Оазис Хотан расположен на 37° северной широты и на 80° восточной долготы. До него можно добраться через оазисы Кашгара и Яркенда, которые находятся ближе к границам СССР. Существуют две дороги. Первая из них — более короткая — идет из Андижана через Ош и Гульчу и дальше на Иркенштам. Она длиной около 500 километров. Другая дорога — 650 километров длиной — начинается от города Фрунзе у Семиреченской железной дороги, идет через поселки Токмак, Рыбачье, Нарым и поворачивает на Туругарт.

Но более короткая дорога считается труднее. Она вьется через перевалы, недоступные зимой. Летом по ней могут пройти только вьючные животные. Второй же путь почти всюду пригоден даже для передвижения на колесах.

Решили, что на обратном пути из Китайского Туркестана в СССР экспедиция воспользуется более спокойной дорогой, чтобы довезти в целости добытые материалы. Но какой дорогой направиться туда? Итти через Ош и Гульчу, где недавно побывала русско-немецкая экспедиция, не хотелось. Поэтому надумали повторить — но только в обратном направлении — путь Пржевальского через Тянь-Шаньский хребет, Тарим и весь бассейн Хотан-Дарьи.

Для знаменитого исследователя Центральной Азии, который шел из Китая к русским границам, конечной целью этой дороги было озеро Иссык-Куль, тогда еще никем не описанное. А наши путешественники должны были выйти из города Фрунзе, обогнуть Иссык-Куль, отдохнуть в Пржевальске, который теперь называется Каракол, и двинуться через хребты Тянь-Шаня к тем местам, где с рекой Таримом сливается Хотан-Дарья.

Вите и Косте было безразлично, какой дорогой пробраться к Хотану. Они только помнили, что таинственное, чудесное зерно хранится в пустыне за снежными кряжами гор.

Экскурсия, покинув Самарканд, побывала в Ташкенте, где все запаслись припасами и вещами. Витя первым долгом купил себе пробковый шлем, несмотря на уверения Клавдия Петровича и Веселова, что гораздо разумнее купить баранью шапку, какую носят туземцы по всей Средней Азии. Но Витя не чувствовал бы себя настоящим путешественником, если бы не напялил на свою голову пробкового шлема. Затем экспедиция выехала во Фрунзе.

Впереди экспедиции выступал крошечный ослик. На нем, почти шаркая по земле пятками, сидел проводник, взявшийся доставить путешественников до Каракола. За осликом шагали лошади — верховые и вьючные. Было бы дешевле купить верблюдов, но Веселов боялся, что верблюды не одолеют горных перевалов. На общем собрании решили, что обменяют лошадей на свежих неутомленных верблюдов тогда, когда придется пересекать пустыню.

Мальчики ехали верхом, и каждый глоток воздуха казался им необычайно вкусным, каждый день впереди — необыкновенно значительным: ведь они отправлялись в невиданные страны и ехали не так, как Ленька беспризорный: не на крыше вагона, не на буфере, и не брели пешком. Они по-заправски ехать верхом с настоящей научной экспедицией, как равноправные ее члены.

Переночевали в поселке Токмаке и направились дальше. Кругом набегали горные гряды Александровского хребта. Река Чу, вынырнувшая из Буамского ущелья, ласково мурлыкала. Дорога на Каракол шла по ущелью навстречу течению реки до самого «теплого озера» — Иссык-Куля.

Ровное шоссе показалось сначала нашим путешественникам однообразным, но за деревней Кара-Булак дорога внезапно оборвалась. Впереди зияла пропасть. И в мерцающей глубине провала рвалась меж камней, плача, сердясь и жалуясь, мутная вода Чу.

Осторожно ступая, лошади перешли через легкий мост и начали подниматься по крутому зигзагообразному подъему. Над узким проходом высоко-высоко синело небо, и пробегали облака. Дорога то спускалась к шипящей желтой речной пене, то ползла вверх.

Это было знаменитое ущелье Буам — одно из самых красивых ущелий, через которое когда-либо проходил человек. Его стены состоят из хрупкого песчаника, постоянно грозящего обвалом. Пробираясь по горной тропе, проводник с тревогой поглядывал на узкую голубую полоску неба, где сгущались грозовые облака. Буамское ущелье тянулось на 75 километров, и проводник все настойчивее торопил своих спутников. Он опасался дождя, во время которого стены Буама сползают лавинами камней и песка. Но еще грознее обвала в это время река: она ударяет, как разъяренный бык лбом, о неожиданное препятствие, неудержимо заливает и крушит все вокруг себя, смывает деревья, камни, людей, животных.

Экспедиция благополучно прошла через Буам, и воспоминание об его жуткой, необычайной красоте надолго осталось в памяти у всех.

У всех, — кроме Клавдия Петровича.

Между Фрунзе и поселком Токмак он потерял очки и ничего за всю дорогу не видел, кроме лошадиной головы впереди себя. Немного утешил его Костя, который напомнил, что в багаже осталось еще пятнадцать пар очков.

Профессор почти не обратил внимания на то, что белые, синие и лиловые скалы Буама сменились неприветливым побережьем Иссык-Куля.

Зато зоркие глаза Вити и Кости не только видели зелено-голубую поверхность озера, шелестящего меж крутых берегов, не только улавливали очерк дальних снежных вершин на противоположном берегу, — они различали в глубине прозрачной воды блестящие силуэты многочисленных рыб.

Нашли удобное место, сделали привал и принялись удить жирных крупных сазанов, которыми кишело озеро. Вода, никогда не замерзающая, благодаря бьющим на дне озера теплым источникам, лениво терлась о камни.

Тополь у берега серебрился нежными листьями. Свежий воздух дышал запахом цветов, расцветших после недавнего дождя. На противоположном берегу синели горы. Быть может на них вершинах уже выпал снег. Но здесь было тепло, почти жарко, и только иногда порывы ветра доносили прохладную влагу воздуха.

К вечеру стало душно, и ветер затих. Проводник недовольно щелкнул языком:

— Сильная гроза будет — ух! — и дернул за повод переднюю лошадь.

Но животное изо всех сил упиралось передними ногами в землю, пятилось и не хотело итти. Другие лошади дрожали, сбившись в кучу.

— Ай-ай, нехорошо! — пробормотал проводник. Действительно, вышло нехорошо.

Хотя воздух оставался неподвижным и густым, как пролитое масло, но Витя вдруг увидал, что соседнее дерево начинает раскачивать зеленой верхушкой. Витя протер глаза: тополь все больше и больше размахивал ветвями.

Мальчику показалось, что вслед за тополем закачался и он сам.

Медленно-медленно, почти неощутимыми взмахами вздымалась под ногами земля, и это едва заметное колебание было ужасней, чем самая жестокая буря на море.

Раздался глухой звук, застонала земля, и гладкий Иссык-Куль внезапно лизнул берег длинной тяжелой волной.

Мелкие степные птахи — джурры и чеканы — взвились и затрепыхались в воздухе. Дикая кошка с толстым в черных кольцах хвостом растерянно выскочила на дорогу и распласталась всеми четырьмя лапами, словно старалась удержаться за землю.

— Землетрясение! — закричал Веселов. — Скорей — дальше от берега!

Но прежде, чем успели добежать до безопасного места, земля уже утихомирилась и лежала по-старому неподвижной. Кошка, мелькнув пушистым серым комом, исчезла. Птицы опускались в свои гнезда. И только Иссык-Куль, точно мощный барабан, бил тревогу волной о звонкий берег.

— Иван Викентьевич, — спросил Витя, все еще дрожа всем телом, — что ж это было? Неужто землетрясение?

— Быть может это отголосок далекого землетрясения. Быть может местное очень слабое. Трудно сказать наверное. Горные кряжи здесь еще не вполне установились. Складки земли продолжают временами сморщиваться, — от этого происходят землетрясения. Они часто бывают около Иссык-Куля.

— Значит, это развлечение опять скоро начнется? — с ужасом спросил Костя.

— Все ли кончилось, сказать не могу, но едва ли землетрясение повторится. Во всяком случае здесь, на открытом воздухе и далеко от скал и озера, бояться нечего.

— Брр… — заметил Костя. — Если бы нас качнуло в ущельи Буама! Жуть берет!

На следующий день экспедиция узнала, что подземный толчок — как будто легкий, невинный, — действительно наделал много неприятностей в Буамском ущельи. Огромный оползень засыпал дорогу и похоронил часть каравана, шедшего от китайской границы.

Но больше толчки не повторялись, и экспедиция благополучно добралась до Каракола, а оттуда поспешно двинулась с новым проводником к перевалу, так как первый снег в горах уже выпал, и дорога могла стать через несколько дней непроходимой.