете. Если что, вы – база летучего отряда принца Богарне. Бумагу я вам оставлю. Если вдруг через трое суток я не вернусь, можете чувствовать себя полностью свободными. Вы отлично выполнили свой долг и достойны награды. Орденов и поместий здесь и сейчас обещать вам не могу, однако вот эти сокровища в случае моей гибели разделите между собой.

– А им? – Ротбауэр кивнул в сторону дома.

– Бейлю и мадам Дижон?

– Так точно.

– Бейлю – добраться до Парижа. А девушка… Я обещал Чуеву довезти ее до Парижа и присмотреть, чтобы она там спокойно дожила до встречи с ним. Конечно, смерть аннулирует все обещания, но даже если это мой последний приказ – это все же приказ: Иветт Дижон в Париже должна жить безбедно. Я рассчитываю, что ты его выполнишь безукоризненно.

– Так точно, экселенц.

Я попытался было развернуться и уйти, однако нога предательски подогнулась, так что я едва удержался на месте, схватившись за руку моего подчиненного.

– Болит? – тоном нянюшки спросил недоучившийся медик.

– Да. Счастье еще, что стрела застряла в кольце парижского кастета, ранила неглубоко, но припечатала хорошо. Ничего, все обойдется. И не такое проходили. А сейчас нам время передохнуть, перед рассветом выступаем. Сегодня начнется переправа, на этом берегу реки будет ужасный тарарам и неразбериха – самое время нанести удар.

Измотанные, чудом выжившие солдаты некогда Великой армии смотрели на кавалеристов итальянского корпуса на свежих конях с тем нескрываемым удивлением, с каким, должно быть, индейцы разглядывали первых европейцев, сошедших на их берег с утлых каравелл. Однако ордена Почетного легиона и Железной короны на моей груди делали свое дело. Идея спе́шить незнакомцев не посещала шальные головы чудом выживших французов. А если и посещала, то не задерживалась. Орден Святого Георгия я из ложной скромности в этом ряду крепить не стал, дабы не травмировать и без того травмированную психику ветеранов.

Крики я услышал, едва подъехав к тому самому загадочному «там», где, по мнению выживших, располагался штаб жалких остатков былой Великой армии.

«Я люблю лук, жаренный в масле. Люблю славный жареный лук. Мне нравится обжаренный лук в масле. Мне нравится лук. Я люблю лук. Шагай, камрад, шагай, камрад!» – неслось из-за полуразобранного забора. Пауза и снова: «Я люблю лук, жаренный в масле…»

«Этот стон у них песней зовется», – еще не скоро должен сказать русский классик, правда, совсем по другому поводу, но здесь его крылатая фраза была бы весьма к месту. Это и впрямь была песня, известная маршевая песня французской армии, вот только горланивший ее офицер идти уже никуда не мог. Он сидел на крыльце, уткнувшись лбом в перила, и, то и дело всхлипывая, орал: «Но у австрийцев нет жареного лука, никакого жареного лука у этих собак!»

– Лейтенант! – окликнул я. Оклик не произвел никакого впечатления, закончив с куплетом, офицер затянул: «Шагай, камрад! Шагай, камрад!»

Я спешился, прихрамывая, направился к крыльцу, после долгой скачки нога распухла и не на шутку требовала к себе внимания. Возможно, по старинной боевой традиции башкиры смазывали наконечники стрел какой-то дрянью, вызывающей заражение. «Не хватало еще тут остаться без ноги, – мелькнуло в голове. – До изобретения антибиотиков времени еще о-го-го сколько! И до той поры, ежели что, новая нога не отрастет». В этот момент лейтенант наконец заметил меня и, подняв, совершенно осоловелые глаза, заговорил:

– Представляешь, они стояли по грудь в воде, эти чертовы голландские саперы, и крепили мост. Вот так, – он начал биться лбом о перила. – Вот так, тук-тук, тук-тук! Мост разваливался, а они его крепили. Ядра рвутся, кровь, ошметки тел, а они – тук-тук, тук-тук! На берегу казаки, уланы, гусары тучей, они нас просто шинковали, будто капусту. Взмах – труп, взмах – еще труп. А мы бежали, представляешь! Бежали по телам. Я никогда так не бегал, у меня ноги были по колено в крови. Но я живой, вот можешь пальцем ткнуть, живой, а они там все мертвы. Ну-ка, приятель, затягивай со мной! Шагай, камрад! Шагай, камрад!

– Мне нужен маршал Бертье, – сурово проговорил я.

– Бертье? – словно вспоминая, о ком идет речь, переспросил офицер. – Маршал. Как же, как же, Луи Александр Бертье, владетельный князь Невшательский, герцог Валанженский, князь Ваграмский.

– Лейтенант, вы пьяны?

– Увы, нет. Я не нашел здесь ни капли спиртного. Жаль, что я не пью кровь подобно вурдалакам. Ее тут было хоть залейся. – Его взгляд упал на мое окровавленное бедро. – Простите, капитан, вижу, вам тоже досталось.

– Ничего, ерунда. Где маршал?

– Там. – Мой собеседник ткнул пальцем в приоткрытую дверь крестьянской избы. – Здесь нынче герцогские апартаменты. Не обессудьте, довольно убогие.

– Понятно, а вы?

– А я дежурный адъютант, лейтенант де Лефлер. Впрочем, кого я обманываю? Дежурный. Последний и единственный. Но живой, черт побери, живой и целый. Представляешь, все… Тук-тук! Тук-тук! – Он прикрыл глаза и снова заорал, заходясь в самозабвенном крике: – Люблю обжаренный лук в масле, люблю, потому что это хорошо.

– Маркетти, отдайте лейтенанту свою флягу, – скомандовал я, хлопнул того по плечу и вошел в избу. Вначале мне показалось, что единственная комната этого незамысловатого здания пуста, что бедняга Лефлер окончательно рехнулся от пережитого, но тут услышал из угла настороженный вопрос:

– Кто вы и что вам тут нужно?

– Господин маршал? – переспросил я. В комнате не горело ни единой свечи, и я с трудом разглядел человека, приняв его изначально за тюк какой-то ветоши.

– Да, я маршал Бертье, несчастный командующий штабом. С кем имею честь?

– Капитан Сорель, командир летучего отряда принца Богарне.

– Вот как? – сочувствующим тоном проговорил гений штабной службы. – Что же нужно от меня его высочеству?

– Насколько мне известно, ничего. Мне велено отыскать вас и передать пакет. – Я вытащил из сумки потрепанный пакет, опечатанный гербом маркизы де Висконти, а затем свою походную свечу в жестяной банке и огниво.

– Боже мой, – разглядев почерк и печать, неожиданно радостно воскликнул маршал, – глазам не верю – это же письмо от нее! – Он вскрыл пакет и начал читать жадно и с наслаждением, как голодный, наконец-то добравшийся до куска мяса. – Она любит и ждет меня, – простонал Бертье, цепким взглядом штабиста схватывая в единый миг суть написанного. – Она любит и ждет меня! Понимаете, Сорель? А я здесь, в этой лачуге, за сотни лье от нее. Вы знаете, капитан, злые языки именуют меня «женой Наполеона», я был так верен ему с первого дня, так верен! А он меня бросил! Как стоптанный башмак! На свалку! На убой! Вот уже завтра он умчится в Париж, я это знаю наверняка. Он умчится, оставив армию на меня и этого придурка Мюрата, который в своей жизни жалеет лишь об одном, что у него не четыре руки, чтобы размахивать саблями. В результате мне придется как-то выкручиваться, чтобы сохранить то малое, что осталось от армии, созданной, кстати, в немалой степени и моими усилиями. Как будто я могу создать ему полки из ничего!

Так-то, капитан. Он будет там, в Париже, со своей австрийской курицей, а я… – Он снова всхлипнул. – Вот скажите, только честно, зачем иметь роскошные дворцы, если приходится ютиться в развалине, в какой-то лачуге?! Зачем иметь лучших поваров империи, если нечего есть? Нет даже конины – просто ничего! Я двое суток жру какие-то мокрые сухари! Зачем миллионы, если тут на них ничегошеньки не купишь? Зачем все это, капитан, ответь мне?

– Прошу извинить меня, ваша светлость, вряд ли я смогу помочь вам командовать остатками армии, но то, что в моих силах – предложить вам ночлег и стол, достойные императора.

– Да? – Бертье недоверчиво посмотрел на меня. – Неужели такое возможно? – Он внимательно вгляделся в мое лицо. – Я уже, кажется, вас прежде видел.

Мне вспомнилась наша встреча: Бертье, как водится, стоял за спиной Наполеона в тот момент, когда я утащил у того из-под носа генерала Винцингероде.

– Так точно, – выпалил я. – Под Малоярославцем…

– Ладно, все это пустое, ведите, я только предупрежу адъютанта, где меня искать.

– Боюсь, это будет затруднительно сделать, он пьян и, похоже, не в себе, но я оставлю записку.

– Что ж, так и сделаем.

Я козырнул, звякнув шпорами и дождавшись, пока маршал выйдет из дома, положил на стол подготовленную записку. Теперь следовало поспешить, чтобы успеть оказаться на противоположном берегу до того момента, когда и без того пребывающий в депрессии император французов узнает, где ему следует искать своего начальника штаба.

Ночь, тягостная и беспросветная, висела над селом. Везде, где только можно было, глаз выхватывал из темноты греющихся у костров оборванцев: солдат и мирных жителей, сбежавших вместе с Великой армией. Казалось, никто не обращал внимания на маршала и сопровождавший его крошечный отряд. Если в голове у кого-то из сидевших и шевельнулось что-либо в этот миг, то лишь зависть. Наши кони вовсе не напоминали тех полудохлых кляч, которые, выбиваясь из последних сил, еще совсем недавно тащили пушки и зарядные ящики.

Сегодня не было даже их, даже полки гвардейской кавалерии брели пешим строем, волоча за собой неудобные для этакого способа перемещения сабли и палаши. Лишь у самого выезда из села выставленная, скорее по привычке, чем из боевой необходимости, застава опознала Бертье, и гренадер, стоявший, прислонившись к дереву, не меняя положения тела, окликнул дежурного офицера. Что и говорить, толку с этакой заставы было немного. Пожелай русская армия решительно преследовать изнемогающие от усталости и голода французские войска, и полный крах покорителей Европы был бы неминуем. Но армия императора Александра шла по тем же дорогам с начисто ограбленными, а порою вовсе стертыми с лица земли окрестными селами, и тылы ее были организованы из рук вон плохо. Сейчас, когда один решительный бросок мог означать полную и окончательную победу, сил для такого броска уже не оставалось.

Увидев проезжающего мимо постов маршала, дежурный офицер заученно козырнул и собрался было отрапортовать, что все тихо и спокойно, но Бертье лишь устало махнул рукой, отпуская бедолагу дальше греться к костру.

«А ведь когда-то он будет вспоминать этот день как один из самых наисчастливейших в жизни. Сегодня он в числе немногих, кто остался жив».

Маршал Бертье отвернулся, не желая больше наблюдать унылую картину.

– Это было ужасно, капитан. Ничего более страшного в своей жизни я не видел. А я, как вам, несомненно, известно, ношу военную форму с ранних лет, сражался в Америке и Европе и принимал участие во множестве битв. Но эта… – он сделал долгую паузу, подыскивая слова, но так и не нашел подходящих. – Это был совершеннейший кошмар. С нас буквально живьем снимали шкуру! Лишь невероятная храбрость наших солдат спасла армию от полного разгрома. Я видел, как они умирали, раз за разом отражая атаки русских. Они еле держались на ногах, казаки, гусары, драгуны рубили и кололи их так, что от усталости уже не могли поднять руки. А они стояли! Пушечный огонь выкашивал целые роты. И стоны раненых заглушали канонаду. Но, даже умирая, они держались, не давая русским сорвать переправу. До самой смерти я буду помнить этот день!

Он поглядел на меня, будто ожидая реакции на свои слова. Лишь тут заметил кровавое пятно у меня на бедре.

– Я вижу, вам тоже досталось?

– Было дело, – хмуро ответил я. – Конечно, глупо в просвещенном девятнадцатом веке быть раненным стрелой, однако же ранения от них ничуть не менее опасны, чем все прочие.

– Вы тоже видели этих «скифов»? – осведомился Бертье. – Это просто какое-то безумие! Если бы мне кто-то сказал, что когда-то придется с ними воевать, я бы, наверное, рассмеялся такому человеку в лицо. Однако же вот, – он указал на рану. – Проклятая, нелепая и проклятая война! И ведь я говорил императору, что воевать с Россией – опасная затея. Да разве только я твердил ему это? Дарю, Фуше, Коленкур, все, кто только был способен мыслить, а не размахивать саблей подобно этому разукрашенному петуху Мюрату. Но, конечно же, конечно – император все и обо всем знает лучше остальных. И что же теперь? Смерть и позор. Конечно, для простодушных глупцов с парижских бульваров можно будет придумать какую-нибудь героическую историю. Скажем, о том, что нашу армию истребили русские морозы, а не Кутузов. Возможно, эти наивные бараны и поверят императорской лжи, но кто оживит тех, кто умер там, – он ткнул пальцем в сторону, откуда еще слышалась отдаленная канонада. – Дорого бы я дал, чтобы все это безумие поскорей закончилось! – Он всхлипнул и отвернулся.

– Вам бы стоило отдохнуть, ваша светлость. Ехать еще довольно неблизко, если пожелаете, я прикажу своим парням поддерживать вас с обеих сторон. Вздремните.

– Вы думаете, это безопасно?

– Если можно говорить о безопасности на этой войне, то вполне безопасно.

Когда маршал проснулся, уже рассвело. Он благодарно кивнул Огастини и Маркетти, бдительно охранявшим его сон, и начал осматриваться. Мы ехали по берегу, вдали уже виднелась наша переправа. По счастью, храбрые и умелые воины-башкиры были малосведущи в современной европейской войне и потому совершенно не заинтересовались переправой. Куда больше их привлекла наша пушка. И они, радостно умыкнув боевой трофей из развороченных саней, умчали прочь. Я уже видел их – обожженные, перевернутые и, похоже, тщательно изломанные. Должно быть, наши преследователи, не решившись дальше гнаться за нами, вымещали злобу на экипаже.

– Если Дунке и Коль еще там, их следует похоронить, – обернулся я к соратникам.

– Конечно. Непременно, – послышалось в ответ.

Должно быть, мои слова и разбудили маршала. Окончательно наведя резкость, он со скрупулезностью истинного штабного офицера поинтересовался:

– Где мы находимся?

– На берегу реки.

– Я бы желал более развернутый ответ, – в голосе Бертье зазвучала сталь.

– Боюсь, не смогу точно назвать вам широту и долготу этого места.

– Вы что же, издеваетесь, капитан? Я отлично помню карту, здесь поблизости нет рек, кроме одной, – он осекся и вновь, как мне показалось, с ужасом оглянулся: – Это Березина?

– Воистину, так и есть.

– Но, проклятье, куда же мы направляемся?

– В Ставку императора Александа I. Я же обещал, что отвезу вас в место, достойное императора.

Бертье заметно побледнел.

– Вы, боевой офицер, решились на измену! Сколько же вам заплатили московиты?! Или своим предательством вы хотите спасти, – он презрительно скривил губы, – собственную никчемную жизнь?

– О никчемности жизни вопрос глубоко философский, и я не стану его обсуждать. Что же касается денег, то не надеюсь получить за вас и рубля.

– Это подло! Низко и подло! – взвился князь Невшательский.

– Ваша светлость, стоит ли напоминать вам изречение великого китайского полководца Сунь-Цзы о том, что путь войны есть путь обмана? К чему эти громкие и ничего не значащие слова?

Бертье искоса поглядел на эфес своей шпаги и моих храбрецов, скакавших по обе стороны.

– Не стоит, – заметив это, прокомментировал я. – Заколоть меня, а уж тем паче всех нас, вам не удастся. Заколоть себя – тем более. Зачем смешить публику?

– Вы подлец! – отрешенно пробормотал маршал.

– Вот-те нате! Отчего ж это я вдруг подлец? Вас похитил? Скажите спасибо. В этом случае у вас появляется шанс жить долго и счастливо и еще немало послужить Франции. В противном случае ваша судьба предрешена. Через неполных три года вы при весьма странных и загадочных обстоятельствах вывалитесь из окна собственного замка. Третий этаж, высокие потолки. Исход, увы, фатальный. А так – уверен, Александр I сумеет по достоинству оценить ваши дарования. И уж конечно, окажет соответствующий прием. Что же касается вашего отъезда, я, как и обещал, оставил записку на имя его императорского величества, так что, возможно, уже сейчас, перед бегством к той, кого вы так метко и любезно окрестили австрийской курицей, Наполеон Бонапарт читает сообщение о том, что вы с надежным эскортом отбыли в Ставку государя всея Великая, Малая и Белая Руси. В чем же моя подлость? Я исполняю свой воинский долг, спасаю вам жизнь, не нарушаю ни одного обещания. И при всем этом вы называете меня подлецом?

Маршал Бертье глядел на меня, не отрываясь.

– Капитан Люмьер, помнится, рассказывал, – медленно начал он, давя меня недобрым взглядом, – что у русских есть некий младший офицер, который в самом начале войны верно предсказал день, когда мы войдем в Москву. Но также и день, когда русские войдут в Париж.

– Капитан Люмьер тот еще пройдоха, – кивнул я, улыбаясь словам маршала, – но в своем роде вполне честный человек. Вижу, он не забыл обо мне.

– Он сказал, что вы были застрелены, а затем сгорели в Москве. Потом мне докладывали, где-то тут неподалеку вас снова застрелили и велели повесить в назидание прочим бандитам.

– Действительно, велели, – согласился я. – И более того, приказ был исполнен. Но это не мешает мне сопровождать вас сегодня в русскую Ставку.

Маршал помолчал, вглядываясь в мое лицо, точно соображая, говорю ли я серьезно или же на нервной почве у меня такие дурацкие шутки. По всему выходило первое.

– Я, кажется, вспомнил, где и когда видел вас, – медленно проговорил он, не сводя с меня испытующего взгляда. – Это ведь вы тот самый поляк, который похитил генерала Винцингероде прямо из-под носа у государя. Я тогда стоял рядом с Бонапартом…

– Ваша память делает вам честь, господин маршал. Лишь одно маленькое уточнение – я не поляк, я русский, хотя и литовских корней. Позвольте отрекомендоваться, князь Сергей Петрович Трубецкой.

Стрелять в нас не стали, как я и предполагал, золотое шитье маршальского мундира послужило нам своего рода пропуском. Никчемных заплутавших всадников во главе с капитаном вполне, может быть, без лишних слов подстрелили бы, упражняясь в меткости. Но даже сейчас на лесных дорогах не часто встречаются праздношатающиеся маршалы Франции. Гусары вылетели из леса, крутя над головой «пропеллеры сабель», как много позже скажет о кавалеристах один замечательный поэт. Судя по ментикам горчичного цвета, это были ахтырцы, соратники знаменитого поэта и партизана Дениса Давыдова. Юный, не старше моих лет ротмистр, устрашающе вращая глазами, мчался на меня, кричал во все горло:

– Сдавайтесь!

– Черта с два! – рявкнул я на нашем с ним родном языке и двинулся навстречу не в меру горячему кавалеристу. – Я штабс-капитан князь Трубецкой Сергей Петрович. Слышали о таком?

Гусар поднял руку, останавливая атаку, и осадил коня. И впрямь, для вояк, угодивших в засаду, мои орлы вели себя довольно странно. Они не пробовали бежать и не бросали оружие, умоляя о пощаде, не изготавливались к бою, просто рассматривали приближающихся гусар, причем с явным интересом, почти с радостью.

– У вас есть способ доказать это? – напряженно глядя на меня, поинтересовался ротмистр.

– Подполковник 11-го гусарского полка Алексей Платонович Чуев, полагаю, с радостью подтвердит мои слова. Если же вам затруднительно отыскать его, пошлите в Ставку и сообщите генерал-майору Бенкендорфу, что я направляюсь к нему с подарком, как и обещал. Как и было говорено, нынче 29 ноября. Если я задержусь и не исполню своего обещания, то лишь по вашей вине.

Гусар задумался, что, судя по его лихо подкрученным усам и ухарским замашкам, случалось нечасто.

– Если так, прошу извинить. Разрешите представиться, ротмистр Неклюдов Федор Иванович. Мы как раз в охранении Ставки, так что уж позвольте, князь, сопровождать вас.

Я поглядел на вчерашнего мальчишку. Еще год назад он, поди, не пропускал ни единого зеркала, чтобы вдосталь не полюбоваться блестящим мундиром. Нынче же передо мной был воин, истинный слуга царю, отец солдатам.

– Почту за честь. – Я протянул молодому офицеру руку. – Окажите любезность.

Двухэтажный купеческий дом с высоким крыльцом, служивший местом расположения Ставки, напоминал муравейник. Адъютанты, сновавшие вокруг, штабные офицеры, всадники у коновязи охранения Ставки – все сгрудились на небольшом клочке земли вокруг тесного облупленного строения. В момент нашего появления царившее столпотворение, казалось, на миг остановилось, все присутствующие завороженно глядели на понурую фигуру маршала Бертье. Заранее оповещенный вестовым Неклюдова на крыльце начальника штаба императора Наполеона I встречал сам государь. По законам войны лишь ему да фельдмаршалу Кутузову Бертье мог, не теряя достоинства, отдать свою шпагу.

Как мне было известно, Кутузову нынче нездоровилось. Старый полководец порою казался сонным и безразличным к происходящему, но мало кто знал, каких сил ему стоила каждая проведенная стычка, не говоря уже о настоящем сражении. Я знал, что апрель грядущего 1813 года станет для него роковым. Но говорить об этом сейчас не стоило никому, эйфория победы кружила головы, и Старый Лис, обведший вокруг пальца самого Корсиканского Дьявола, казался сейчас всемогущим, а стало быть, бессмертным.

Как бы то ни было, на крыльце Бертье встречал сам император Александр. Высокий, затянутый в кавалергардский мундир, подчеркивающий его осиную талию. Он недаром считался красивейшим из монархов Европы. Однако теперь куда больше, чем восхищенный шепот дам в салонах, его грела слава победителя Наполеона, спасителя Европы, и он был счастлив видеть перед собой этакий трофей. С надлежащими церемониями приняв оружие из рук Бертье, Александр порывисто обнял его, как старого друга, с которым долгие годы был в разлуке. Маршал, похоже, несколько оторопел от столь душевного приема. Но, с другой стороны, это было примерно то, что я ему обещал прошлой ночью.

– Я вижу, Сергей Петрович, вы весьма пунктуальны и в своих предсказаниях, и в действиях. – Генерал-майор Бенкендорф стоял чуть позади меня, разглядывая, будто увидев в первый раз.

– Простите, ваше превосходительство. – Я спрыгнул наземь из седла и едва не рухнул на землю от боли. В последний миг удержался за луку седла. Нога казалась бревном, приделанным к бедру, и еле двигалась.

– Пора бы вам, любезнейший, сменить мундир, – довольно суровым тоном проговорил мой собеседник. – Тем более, я гляжу, на штанине вон дыра образовалась.

– Непременно сменю, ваше превосходительство, – проклиная чертову «дыру в штанине», отрапортовал я. Там, в лесу, я мог сколь угодно беседовать с ним «по-приятельски». Здесь же он был генерал, а я всего лишь штабс-капитан, один из великого множества младших офицеров. Капля раствора, скрепляющая камни в крепостной стене моего Отечества. Жребий весьма почтенный, но совершенно мне не подходящий.

– Полноте, – отмахнулся Бенкендорф, – мы с вами не на плацу. И я, признаться, рад снова видеть вас. Как честный человек, обязан признать, все, что вы говорили при нашей не столь давней встрече, сбылось с пугающей точностью. Я докладывал о вас государю, он весьма заинтересовался и желал вас видеть еще тогда, – генерал махнул рукой, – не доходя до Борисова. Но вы у нас, сударь, воистину рыщете, как волк. Даже слово государя для вас не указ.

– Каюсь, грешен, Александр Христофорович, – оглядываясь, не слышит ли нас кто чужой, произнес я. – Но посудите сами, ежели бы я, как положено, тянулся во фрунт и ел глазами высокое начальство, то разве бы смог нынче порадовать государя этаким подарком?

– Иные ваши дары ему тоже весьма понравились. Хотя должен признать, что злые языки по-прежнему утверждают, что от своих трофеев вы отделяли императору лишь малую толику.

– Злые языки обычно живут в пустых головах, точно так, как змеи любят селиться в черепах, – парировал я. – О себе же могу заявить, что медной полушки для своих личных нужд я никогда не брал, и всякий, кто заявляет иное, всегда может найти меня…

– Ну полноте, полноте, не мое дело изыскивать чужие провинности. Это дело полицейских чинов, к коим я, слава богу, не отношусь. Я желал поговорить с вами совсем об ином, о развитии вашего прожекта малой войны, но уже на куда более великом уровне.

– Александр Христофорович, всем сердцем – за. Ибо дело это правильное и нужное. Однако же за время изгнания супостата из наших пределов выросла уже блистательная плеяда командиров. Здесь и Давыдов из ахтырских гусар, и бравый артиллерист Фигнер, и блистательный Сеславин, и мой друг подполковник Чуев.

– Все они нынче уже в строю, – как-то вновь очень сухо отозвался Бенкендорф. – Вашего друга я приказал вызвать сюда для краткого свидания, однако же в целом нынче он исполняет обязанности командира Изюмского гусарского полка, и у него хватает забот без вашего былого партизанства. Извольте понять, Сергей Петрович, в будущей кампании нам весьма необходимы дисциплинированные командиры, четко выполняющие приказы и действующие не только в интересах армии, но и с ее ведома и под руководством главного штаба. Данные же герои хоть и покрыли себя неувядающей славой, но уж больно любят воевать на свой манер. Как, впрочем, и вы, друг мой. А сие в правильной войне недопустимо.

– Что ж, весьма печально, ибо я хотел просить императора позволить мне и дальше воевать, как вы изволили выразиться, на свой манер.

Глаза Бенкендорфа сузились, образовав линию бойниц.

– Что ж, просите. Кто же вам указ? Просите. А я с интересом погляжу, что у вас выйдет. Или вы думаете своими дарами улестить государя? Так смею вас заверить, пословицу о данайцах он помнит хорошо. Восшествие на царствие, знаете ли, накрепко врезалось в его память.

«Ох и чутье у генерала! – подумалось мне – С таким в покер лучше даже не садиться. Разденет! Плоды вольнолюбия Александр Христофорович за версту унюхать может. То самое, не высказанное еще Грибоедовым: «Служить бы рад, прислуживаться тошно». Не зря, ох не зря ему в будущем у государева престола высокий пост уготован. Поди ж, однако, к такому подход найди…»

– Помилосердствуйте, ваше превосходительство, неужто вы меня видите заговорщиком, против государя нашего злоумышляющим?!

– Нет. Скорее уж по-приятельски вам не рекомендую о дальнейшем самовольстве императора просить.

– И все же, ваше превосходительство, я дерзну настаивать на своем.

– Уж как вам угодно. – Он повернулся ко мне спиной и сделал шаг прочь, но вдруг обернулся: – Да, кстати, Сергей Петрович, едва не забыл вам сказать, тут вас уже более двух недель дожидается некая девица Александра Комарницкая. Ее и нескольких иноземцев, ее сопровождавших, задержали неподалеку, на подъезде к имению Комарницких. Сперва их всех приняли за шпионов, но я, памятуя о нашем давнем с нею знакомстве, велел отставить казнь. Хотя, помнится, ее история не совсем чиста как с вашей, так и с ее стороны.

– Александра здесь?! – позабыв обо всем, воскликнул я.

– Мало того что здесь, она отчего-то именует себя вашей невестой. И хотя были такие, кто настаивал на ее заключении под стражу, я велел ее поселить как невесту офицера моего отряда. Если б вы в прошлый раз соблаговолили явиться на мой зов, я бы вам непременно об этом сообщил, но вы предпочли искать новую добычу…

– Штабс-капитана князя Трубецкого к государю! – на крыльцо выскочил дежурный флигель-адъютант и начал обводить глазами двор в поисках меня.

– Позже договорим, – скороговоркой бросил генерал Бенкендорф.

Я козырнул, сделал шаг к крыльцу и вдруг почувствовал, как земля уносится из-под моих ног и серое небо стремительно заворачивается штопором.