По железным путям медленно и неустанно двигались красные вагоны товарных поездов. Из них выглядывали кроткие морды скота, доносилось крикливое блеяние, густое мычание. На мальчиков полыхало из вагонов теплым навозным запахом. Это Украина посылала кормежку Москве.

«И все это Москва съест!» — мелькало в голове мальчиков. Но некогда было дивиться на вереницы вагонов. Надо было торопиться, чтобы застать пастуха в Москве до отъезда экспедиции. Витя предложил:

— Поедем с земляками — авось, довезут.

— С какими земляками?

— А вот с этими самыми. — Витя показал на проходящие теплушки. — Влезть нетрудно, а там в уголке потемнее спрячемся.

— Попробуем, — был ответ.

На харьковском вокзале ребята помылись, выпили чаю, привели в порядок платье.

Путей железных сплеталось в Харькове великое множество. С Кавказа, из Крыма, из Москвы, из Одессы — вели сюда рельсы и десятками серебряных веток лежали вокруг пассажирской и товарной станций. И по этим веткам, как гусеницы, передвигались с одного пути на другой разноцветные составы поездов.

Ребята долго бродили, пока нашли подходящий поезд, уже готовый к отправке на Москву. С беспечным видом расспросили они какого-то железнодорожника, когда отойдет состав, когда он прибудет в Москву, и почти на его глазах юркнули в нагретый, душный вагон.

Животные забеспокоились.

В полутьме вагона их выпуклые глаза испуганно блестели, но Витя и Костя привычными словами успокоили их.

Время тянулось томительно медленно. Слышно было, как перекликались грузчики, маневрировали поезда, и кто-то звонко кричал: «Боком тяни!»

Наконец долго и протяжно заревел паровоз, вагоны колыхнулись, и поезд осторожно двинулся в путь.

За Харьковом пошли леса Средне-русской полосы. Вместо акаций и одиноких тополей к полотну подбегали толпами белые тонкие березы. От сосновых лесов тянулся густой смолистый запах, мокрые приболотные луга пестрели цветами. Хотелось выскочить из пропотевшего вагона, пробежаться по яркой траве. Бедные четвероногие пассажиры тоже глядели на убегающую зелень и недовольно мычали. На стоянках им забрасывали в кормушки корм, они тупо жевали, переминаясь с ноги на ногу.

Москва приближалась. Как цыплята к наседке, сбегались к ней фабрики. Смуглый дым колыхался над высокими трубами, на запасных ветках стояли в ожидании погрузки товарные поезда. Новые составы красными гусеницами подползали со всех сторон. Они везли сырье и скрипели под тяжестью груза.

Гуще и гуще вереницы вагонов, ближе и ближе Москва. Свистки, грохот, гул.

В маленькой дежурной комнате, на одной из подмосковных станций, за казенным письменным столом сидел молодой парень и, склонив стриженую голову над учебником геометрии, грыз кончик чернильного карандаша, не замечая его терпкого вкуса, и в двадцатый раз пробовал доказать теорему Пифагора.

Товарищ Рябушкин осенью собирался держать экзамен в московский вуз и пользовался каждой свободной минутой, чтобы погрузиться в дебри геометрии.

Дверь дежурной комнаты открылась, и товарищ Рябушкин, словно сквозь сон, услышал:

— Вот — беспризорного привел.

Математик недовольно поднял голову.

На пороге стоял подросток, а за ним воздвигался железнодорожный плечистый мастер, который пояснил Рябушкину:

— Их двое на ходу из коровьего вагона выпрыгнули. Одного я сграбастал, а другой — смылся. — Он с довольным видом осмотрел пленника и прибавил: — Ну, на один раз и этого рыженького хватит! Ну-с, я пойду, товарищ Рябушкин. Счастливо оставаться!

Витя очутился вдвоем с Рябушкиным. Настроение мальчика было самое мрачное: было досадно, что он проехал благополучно тысячу километров и возле самой Москвы так глупо влопался. Недоставало только, чтоб его сочли беспризорным и отправили в какой-нибудь детдом. Или же — что еще хуже — в Ковыли.

Рябушкин рассеянно глядел на мальчика. На своем веку Рябушкин видел не одну сотню беспризорных. Были среди них иногда неплохие ребята: некоторые работали теперь в артелях, другие устроились на заводе. И этот беспризорный — из коровьего вагона — как будто ничего.

«Хотя, — подумал Рябушкин, — кто их разберет. Может и жуликом оказаться».

И Рябушкин принялся расспрашивать Витю.

Мальчик растерянно переминался, смотрел в сторону — то в окно, за которым бледное небо постепенно розовело, то на стол, закапанный красными чернилами. Острые Витины глаза приметили на столе ученическую клетчатую тетрадь, раскрытый учебник и крепко искусанный карандаш.

Витя перевел глаза на Рябушкина, увидел фиолетовые пятна на губах дежурного, уловил дружелюбный огонек в его глазах, — и тут на Витю снизошло вдохновение.

Костя, благополучно ускользнувший от сторожа, с тоской и волнением в течение целого часа издали разглядывал дверь, за которой скрылся Витя. Перед ним стояла трудная задача: что делать дальше? Вдруг дверь открылась, на пороге показалась высокая мальчишеская фигура, и через минуту Костя тормошил товарища.

— Тебя отпустили? Или ты удрал? Как выбрался?

Витя подмигнул, хихикнул и заявил:

— Ну, едем, браток.

— Куда?

— Ну, конечно, в Москву.

— Да как же это так? Расскажи толком.

— На хорошего парня наскочил. — И Витя рассказал подробно. — Я ему объяснил, что мы с тобой из далекой деревни. Что жили мы у дядьки, который нам не позволял учиться. Что мы сами подготовились по предметам и удрали в Москву, чтоб держать экзамен на рабфак.

— Зачем же ты все это наплел?

— Видишь ли, я догадался, что парень сам готовится к экзамену; ну, значит, и посочувствует. Только знаешь, он — молодец: сразу не поверил, а стал гонять меня по всем учебникам. Гонял битый час до того, что меня в жар ударило. Но тут я — как будто нечаянно — в карман полез и выронил зубную щетку. Тогда он совсем отмяк, велел мне тебя отыскать и — знаешь что? — схлопотал нам бесплатный проезд до Москвы. Хоть и близко, а все лучше, чем пешком!

— Ну и складно же ты врал, Витька! И не совестно?

— Самую малость совестно, — признался Витя. — Уж очень хороший парень.

Ухмыляясь, Витя и Костя минут через пять стояли перед чистеньким вагоном.

Рябушкин передал обоих мальчиков знакомому кондуктору, помахал рукой вслед уходящему поезду и пошел решать теорему.