XXI

Маркиз Гаспар откинулся в своем кресле, и на каждой из ручек золоченого дерева я видел маленькую сухую руку, пергаментная кожа которой, очень холеная, блестела как старая слоновая кость. Подражая своему отцу и деду, граф Франсуа и виконт Антуан также откинулись назад. Их руки, более широкие и мясистые, также опирались на скульптурные листья аканта, обхватывая их пальцами и ладонью. И мне казалось, что меня так же схватили и сжимают эти когти, неумолимые острия которых уже вонзились в мое тело.

Маркиз заговорил снова:

— Господин офицер, я почитаю вас за человека разум — ого и не буду обижать вас предположением, что вы еще не поняли смысла оговорки, которую я всякий раз вводил в свое предложение повиноваться каждому приказанию вашему. Теперь пришло время — хотя мне и очень неприятно — коснуться этой оговорки. Весь наш дом к вашим услугам, сударь; но вы понимаете сами; зная то, что вы узнали, вы никогда не сможете из него выйти. Вам не будет отказа ни в чем, ни в чем, кроме одной только свободы.

Поверьте, сударь, мы крайне опечалены, что должны удерживать вас здесь против воли. Но что делать? По чистой совести, мы не можем быть ответственными за те неудобства, которые являются для вас результатом вашего появления под нашим кровом. Случай и ваше любопытство — конечно, извинительное! — всему виною. Надо было, чтобы, против тысячи вероятных шансов, вы увидали вчера вечером то, чего ни один Смертный Человек не должен видеть: госпожу де*** в ущелье Мор де Готье. Надо было, чтобы, преследуя эту даму, вы очутились в опасной близости к нашему убежищу. Это решило все. Зная, что мы существуем, зная, где мы живем, зная, какого рода визиты нам иногда приходится принимать, сударь, вы знаете слишком много. Тайна действительна только при условии, если она остается Тайной. Она должна быть исключительным достоянием нескольких Людей Живых, и толпа Смертных Людей не должна подозревать о ее существовании. Она аристократична по своей природе. Она требует подчинения многочисленных посторонних существ, которые терпят усталость, страдание и опасности в интересах нескольких Избранных. Предрассудки нынешнего века плохо согласовались бы с таким пренебрежением ко всякой человеческой щепетильности. Ваши политические деятели, льстецы и прислужники черни, разразились бы криками негодования, узнав, что стасемидесятипятилетний старик позволяет себе не умирать, наперекор всем принципам равенства. Вот почему, сударь, мы, хотя и самые почтенные люди в королевстве, как я сейчас указал с полным правом, вынуждены скрываться, подобно шайке разбойников, в дикой местности, за преградою хаоса скал, пропастей и иных препятствий, внушающих людям ужас.

Таким образом, вы поймете наше затруднение. Вы ворвались к нам, сударь, точно оса в паутину. И если б позволить вам вернуться туда, откуда вы пришли, унося с собою разорванные лохмотья нашей Тайны, для нас это кончилось бы очень плохо.

Благоволите только принять уважение, ценою каких трудов и жертв удавалось нам доныне обеспечивать себе во всех странах нашу жизнь и независимость. Сколько беспокойства, сколько скитаний! Вы не имеете понятия об участи Вечного Жида, которая была нашей участью. И если дело шло только об одних скитаниях… Господин офицер, когда скончался мой наставник, я еще не был стариком, а Франсуа был еще мальчик. Его мать, на которой я женился за двадцать лет перед тем во Франции, была еще женщиной молодой, красивой и умной настолько, насколько нужно для счастья мужа: ни много, ни слишком мало. Я нежно любил ее и радовался вначале при мысли приобщить мою дорогую подругу к новой жизни, которая меня ожидала. Но потом я подумал: разумно ли было бы вверить женщине Тайну, которая должна была сделать меня вторым Сен-Жерменом, быть может, еще более старым и мудрым? Мог ли я, полагаясь на благоразумие и скромность женщины, рисковать этой ставкой, выигрыш которой делал нас бессмертными, но которой одно неосторожное слово грозило гибелью? Увы! Я не мог сделать этого. И я подвергнул себя, сударь, жестокому испытанию, дав умереть на моих глазах матери моего единственного сына, хотя мне возможно было продлить навсегда ее улыбку и ласки. И двадцать лет спустя мой сын также принес в жертву свою жену, ибо Тайна Долголетия не должна была перейти в женскую линию. Вот, сударь, чем вы можете измерить значение этой роковой Тайны, которой было принесено в жертву два существования, не менее ценных, чем ваше. Я говорю: «два существования», чтобы не увеличить неблагоразумно цифру; но, быть может, их было больше… Вы только-то видели госпожу де*** бледною и разбитою: это не пустяки — отдать другим восемь или десять фунтов живой материи… И нас порой огорчали случаи… о, редкие… очень редкие… Но все равно: вы видите, что выкуп за наши жизни тяжел, хотя капризная судьба пожелала возложить его не на нас, а на других… Увы! Сударь, не удивляйтесь, если и вам, в свою очередь, приходится уплачивать часть этого выкупа… Да, вам нужно платить, сударь. И я не сомневаюсь в вашей щедрости порядочного человека. Хотя я еще не знаю, в какой монете мы могли бы получить с вас…

Он замолчал и посмотрел поочередно на своего сына и внука, которые один за другим покачали головой. Прошло две-три минуты.

— Сударь, — снова заговорил вдруг маркиз, — если б мы были в 1808 году, а не в 1908, дело было проще. Ибо знайте: не в первый раз нам приходится, к сожалению, иметь дело с непрошенным гостем, живым или мертвым. Простите, что я вас назвал этим именем, точным, хотя и невежливым. Я вспоминаю одного беднягу-неаполитанца, который очень некстати умер в нашем доме, восемьдесят лет назад. Мы жили в то время в Неаполе. Я нажил бы много хлопот с королевской полицией, если б господам сбирам пришла фантазия доискиваться, как и почему человек этот умер столь далеко от собственного жилища. Как раз в то время на рейде стояла мальтийская фелюга. Мы взошли на нее, прежде чем кто-либо в городе начал беспокоиться по поводу этого исчезновения. С Мальты мы отправились в Кадис, и из Кадиса в Севилью. Увы! Земля сделалась очень маленькой за последнее столетие. В особенности телеграф чрезвычайно усложнил наше существование. Сударь, я не сомневаюсь в том, что с первыми лучами зари официальные депеши побегут от столба к столбу, сообщая о вашем злополучном приключении с лошадью и таинственном неуспехе вашей миссии. Притом, неудобные французские законы вынудили меня сделать по прибытии в эту страну декларацию в ваши магистраты, для того, чтобы иметь возможность легально пользоваться этой хижиной. Эти люди знают, кто я, или, по крайней мере, думают, что знают. Нет сомнения, что если б вы попросту исчезли из этого мира, полчища полицейских явились бы разыскивать вас, вплоть до моих шкафов. Честное слово, мы в осином гнезде, без всякого видимого выхода: мы не можем вас выпустить отсюда, живого и свободного, и также не можем держать вас здесь, пленником или мертвым…

Он снова замолчал, склонил голову на бок и, выпятив губу, засмеялся тем же пронзительным, дребезжащим смехом.

— Мне кажется, сударь, вы очень удивлены. Быть может, вы вспоминаете о вашей подруге, госпоже де***, вспоминаете, что она приходит сюда, уходит и снова возвращается и что много других «работников Жизни» поступают так же без всякого неудобства. О, да! Но вообразите себе, что никто из этих людей не знал о нашей Тайне и что каждый из них выполнял свою филантропическую повинность, совершенно ее не замечая. Сударь, наша склонность к уединению заставляет нас во всех странах выбирать для жительства места самые удаленные. Путь до нашей двери далек, и наши посетители могли бы посетовать на это, если б мы заранее не усыпляли их гипнотическим сном, чтобы никто из них не мог поставить нам в упрек своей усталости: каждый раз, как мы на пятнадцать или двадцать лет раскидываем наш шатер в какой-нибудь гостеприимной земле, мы намечаем прежде всегда самых сильных и самых здоровых среди обитателей, чтобы потом избрать из них наиболее независимых по образу жизни и по обычаям. И только они становятся нашими «работниками Жизни». Я имею возможность успокоить вашу вероятную ревность: госпожа де*** была избрана, верьте, не за свои прекрасные глаза, хотя бы и самые лучезарные в мире, но ради удобств, представляемых тем, что супруг ее постоянно привязан к своему арсеналу, а также уединенностью ее вилы, из которой можно часто пропадать, не возбуждая этим внимания. Надеюсь, сударь, что этот вопрос теперь для вас выяснен.

Я хотел бы найти выход из вашего приключения. Выяснено, что вы не можете уйти отсюда живым и свободным и что вы не можете также оставаться здесь пленником или мертвым. Без сомнения, мы могли бы убить вас, а потом вынести куда-нибудь в такое место, что подозрение нас не коснулось бы. Но, хотя вы и подумали это, — мы не убийцы, сударь. Вот почему мы вас не убьем, как бы дорого это нам ни стоило.

Решено окончательно, что мы вас не убьем. И проблема представляется мне настолько сложной, что необходимо сначала выслушать мнение каждого, и узнать ваше.

И маркиз, еще раз предложив свою табакерку сыну и внуку, понюхал сам и с наслаждением высморкался в свой носовой платок.