Глава III
Дни в Ковылях гудели неустанно и деловито, хотя и поглядывали все с тревогой на сухую землю и знойное небо.
Наконец брызнул короткий и скупой дождь. Запахло прибитой мокрой пылью. Все приободрились.
В это утро три приятеля сидели на кровле дома. Им хотелось получше вымокнуть под дождиком. И ребята с упреком смотрели на удалявшуюся тучу. Гром ленивым тяжелым возом катился через край степи.
— А наши-то участки все-таки молодцом, — размышлял вслух Костя.
Действительно, рядом с крестьянскими унылыми полосками участки Ковылей заметно выделялись. Даже издали было видно, насколько гуще и сильней была на них растительность.
Люба самодовольно тряхнула выгоревшими на солнце волосами.
— Уж мы ли с Павлом Ивановичем ни старались!
Костя, любивший поддеть сестру, обратился с серьезным видом к Вите:
— А знаешь, Любка мозгами повредилась! Ты не смотри, что она тихая. Я вчера видел — она землю ест.
Витя молчал.
— Право, — продолжал Костя, — подойдет к одному участку — лизнет, с другого кусочек в рот сунет, с третьего попробует…
— М-м-м… — неопределенно промычал Витя.
— Думаешь, вру? Это она учится на вкус землю разбирать. Правда, Любка?
— Если потребуется, и жевать стану! А пока нет надобности, — сказала Люба смеясь.
— Скажи, Люба, — вдруг резко сказал Витя. Последние дни, ребята заметили, он был сам не свой: всех сторонился, задумывался, шептал что-то, взмахивал рукой, хмурился, иногда смеялся и потирал руки. — Скажи, Люба, ведь не скоро отец и агрономы свою сухостойкую пшеницу найдут?
— Сам не знаешь?
— В том-то и дело, что знаю. Не скоро! На десятки лет работа. Сколько силы тратится! — Витя прищурился. — Сотни людей придумывают, что именно лучше прибавить к почве — фосфор ли, известь ли, сотни раз так и этак скрещивают сорта хлеба… А что ежели бы вместо того, чтобы всякий год биться над этим, вместо того, чтобы рыть, починять оросительные канавы, вместо этого… ух!
— Что — ух?
— Взять да сразу и найти чудесное зерно, чтоб само росло!
— Э-э, Витя, да ты Халимову сказку вспомнил!.
— А если это правда — про зерно?
— Чепуха!
— А я верю. Есть! — Витя стукнул кулаком и глазами сверкнул. — Есть такое зерно… Честное слово, есть!
Близнецы с тревогой взглянули на товарища. Смеется он над ними? Или нездоров?
Костя вспомнил: последние две ночи Витя спал плохо, несколько раз кричал во сне, звал кого-то, а потом лопотал что-то в подушку по-русски и по-тюркски.
— Шутишь, Витька?
— Ни капельки.
— Ну, не дурачься: мы не маленькие. Я помню, как ты нам про тигра рассказывал, — уверял, что он под пушкой живет. А тигр козой оказался.
Витя покраснел, надулся, а потом рассмеялся.
— Помню. Ты, Костя, храбрость показывал, в козу из рогатки стрелял, а хозяин ее нам чуть уши не оторвал…
— Постой-ка, Витя, ты о чем же начал? — перебила Люба.
— А не выдадите?
— Ну, не выдадим. Вот еще! Рассказывай.
— Дело в том, — таинственно понизил полос Витя, — что пастух жив.
— Какой пастух?
— О котором Халим рассказывал. Понимаете? Я даже узнал его имя: Мирзаш Алдиаров.
— Мирзаш? — воскликнул Костя. — То-то ты уже две ночи кричишь: «Мирзаш! Мирзаш!» А может быть тебе приснилось?
— Нет, не приснилось. Живой Мирзаш…
— Постой, постой, — перебила Люба. — Во-первых, откуда ты знаешь, что этот пастух существует? Во-вторых, где ты найдешь его? И в-третьих, зачем тебе он?
— В-третьих, он нужен мне, чтобы узнать о пшенице, которую сеют в пустыне.
— Да это чепуха ведь!
— Почему? Ездят же ученые чорт знает куда за новыми сортами.
— Не верю я сказкам.
— И баста?
— И баста.
— Ну, а если я докажу?
— Доказывай.
— Ладно. Подождите.
Витя скатился с крыши в сад.
Близнецы озадаченно глядели друг на друга и молчали. Костя не верил, но втайне желал, чтобы рассказ о пастухе оказался правдой. А Люба не верила и не хотела, чтобы все было правдой.
— Ничего без науки не достигнешь, — сказала она наконец вслух.
Костя мотнул головой, но ничего не сказал, так как Витя уже мчался обратно.
В руке Витя держал номер иллюстрированного журнала. На потном лице его сияла торжествующая улыбка.
— Теперь, я буду отвечать на ваши вопросы, — сказал он, взбираясь на крышу. — Откуда я знаю, что Мирзаш существует, и как можно его найти? — Он перевел дух и произнес весело и насмешливо: — А сначала я вам расскажу старую историю. Жил на свете один дядя. Вышел он в сад погулять, а ему на голову яблоко свалилось. Охнул бедняга, потер шишку и — открыл закон земного притяжения!
— Ты нам очки не втирай. Мы про Ньютона не хуже твоего знаем.
— Это я к тому, что мне, как Ньютону, случай помог.
— Ну, а что же тебе на голову упало?
— Не торопитесь. О советско-немецкой экспедиции на Памир слышали?
— Да, слышали.
— Ну, она нам и не нужна. А вот об экспедиции в Восточный Туркестан знаете?
— Об этой не помним.
— От этого она хуже не стала. — Витя ткнул пальцем в журнал. — Вот здесь заметка о ней и фотография. А на фотографии — участники экспедиции. Видите, подписано: этот молодой — Иван Викентьевич Веселов, этот — профессор Петровский, Клавдий Петрович…
Костя с сожалением посмотрел на товарища.
— Не думаешь ли ты, что старый пастух — ему уже сто лет, наверное — стал молодым советским ученым?
— Этого не думаю. А вот посмотрите на третьего слева — нет ниже, еще ниже…
Среди группы, снятой на фотографии, стоял человек с лицом восточного типа, лет шестидесяти на вид. На голове у него тюбетейка, и одет он в толстовку, на которой было нацеплено не меньше дюжины различных значков.
— Читайте: переводчик экспедиции… Не смущайся, Люба, прочитай ее разок. Ну, как его имя?
— Мирзаш Алдиаров!
— Вижу, что грамотная.
Но близнецы, особенно Люба, не сдавались.
— Это еще ничего не доказывает.
— И даже очень много. Не я разыскивал эту фотографию. На днях Халим ее увидел совсем случайно — вот так, как Ньютону яблоко шишку набило. Увидел Халим и говорит: «Эге, да это Мирзаш!» Я спрашиваю: «Какой такой Мирзаш?» Он и говорит: «А тот, который барана в пустыне искал». У меня чуть сердце не выскочило. Не поверил сначала: ну, как это — пастух и вдруг с профессорами снимается? Оказывается, его профессор Петровский из Азии вывез. Халим еще в Самарканде с Мирзашем познакомился, и тот тогда уже проводником был. Потом Халим его и в Москве видел.
Близнецы недоверчиво глядели на снимок. Наконец Люба твердо заявила:
— И это еще не доказательство. Предположим, что на фотографии — тот самый пастух. Ну, а дальше?
Витя вытащил из кармана большое увеличительное стекло.
— Моя лупа! — с возмущением воскликнула Люба. — А я ее ищу который день!
— Не кипятись. Ни один порядочный сыщик не может работать без увеличительного стекла.
— С каких пор ты стал сыщиком? Отдай лупу!
— Погоди: сначала рассмотрим уважаемого Мирзаша Алдиарова — пастуха, проводника и вообще таинственного незнакомца.
Под широким стеклянным диском лица на фотографии выросли, словно приблизились к ребятам. На толстовке переводчика ясно выглянули значки Мопра, Осоавиахима, Друга детей…
— Глядите. — Витя кончиком соломинки указал на один из значков.
Через лупу на круглом значке выступило изображение солнца. Детям показалось, что они видят вокруг солнца тонкий ободок из колосьев.
— Ну, Витька, — сказал Костя, — если половина из рассказа Халима оказалась верной, то, пожалуй, и вторая половина — правда.
— Во всяком случае, похоже на правду, — нерешительно прибавила Люба. — Хотя… не чушь ли все-таки?
Но Витя был убежден в своей правоте и заявил, что поедет в Москву к Алдиарову. От него он узнает, где именно встретился пастух с тремя всадниками. А потом — в Азию. В пустыню!
Звонкий голос мальчика звучал волнением, когда он говорил о своих планах.
— Подумайте, голубчики вы мои, — сколько я увижу нового, а здесь — Ковыли, да Гулевая, да Знаменка… тоже город называется.
— Слушай, Витя, — медленно сказал Костя, — это все, конечно, обдумать нужно. Ты и думай хорошенько. Отцу скажешь?
— Невозможно. Сам понимаешь. Убегу!
Все трое молчали. Первым заговорил Витя.
— Ну, а вы? Вы, товарищи?
Люба сидела, уткнувшись подбородком в поджатые коленки. Она хмуро и твердо ответила:
— Мое дело маленькое. Но я его не брошу. И ты лучше оставайся. Обеспризоришься — срам!
— Вот и я думаю, — живо отозвался Костя, — тут плохая шутка может выйти. Я навидался, знаю… Поедешь на буфере, с другими ребятами встретишься. Солнце сейчас летнее… Хорошо покажется на свободе… и завертишься, обо всем забудешь.
— У беспризорных цели нет, — горячо возразил Витя, — а у меня цель и очень нужная цель.
— Ну, а если не удастся? Терпенья у тебя мало. Прогоришь, стыдно будет вернуться с пустыми руками, и пойдешь бродяжничать.
— Я добьюсь своего, а если не найду ничего, честное слово, вернусь и не побоюсь, что смеяться станете!
В следующие дни ребята ходили сами не свои. Работа валилась из рук. Костя вместо расковавшегося жеребца притащил в кузницу одну уздечку. Витя чуть не поджег сарай. И даже хладнокровная Люба скормила курам только что полученные образцы кукурузы.
Девочка тревожилась больше всех. Она видела ясно, что не только не сумеет отговорить Витю от предприятия, почти безумного, по ее мнению, но вдобавок чувствовала, что и Костя все больше и больше склоняется на Витину сторону.
— Пойми ты, Любка, — размахивал руками Костя: — Витя все только из книжек знает. Пусть теперь по-настоящему попробует. Пусть побарахтается — научится плавать!
— А ежели утонет?
— Ты не сердись, сестричка, не огорчайся, — я с ним отправлюсь, чтоб за волосы из воды вытаскивать. Без меня он собьется ли, нет ли — это еще вопрос. А со мной — наверное нет!
Костя хитрил. Дело было не только в охране Вити, не только в дружбе: дело было еще и в пшенице, которая росла в азиатской пустыне и поджидала его и Витьку, чтобы прославить их на весь Союз.
Люба чувствовала, что не удержать ей товарищей. На третий день она перестала возражать, а на четвертый пошла на мировую.
При старших ребята с таинственным видом упоминали о Крыме.
«Надо сбить с толку погоню», — вспоминал Витя строчку из какого-то романа.
