Глава 6
Кто сидел, кто стоял, кто лежал в растрескавшемся коническом пне старого броха, и все озирали вовсе даже и не старую, но такую же заброшенную, совсем уж никому не нужную квадратную котловину верфи для строительства буровых платформ. Ни одна платформа здесь так и не была сооружена. В небе пел жаворонок – крапинка на фоне синевы; его тонкий голосок выводил заливистые трели.
– Мистер Макхоун, ну пожалуйста, расскажите.
– Да, пап, объясни.
– Дядя Кен, пожалуйста! Ну пожалуйста.
– Ага, мистюр Макхоун, че это такое?
– Вы о чем?
– О том звуке, который можно увидеть! – вскричал Прентис, спрыгивая с полуразрушенной стены броха.
Эшли полезла выше.
– О звуке, который можно увидеть? – задумчиво переспросил Кеннет.
Он стоял, прислонившись спиной к нагретым солнцем камням; взгляд был устремлен вдаль, за травяной круг внутри руин, за россыпь серых камней на склоне холма, которые вывалились или были выломаны из броха, за острые зеленые верхушки сосен, к водам Лох-Файна. Там с попутным ветром скользила белобокая яхта, точно чайка. Яхта направлялась на северо-восток, к железнодорожному мосту у Майнард-пойнт. А еще дальше, в нескольких милях, проглядывало другое суденышко, спинакер был обозначен лишь крошечным желтым электрическим огоньком, напоминающим цветок в зарослях утесника.
– Но отсюда вам его не увидеть,– сказал Кеннет.
– О нет!
– Дядя Кеннет, а откуда его можно увидеть?
– Откуда? Ну, хотя бы с того места, где я вам о нем рассказывал. Да, оттуда можно.
– Из Старого Дома? – На личике Дайаны появилось удивление.
– Точно.
– Значит, это не ветер,– решила Хелен Эрвилл и села рядом с Кеннетом.
Льюис презрительно фыркнул:
– Ветер! Чепухи не мели.
– Тетя Лиза мне сказала, что бывает жесткий ветер, а я и не верил, пока… э-э… бац! – Прентис звучно шлепнул себя ладонью по лбу и упал навзничь в высокую траву.
– Очень смешно, Прентис,– вздохнул Кеннет.
– Здрасьте, мистер Макхоун, гляньте, где я!
– О господи! Эшли, поосторожней!
Она была на самом верху стены разрушенного броха, что вдавалась в небо, напоминая вычерченный самописцем пик на серой бумаге.
– Мистер Макхоун, а я и не боюсь!
– Эшли, я ведь не спрашиваю, боишься ты или не боишься, только прошу быть поосторожней. А ну-ка, спускайся.
– Спущусь, если вы нам расскажете про звук, который видно. Расскажите, мистер Макхоун, я правда спущусь.
– Давай слезай, обезьянка! – рассмеялся он.– Я и так собирался рассказать, прежде чем вы распищались. Живо вниз!
– Мистер Макхоун, не надо так волноваться, а то штанишки придется менять.– Эшли тряхнула белокурой головой и полезла вниз по горбатому краю стены.
– А я и не волнуюсь, юная леди,– сказал он. Дайана и Хелен изумленно посмотрели на Эшли и захихикали. Льюис и Прентис тоже прыснули.
– Мистер Макхоун, она сказала «штанишки менять»,– произнес Дин Уотт.
– А я маме расскажу,– пообещал Даррен сестре, которая преодолевала, в основном на коленках и попке, каменный горб.
– Вот что, Даррен Уотт,– сказала девочка, выбирая очередную опору,– отойди-ка ты в сторонку, отпедриль себя в попенку.
– Ух ты! – выдохнула Дайана.
– Эшли! – рассердился Кеннет.
– Мистюр Макхоун! Мистюр Макхоун! Вы слышали, че она грит? Слышали, а? – возбудился Лахлан.– Эшли, знаешь, ты кто? Малявка-шалавка, вот кто!
– А ты… А ты…
– Юная леди, это очень неприлично! – погрозил девочке пальцем Прентис.
– Прентис, заткнись! – велел Льюис.
– Я не шалавка!..
– Дядя Кен, а что значит – отпед…
– Штанишки менять! Штанишки менять!
– Малявка-шалавка! Малявка…
– Ну, все! Все! – перекричал Кеннет пронзительный детский гам.– Уймитесь! Эй, орда несносная, вы хотите узнать про звук или нет?
– Но…
– Она…
– Я…
– Молчать! – взревел он, вскакивая на ноги и потрясая кулаком над головой и делая картинный пируэт, чтобы жест адресовался каждому.– Ведете себя как дети! Да кабы я мог терпеть такие пытки – учителем бы остался.
– Пап, но мы же дети! – выкатил глаза Прентис, замотал головой и снова рухнул в траву, на этот раз – с громким охом.
– «Невинность – не оправдание», Прентис Макхоун,– громогласно заявил Кеннет, грозя пальцем лежащему ребенку.– В школе, где я учился, это было девизом, и вам всем следует зарубить его на носу!
Одного только Льюиса не веселило это представление. Он играл с травинкой. Остальные – кто хохотал во все горло, кто сидел скорчившись, втянув голову в плечи, крепко обхватив себя руками, и давился смехом, и обменивался с другими выразительными взглядами и кивками.
– Господи Боже! – воззвал Кеннет к чистому голубому небу, задрав голову и раскинув руки,– обрати Взор Твой на младенцев сих, не ведающих, что творят, и удели им чуток ума-разума, прежде чем за них возьмется наш жестокий мир!
– Ха! Мистер Макхоун, вы же в Бога не верите! – закричала добравшаяся до середины стены Эшли – ее лицо было уже почти вровень с лицом Кеннета.
Он повернулся к ней:
– И что с того, дружок? Я не верю в Санта-Клауса, но ведь Прентис на Рождество всегда получает подарки.
– Ну, мистер Макхоун,– помахала ладошкой Эшли,– разве можно попу с пальцем сравнивать!
С таким видом, будто глубоко шокирован, Кеннет шагнул назад:
– Ах ты, уличный лингвист! Что еще за выраженьица заборные? – Он снова вскинул руки.
И тут Эшли спрыгнула прямо на него с криком «Джурмонимо!»
Девочка ударилась ему в грудь, головой стукнулась о его подбородок, обвила ручонками его шею, коленки вонзились ему в живот. Он тоже ее обхватил, чтобы не упала, резко качнулся назад, сам чуть не повалился, успев заметить, что позади него на траве сидят близняшки.
Он опустился на колени, сгруппировался и не задел Дайану и Хелен. Шатаясь, встал – Эшли вцепилась в него как обезьянка, ножками обвила его талию, и от девочки пахло… не только потом.
– Ладно,—проговорил он, чуть переведя дух,– спасибо тебе, Эшли, за участие.
Остальные немножко притихли. Эшли сильно терла ладонью лоб. Кеннет нахмурился, отстранил девочку от своей груди, чтобы заглянуть ей в личико. Грязное, а так все в порядке.
– Эшли, что ты такое сейчас прокричала?
– Мистер Макхоун,– ответил хрипловатый голосок,– я сказала: «Джурмонимо!»
Он рассмеялся и поставил ее на землю. Опустился на колени, сел, сделал кувырок. Дети охотно последовали примеру, только Эшли осталась на ногах. Она сложила руки на груди, далеко выпятила нижнюю губу.
– Не смешно! Я пошла домой, есть хочу.
– Ха, ха, ха, ха! – проговорил Кеннет с закрытыми глазами, держась за живот.—Ха, ха!
– Вы и в школе так веселились? Кеннет открыл глаза.
– Дядя Рори! – Прентис вскочил, и побежал к вновь прибывшему, и врезался точно так же, как Эшли только что —в прентисовского отца. Рори рассмеялся, схватил мальчика, закружился вместе с ним, отпустил руку, и схватил за ногу, и еще раз крутанул Прентиса.
– Ва-а-а-а!..—завопил Прентис. Рори опустил его на землю. Кеннет подошел к Рори, обнял:
– Как же я рад тебя видеть!
– И я рад, Кен.
– Давно приехал?
– Десять минут назад.
Объятия разомкнулись. Кеннет оглядел брата с головы до ног.
– Дядя Рори! Дядя Рори! Фокус покажите! Покажите фокус!
Каштановые кудри Рори были острижены почти до «ежика», загорелое лицо чисто выбрито. Рори, задумчиво пожевав губами, достал из кармана монетку, наклонился к детям, заставил денежку пройтись по фалангам пальцев и исчезнуть в кулаке. Потряс кулаком, а когда ладонь раскрылась, монетки как не бывало. Наградой фокуснику был счастливый визг.
Рори похудел и казался слегка усталым; старенькие джинсы выблекли, на коленке – прореха. От рубашки из сетчатой ткани исходил слабый запах одеколона с пачули.
Монетка появилась из-за уха Дайаны. Она вытаращила глаза, прижала ладошку ко рту.
– Ва-а-а! – завопили остальные. Кеннет ухмыльнулся, покачал головой.
– Еще! Еще! Можно еще раз! – требовали дети.
– Позже,– напустил на себя серьезно-загадочный вид Рори и подмигнул.
– Ну и что? – спросил Кеннет.– Как там мир? Рори пожал плечами:
– Да что с ним станется?
– Надолго вернулся?
Новое пожатие плечами, беспечная улыбка:
– Не знаю. Как сложится.
– Так-так…– Кен обнял брата рукой за плечи и вместе с ним направился к тропинке, где куксилась, сложив ручки на груди, Эшли Уотт. Кен широко улыбнулся ей, посмотрел на Рори: – Лучше собрать всю семью, иначе замучаешься рассказывать каждому одно и то же.– Кеннет повернулся и помахал детям: – Пошли, орда. Наш дядя Рори вернулся из дальних стран, у него побольше интересных историй в загашнике, чем у меня.
Дети пошли за взрослыми. Те приблизились к Эшли, Рори взъерошил ей волосы. Она еще пуще насупилась. Кеннет, крякнув, поднял брыкающуюся девчушку:
– Эшли, извини, если чем обидел.
– Да ничего, мистер Макхоун,– сказала она.– Простите, что я ругалась.
– Прощаю.– Он поставил ее на землю.
Она посмотрела с холма на лесную дорогу, что вела к Лохгайру, взглянула на Кеннета, потом на детей и, выкрикнув: «Спорим, я первая буду дома!» – повернулась и припустила бегом.
Остальная детвора погналась за ней с воем и гиканьем, вмиг оставив позади Кеннета и Рори.
Кеннет сокрушенно покачал головой и сжал пальцами худое плечо Рори:
– Отощал. Кормили там тебя неважно.
– Да уж…– Рори окинул взглядом вересковый склон.– Вот и истории у меня тощенькие, поэтому лучше я их сначала тебе расскажу, а ты детям преподнесешь – в приличном упитанном виде.– Он рассмеялся.– Ты у нас профессиональный беллетрист, а я – просто именитый графоман.
– Это что, ложная скромность или черная зависть? – хохотнул Кеннет, снова сжимая плечо брата.– Ладно тебе прибедняться. Я остался рожать и учить сопляков, а ты отправился на поиски славы. Якшался с тиграми, слонялся по тадж-махалам, а потом взял да и утер всем нам носы: известность, богема, хлеб с маслом, литературные конгрессы и премии…
– Специальные премии – за путевые очерки,– вздохнул Рори.
– Ну, и что тут плохого? Да в последний раз, когда я тебя видел, ты выступал в телепередаче – что-то там насчет выживания в джунглях. «Как же низко нужно пасть, чтоб попасться к тигру в пасть». Это ты хорошо придумал! – хохотнул Кеннет, спускаясь вместе с братом по склону холма.
Рори раздраженно фыркнул, замотал головой:
– Кен, ты что, забыл?
Эти слова как будто привели в замешательство Кена:
– А что? Что я не так сказал?
– Да ничего, просто это твоя пенка, ты ее сочинил. Несколько лет назад. Как-то вечером. Мы напились, кажется, а может, и нет… Но говорил это ты, а не я.
– В самом деле? – Да.
Кен нахмурился:
– Уверен?
– Абсолютно,– буркнул Рори.
– Выходит, я умнее, чем себе кажусь.– Кен пожал плечами: —Ладно, как знаешь. Будем считать, что теперь мой ход. Надеюсь, ты не завидуешь бедному старшему братцу, которому удается отвлекать детишек от телевизора на полчасика в день?
Рори отрицательно покачал толовой.
– Что ты. Кен.– Он снова вздохнул.– Я не завистлив.– Он посмотрел на брата: борода; волосы по-прежнему черны; лицо в морщинах, но все же моложаво,– До чего же все-таки это здорово – снова оказаться дома,– пожал он худыми плечами под рукой Кеннета.
Кен улыбнулся. Братья увидели Прентиса: запыхавшийся, он шел навстречу по траве. Остальные дети со всех ног пылили по лесной дорожке: к Лохгайру неслась маленькая, но очень шумная буря.
– Ну что? – спросил Кеннет.
– Папа! – хрипло выпалил мальчик издали.
– Ну?
– Что это за звук,– Прентис набрал воздуха в легкие,– который можно видеть?
– Саунд-оф-Джура! – взревел Кеннет.– А теперь бегом, не то без обеда останешься!
– Ага! – прокричал в ответ Прентис и умчался вприпрыжку, мотая головой.
* * *
Снова пошел дождь, терпеливо-беспощадно ливший уже неделю и готовый лить еще столько же. Он растворил горизонт, стер контуры далеких деревьев и испещрил плоскость лоха миллионами крошечных воронок, и расширяющиеся кружки пересекались друг с другом, интерферировали, исчезали в шуме и плеске своих предшественников. Но громче всего дождю удавалось стучать по капюшонам курток.
– Кен, ты и правда веришь, что в такую погоду будет клев?
– А куда он денется, Прентис? Надо верить.
– Ну-ну… Кто бы говорил…
Кеннет Макхоун посмотрел на сына: он выглядел довольно жалко в непромокаемой одежде, с веслами в руках.
– Это просто фраза. Я мог бы сказать «уж ты мне поверь».
– Ха! – сказал Прентис– По-твоему, это лучше? А кто всегда меня учил: если услышишь «верь мне» – не верь!
– Нет,– помотал головой Кеннет.– Это Рори. Я такого никогда не говорил.
– Говорил! – Но тут Прентис сообразил, что взял слишком капризный тон, и умолк. Он упер тупой конец удочки в днище лодки, сложил руки на груди, наклонился вперед, сгорбился, глядя вдаль.– Черт, у меня депрессняк.
– Не вешай носа,– с фальшивой сердечностью посоветовал Кеннет.– Выпей еще кофейку.
– Да не хочу я кофейку.
– Ладно, будем считать, что ты меня заставил. Я «на потом» приберег, но ты…
Кеннет расстегнул кнопки, полез в глубокий внутренний карман куртки от «Бергхауса», вынул плоскую фляжку и протянул Прентису. Тот покосился и отвел глаза:
– Вряд ли это что-нибудь решит.
Кеннет вздохнул, убрал фляжку, взялся за удочку, смотал леску, забросил снова и опять начал медленно сматывать.
– Прентис, нам всем очень жаль…
Не стало Даррена Уотта. В погожий денек он поехал на мотоцикле в Глазго. Обгонял грузовик на длинном прямом отрезке шоссе в начале Глен-Кинглас, и тут прямо перед ним с Ковал-роуд выехала машина. Даррен счел, что водитель его видит, но водитель лишь голову повернул в его сторону; он и не подумал убедиться, что никто не гонит по левой полосе. На скорости восемьдесят мотоцикл врезался в крыло автомобиля. Даррен, может, и пережил бы падение на асфальт или на поросшую вереском и травой обочину, но он начал уходить вправо, как только увидел выскочившую на магистраль машину, поэтому ударился по касательной и катапультировался через дорогу, на полосу для стоянки грузового автотранспорта. Там расшибся о большую бетонную мусорку и к прибытию «скорой» уже был мертв.
– Дело не только в Даррене,– сказал Прентис,– а во всех… В… дяде Рори, в тете Фионе и… Черт, да во всей истории дело, папа! Ну скажи: люди хоть когда-нибудь ладили между собой? Почему мы вечно рвем друг другу глотки?
– Ну, за Рори я спокоен,– терпеливо произнес Кеннет.
– А с чего бы вдруг? Он же умер. Наверняка умер. Шесть лет ни слуху ни духу. Мы, наверное, можем его официально объявить мертвым.– Прентис пнул удочку.– Отличный повод для поминок. И даже не надо тратиться на гроб и прочее.
– Прентис…– сказал Кеннет.
– Что – Прентис! – взревел Прентис– Ты всегда так уверен, что Рори жив! Что тебе известно? Почему у тебя не бывает сомнений?
– Прентис, успокойся!
– Не успокоюсь! Отец, да ты хоть раз думал о том, что бываешь просто невыносим? Мистер Всезнайка!
Прентис вернулся к прежнему занятию: рассматриванию серого ландшафта. Вода, тучи и мокрые деревья.
– Прентис, я не знаю стопроцентно, что Рори жив, но вполне уверен. В некотором смысле он поддерживает со мной связь. И это все, что я могу сказать.– Поколебавшись, Кеннет добавил: – Я просто не знаю, как объяснить. Сказал бы просто «верь мне», но… Такое впечатление, будто Рори сам это устроил. Не берусь утверждать, что он прав… Но я тебе не лгу.
– Может быть.—Прентис снова посмотрел на Кеннета,– Но ведь ты можешь и просто заблуждаться.
– Я же сказал, что не уверен.
– А как насчет Даррена?
Кеннет растерянно покачал головой:
– А что – Даррен?
– А то! Я не могу поверить, что он просто… взял и исчез. Я не могу поверить, что ничего не осталось, что не будет никакого продолжения. Если не будет, то какой во всем этом урок для нас, оставшихся?
Кеннет отпустил удилище и сложил руки на груди:
– Ты что, думаешь, душа… личность Даррена все еще здесь?
– А почему бы и нет? Он ведь был таким классным парнем. Умница… И просто… просто отличный друг, и вот попадается какой-то мудак, лень ему башкой повертеть – и все, нет больше Даррена… А может, и не мудак, обыкновенный парняга, задумался о чем-то своем, но какая разница…
Прентис спрятал ладони под мышками, наклонился вперед, опустил голову.
– Гадство! Ненавижу себя, когда не могу четко выразить мысль.
– Прентис, я тебе очень сочувствую. Боюсь показаться жестоким, но мир таков. Ум, доброта и все прочее – сиюминутны, в любой момент могут исчезнуть, как огонек свечи под дуновением. Раз – и нет человека. И такое происходит постоянно, во всем мире, прямо сейчас. И случай с Дарреном – может, самый яркий для нас пример несправедливости жизни, несправедливости смерти.
– Я понимаю! – Прентис перепрятал кисти рук под капюшон куртки, сцепил пальцы на затылке.– Все я понимаю. Знаю, что люди все время мрут как мухи, что эскадроны смерти пытают детей, а израильтяне ведут себя как нацисты, а Пол Пот готовит свое второе пришествие. Ты нам об этом рассказывал, ты всегда в это верил! А люди только кричат, и умирают, и дают пытать себя до смерти за то, что они бедные, или помогали бедным, или написали памфлет, или просто оказались не в том месте и не в то время, и никто не спешит к ним на помощь, и палачи не несут наказание, а просто уходят в отставку и даже переживают революции, потому что у этих гадов такие ценные навыки, и не является супергерой спасать несчастных, не вламывается Рэмбо… Нет воздаяния, нет справедливости, нет ничего… И что, скажешь, я должен с этим смириться? Нет, в мире должно быть хоть что-нибудь!
– Почему? – спросил Кеннет, скрывая раздражение.– Только потому, что нам этого хочется? Да кто мы такие? Крошечные дурацкие твари на крошечной дурацкой планете, что кружит вокруг крошечной дурацкой звезды в крошечной дурацкой галактике? Да мы только-только осмелились высунуть нос в космос, да мы едва способны прокормиться, а уже претендуем… А почему, собственно, мы решили, что можем на что-то претендовать? Только потому, что надеемся на продолжение?
Только потому, что несколько полоумных сект из пустынь заразили мир своими свирепыми бреднями? И это делает душу сущностью, а небеса обетованные – данностью? – Кеннет покачал головой.– Прентис, от тебя я этого не ожидал. Думал, ты умнее. Черт! Все же просто: погибает Даррен, и ты скучаешь по Рори, и вот ты говоришь: «Блин, ну как же так, должен же быть старикашка с патлатой белой бородой…»
– Я так не говорил!
– Возьмем, например, тетю Кэй,– сказал Кеннет.– Подругу твоей мамы. Тетя Кэй знает: Бог есть. Она молится, каждый вечер ходит в церковь, паче того, утверждает, что однажды ей являлся ангел. И вот она выходит замуж, муж умирает через год от рака, а ребенок ночью перестает дышать в своей кроватке. Тут она и перестает молиться и ходить в церковь. Сама мне сказала. Как, мол, она может верить в Господа, если он на такое способен! Но что же это за вера такая получается? Не слишком ли близорукий взгляд на мир? Разве она не знала, что и раньше люди трагически умирали? Разве никогда не читала свою бесценную Библию – там ведь немало описано всяких зверств? Разве ничего не слышала о Холокосте, о концлагерях? Или все это не имеет никакого значения, потому что все это происходило не с ней?
– В спорах ты всегда так побеждаешь? – процедил Прентис– Горлом берешь, все сводишь на прописные истины, а что другие тебе говорят, выворачиваешь наизнанку?
– Ну, извини. Я думал, у нас с тобой аргументированная дискуссия.
– Как же, дискуссия! Один морали читает, другой должен помалкивать в тряпочку.
– Ладно! – резко развел руками Кеннет.– Ладно.– Несколько секунд он сидел неподвижно, и Прентис тоже не шевелился: сгорбился, напрягся на банке и глядел в сторону. Не дождавшись ни слова от сына, Кеннет вздохнул:
– Прентис, тебе бы не мешало разобраться со всем этим. Я… Мы с твоей матерью всегда хотели, чтобы ты научился мыслить самостоятельно. И теперь мне больно думать, что ты позволишь другим людям… или какой-нибудь идеологии решать за тебя, пусть даже это удобно…
– Отец! – громко произнес Прентис, подняв взгляд к серым тучам,– Я не хочу об этом разговаривать. Замнем, ладно? Я лишь пытался… Все, проехали! – Прентис резко обернулся, и у Кеннета едва слезы на глаза не навернулись, такое выражение было на лице сына: боль, отчаяние. Похоже, Прентис и сам был готов заплакать, а может, уже плакал – под дождем не разобрать.– Оставь меня в покое!
Кеннет опустил глаза, помассировал двумя пальцами крылья носа, сделал глубокий вздох. Прентис снова отвернулся.
Отец сложил удочку, и окинул взглядом испещренную дождевыми каплями плоскость маленького лоха, и вспомнил тот жаркий тихий день тридцатилетней давности, другую рыбалку, которая закончилась совсем иначе.
Он взялся за весла.
– Поплыли-ка к дому. Прентис ничего не ответил.
* * *
– Фергюс, дорогуша, да ты промок! О, как я погляжу, ты привел маленьких друзей!
– Да, мама.
– Добрый день, миссис Эрвилл.
– А, так это же юный Кеннет Макхоун! Не узнала – ты же с капюшоном. Что ж, я рада, входите, раздевайтесь. Фергюс, дорогуша, закрой-ка дверь.
Фергюс затворил дверь.
– Это Лахлан Уотт. Его папа на нашей фабрике работает.
– О, вот как?
– Ага.
– Ну что ж… Вы, наверное, весь день играли? Миссис Эрвилл взяла у детей верхнюю одежду, причем с ветхой и грязной курточкой Лахи обращалась, не скрывая брезгливости. Повесила капающую одежду на вешалки. На задней веранде старого дома Эрвиллов, стоявшего у подножия холма Барслойнох за северо-западной окраиной Галланаха, пахло одновременно сыростью и уютом.
– Осмелюсь предположить, что молодые люди не откажутся от чая?
Миссис Эрвилл была высокой, с аристократической внешностью. На памяти Кеннета она всегда носила головной платок. В этот раз его не было, она вышла в твидовой юбке и свитере, с жемчужным ожерельем, и жемчужины перебирала, как четки.
Она приготовила чай и бутерброды с ежевичным желе. Все это расположилось на столике в комнате Фергюса, на втором этаже.
Фергюс съел один бутерброд, Кеннет – два. Больше не успели: все остальное уплел Лахи. Считанные месяцы назад закончилась война, продукты до сих пор выдавались по карточкам. Лахи откинулся на спинку стула, сыто рыгнул.
– Ништяк.– И вытер рот дырявым рукавом джемпера.– Видали б вы наш хлеб – он зеленый, во!
– Как это – зеленый? – спросил Кеннет.
– Что за ерунда? – Фергюс хлебнул чая.
– Зуб даю! – ткнул в сторону Фергюса грязным пальцем Лахи.
– Зеленый хлеб? – переспросил, ухмыльнувшись, Кеннет.
– Ага, зеленый. Я скажу, почему он зеленый. Тока обещайте никому не говорить.
– Ладно,– Кеннет наклонился вперед, подпер голову ладонями.
– Я тоже обещаю,– неохотно уступил Фергюс. Лахи покосился по сторонам и сказал шепотом:
– Бензин.
– Чего? – не понял Кеннет. Фергюс фыркнул:
– Чушь собачья.
– Не-а, это правда,– возразил Лахлан.– Видали военных мореманов с базы летающих лодок?
– Ну да,– нахмурился Кеннет.
– Они в бензин подливают зеленую краску, и если ее потом найдут в баке твоей тачки, тебя в кутузку посадят. Но можно пропустить бензин через хлеб, краска в нем останется – езди сколько влезет, и никто ничего не узнает. Зуб даю! – Он снова откинулся на спинку стула.– Вот почему мы зеленый хлеб часто хаваем.
– Ничего себе! – поразился Кеннет.– Невкусно, небось?
– Это противозаконно,– решил Фергюс.– Моя мама с комендантом базы знакома. Если я ей расскажу, она ему расскажет, и тогда вас всех посадят в тюрьму.
– Ага,– кивнул Лахи.– Но ты же пообещал никому не рассказывать, или забыл? – Он ухмыльнулся, глядя на Фергюса, который сидел по другую сторону столика.– Мамочка тебя всегда называет дорогушей?
– Нет.– Фергюс выпрямил спину и провел по лбу ладонью, чтобы убрать с глаз прядку волос—
, Редко.
Кеннет встал и отошел глянуть на большую модель, заключенную в стеклянный ящик у противоположной стены комнаты. К сожалению, это оказался заурядный пароход, а не боевой корабль, но и он смотрелся величаво, как те пароходы, которые Кеннет видел в большом музее в Глазго, когда его туда возил папа. Ему понравилось, что очень точно воспроизведены детали: пиллерсы, планшири, иллюминаторы, даже весла на крошечных шлюпках за высокой трубой.
– Ты у нее, стало быть, дорогуша? – спросил Лахи, собирая с тарелки крошки.—А, Фергюс?
– Ну, а если да, то что? – засопел Фергюс.
– Ага: если да, то что? – спопугайничал Лахи. Кеннет отвел взгляд от великолепной блестящей модели, посмотрел на своих друзей. У Фергюса лицо сделалось пунцовым.
– По крайней мере, мистер Уотт, меня мама не лупцует.
Лахи усмехнулся, заерзал на стуле.
– Ага, везет же кой-кому.– Он встал, обошел комнату, взглянул на деревянные модели самолетов на столе, потрогал.– Какой изячный коврик, дорогуша! – Он покачался на пятках на толстом коврике с мудреным узором.
Фергюс ничего не сказал. Лахи взял два-три оловянных солдатика с лотков, потаращился на развешанные по стенам карты: Шотландия, Британские острова, Европа, карта мира.
– Красные – наши?
– Вообще-то они королевские,—сказал Фергюс.– Это же империя. Красные они вовсе не потому, что большевики.
– Ага,– кивнул Лахи,– это я в курсе. Я-то хотел сказать, что они британские, значица, наши.
– Не знаю, «наши» или «не наши», но они британские.
– Ништяк,– безразлично сказал Лахи.– Ну, а я-то – британский или нет?
– Гм… пожалуй,– кивнул Фергюс– Но я не понимаю, как ты можешь про что-то говорить «наше». Тебе даже твой родной дом не принадлежит.
– Ну и че? – рассердился Лахи.
– Фергюс,– вмешался Кеннет,– мы живем в Британской империи, и мы все – британцы, и когда вырастем, сможем голосовать, ведь у власти не король, а парламент, согласно Великой хартии вольностей. И мы выбираем парламент, верно? Значит, это наша империя, правда? И все в ней – наше!
Кеннет вышел на середину комнаты, улыбаясь двум мальчикам. Судя по лицу Фергюса, его не убедили слова друга. Лахлан выпучил глаза на узкую кровать, а затем на диванчик в углу.
– И че, вся эта комната – только твоя? – повысил голос Лахи.
– Да, а что? – проворчал Фергюс.
– Ни хрена себе! Все это – одному! Слышь, Кен? – Лахи подмигнул Кеннету и двинулся к модели парохода, заключенной в стеклянный ящик.– Ага,– постучал он по стеклу, затем провернул крошечный ключик в торце ящика, и освободилась боковая стенка.– Спорим, там тайничок: дорогуша Фергюс заныкал кой-какие штучки для ночных забав.– Он выдвинул боковую стенку.
– Прекрати! – вскочил на ноги Фергюс. Лахи наклонился, просунул руку и снял модель с двух подставок, сделанных из дерева и меди.
Кеннет увидел, как изогнулась, уперевшись в верх ящика, задняя мачта. Провисли черные нити-провода.
– Да как с ним поиграешь, когда он тут? – возразил Лахлан и потянул модель уже с силой.
– Лахи…—двинулся к нему Кеннет.
– Это не игрушка! – подбежал Фергюс и хлопнул Лахлана по руке,– Перестань! Сломаешь!
– Да ладно.– Лахи пихнул модель обратно. Кеннет с облегчением вздохнул – мачта выпрямилась, радиоантенны снова натянулись.– Не дрейфь, дорогуша.
Фергюс запер ящик, убрал ключ в карман.
– И хватит обзываться.
– Ну извини, дорогуша.
– Я сказал, хватит! – сорвался на визг Фергюс.
– Не надо так волноваться, мистер Эрвилл, а то штанишки придется менять.
– Ты, сучонок…
– Э, хватит! – вмешался Кеннет.—Давайте-ка по-взрослому. Фергюс,– указал Кеннет на застекленную витрину под окном,– что это?
– Мой музей.– Фергюс метнул в Лахи убийственный взгляд и направился к окну.
– А-а, музей! – протянул Лахи притворно уважительным тоном и тоже двинулся к витрине.
– Я сам эти вещи нашел, в округе,– объяснил Фергюс. Он уже стоял над ящиком с наклонным стеклянным верхом и показывал: – Монета, скорее всего, римская, а это – наконечник стрелы.
– А это че за зеленая фигня? – указал в угол Лахи.
– А это,– ответил Фергюс,– окаменелая груша. Лахи заржал:
– Это же мосол! Ну, Ферг, ты даешь! У мясника, что ли, спер из помойного корыта?
– Нет! – возмущенно ответил Фергюс– Это окаменелая груша, я ее на пляже нашел.– И повернулся к Кеннету: – Кеннет, ты у нас немножко образованный, скажи ему. Это окаменелая груша!
Кеннет пригляделся:
– Гм… гм… Ну, вообще-то не знаю.
– Старый мосол,– настаивал на своем Лахи.
– Ах ты, трепло несчастное! – вскричал Фергюс– Вон из моего дома!
Лахи пропустил эти слова мимо ушей и наклонился, чуть не ткнувшись носом в верх ящика.
– Вон! Убирайся! – выкрикивал Фергюс, показывая на дверь.
Лахи презрительно смотрел на ноздреватый зеленоватый экспонат с этикеткой «Окаменелая груша, Дантрун-бич. 14 мая 1945».
– Я что, шучу с тобой? Пшел вон!
– Фергюс…—начал Кеннет, положив ладонь мальчику на запястье. Фергюс ее стряхнул, его лицо побелело от ярости. Лахи скривил нос, который почти касался стекла:
– Чего еще ждать от парня, который по сортирам прячется?
– Ах ты, свинья! – взвизгнул Фергюс и обрушил оба кулака на затылок обидчика.
Лицо Лахи проломилось через стекло, очутилось в витрине.
– Фергюс! – завопил Кеннет, оттаскивая Фергюса, который уже принялся пинать Лахи по ляжкам. Лахи с воем отпрянул от витрины, разбрасывая осколки, замахал руками; его лицо было в крови.
– Гад! Урод! – выкрикнул он, шатаясь,– Я ж не вижу ни хрена!
– Лахи! – Кеннет выдернул из кармана носовой платок, подскочил к Лахлану, схватил за плечи.– Не двигайся! Не шевелись! – Он попытался стереть кровь с глаз мальчика. В крови был весь его джемпер, она капала на ковер.
– Я не вижу! Ни хрена не вижу!
– Дети, что вы не поделили?.. О господи! – появилась в дверях миссис Эрвилл.– Фергюс, что ты ему позволяешь?! А ну, брысь с ковра! Это же персидский!
* * *
Лахлан лишился глаза. На фабрике «Галланахское стекло», в отделе украшений, ему сделали искусственный. Фергюса отец выпорол и запретил гулять две недели. Эрвиллы выдали семье Уоттов тысячу гиней, и на этом проблема разрешилась. А о юридическом оформлении позаботилась адвокатская контора «Блок, Блок и Блок».
Лахлан рос, и, наверное, из-за этого, когда ему стукнуло пятнадцать, повадился выпадать глаз, поэтому сделали другой, покрупнее. Старый Лахлану разрешили оставить у себя. Через неделю он получил в больнице третий глаз, когда второй потерялся (несколько месяцев спустя он нашелся под шкафом в спальне Лахи и Роба – наверное, закатился, когда Лахи вынул его перед сном). Но он был неважного качества: потусклее и не такой натуральный на вид, поэтому стал играть роль запасного. Вот так Лахи стал мальчиком о четырех глазах.
«У кого четыре глаза, тот похож на водолаза» – это двустишие было популярным у школьных товарищей, хотя никто не осмеливался декламировать его в присутствии Лахи, после того как одного мальчика, позволившего это себе – пускай не в пределах видимости, зато в пределах слышимости,– поймала шестерка крепких юных Уоттов и заставила проглотить карее око, а затем исторгнуть наружу.
* * *
В гостиной Мэри Макхоун принюхалась:
– Прентис, от тебя бензином пахнет. Прентис рухнул в кресло:
– Извини.
Мать глянула на него поверх «Гардиана». По телевизору беззвучно шла игра в снукер. Прентис посидел посмотрел. Мэри опустила газету, сняла очки для чтения.
– Где Кен? – спросил Прентис. Он так и не снял черную кожанку.
– В постели, читает.– Мэри сложила газету, подошла к сыну и снова принюхалась.– И дымом… И это… не кабацкий дым,—добавила она, возвращаясь к своему креслу.– Во что вляпался?
Прентис наклонился к ней:
– Папе не говорить. Обещаешь?
– Нет, Прентис,– произнесла она, разглаживая юбку. Взяла со столика, стоявшего обочь, чашку кофе, глотнула.– Ты же знаешь, я секретов не терплю. Не то что твой отец.
– Черт…—вздохнул Прентис—Ладно, расскажу. В общем, понесло нас…
– Куда понесло? – встревожилась Мэри.
– Мы были в «Яке», и Билл Грэй сказал, что слышал, как Уотты говорили… Точнее, Эшли говорила, и я ему сначала не поверил – чтобы Эшли! – но он клянется, что собственными ушами… Они там все сидели, вся молодежь… Уотты… Короче, сидят там кислые такие, необщительные… Это потому что Даррен угробился… И, короче, Билл подслушал, как Эш сказала, что справиться можно только одним способом, а иначе они вообще этого толком не переживут… Короче, надо всем взять кувалды…
– Кувалды?! – вонзила пальцы в свои локти Мэри.
– Ну да! – кивнул Прентис, выпрямляя спину и расстегивая куртку.– Кувалды! Он собственными ушами… И ломы, и все такое. Я верю Биллу, он парень простой, сочинять не станет… И вот гляжу: допивают, встают, разбирают пальто и куртки… Я хотел поговорить с Эшли, но они уже пошли к двери, и Эшли только успела шепнуть, мол, давай за нами, у Билла там была машина, но он побежал отлить, Уотты нас ждать не стали, рванули на Диновой «кортине», а потом Билл долго завестись не мог, и вот подъезжаем к дому Уоттов, глядим, они уже чешут мимо, мы развернулись и – следом, за их фарами, догнали только у Далвора, это где новые дома, глядим, они инструменты из своего вагончика в багажник перекладывают, только тормозим, а они снова уселись в машину и – по газам, и мы опять в погоню. О господи, думаю, это же они узнали адрес парня, который сбил Даррена, Билл говорил, что этот чувак из Ист-Килбрайда, а ведь мы туда и едем! А они гонят вовсю, гляжу, Ист-Килбрайд уже проскочили, дальше Инверэри, интересно, думаю, что же они все-таки затеяли, и говорю об этом Биллу, а он мне: насрать, лишь бы только все закончилось благополучно.
– Прентис!
– Извини. В общем, прав я оказался. Они доехали до Кингласа – Глен-Кингласа, и мы держались у них на хвосте, и они остановились на той самой полосе для стоянки фур, ну, и мы там же, и никто из них ни словечка не проронил. Они вынули кувалды и ломы, обе машины мы развернули, но фары не гасили, так что света было вдоволь, а потом мы с Биллом сидели на поребрике и смотрели, как они… Мама, ты бы видела! Как они расхерачили эту сраную мусорку!..
– Прентис!
– Извини. Но что было, то было – в пыль размолотили помойку. Раздолбали, раскорежили, разломали на куски, а потом и их растолкли в мелкие дребезги. Внутренние железные баки расплющили, бетонный корпус – в порошок. Я тут Биллу говорю: все-таки это неправильно, нельзя же так, а он мне: ну, бывают ведь обстоятельства… Короче, сходил я к его машине и принес канистру с бензином, Билл у нас парень запасливый… И говорю: ну чего? А они стоят, потеют и отдуваются, и видок у всех такой опустошенный, и только Эш кивает, ну, я и вылил бензин на то, что осталось от мусорки, бросил спичку и —фурр! —до небес, а мы стоим и тащимся. И тут рядом коп тормозит! Я глазам своим не поверил! Ну, сама прикинь, какова была вероятность? И проехала-то мимо от силы пара машин, и не останавливались, правда, одна притормаживала, точно, но все равно уехала. И тут этот огромный муд… сержант выходит из своей тачки, не человек – дракон огнедышащий, помойка рядом с ним – фигня… А мы стоим, и я думаю: ну, теперь уж точно жди беды, он же нас кроет на все корки, а Уотты не слишком любят такое слушать, Дин, тот уже рычит, но тут мне наконец удалось вставить словечко. Когда коп спросил, кто поджег, я говорю «я» и выхожу, и показываю ему канистру, и объясняю, в чем дело: ну, как Даррен врезался и все такое, и стараюсь не слишком длинно говорить, но так, чтобы дошло, и он слушает, ну, а я… Сама знаешь, как бывает, когда нервничаешь: начал и уже не остановиться, и я, кажется, все время повторялся и сбивался, в основном чушь нес. А он стоит туча тучей, и морда огнем освещена, и тут я спохватываюсь и говорю: мы понимаем, что поступили неправильно, совершили акт вандализма по отношению к общественной собственности, которую в обычных обстоятельствах стараемся оберегать и приумножать, и готовы понести наказание – Дин при этих словах еще громче зарычал,– но все же в содеянном не раскаиваемся, что случилось, то случилось.
Прентис сглотнул:
– Ну, я наконец заткнулся, и все молчат, и огонь уже почти погас, и тут сержантище говорит: «Разбежались по домам! И не вздумайте еще раз попасться мне на глаза». Ну, я под козырек: «Йеса, масса!» – и забрасываю грязью, что не догорело, а Уотты дуются, но все-таки покидали барахло в багажник «кортины», а мордоворот стоит, руки в боки, и пялится на нас. Так и стоял, пока мы не уехали.– Прентис развел руками: – Вот и вся история.
– Так-так…– Мэри укоризненно покачала головой, глянула на телеэкран со снукером, надела очки и снова уткнулась в газету.– Гм… наверное, я расскажу об этом отцу. Иди-ка руки вымой и избавься от запаха. Если хочешь хлопьев, молоко в холодильнике.
– Отлично, мам.– Прентис подошел к матери, поцеловал.
– Ну и вонь! Ступай мыться, вандал.
– Спасибо, мама, что выслушала,– произнес он по пути к двери.
– А что, у меня был выбор? – с притворным жеманством спросила Мэри.
Прентис рассмеялся.
