Анна Фёдорова
По крышам за облаками
Хорошо, что в нашем городке дома приклеены друг к другу. В тесноте, да не в обиде. Когда надо смыться из дома, крыши – настоящее спасение. Если умеешь скакать и карабкаться. Сегодня, когда за мной гналась разъярённая мамаша, я тысячу раз поблагодарила Вселенную за то, что родилась с длинными ногами!
Среда. По средам я возвращаюсь сама из школы. У меня четыре урока и лёгкий рюкзак. Пока все остальные сидят на религии, я скачу по улице, потому что моя мамаша подписала мне вольную. Я же иностранка, крещёная православная, зачем мне уроки католичества? Так говорит мама, а я повторяю. Сидеть лишний час в школе совсем неохота.
Я вышла за ворота, пошла по виа Кеннеди в сторону перекрёстка. Небо весеннее, густого синего цвета, хоть разбавляй. Если нарисую, училка по рисованию ни за что не поверит, что синий бывает такой жирный и насыщенный. Ей всё акварель подавай. Водяная размазня. А весной всё яркое, герани полыхают на балконах, анютины глазки подмигивают сочным фиолетовым цветом. Жёлтые и оранжевые герберы на толстых ворсистых стеблях смотрят прямо тебе в лицо и ехидно улыбаются: ну что, пешком? Ну иди-иди.
Обычно меня забирает мамашка. На машине. Боится за мою спину: учебники тяжёлые, больше двенадцати кг тащить, а я худенькая. Ровно в час дня она бросает все свои дела и прыгает в лягушачьего цвета машину и мчится, никому не уступая дороги. Ведь за две минуты она должна проскочить полгорода и долететь до школы. Да, она всегда опаздывает. С ней просто невозможно. Невозможно нормально жить.
Вообще, мамашка у меня мировая. Молодая, спортивная, умеет делать колесо и становиться на мостик, пять раз в неделю ходит в фитнес-клуб, переводит книги, пишет статьи, а ещё матом ругается, как настоящий военный. Мне почему-то кажется, что военные лучше всех матерятся. Но точно не знаю, никогда не слышала. Если бы не мамашка, плакал бы мой русский, а с ним и русский матерный. За три года в Италии многие слова из башки повылетали. Но мать мне покоя не даёт, говорит только по-русски, постоянно подпихивает книжки, фильмы, заставляет писать, как в первом классе. В этом и проявляется вся её любовь ко мне. Говорит: вырастешь, русский тебе пригодится. В крайнем случае пойдёшь в переводчики, будешь знать четыре языка.
Не хочу в переводчики! Занудство редкостное!
Но не в этом дело. Мамашка моя из тех людей, которые никогда не сидят на месте. У неё миллион проектов – то предвыборная кампания местных мэров, то новый перевод, то статья, то ученики, то фитнес. Если она дома, то её будто и нет. А как выборы – её вообще только по ночам можно застать, и то с компьютером в обнимку. Меня в её жизни практически нет. И это бесит. Раз родила, так воспитывай, считаю. Дети должны быть на первом месте, как у итальянцев. А всё остальное – потом. Если время останется. Но мамашка не понимает. У неё саморазвитие, творчество, спорт и фиг знает что ещё. Она требует от меня самостоятельности, которой я не хочу! Твердит: вот вырастешь, поймёшь, что приготовить себе пожрать – это очень полезная штука. Когда я вырасту, буду покупать себе пиццу. В Италии ленивый с голоду не помрёт. Хочу быть маленькой! Хочу, чтобы меня любили, как младенца! Когда насрёшь в памперс, и весь мир вокруг тебя!
В общем, я делаю всё, чтобы ей отомстить.
Как только я открываю дверь, сразу начинаются эти сюси-пуси:
– Привет, котёнок! Как дела? Что нового в школе?
Ну что там нового, чёрт, каждый день одно и то же!
– Привет, ма!
А дальше, как обычно: иди в магазин, я не успела. Или почисть картошку. Или накрывай на стол, или тысячу других дел, которые должна делать она, но приходится выполнять мне. Подростку тринадцати лет.
– Я тебя очень люблю, зайка. Иди сюда, я тебя обниму.
Хочешь обнять – оторви свою задницу и обними, а не сиди за компом.
– Котик, ну что ты молчишь? Нет настроения?
И это тоже. Постоянная трескотня и приставания, когда не просят, и полное отсутствие, когда она нужна. Всё наоборот.
Вот сейчас лучше оставить меня в покое. Но нет, ей приспичило поболтать.
– Что, обиделась? Скажи хоть что-нибудь. С тобой всё в порядке?
– Да.
Пусть отвяжется. А я пока что-нибудь придумаю. Это гораздо веселее, чем разговоры с мамашей.
Каждый день я изобретаю новый способ, чтобы её разбесить. Разбесить в отместку за то, что она плохая мать. Что она вечно занята собой, что она не печёт торты и печенья, не ходит на родительские собрания, не сидит со мной по вечерам, не ходит со мной в кино или хотя бы в музей, что ей всё равно, что я надеваю по утрам. Она покупает мне новые шмотки, но всегда говорит: выбирай сама. Она заставляет меня делать выбор! Ненавижу выбирать. Хочу, чтобы за меня выбирали родители.
Ненавижу! И мщу.
– Эй, подруга! Ты там заснула? Уже скоро обед! Накрывай на стол.
Эх, была бы я котом, нассала бы в тапочки! Но тут придётся придумать что-то более интересное, и, главное, по-быстрому. У меня есть пять минут, чтобы накрыть на стол. Ровно через пять минут вернётся отчим, и мы сядем обедать. Жрём мы строго по расписанию.
Я плетусь на кухню и жадно смотрю по сторонам, где бы напакостить. Недавно нашла сайт с приколами: советовали дрожжи в унитаз кинуть. Кинула. И что? Никакого эффекта. Так, только в унитазе побулькало. Новую кастрюлю к столу «Моментом» приклеивала. Фигня. Мамашка поорала минут двадцать и успокоилась. Потом я порезала её любимую нежно-голубую шёлковую ночнушку и так и оставила в комоде. Реакция? Ноль! Ночнушка в помойке, а мне ни слова!
Загадила посудомойку. Она мыла. Орала, что я дура. Хоть тут сработало.
Принесла собачьего дерьма кусок, приклеила у неё под тумбочкой возле кровати. Воняло на весь дом. Искали три дня, сдались. Отклеила. Мамашка нажаловалась отчиму. Тот пообещал отправить меня в Москву. Вот было бы здорово! Но дерьмо больше в дом не принесу. Самой не понравилось.
Что бы ещё сделать? Думай, балда. На все раздумья пять минут. Салфетки я уже разложила, ложки, вилки, ножи тоже. Вода. Точно! Слабительное! У нас есть белый порошочек, магния чего-то там. Будет незаметно.
Пузырёк со слабительным стоял на шкафу, как раз над микроволновкой. Я взяла склянку, её мать из Москвы привезла, откупорила и щедро высыпала всё в кувшин, из которого за обедом мы пьём воду. Сегодня, пожалуй, лично я обойдусь без воды.
На деревянном столе лежат три белые салфеточки, ножичек справа, вилочка слева, посередине красуется кувшин. На дне еле заметный белый осадок. Авось пронесёт! И не заметят, начнут пить.
Тут мой взгляд упал на пластиковую бутылку с вином, которая стояла на верхней полке. Эврика! Лучшего не придумаешь. Стефано в школе рассказывал, что вино в такой бутылке может действовать как настоящая бомба.
Я схватила бутылку, закрыла её поплотнее, приготовила себе бутерброд на всякий случай, засунула вино в микроволновку и включила на полную мощность.
Только успела выскочить во двор на кухне, как раздался взрыв. Стекло на двери треснуло, брызги, грохот – и микроволновки больше нет. На её месте куча искорёженного металла, в боку холодильника вмятина, по кухне разбросаны ошмётки горелого пластика.
– Сукаааа! Что ты опять натворила! Работать не даёшь! Никакой жизни!
Какой эффект! И так быстро! Даже пробки повылетали! Смотрю как зачарованная через треснутое стекло кухонной двери. Чёрт, у меня получилось!
Неожиданно мне прям в лицо влетел тапок.
– Я тебя прибью, чмо безрукое! Что ни попросишь! Одни убытки!
На кухне погром: ошмётки бутылки, на стене винные пятна и нестерпимая вонь жжёной пластмассы.
– УУУ!
Ненавижу тапки! Точнее, ненавижу, когда меня бьют тапком! Что я, кот? Или таракан?
– Ты не дочь, ты сволочь!
– Да, я сволочь! – ору я и бегу вверх по лестнице на крышу. – Я хочу, чтобы меня любили, чтобы меня уважали, чтобы со мной обращались, как с ребёнком, а не как со взрослым. Иначе я буду мстить. И я мщу!
– Что я тебе сделала, что ты так меня ненавидишь? Я всё для тебя делаю, я люблю тебя, а ты ко мне как дерьмо относишься.
Мать швыряет в меня последний тапок, но попадает в лестницу. Тогда она хватается за швабру и босиком скачет по лестнице вслед за мной.
– Кошка драная, я тебя всё равно достану!
Это вряд ли. У неё боязнь высоты.
Крыша. Это мой единственный и проверенный выход. По крышам за облаками. Подальше от материнской любви.
