Глава двадцать пятая
– Собрался? – Дарина проснулась вместе со мной еще до рассвета и теперь сидела за низким столиком и смотрела, как я заканчиваю сборы.
– Да, амазонка моя.
– Не плутай без надобности по дорогам княжества, что задумал, то и делай и не вмешивайся в людские дела понапрасну.
– Хорошо, – я туго притянул к ранцу суконное одеяло.
– Присядь, – Дарина положила руку рядом с собой на циновку.
Мы поцеловались, без страсти и лишь для того, чтобы тепло поцелуя оставалось с каждым из нас на все время разлуки. Потом сидели обнявшись и молчали несколько минут, пока мой чуткий слух не уловил шаги.
– Пайгамбар уже идет, – погладил я Дарину по щеке. – Ну… зачем? Это что еще за сырость? Вот чтобы не думала там себе всякое, будет тебе наказ.
Дарина утерла навернувшуюся слезу и, оживившись, спросила:
– Какой?
– С шорниками будь, проверяй то, что они делают. Пятьдесят седел надо, не меньше. А потом с Пайгамбаром займитесь лодками, их много надо.
– Сколько много?
– Хотя бы одна на три семьи. До озера и пешим строем выйдем, а потом… потом нужно будет всему люду перебираться быстро, за два-три раза, не дольше. А ну как заметит кто и разъездным патрулям княжеским сообщит? Времени мало будет.
В дверь осторожно постучали, но напрасно, мало кто уже спал в чатраке, да и во всем Шахаре. Прав был вождь, зароптали люди, и только их вера в пророчество позволяла доверять всему, что решил делать Бэли.
– Не провожай, Даринушка, – я пристроил на свой широкий пояс меч и закинул на плечо ранец, – поспи, а потом и за дело принимайся, о плохом не думай.
Дарина подошла ко мне, быстро переставляя босые ноги по дереву пола, привстав на носки, обняла меня, положив голову на грудь, а потом так же быстро прошла к циновке, накрылась пестрым тканым одеялом и отвернувшись к стене, сказала:
– Иди уже…
Пайгамбар, что так и стоял в дверях, подхватил с пола баул с притороченным к нему арбалетом, мы вышли на внутренний балкон чатрака и пошли к лестнице. В дверных проемах стояли фигуры людей, они смотрели на меня так, что внутри все переворачивалось…
– Бэли! – окрикнул меня самый младший сын вдовой соседки, весь ее «детский сад» высыпал на внутренний балкон, а малой догнал меня и дернул за рукав.
Я остановился, развернулся и присел на корточки.
– Ты же вернешься и укажешь нам путь?
– Конечно, я просто хочу проверить, что нас ждет на этом пути.
– Вот, – малой протянул мне маленькую, вырезанную когда-то давно из дерева птичку на витом шнурке.
– Это что? – я наклонил голову, позволив ребенку надеть амулет на меня.
– Это Бэли, маленькая птичка, что живет среди снегов в горах.
Мы шли с Пайгамбаром по широкому настилу центральной улицы Шахара, ко входу в поселение, меня немного потряхивало от всех этих сантиментов, разволновался – не люблю всякие прощания и расставания…
– Люди верят в тебя и ждут твоего возвращения, – Пайгамбар остановился на границе настила и тропы, уходящей к поляне жертвоприношения.
– Присмотри за Дариной и за бондарями, надо много бочек.
– Будь спокоен.
– Ну, не прощаюсь, – хлопнул я по плечу молодого шамана, – дальше не ходи, звери уже там…
– Я тоже тебя жду, – сказал в ответ Пайгамбар, развернулся и пошел к Шахару.
Вся стая была в сборе, я чувствовал от них эмоцию некого возбуждения и радости, что ли. Вожак лежал у жертвенного камня, рядом с которым я вчера оставил седло, остальные коты лежали меж деревянных истуканов и оживились при моем появлении.
– Что бродяги, готовы в дорогу? – я положил на землю свою ношу.
Вожак потянулся, прогнув спину и сел, утробно заурчав.
– Седлаемся? – я потрепал вожака за шерсть на груди.
Процедура крепления седла заняла некоторое время, затем закрепил баул, пока кот покорно лежал, ожидая, когда я наконец усядусь. Забравшись в седло, я поднял взгляд к небу, на котором Большая Луна, уже не такая яркая на рассвете, висела бледно-розовым, большим блюдом полнолуния, словно благословляя меня в путь.
– Ну, с богом, – сказал я вслух и чуть потянул на себя лиану-правило, заставляя кота подняться.
Пару раз ощутимо качнуло, все же, несмотря на всю грацию этих животных, амплитуда движений приличная.
– Тихо, тихо, не так резко, – погладил я кота, – ну что, вперед!
Я немного прижал голенями бока животного, и кот, понимая, что от него требуется, пошел на юг, постепенно ускоряя шаг. Три кота за несколько длинных прыжков вырвались вперед дозором, остальные разбрелись по периметру, примерно на полста метров. Я прислушался к своим ощущениям – спокойно, пока спокойно и это хорошо.
* * *
Кузнечный каменок.
Хартские земли
Скромных размеров посад по южной стороне каменка, где протекали две протоки, которые через десяток километров соединялись в одну, был своего рода местным гетто. Нет, ни о каких идеях нацизма среди хартов речи и быть не может, но тут по большей части проживали те, кого в моем мире называют неудачниками. То есть несостоявшиеся купцы, опустившиеся до беспробудной пьянки ремесленники и прочий серый люд. Есть еще совсем немного зажиточных крестьян, которые держат большие угодья по окраинам каменка, но те обособленно держатся. На самой окраине посада, у протоки, рядом с дешевым постоялым двором притулился покосившийся домишко, в нем и нашел пристанище бывший воевода. Домишко принадлежал встретившейся с предками дальней родне Лунгена и уже давно пустовал, разве что кто-то на длительный постой попросится, так Лунген и сдавал развалюху за пару золотых ноготков в месяц.
Со двора до Тарина, дремлющего после скромного ужина, донесся хруст снега под чьим-то тяжелым шагом. Быстро сунув босые ноги в сапоги, Тарин прошел к окошку, попутно прихватив со стены боевой топорик.
– Тарин, это я! – раздался низкий голос из-за двери.
– Заходи, – отворив старую, скрипучую, но еще крепкую дверь, сказал Тарин и присел на лавку.
– Мхом-то не оброс тут? – стряхивая снег с подола кафтана, спросил Лунген, потом прошел к столу и поставил на него большую плетеную корзину, от которой сразу распространился аппетитный аромат.
– А чего мне? Живу спокойно, есть время всякие разумения ровно сложить.
– И что, сложил?
– Сложил… Ты скажи лучше, узнал чего за людей лихих?
– Узнал, – Лунген присел рядом на лавку, – всякие есть, и те которые гнева предков не боятся, и те которые от худой жизни в лес ушли.
– Дружинники или прочий оружный люд есть среди них?
– Есть и такие, – вздохнул Лунген, – ты бы уже того… сказал мне, чего удумал?
– Оно тебе без надобности, друг мой, живи своей жизнью и благодари богов за то, что еще никто не связал тебя со мной доносом. Хранители давно шею выпрямили… эх! Рубануть бы! – с досадой Тарин ударил кулаком по лавке, – да кавалерия императорская наездами везде порядки наводит. Я тут третьего дня в корчме, что на тракте стоит, обедал, так краем уха разговор один слышал…
– Не ходил бы ты по местам таким… узнают же.
– А по мне так уже пусть и узнают! Руки чешутся!
– Ну-ну, оклемался, раны затянулись… так что в корчме?
– Да сынишка там был одного торговца, что в Медовый многодворец за товаром ездит, все кричал, что на его глазах весь многодворец императорские всадники спалили. Угомонили его там, конечно, добрые люди, но то все правда была… Медовый, он к роду Первуша Белого близок.
– Это который княжны не признал?
– Императрицы, друг мой, императрицы, так ее величать надо. Да, тот самый, и который супротив всего иноземного встал. Еще там кто-то с ним в родстве был и дружину собрал, а закончилось чем, знаешь?
– Люди говорят, наказал их князь.
– Кабы ведал князь, что твориться в землях его… совсем без разуменья после свадьбы своей. Не князь то был, а Скади, будь ей пусто! Чего лишние разговоры разговаривать… одно скажу – пришли ночью и порубили всех оружных, и глав родов в придачу.
– Вот как, значит…
– Да, – снова тяжело вздохнул Тарин, – кабы знал я, что так обернется все с иноземцами этими… Ладно, чего разузнал-то?
– На левой протоке двор постоялый, хозяином там Лагат Жареный…
– Чудное имя, – хмыкнул Тарин и отломил кусок лепешки, что торчал краем из корзины.
– Дела его еще чудны, связан он с лихим людом, я это точно знаю… так что можешь к нему наведаться и сам все выяснить.
– Спасибо, друг… ну, видно, пришло время, – Тарин прошел к топчану и извлек из-под него свой баул, покопался в нем и вытащил несколько длинных свертков, – еще просить тебя хочу, нужен кузнец, чтобы и хорош ремеслом был и не говорлив особо.
– Есть такой, – кивнул Лунген.
Немного повозившись, Тарин собрал арбалет, взвел тетиву и, вложив болт, выстрелил в стену сруба.
– Сказывали мне проезжие через форт у Городища кузнецы о таких луках на палке, думал с пьяных глаз болтают, а поди ж ты… – Лунген взял в руки арбалет и стал рассматривать.
– Пару десятков надо изготовить… только, – Тарин замялся, – расплатиться сразу не смогу.
– Отряд наемников решил собрать, да лихой люд в лесах прижать?
– Зачем тебе лишние знания? Скажи лучше, поможешь?
– Помогу, – вздохнул Лунген.
– Объяснишь оружейнику, что лук пусть под хартскую силу делает, да стрелы длиньше, хотя, чего объяснять, коли толковый оружейник, сам уразумеет.
– Сделаю, – кивнул Лунген и поднялся, – пойду, скоро совсем стемнеет, а беднота нынче обезумела, в переулках каменка уже разбойничают.
– Я провожу, – Тарин снял с сушилки у печки портянки.
– Не откажусь…
* * *
Городище
– Просыпайся, мой император, – прошептала Скади на ухо Талесу, – помнишь, ты хотел загнать для меня оленя.
– Уже утро? – с трудом Талес открыл глаза и посмотрел на занавешенное не до конца плотной шторой окно, – хорошо, засветло успею выехать…
С тех пор как был заключен союз между империей Каменных башен и Трехречьем, а также с момента свадебной церемонии, князь Талес по-настоящему вкусил власть, то есть, ту ее часть, до которой раньше невозможно было дотянуться из-за постоянной занятости, управляя делами княжества. Теперь новоявленный император позволяет себе пропадать на охоте, устраивать потешные бои в честь императрицы и строить планы на летний переход через пустыню.
– Только надо поговорить с Ицканом, вчера мне было некогда.
– Я сама с ним поговорю, – Скади скинула с плеч накидку и припала к губам Талеса…
Спустя час Скади, стоя у окна княжеской башни, проводила супруга на охоту, после чего вызвала к себе советника Ицкана.
– Вы можете говорить и со мной, дорогой Ицкан, о всех заботах о княжестве…
В покоях, кроме Ицкана, находился советник Корен и наместник Стак.
– Я привык обсуждать эти вопросы с князем, моя императрица, – стоявший посередине большого зала Ицкан, старался не показывать своего раздражения и вытирал о кафтан потеющие ладони.
– Я говорила императору Талесу, что вы не захотите делиться со мной своими мыслями, – вздохнула Скади, посмотрела на потолок, потом на огонь в камине, а потом прямо в глаза Ицкану, – но император Талес меня заверил в обратном. Он сказал, что вы обязательно поделитесь со мной всем, что вас заботит.
– Если так, то меня многое заботит!
– Что именно? – Скади улыбнулась и указала рукой на стул с высокой спинкой рядом с камином.
– Кое-что произошло в хартских землях, а также встречи с князем уже несколько дней дожидаются старейшины родов… и вот еще что, если вы не будете обращать внимание на трудности народа, то эти трудности постучат в двери ваших покоев обухом топора.
– Вы умный и смелый человек, – улыбка не сходила с уст императрицы, – хорошо, изложите все в донесении, я прочту и приму решение.
– Слушаюсь, моя императрица, – Ицкан поклонился и покинул покои.