Бодало быстро справился с изумлением, он потянулся к дубинке, висящей на поясе, рот открылся, готовясь издать командный окрик «по нарам, сучьи потроха». Один из надсмотрщиков скинул с плеча автомат и собрался открыть огонь на поражение. Вот-вот их восстание обернется катастрофой, под которой окажутся погребены их последние надежды на свободу.

Для Горца время замедлилось. Он видел, как у него на глазах рушился мир, надежды на будущее. Он не выберется из этого барака, сдохнет на нарах, а его тело бросят на переработку, потом получат питательную гадость для шурале. Он никогда не увидит Ежонка, Танька больше не улыбнется ему. Он не вступит больше на борт «Арго» и не почувствует никогда родную землю под ногами. И от этого стало так обидно и тошно, что Горец ринулся вслепую на Бодалу. Если расстреляют, то он по крайней мере бился за право жить так как хочет.

Но он не успел и пару шагов сделать, как где-то вдалеке, на окраине резервации, громыхнул один взрыв, за ним последовал другой и громко, наперебой заговорили пулеметы, раскашлялись, расчихались, разозлено разбрехались, словно бешенные собаки.

Бодало растерялся, запаниковал, резко обернулся, словно надеялся сквозь серую ткань дождливой завесы разглядеть что там происходит. Надсмотрщик с автоматом опустил дуло к полу и тоже обернулся. Второй растерянно оглядел дерущуюся, казалось бы ничего не слышащую толпу заключённых, и обернулся к дверям. Его руки крепко сжали автомат и сняли его с плеча, но больше он ничего не успел сделать.

Горец прыгнул, сбил первого надсмотрщика с ног и, не останавливаясь, впечатал кулак к изумлённое лицо Бодалы, почувствовал, как хрустнул нос, и, развернувшись, оказался лицом к лицу перед вторым надсмотрщиком. Для летианина мир, обернувшийся хаосом, внезапно упорядочился, обрел чёткие рамки и границы, а напротив него стоял враг, олицетворивший причину всего хаоса. Вопрос встал просто и буднично, надо убить врага и все вернется в прежнее русло. Только сделать это оказалось невозможно.

Надсмотрщик вскинул автомат, намереваясь послать очередь в грудь горевана, и вдруг автомат вырвался у него из рук и оказался в руках заключённого. Он ничего не успел сделать, даже сообразить не успел, как так получилось, когда приклад автомата воткнулся ему в лицо. Внутри головы взорвалась граната, и он растворился в сером дождливом мареве беспамятства.

Горец направил автомат на пытавшегося подняться Бодалу и ударом ноги вырубил его. В это время Стежок завладел вторым автоматом, а Говорун уже стягивал мундир надсмотрщика и рвал его на лоскуты. Этими лоскутами он вязал его.

Все также громыхали пулеметы, переругиваясь на окраине резервации. Время от времени звучали взрывы.

Драка в бараке сошла на нет. Гореваны почувствовали, что что-то изменилось. Они смотрели на двух вооруженных бывших зеков, безмолвных надсмотрщиков у их ног, и тихо скулящего, некогда грозного Бодалу, размазывающего по лицу кровь и сопли, и в их душах медленно пробуждалась свобода.

Никита перевел дыхание, сплюнул на пол скопившуюся слюну и утер пот со лба. Все пошло совсем не так, как было запланировано. Сначала бугор, потом Бодало с компанией чуть было не разрушили все планы. Только взрывы и пулеметные очереди спасли положение. Неужели кто-то в другом бараке поднял восстание и завладел пулеметом? А что тогда взрывалось? Цистерны с топливом возле здания администрации? Бред. Этого не могло быть. Не бывает таких совпадений. Но что тогда? На резервацию кто-то напал извне, неужели это гореванские повстанцы вместе с Магистром пытаются выковырять его из этой клоаки?

Кто бы там не пытался пробиться в резервацию, их задача помочь изнутри.

— Командуй, Горец. Что теперь? — подошел к нему и строго посмотрел Марк.

И Никита почувствовал как в ту же секунду десятки глаз обратились к нему. Еще недавно он был таким же как они заключённым, а теперь стал вожаком, за которым они готовы идти в бой.

Только вот беда, к такому повороту событий он был не готов. Его план был четким и просчитанным до мелочей, правда так только казалось, на деле в нём было полно недочётов, сейчас же приходилось решать всё с ходу, наскоком по окопам и никакой артиллерийской подготовки.

— Стежок, — Никита так и не узнал настоящего имени горевана, а тот привык к прозвищу, — бери человек десять и по соседним баракам народ поднимать. Говорун, еще десять человек и в помощь Стежку берешь на себя остальные бараки. Марк, задача посложнее. Отбери себе трех гореванов побоевитее, между ними и собой распредели остальных людей. Задача раздобыть как можно больше огнестрельного оружия и ударить в спину летианам. Цели для нападения казармы, арсенал и главный корпус, где заседает комендант.

— Как думаешь кто к нам на выручку пришел? — спросил Марк.

— Свои, — коротко ответил Никита.

Марк понимающе кивнул.

— А ты чем займешься?

— Не буду отступать от сценария. Попробую захватить вышку. Я беру себе один автомат. Другой тебе. Если у меня получится, прикрою огнем казармы. Так что вы тут определяйтесь, а я пошел.

Горец кивнул и направился к выходу. Марк остановил его, взяв за плечо, повернул к себе, заглянул в глаза и сказал тихо, так чтобы только он слышал:

— Удачи тебе, Горец. Ты пробудил нас от спячки. Спасибо.

Никита не нашел, что сказать. Хлопнул Марка по плечу и шагнул наружу.

Над дальним краем резервации, там где начиналась дорога на рудники, разливалось зарево пожара. В небо поднимались чёрные густые столбы дыма, словно от сигнальных костров, и настойчиво выбивали ритмы тамтамы пулеметов и автоматов.

Горец присел и внимательно осмотрелся по сторонам, выбирая безопасную дорогу к намеченной цели. Внешне двор между бараками выглядел безлюдным, ни одной живой души, но так ли всё чисто. Откуда-то появился Бодало с надсмотрщиками, а ведь услышать шум драки в бараке они не могли. Значит это плановый обход, значит и другие надсмотрщики могут оказаться на пути в самый неподходящий момент. Но Никита не мог себе позволить отсиживаться в кустах всё оставшееся утро, пока гореваны не займут резервацию. А вдруг штурмующим не хватит сил, их атака захлебнется и заключённые так и останутся с рабским ошейником, а он будет себя проклинать до последнего вздоха за то, что не помог, не справился, не подставил в нужное время плечо.

Горец вскинулся с земли, поудобнее перехватил автомат и перешёл на бег. Его цель находилась на другом конце резервации за тремя бараками и поляной каменных мешков, стоило поторопиться пока летиане не опомнились. Только бы добежать, только бы у него всё получилось, обидно будет умереть, когда свобода так близко, уже пахнет ею, а на горизонте горят костры, указующие путь.

Пробегая мимо соседнего барака, Горец и не заметил, как споткнулся, чуть было не упал, перепрыгнул через препятствие, только потом обернулся и увидел распростёртое тело. Летианин надсмотрщик лежал возле входа в барак, его руки были нелепо выкручены, голова свёрнута на сторону, словно он пытался заглянуть себе на спину, в выпученных белёсых глазах застыло недоумение. Он будто бы и сам не понимал, как же так получилось. Ещё вчера был хозяином резервации, а сегодня стал удобрением, комбикормом.

Горец наклонился к телу, дотронулся рукой до шеи. Ещё горячий. Значит его убили совсем недавно. Дверь барака приоткрылась и наружу выглянула свирепая морда горевана. Пошло узнавание, как никак соседи по бараку, через секунду черты лица разгладились, и уже гореван добродушно спросил:

— Как там у вас?

— Порядок. Бодалу повязали, — сообщил Никита, предъявляя автомат как вещественное доказательство.

— Свобода, брат! Свобода! — Сказал гореван и спрятался внутрь барака.

Пулеметные переговоры всё также проходили на высокой ноте и, казалось, топтались на месте: не приближались, не удалялись. Нападающие похоже завязли на охранном периметре и никак не могли продвинуться вперед.

«Ничего, ребята. Держитесь, мы вам скоро подсобим, как можем» — думалось Никите.

Внезапно что-то оглушительно ухнуло, закладывая уши, сверху стремительно пронеслось, затмив на время небо, и на главное здание администрации упало, проломив крышу. Здание тут же просело, словно бы вздохнуло, набирая полные перекрытия воздуха, потом выдохнуло, сокращаясь, и в следующую секунду взорвалось, выплёскивая изнутри лавину огня. Огненные языки дотянулись до соседней пулеметной вышки, и она занялась. Летианин, дежуривший на ней в эту ночь и ещё несколько минут назад нещадно поливавший свинцом прорывающих охранный периметр повстанцев, истошно заорал, пулемет тут же потерял голос, и выпрыгнул с пятиметровой вышки живым факелом. Пламя дотянулось и до цистерн с топливом, они рванули одна за другой, даря небу торжественный салют.

Горец ухмыльнулся. Эх, молодцы, одним ударом повстанцы покончили с командованием резервации, даже если комендант и успел выбраться из постели на передовую, взрыв в самом сердце резервации посеет панику среди летиан.

До намеченной вышки оставалось всего ничего, когда возле казарм затрещали автоматные очереди. Там завязался неравный бой, каждый летианин был вооружен автоматом, пистолетом, резиновой дубинкой, электрошокером, а восставшие заключённые лезли на амбразуру в лучшем случае с арматурным прутом, выломанной из нар доской, а то и с голыми кулаками, да слепой праведной яростью. Пока их там всех не положили, надо помочь сострадальцам огоньком, а для этого нужно как можно быстрее захватить пулеметную точку.

Горец прибавил скорости, уже не обращая внимание на осторожность, и тут же нарвался. Завернув за барак к поляне каменных мешков, он наткнулся на двух надсмотрщиков, придерживавших под руки хрипящее и корчившееся в судорогах существо, облачённое в чёрный монашеский балахон, подпоясанный веревкой. Капюшон сбился с его головы, обнажив волосатую оскаленную морду, перетянутую шипастыми кожаными ремнями. Существо хрипело, рычало, изо рта пузырилась кровавая пена, а глаза бешено вращались. Оно пыталось вырваться из рук надсмотрщиков, но они крепко его держали.

Завидев выскочившего им на встречу заключённого с автоматом наперевес, летиане опешили, выпустили из рук корчившегося от боли Цепного Пса, он упал на землю и забился в судорогах, и потянулись к автоматам, висящим на спинах. Воспользоваться ими они не успели.

Горец моментально сориентировался и первым открыл огонь. Расправившись с надсмотрщиками, он, сам не зная зачем, всё больше из жалости к нелепому существу, испытывающему дикие муки, прикончил его короткой очередью. Цепной Пёс принял смерть как избавление и затих. Его безумные глаза успокоились, а на лице проступила улыбка.

Никита опустился на колени, силясь унять скачущее встревоженное сердце. В груди болело и сворачивалась спиралью змея, он внезапно разучился дышать, пробовал вздохнуть, но воздух отказывался входить в легкие. Горло горело, а глаза чесались. Никита выронил автомат из рук, он звякнул металлом об лежащий на земле булыжник, и упал на выставленные перед собой руки. Стоя на коленях, упершись ладонями в землю, он почувствовал, как к глазам подбираются слезы отчаянья и досады. После всего того что он пережил, после всех испытаний и забрезжившей на горизонте надежды на спасание, он умирал и ничего не мог с этим поделать. Его сворачивало от боли в дугу. Сердце скакало галопом, и Никита понимал, что вот сейчас оно не выдержит и разорвется в клочья, не дожив до спасения, до счастливых слез Ежонка и скупых мужских объятий Бориса Тюрина. И вот когда он уже совсем отчаялся, а перед глазами появилась багровая пелена, воздух пробился в легкие. Он глотнул, потом ещё, а затем жадно задышал. Боль, терзавшая грудь, медленно отступала. Приступ миновал.

Горец утёр грязным рукавом вспотевшее лицо и поднял автомат. У него появился второй шанс. Он дал себе тут же зарок, что как только доберется до цивилизации, ляжет в медкапсулу на полное обследование. Не хватало ещё в век высоких технологий, умереть от банального инфаркта.

После пережитого приступа бежать было тяжело, к тому же ровная поверхность сменилась петлянием между дыр в бетоне по поляне каменных мешков. Часть мешков были пусты и ждали своих обитателей, но большая часть была заполнена. Измождённые, истерзанные гореваны смотрели на него снизу с надеждой и тянули к нему руки, умоляя спасти.

Он бежал мимо них, приговаривая на ходу:

— Подождите, только подождите. Все будет хорошо. Скоро придет спасение. Осталось чуть-чуть.

Захватить пулемётную вышку оказалось проще всего. Летианин был так поглощён зрелищем прорывающихся на территорию резервации повстанцев, что заметил поднимающегося Никиту в последний момент. И тут сплоховал. Он подумал, что это кто-то из своих и упустил момент, когда ещё можно было повернуть дуло пулемёта к лестнице и снять лазутчика. Летианин окликнул Никиту, его глаза расширились от ужаса, увидев коричневую робу заключённого и нашивку перевёрнутое вверх корнями умирающее дерево, знак горевана, и в ту же секунду рождавшийся в горле крик затих. Никита спустил курок, и короткая очередь перечеркнула грудь дозорного. Он сделал шаг вперед, покачнулся и, перекувыркнувшись через ограду, рухнул мёртвым мешком вниз.

Горец бросил ненужный автомат, подскочил к пулемету, и отвернул его в сторону казарм, где шёл неравный бой. Залёгшие по кустам бывшие заключённые держали на прицеле все входы и выходы из казарм. Казармы ощетинились дулами автоматов и никого не подпускали к себе. Вмешавшийся Горец переломил ход боя. Подавив огонь из казарм, он позволил гореванам ворваться внутрь, и переключился на главный охранный периметр.

Повстанцы прорвали его. Прицельными ударами артиллерийских установок они смели пулеметные вышки охраны, разрушили главный административный корпус резервации, и, судя по поднимавшемуся дыму, добрались и до инкубаторов. На расчищенную территорию ворвались вооруженные повстанцы, и бои с летианами завязались на улицах между бараками.

Горец как мог помогал повстанцам, прицельным огнём расстреливая летиан, встававших на пути у освободителей. Время от времени его пулемёт умолкал, требовалась перезарядка, но вскоре тут же возобновлял работу.

Его заметили, и оставшиеся в живых пулемётные вышки летиан сосредоточили огонь на нём, но Никита, вжавшийся в доски настила, молил только об одном, чтобы свои его не подорвали, не разобравшись в чём соль.