Глава 5

Смотреть на Маркетти одно удовольствие, все же артистизм у итальянцев в крови, – он так убедителен в роли солдата, чудом нагнавшего свой полк, что невольно закрадывается подозрение, а не решит ли этот макаронник попросту уйти к своим? А заодно и преподнеся им в качестве дорогого сувенира голову неуловимого князя Трубецкого. Сомневаться – это правильно, это хорошо. В военное время это продлевает жизнь. Главное, не сомневаться, принимая решение, – так и помрешь, раздумывая, быть или не быть? А до того – сколько угодно. Вот и сейчас весь прошлый опыт общения с беглым рядовым полка велитов Гастоне Маркетти встает перед глазами. Что привело его в мой отряд? Намерение сражаться с «корсиканским чудовищем», убившим его старшего брата в битве при Маренго? Или же просто страстное желание выжить? А при случае еще и с полной мошной вернуться в родной Милан? Полноте! Был ли тот брат или все это лишь выдумка, чтобы придать своему дезертирству видимость доблести? Сейчас тот самый момент истины.

Я смотрю, не убирая с губ снисходительную усмешку. Встреча однополчан в тягостной обстановке нелепого бегства из покоренной Москвы – немалая отдушина для ветеранов, прошедших всю Европу под знаменами вице-короля Италии. Что там сейчас думает милейший Гастоне? До сего дня не было случаев усомниться в его преданности и отваге. А сейчас, сейчас хватит ли душевных сил позабыть былое приятельство и, если придется, выпалить в голову вот этому самому драгуну, дружески хлопающему его по плечу, искренне радующемуся, что тот жив и как для солдата отступающей армии вполне неплохо выглядит?

– Но, Гастоне, чертовым хвостом тебя по темечку, как же ты выжил?!

Вот теперь момент самому появляться на сцене – чем больше слов будет сказано при встрече однополчан, тем больше вопросов будет задано потом на бивуаке. Это ни к чему, совершенно ни к чему.

– Маркетти, – сурово хмурясь, объявляю я, – потрудись нас представить своим друзьям.

Похоже, только сейчас драгуны вспоминают обо всем остальном отряде, напоминающем французскую армию в миниатюре: саксонцы, баварцы, италийцы…

– Прошу извинить, мой лейтенант. – Гастоне вытягивается во фрунт, как и подобает вышколенному бойцу подразделения, солдаты которого в будущем сами легко могут стать офицерами.

Взгляд драгуна скользит по моему офицерскому мундиру. Он вскидывает руку к драгунской каске, соображая, что если обмен паролями можно считать условно состоявшимся, то именно он должен первым представиться старшему по чину.

– Сержант Феличиано, 2-й эскадрон полка драгун королевы.

– Лейтенант Зигмунд Пшимановский, – представляюсь я, – из корпуса Понятовского. – Впрочем, будучи Пшимановским, сложно выдать себя за француза или, скажем, баварца, тут хочешь не хочешь – дорога одна, в ряды воинства истинных патриотов великой Польши под знамена маршала Жозефа Понятовского. Или, вернее сказать, Юзефа, но для французской империи это не суть важно. Куда важнее другое: в бою с московитами французы, да и вот итальянцы сражаются за величие империи или же, если отбросить высокопарный стиль, за удушение британской экономики континентальной блокадой. И только мы, поляки, сражаемся за свободу и независимость.

А значит, смотреть на сержанта необходимо с плохо скрытым превосходством, но все же не просто как на младшего по чину (если верить Бонапарту, то, хорошо порывшись, в солдатском ранце можно отыскать маршальский жезл), а как на союзника. Да, да, это не мы, поляки, союзники армии Наполеона, а, по случаю, они наши.

Феличиано вбитым за годы походов чувством субординации ощущает мой невысказанный посыл и докладывает:

– Колонна маршала Понятовского шла перед нами. Мы только вчера отстали от нее. Отряд Милорадовича пытался рассечь наш строй, однако мы славно потрепали его. Наш славный принц Богарне, наш рыцарь без страха и упрека, едва не захватил русскую артиллерию. Русские бежали так, будто сам дьявол тыкал их в задницу своими вилами.

Я знаю, что сержант говорит правду. И будь солдаты 4-го корпуса не столь голодны, будь их кони менее заморены, славному генерал-полковнику конных егерей и впрямь могло бы удасться поймать атакующего храбреца Милорадовича в западню. Но не удалось. В военном деле с «если бы» все плохо – слабое утешение для горьких воспоминаний. Русским все же удалось пробить брешь в непрерывной колонне французских войск, прервать сообщение, вклиниться меж и без того растянутыми, точно дождевые черви, корпусами. А потому я лишь равнодушно киваю, давая понять, что не помчусь вот прямо сейчас к землякам, чтоб вот как Маркетти обниматься с ними, радуясь встрече.

– Благодарю, мне это известно. Сейчас меня больше интересует, здесь ли генерал Богарне.

Сержант вновь глядит на меня с нескрываемым подозрением, затем переводит взгляд на улыбающегося Гастоне, на разномастное воинство, на единственную нашу пушку. Одно дело, когда посреди военной бури встречаешь старого приятеля, совсем другое – когда неведомо кто в офицерском мундире интересуется местоположением одного из ближайших родичей самого императора. Пусть даже не кровных родичей, но все же. Наполеон прилюдно когда-то признал отпрыска казненного генерала Александра Богарне своим приемным сыном и принцем империи. А принц не такая птица, чтобы всякие чужестранные лейтенанты с ним вот так вот запросто встречи искали. Но я к этому готов. Из-под моей бекеши появляется пакет с разлапистыми пятнами сургучных печатей.

– У меня секретная информация для его высочества.

Сержант Феличиано после недолгого раздумья кивает. В конце концов, принимать решение – не его дело, для этого есть караульные начальники, адъютанты и прочие штабные чины. Его дело выполнять приказ. А тот гласил недвусмысленно: подозрительных задерживать и доставлять в ставку вице-короля.

Опечатанный пакет и впрямь предназначался его императорскому высочеству. Но, правда, было это две недели тому назад: идущий впереди родич последнего короля Польши сообщал пасынку императора о примерной численности казаков атамана Платова, поджидающих его на старой Смоленской дороге. В свое время информация могла считаться весьма ценной. Однако же адъютант, посланный доставить ее, доехал лишь до засады чуевских гусар. Но все же ведь это не значит, что пакет не должен быть доставлен по адресу!

Сержант с уважением поглядел на меня, на пакет и, вновь запоздало козырнув, отрапортовал:

– Я провожу вас, господин лейтенант.

– Штаб далеко?

– Никак нет, здесь поблизости. Там на холме, – он махнул рукой в сторону довольно высокого пригорка. – Деревня Заселье. – Вернее, он выговорил на итальянский манер «Заселли», но этого мне было достаточно, чтобы напрячься. Как же Заселье, если должно быть Засижье? Вроде бы ничего серьезного, не одна деревушка, так другая. Но все же. Порою с едва заметных мелочей начинаются глобальные расхождения. Как в старом детском стишке: «Не было гвоздя, подкова пропала. Не было подковы, лошадь захромала. Лошадь захромала, командир убит. Конница разбита, армия бежит. Враг вступает в город, пленных не щадя, оттого что в кузне не было гвоздя».

А тут не кузня, тут целая деревня. Впрочем, не может такого быть, чтобы в кузне не было гвоздя, их там и производят. И сохраняя вид устало-безразличный, я все же в душе продолжаю волноваться аж до самой деревеньки. Вроде та самая, вот и каменная церковь Покрова, вернее, то, что от нее осталось.

Колонна Понятовского как-то миновала этот населенный пункт, не сбавляя шагу, зато вот лихая кавалерия Мюрата решила устроить себе здесь достойный отдых с огнями и фейерверком. Чего ж не устроить, если барское имение тут считается одним из самых красивых в Смоленской губернии? Вот как раз до момента, пока Мюрат из этого Заселье-Засижья не ушел, и считалось. Теперь тут самое время снимать фильм о каких-нибудь призраках, вурдалаках и других неупокоенных мертвецах. Ан нет, и о съемках фильма тут не подозревают, даже капитану Люмьеру и его сыну ничего подобного на ум не приходит. И съемочная площадка не готова к приезду актеров, нынче в барском доме с выбитыми окнами, выкорчеванными дверями и сожженным в печах драгоценным паркетом гостит персонаж куда более крупной исторической драмы. А раз так, значит, надо быть ему под стать.

Темные провалы окон господской усадьбы были затянуты от ветра конскими попонами. Правда, лишь там, где расположился непосредственно вице-король Италии. Хотя ни в доме, похожем на замок, ни в примыкавших к нему крыльях флигелей не сохранилось ни единого застекленного окна, на остальные свободных попон не хватало. Стылый ветер гулял по некогда роскошным комнатам, а на месте изысканных паркетов стояли лужи, и далеко не всегда это была вода. Ошибку с названием по дороге мне удалось разрешить. Ошибка глупая, чтоб не сказать дурацкая. Засижьем деревню назовут лишь спустя несколько десятков лет. Пока же она и вправду Заселье. А до того по имени первого хозяина она и вовсе называлась Васильевской. Ну да это все ерунда, если только не считать, что при случае гусары Чуева будут искать несуществующее Засижье. Однако до этого часа было еще далеко, а вот к возможному разговору с принцем Эженом Богарне стоило подготовиться.

Усталый, не выспавшийся адъютант штаба корпуса лейтенант Фонтана, выслушав рапорт караульного начальника, кивнул, будто отвлекшись на мгновение от сна с открытыми глазами, и недоуменно уставился на меня так, будто я соткался из воздуха, из пронизывающего ледяного ветра, воющего в коридорах усадьбы. Я протянул ему опечатанный пакет, сообщив, что он был направлен его высочеству две недели тому назад и маршал Понятовский настаивал на его сугубой важности.

– Две недели тому назад, – повторил Фонтана и закашлялся. Надетая поверх мундира богатая медвежья шуба висела на нем церковным колоколом. Должно быть, прежний хозяин был куда выше и дороднее. – Две недели тому назад это почти в другой жизни, любезный пан Зигмунд. – Он кинул на меня сочувствующий взгляд. – Вы чаю хотите? Настоящего, правда, нет, однако местные жители заваривают какие-то листья. Ничего, согревает.

Я глядел на француза с невольной жалостью. Жить ему оставалось всего несколько дней. Он должен был погибнуть вскоре после того, как лишенная надежды Великая армия устремится прочь из разоренного Смоленска. Когда тяжелое изнурительное отступление превратится в бегство, когда тела замерзших бойцов станут бросать в дорожные ямы, чтобы такими импровизированными помостами обеспечить провоз артиллерии, зарядных ящиков и тяжелых фур обоза бегущей из ограбленной Москвы армии. Очень скоро, но еще не сейчас император прикажет бросать фуры, чтобы сохранить упряжных коней для артиллерии. Затем едва ли не все имущество Великой армии будет валяться в придорожных кюветах, зарастать илом на дне рек и озер или ждать новых хозяев в тайниках.

Этому лейтенанту повезет больше: он рухнет, скошенный пулей, при отражении очередной атаки казаков и будет похоронен, едва ли не последний в четвертом корпусе, кто будет похоронен по воинскому обычаю. Пожалуй, умри он сейчас, мало что в истории изменится. Но пока что его жизнь мне не мешает. Скорее наоборот, находясь на своем посту, лейтенант Фонтана добавляет обыденности в мой далеко не обычный визит. Так что адъютант поднес было уголок пакета к шарахающемуся из стороны в сторону огоньку оплывшей свечи. Он прав: все эти донесения уже годятся только на растопку.

– Эти черти Мюрата мало того что разбили и загадили то, до чего дотянулись, еще и спалили все дрова, – пожаловался он. – Так что приходится валить парковые деревья, они промерзли, отсырели, горят плохо. Не хочу вас огорчать, пан Зигмунд, но вы зря рисковали головой. Если хотите, ступайте на второй этаж, там квартируют офицеры штаба. Не бог весть какие удобства, но все же не во дворе.

– И все же пакет должен попасть к адресату, – выхватывая бумагу из огня, жестко отрезал я. – И еще, – я потянул с пальца серебряный перстень, некогда позаимствованный в Москве у мертвого лейтенанта Сореля, – прошу вас передать вот это его высочеству и сказать ему, что я настоятельно прошу скорейшей встречи с ним.

Дежурный адъютант поглядел на протянутый ему перстень: на гербовом щите красовалась пронзенная копьем змея, и коптский крест ангх выглядывал из-под щита, как это обычно рисовалось на гербах рыцарей мальтийского ордена. Лейтенанту, похоже, эта эмблема была не знакома, но вместе с тем он отнесся к «подношению» с почтением и пообещал немедленно передать его высочеству все, что потребуется.

Принц не заставил себя долго ждать. Спустя пять минут я уже стоял перед одним из талантливейших военачальников Наполеона, который сейчас не выглядел ни имперским принцем, ни архиканцлером Франции, ни даже генералом. Он выглядел как человек после четырехдневного недосыпа и долгого отсутствия сытного обеда. Под глазами его виднелись темные круги, столь обширные, что те казались провалившимися, так что с ходу нельзя было определить, какого они цвета. Он сидел у импровизированной жаровни, время от времени прикрывая глаза и дергая головой, чтобы не заснуть.

– Каким ветром вас сюда занесло, лейтенант?! – не особо утруждая себя формальностями субординации, осведомился он.

– Я должен был доставить вам послание.

– Вот это? – Богарне взял в руки опаленный конверт и затем бросил его в жаровню. Пламя лизнуло секретную депешу и с жаром начало поедать ее. – Оно изрядно запоздало.

– Нет, эту депешу было поручено отвезти не мне, – прямо глядя на принца, заявил я. Так оно и было. Правда, я не стал затруднять пасынка Наполеона рассказом о том, какая неприятность приключилась с адъютантом, у которого гусары позаимствовали срочную депешу.

– Я так и подумал. – Эжен де Богарне прикрыл глаза. – Откуда у вас этот перстень, молодой человек? – Принц говорил негромко и устало. «Молодой человек» в его устах звучало довольно забавно, он был старше меня здешнего всего лишь на девять лет. Я не люблю врать, даже если делать это приходится в силу особенностей моей более чем щекотливой работы. Куда проще, если не приходится кривить душой.

– Его завещал мне прежний владелец, – совершенно честно ответил я. А вот откуда этот перстень оказался у ничтожнейшего лейтенанта Франсуа Сореля и отчего тот считал его своим талисманом, мне, увы, выяснить так и не удалось. Впрочем, сейчас это и не имело значения.

– И вы, конечно, знаете, чей герб изображен здесь?

– Конечно. С тех пор как польский легион генерала Домбровского освободил крепость Сен-Лео, а вместе с ней и всех ее узников.

– Говорят, к тому моменту он был уже мертв, – прервал меня Богарне.

– Много чего говорят. Вот завтра к вашему строю подъедет адъютант генерала Милорадовича князь Кудашов и сообщит, что войска его величества окружены русской гвардией, что сопротивление бесполезно и для сохранения жизни лучше всего сдаться. Не верьте, это все слова, нелепая выдумка московитов.

Мой собеседник устало кивнул:

– Хорошо, пусть так. Я и сам пару лет назад слышал, что великому Копту удалось спастись и что нынче обитает он в надежном месте. Я спросил себя, достаточно ли надежным местом для великого Копта является могила, и, решив, что вполне надежным, утвердительно кивнул. Итак… Этот перстень… Вы утверждаете, что представляете здесь графа Калиостро. – Принц смерил меня настороженно-пытливым взглядом. – Что же ему нужно от меня?

– От вас? Да собственно говоря, ничего. Мне было велено найти ваше высочество в этом месте в этот день. Я уж думал, что мне это не удастся, на днях свалился с жесточайшей инфлюэнцей, готовился уже к смерти, однако же болезнь ушла вдруг, исчезла без последствий, как по мановению волшебной палочки. Когда же я пришел в себя, выяснилось, что вы уже совсем неподалеку. Я счел это благоприятным знамением.

– Предположим. Однако зачем-то же великий Копт послал вас ко мне.

– Да, мне велено спасти вас, ибо здесь у вас, говоря языком посвященных, точка бифуркации.

– Что? – переспросил Эжен де Богарне.

– Критическое состояние системы, при которой система становится неустойчивой относительно флуктуаций, и возникает неопределенность, – устало проговорил я, удивляясь, что столь очевидные понятия нужно объяснять масону столь высокого градуса посвящения. Впрочем, минусовой градус за отсутствующими в доме окнами несколько оправдывал подобную непонятливость. – Станет ли состояние упомянутой системы хаотическим или она перейдет на новый, более дифференцированный уровень упорядоченности – вот в чем вопрос! Я не стану обрисовывать вам, мой генерал, все ветви аттрактора, но скажу просто: от того, какой путь вы сейчас выберете, зависит не просто, удастся ли вам дойти до Смоленска или же нет, во многом от этого зависит дальнейшая судьба Европы, да и России тоже.

Принц де Богарне поглядел на меня долгим изучающим взором.

– Полагаю, вы не шутите, – подытожил он свои наблюдения.

– Признаться, не вижу тут повода для шуток. Кстати, помнится, в Париже ваша маменька имела обыкновение посещать девицу Ленорман и интересоваться у нее будущим. Не так ли?

– Так и есть.

– Сия девица когда-либо ошибалась?

– Насколько мне известно, никогда.

– Тогда заклинаю вас, доверьтесь мне, как ваша маменька доверилась мадемуазель Ленорман. Впрочем, к чему далеко ходить, вспомните, совсем недавно, когда армия только выходила из Москвы, в монастыре под Звенигородом вам приснился странный, чтобы не сказать невозможный, сон. Вам приснился некий благообразный старец, который сквозь запертые двери зашел в комнату, в которой вы спали, и, остановившись над вами, он сказал: «Не вели своему войску расхищать монастырь. Если ты исполнишь мою просьбу, то Бог помилует тебя и ты возвратишься в свое отечество целым и невредимым». Сон этот был столь похож на явь, что ваше высочество немедля открыли глаза, но обнаружили, что дверь, как и прежде, заперта и никакого старца поблизости не было.

– Все так и было, – ошарашенно пробормотал Богарне.

– Вы отдали приказ не трогать монастырь и, спустившись в храм, обнаружили икону с ликом, удивительно похожим на тот, что вы видели во сне. Это был святой Савва, не так ли?

– Так, – едва слышно проговорил оторопелый принц.

– Тот, кто меня послал, знал, что подобное случится, еще до того, как сие произошло. Ну, уж поскольку от Бога вам обещано спасение, я здесь перед вами и заклинаю услышать то, что я вам скажу.

Принц заложил руки за спину, как это нередко делал его отчим, и уставился на меня, обдумывая происходящее. Я молчал, понимая, что довериться незнакомцу, пусть даже и приводящему в подтверждение сказанного факты, никому, кроме самого его, не известные, – дело непростое. А уж для человека, занимающего один из главнейших постов во Французской империи, так и вовсе противоестественно. Но вера в чудо, доставшаяся ему в наследство от страстной креолки Жозефины, все же жила в нем и проявляла себя довольно бурно, порою заставляя умолкнуть холодный рассудок. И то, что в Париже во дворце выглядело бы обычным фокусом, каким-нибудь хитрым шарлатанством в духе того же Калиостро или девицы Ленорман, здесь, в руинах замковой башни имения Вакселей, виделось настоящим чудом, не имевшим, а главное, не требующим сколь-нибудь внятных объяснений.

– Хорошо. – Принц устало подошел к окну, студеный ветер трепал края попоны, закрывавшей лишенный рам проем. Он привычно кинул взгляд во двор, желая поглядеть на вьюгу за окном, все более и более погружающую в белый саван грязно-бурую от недавних прогалин оттепели землю. – Хорошо, – повторил он, – я вас слушаю.

– Вряд ли стоит говорить вам, что вы в западне, – придавая лицу соответствующее положению дел выражение, произнес я. – Впереди – казаки Платова, на флангах – кавалерия Милорадовича. Позади Кутузов с основными силами. Конечно, италийская армия славится отвагой, но полки обескровлены, изнурены холодом и недоеданием.

– Лейтенант, я это знаю и без вас, – с досадой отрезал принц Богарне.

– Не имею в этом ни малейшего сомнения, но вынужден обрисовать ситуацию. Чтобы мы говорили на одном языке.

– Прошу вас, – Богарне скривился, будто от изжоги, – переходите к делу. Что бы ни сулил завтрашний день, я еще хочу выспаться.

– Разумно, весьма разумно. – Я склонил голову. – Тогда сразу к главному. Завтра впереди вас ожидает крайне неприятная переправа. Река там протекает в урочище. Оба берега высокие, течение быстрое, лед еще не стал, склоны чертовски скользкие. И что самое противное, казаки вас будут ждать именно там, потому что другой дороги к Смоленску здесь нет. А у вас тяжело груженный обоз.

Принц сузил глаза и впился в меня взглядом, полным недоброй подозрительности. Еще бы, как предполагалось, информация о том, что груженые возы полны золота и драгоценностей, награбленных в Москве, – одна из строго охраняемых тайн французской армии. Впрочем, как тут сохранишь тайну – тяжеленные возы с охраной, дежурящей без передыха с утра до вечера, с вечера до утра, видны невооруженным глазом. Навряд ли там оружие и боеприпасы или же провизия – не сложно отследить, что из возов ничего не берут и туда ничего не кладут.

– Так вот, – продолжил я как ни в чем не бывало, – добыча, которую вы везете, станет камнем на шее. Завтра она достанется казакам, и, увы, я больше ничем не смогу помочь вам самому.

Должно быть, мои слова не расходились с данными разведки, потому как оспаривать мои слова принц не стал. Лишь произнес, едва двигая губами:

– Как бы то ни было, я обязан идти. Если завтра нас ждет последний бой, значит, мы сразимся, и сразимся достойно.

– Нет, – отчеканил я, – завтра вас ждет спасение, потому как вы проявите достаточно мудрости, чтобы понять – не всякое сражение можно выиграть, но и проигранное сражение еще не определяет проигранной войны. Ваш победоносный отчим, наш император, вступил в Россию, надеясь сокрушить ее в одном-двух решительных сражениях. Сражения произошли, и по большому счету их можно считать выигранными, но война проиграна.

– Это не так, – вспылил Богарне. – Скоро Великая армия соберется в Смоленске, там ее ждут припасы и зимние квартиры. Это все проклятая зима…

– Это не зима, это еще осень, – покачав головой, поправил я. – Зимой в Российской империи от нашего воинства останутся лишь пленники и трупы. И постарайтесь запомнить: то, что я вам говорю, – абсолютная истина, как бы печально это все ни звучало. В Смоленске нас ждет крушение многих надежд и окончательный развал армии. То, что будет отступать от Смоленска, – будет лишь тенью войск, с победой обошедших всю Европу. Более того, ноябрь еще не закончится, когда наш великий император с огромными потерями, отступая, с боем перейдет через Березину, а вскоре после этого бросит остатки армии и умчится в Париж. Впрочем, не в первый раз. Так же когда-то он бросил остатки армии умирать в Египте. Да, скоро он соберет новое войско, не столь великое, но все же еще вполне способное побеждать. А здесь он оставит во главе армии Мюрата, но тот тоже скоро бросится наутек, и командовать остатками, или, вернее сказать, разлагающимися останками Великой армии будете вы, мой генерал. А ваш отчим, не так давно с пеной у рта ругавший вас за то, что вы упустили армию князя Багратиона, будет вам из столицы писать, сожалея, что сразу не передал командование вам.

Я умолк, глядя на обескураженного Богарне. После убедительных демонстраций моего «сакрального знания» не верить было как-то неосмотрительно, и все же верить в услышанное чертовски не хотелось.

– Зачем вы мне все это говорите? – наконец выдавил он.

– Я обязан спасти вас, и этот приказ, как все прочие, не обсуждается.

– А если я откажусь?

– Позвольте, я еще ничего не предлагал. Но отвечу вам и на этот вопрос. Не пройдет и дня, как вы познакомитесь с русским князем Трубецким. Полагаю, вам доводилось слышать это имя. Но хуже того, вы не исполните вашу миссию.

– Миссию? – удивленно переспросил де Богарне.

– Именно так. Но о ней я скажу несколько позже, по ту сторону Немана.

– Надеюсь, она не противоречит канонам чести?

– Полагаю, даже ваш дядя Франсуа, маркиз де Богарне, пламенный роялист и поборник старого дворянства, прозванный в отличие от своего покойного брата-республиканца, вашего отца, месье, «верным Богарне», не нашел бы в этой миссии ничего предосудительного. Но говорить об этом покуда бессмысленно. Лучше поговорим о спасении вас и большей части остатков 4-го корпуса от почти неминуемой гибели.

– Говорите.

– Большую часть возов вам надлежит оставить под мою ответственность. Куда они денутся впоследствии – не суть важно.

– Но это золото империи! – перебил Эжен де Богарне.

– Это награбленное русское золото. А как говорят в этой стране: «ворованное впрок не идет». Как я уже сказал, вы погибнете, золото достанется казакам или же передовым отрядам Милорадовича – только и всего. Я же могу вам дать слово дворянина, что золото не пропадет и, более того, еще послужит нашей общей пользе. Но не сейчас. После крушения империи. Так что в известной степени можете считать, что, осознав безвыходность ситуации и невозможность дальнейшей транспортировки сокровищ, вы поручили верному офицеру позаботиться о том, чтобы надежно спрятать их до поры до времени. И прошу вас, не беспокойтесь о реакции отца, очень скоро он будет требовать подобного шага от всех своих военачальников. Но у них это будет судорожная попытка избавиться от лишнего груза, у вас же – разумная предосторожность.

Принц молча кивнул, продолжая слушать.

– Я вижу, это не вызывает у вас особых возражений. Тогда я продолжу. Мои люди поблизости обнаружили брод, возы там не перевезти, они застрянут. Но перебраться на противоположный берег в довольно удобном месте вполне реально. Поэтому я предлагаю вам отобрать самую незначительную часть обоза и с отрядом прикрытия пустить их по тому маршруту, которым вы собирались идти. Наверняка казакам о нем хорошо известно, и потому они не удивятся, обнаружив обоз на переправе. Не удивятся и атакуют. В этом случае отряду прикрытия стоит броситься в бегство, спасая жизни, оставив возы торчать на переправе, как пробка в бутылке. Дележ награбленного надолго займет головорезов Платова, а забитая переправа не даст им продолжать свой поиск на этом берегу. Тем временем мои люди помогут вам безопасно переправиться, и вы продолжите движение на Смоленск, чтобы на собственном опыте убедиться в моей правоте.

– Что ж, звучит убедительно, – задумчиво сказал Эжен де Богарне.

Я достал золотой брегет и щелкнул крышкой.

– Нам желательно выступить не позже шести утра, а стало быть, до пяти я готов ждать ответ. А сейчас был бы весьма признателен вам, ваше императорское высочество, когда б вы распорядились о ночлеге для меня и моего отряда.

– К сожалению, с жильем у нас плохо. – Принц развел руками. – Но я распоряжусь, чтобы вам выделили место в комнате, где отдыхают офицеры моего штаба.

Зарю остатки 4-го корпуса встречали тихо, без обычного, положенного в эту пору сигнала трубы и резких команд, отдаваемых сержантами, приказ его императорского высочества гласил абсолютно недвусмысленно – избегать всякого шума. Еще хмурое ноябрьское солнце не выкарабкалось из своей берлоги, не вычертило грязно-серый круг на горизонте. Колонна двинулась по указанному мной тайному маршруту. Я смотрел ей вслед, думая про себя, как-то мы впредь еще встретимся с принцем? Мой план удался сполна, однако же, на удивление, я не чувствовал ни малейшего удовольствия от столь ловко провернутого дельца. Я стоял на крыльце некогда роскошного барского дома, глядя вслед возничим, трогавшимся в сторону переправы. Забив возами, полными дров из деревьев начисто вырубленного сада, и без того хлипкий мост, они должны были стремглав бежать обратно, будто бы гонимые страхом. А вот когда к возам устремятся казаки, с высокого берега их встретят метким огнем королевские велиты. Таков был план. Он был похож на задуманный мной и все же имел существенные отличия: прямо сейчас гусары Чуева должны были разгородить путь отхода принцу де Богарне, затем уйти в сторону, чтоб не попадаться ему на глаза, и в тот момент, когда отвлекающий отряд будет готовиться к бою, гусары с саблей на ура возьмут его ударом с тыла, не давая врагу опомниться. Я же в это время…

– Ваша светлость, – парнишка, таскающий в дом сырые охапки хвороста, прикрываясь вязанкой, обратился ко мне, – прикажете начинать?

– Беги к Афанасию Михайловичу, пусть телеги подгоняет.

Кашку я заметил еще на въезде в деревню. Вернее, не заметил, услышал, как и было условлено, он крикнул встревоженным вороном два раза, затем еще три. Я словно от неожиданности выронил кисет, выругался, соскочил с коня и, нагибаясь, чуть заметно указал на высившийся на холме господский дом. Что уж, как и кому он говорил, как объяснился с уставшими голодными итальянцами – одному богу известно. Однако едва ли не до утра поблизости стучал его топор, и его худощавая фигурка то и дело мелькала в сенях.

– И вот еще, на обратном пути заскочи в деревню, скажи, чтоб пока сидели тихо, как мыши под метелкой. Решат сюда лезть – прикажу стрелять картечью.

– Да как же так? – ужаснулся Кашка. – Как же можно, свои ведь?!

– Свои выполняют приказы, отданные во благо нашего с тобой общего Отечества. А грабить и мародерствовать – тут своих нет, есть грабители и мародеры. А будут ли они французами, русскими или вон итальянцами – ни мне, ни картечи до этого дела нет. Так что пусть покуда по избам сидят, как наш обоз уйдет, разрешаю начинать самоуправство.

Я кивнул в сторону дома. Там, оставленные на милость наступающего противника в холодных стенах разгромленного особняка, находились более трех десятков раненых и обмороженных солдат Великой армии. Впрочем, у кого бы сейчас повернулся язык назвать эту толпу плохо вооруженных, изможденных, зачастую потерявших людской облик прямоходящих не то что Великой, но и просто армией. И все же остатки полков, бригад, дивизий и корпусов упрямо двигались навстречу смерти, будто видя спасение в том, чтобы держать строй и брести, брести по завьюженной раздолбанной обледенелой русской дороге, стараясь позабыть недавний московский триумф. Высоко поднявшись, больно падать.

Невзирая на мое предупреждение, крестьяне все же предприняли, правда, довольно робкую, попытку пошариться в барских руинах. Но, увидев пушечный ствол, развернутый на дорогу, и меня с пальником в руках возле орудия, решили отложить «экскурсию» до лучших времен. А не прошло и получаса, как двор был заполнен моим крестьянским воинством. Я старался не подавать виду, никак не выказывать свое волнение. По сути, для всех этих бородачей, с кряхтением перегружающих тяжеленные ящики на сани-розвальни, наставал момент высочайшей истины. Хотя, поди, никто из присутствующих даже не подозревал об этом. И уж точно выражения такого не знал, вряд ли мог себе представить. Конечно, прошедшие со мной бок о бок все беды и радости партизанской жизни, они верили в меня, как в Бога. И тешили себя благой надеждой на скорое освобождение, на выкуп по окончании войны. Но все же человек слаб, а соблазн велик. На деньги, которые им сейчас предстояло увезти и спрятать, не то что можно выкупиться самому, но и прикупить, не жлобясь, средних размеров губернию.

Я бы с радостью сделал все сам, однако же это было попросту невозможно. А значит, следовало кому-то довериться. Выбор всегда непростой и рискованный. Вот, скажем, ротмистр, человек долга и чести, вне всякого сомнения, он положит жизнь свою, а если надо, то и своих гусар, лишь бы с триумфом доставить отбитое у врага имущество в столицу. И все равно, наградит государь имением, крестом или попросту даст целковый на водку, когда-нибудь, сидя перед очагом, будет рассказывать внукам о том, как спас немыслимые сокровища для родной земли, и готов будет вызвать на дуэль всякого, кто усомнится, не прикарманил ли он, часом, по дороге хоть ломаный грош. И не просто вызвать, а и пристрелить, не особо задумываясь о последствиях. Инородцы мои, ныне указывающие потрепанным батальонам и эскадронам 4-го корпуса, – тоже народ вроде бы верный и жизнью тертый. Но вот эта тертость и настораживала. Эк они вскинулись, услыхав, что каждый выживший получит аж по пятьдесят тысяч! Здесь верность верностью, а о выгоде забывать нельзя! Выгода – настоящая религия цивилизованной Европы, сулящая воздаяние уже в этой осязаемой и, может быть, единственной жизни. И хотя дары этой богини суть штука эфемерная, служат ей порой страстно, позабыв обо всем и не гнушаясь ничего. А значит, выбор невелик. Как ни крути, а все же крестьяне.

Вскоре после обеда, вернее, обеденного времени, в имение примчался ротмистр Чуев со своими гусарами. Увидев скачущих всадников, местные крестьяне, запущенные наконец в господский дом, опрометью ринулись по домам, честя на ходу коварного поляка, сиречь меня. То, что к этому моменту я уже сменил мундир на партикулярное платье, роли не играло. Кто-то из людей Афанасия Михайловича невпопад назвал меня по имени-отчеству, но даже это не помогло. Для крестьян я все равно оставался поляком, а раз поляком, то, само собой, и коварным. К тому моменту, когда Чуев, горя праведным гневом, примчался в Заселье, на заднем дворе валялось тридцать два раздетых до белья трупа с размозженными головами.

– Это еще что? – оглядываясь на скрюченные трупы, бросил он.

– Мертвецы. – Я пожал плечами, недоумевая, что может быть непонятного в этакой картине.

– Экий умник! А то я сам не вижу. Это что же, ты их так?!

– Нет, крестьяне.

– Но ты дал им расправиться с пленными солдатами?

– Я проследил, чтобы их убили быстро.

– Сергей Петрович. – Ротмистр спешился и подошел ко мне вплотную. – Князь, как хотите, хоть режьте – я требую объяснений!

– Хорошо, – с готовностью ответил я. – Эти бедолаги в любом случае были обречены. Лечить их крестьяне не могли, да и не стали бы, продовольствия у них не хватает даже на собственные семьи, французская армия, знаете ли, шляясь по этой дороге туда-обратно, изрядно подъела весь имеющийся провиант. После нашего ухода вплоть до возвращения хозяина имения подполковника Вакселя сюда уже вряд ли кто зайдет. Так что у них, – я кивнул на трупы, – выбор был невелик: умереть быстро от праведного гнева, с позволения сказать, праведных сеятелей и хранителей Руси или же сдохнуть медленно от холода, голода и ран. Что же касается всего остального, вас, должно быть, интересует, что за странный маневр вам пришлось сегодня предпринять.

– Странный маневр?! – И без того гневное лицо гусара вспыхнуло будто пожар Москвы. – Вы это так называете?! Я, русский офицер, своими руками разметал дорожку для пасынка Наполеона и его недобитков! Я обеспечивал его бегство из западни, а вы это называете маневром?

– Ну да, так и есть.

– Ну знаете ли… С меня довольно! Когда вы сказали, что собираетесь пробраться в ставку принца Богарне, я сперва решил, что вы лишились последних остатков ума. Я полагал, вы намереваетесь прикончить его или же, пуще того, взять в плен. Пожалуй, это был бы подвиг, достойный князя Трубецкого. Того князя Трубецкого, которого я знал прежде. Но нет, этого не случилось! Когда я наблюдал колонну Богарне, я все еще надеялся, что вы еще где-то там, быть может, увы, попали в плен. Но вас там не оказалось. Мы прихватили несколько отставших от колонны, и один из них сказал, что вы ночевали в доме под одной крышей с принцем! Ночевали под одной крышей с принцем, и с ним ничего не случилось! Ни с ним, ни с кем из людей его штаба! Князь, вы ли это, или, быть может, вас подменили?

– Я, можете потрогать.

– Да я б вам лучше морду набил! – вспылил гусар.

– Это лишнее, – поморщился я. – Да и сами знаете, пустая затея, – конфуз может выйти. Однако я не стану придавать значение словам, брошенным сгоряча. Конечно, смерть пасынка была бы для Бонапарта чувствительным ударом. Известно, что он сильно горевал после смерти генерала Дезе или же генерала Лассаля. Но эта скорбь не помешала ему побеждать. Смерть генерала Богарне тоже не в силах была бы изменить этого положения дел.

– Все это лишь слова.

– Вовсе нет. – Я попытался было положить руку на плечо боевого товарища, но тот резко отстранился.

– Если бы я не знал вас как отменного храбреца, Сергей Петрович, то решил бы, что вы попросту струсили.

– Не говорите слов, о которых придется сожалеть, – резко парировал я, начиная потихоньку злиться. – Сегодня уже можно сказать, что война полностью выиграна. Да, это не будет легкая прогулка до Парижа. Да, Наполеон еще доставит нам великое множество неприятностей, даже проиграв все, он будет продолжать выигрывать. Но это не изменит суть дела, он уже проиграл. Вы можете мне верить или не верить, но я это знаю точно.

– Я помню, – буркнул Чуев. – В день нашего знакомства вы предрекали наши пушки на Монмартре.

– Так и будет. Не завтра и не послезавтра, но будет обязательно. И очень надеюсь, что мы с вами до этого доживем. А вот то, что принц Богарне доживет до этого дня, я вам могу сказать определенно. Более того, решая будущее устройство Франции, наш государь император будет видеть принца Эжена одним из основных претендентов на престол. К сожалению, англичане предпочтут и продавят очередного ничтожного Бурбона – Людовика XVIII. Я полагаю это большой ошибкой. И думаю, ее возможно исправить. Но для этого нужны деньги, люди и искреннее желание принца играть в ту игру, которая ему будет предложена.

– Вы что же, Сергей Петрович, хотите сказать, что этой ночью вам удалось привлечь на свою сторону архиканцлера Франции, пасынка Наполеона?

– Забавно, – глядя на снующих по двору крестьян, проговорил я, – Жозефина де Богарне выходила замуж за бригадного генерала, настолько бедного, что у него не было денег купить себе новые штаны вместо истершихся, сквозь которые проглядывали тощие ноги. Думаю, в ту пору у вас бы не возникло удивления, если бы мне или кому-нибудь иному удалось привлечь на свою сторону, как вы изящно выразились, его пасынка. Но стоило ему назваться принцем и надеть мундир, расшитый золотом, как церковная риза, у вас перехватывает дыхание? Поверьте, все это пустое. Главное, что Эжен де Богарне человек на своем месте и в нужный момент для блага нашего Отечества может занять позиции, куда более выгодные в отечестве своем.

Ротмистр Чуев покачал головой, махнул рукой и, резко повернувшись, направился к стоящему рядом коню.

– И вот еще, – вслед ему крикнул я, – с названием деревни промашка вышла. Уж простите, это я не намеренно, зарапортовался.