Глава 10

– Жил да был на белом свете во времена незапамятные богатый купец, и думал он, что в его городе слишком уж много плохих людей, особенно плохих детей.

– Это были медленные дети?

– Ну да, кое-кто, но в то время они ничем этого не выдавали.

– А медленные дети только в Лохгайре, а, пап?

– Нет. Медленные дети есть повсюду… следи за дорожными знаками. Но вернемся к нашему рассказу. Богатый купец считал, что дети обязаны ему честь отдавать и говорить «сэр» при каждой встрече на улице. Нищих он ненавидел и презирал стариков, которые больше не могли работать. Еще он терпеть не мог нерях и грязнуль: считал, что даже младенца, выбросившего что-нибудь из колясочки, необходимо наказывать, а если ребенок плохо ест, то пускай голодает, пока не начнет есть все, что дают на первое.

– Пап, а если тухлое дадут?

– Даже если тухлое дадут.

– Ух ты! Даже если смотреть противно и червяки ползают?

– Да. Купец считал, что это будет хорошим уроком непослушному ребенку.

– Бррр… Ы-э-э…

– Ну так вот, богатый купец был в том городе очень влиятельным человеком. Со временем стал там всем заправлять и добился, чтобы каждый житель города делал то, что купцу казалось правильным. Игру в снежки объявили вне закона, и детям приходилось есть все, что им давали. Листьям запретили падать с деревьев, чтобы не нарушали порядок на улицах, а когда деревья не послушались, листья приклеили к ветвям… Но и это не помогло, и тогда он велел деревья штрафовать: каждый раз, когда падал лист, у дерева спиливали тонкую веточку, а потом дошло и до крупных сучьев. Ну и, ясное дело, в конце концов не осталось ветвей, и тогда были спилены стволы. Подобная участь постигла и цветы и кустарники… Но некоторые горожане сохраняли деревца в потайных садиках и двориках и цветы держали в домах, но это было противозаконно, и если кто-нибудь из соседей доносил в полицию, то у нарушителя срубали деревья и отбирали цветы, а его самого могли посадить в тюрьму, и там приходилось работать до седьмого пота, стирая написанные на разных бумажках слова, чтобы можно было снова использовать эти бумажки.

– Пап, это ведь не взаправду было?

– Да. Я это сочинил.

– Пап, а кто делает то, что взаправду?

– Никто и все. Оно само делается. Видишь ли, реальное событие, когда оно происходит, мало о чем нам говорит. Попадаются и интересные были, но чаще всего в них… слишком мало порядка.

– Значит, богатому купцу они бы не понравились?

– Именно так. В его городе никому не позволялось ничего рассказывать. Никто не имел права напевать, или насвистывать, или слушать музыку, потому что, по мнению купца, люди должны беречь дыхание точно так же, как они берегут свои деньги. Но людям не нравилось жить так, как требовал купец. И большинство мам и пап не пичкали детей тухлой едой, и им страшно не нравилось притворяться, что пичкают. Люди горевали о деревьях и цветах… И были вынуждены ходить, закрыв один глаз повязкой.

– Пап, а это еще зачем? Почему они закрывали…

– Потому что ходить с двумя открытыми глазами – это напрасный расход света. Почему бы не экономить свет точно так же, как экономятся деньги?

– Пап, эти люди были как мистер Лахи?

– Гм… не совсем. У Лахлана Уотта только один глаз, а второй, хоть и похож на настоящий, на самом деле стеклянный. Жители города могли день смотреть одним глазом, день – другим, а Лахлан…

– Пап, но ведь они все-таки чуток похожи на него?

– Ну, разве что чуток.

– А почему у мистера Лахи только один глаз?

– Потому что дядя Фергюс ему врезал! Правда, пап?

– Нет, Прентис. Дядя Фергюс его не бил. Это был несчастный случай. Фергюс и Лахи поссорились, и Фергюс толкнул Лахи, но лишать его глаза не собирался. Ну так что, вы собираетесь дослушать рассказ до конца или нет?

– Да, пап!

– Да, пап!

– Хорошо. Так вот, жить в городе из-за всех этих дурацких законов и запретов было тяжело, и люди стали его покидать, перебираться в другие города и страны, а купец придумывал все новые законы и добивался, чтобы они соблюдались, и так много времени на это тратил, что совсем забросил свою коммерцию. В конце концов город почти опустел, и купец обнаружил, что должен людям гораздо больше денег, чем есть в банке, и хотя он продал свой дом и все остальное имущество, это не спасло его от разорения. Купца выгнали из дома, да и из города тоже, потому что он стал нищим, а нищим запрещалось в этом городе находиться… И вот он долго бродил по сельской местности, голодал и выпрашивал еду, спал в сараях и под деревьями и вот наконец нашел местечко, где собрались все те нищие и все те старики, которых он сам вышвырнул из города. Конечно, они были очень бедны, но помогали друг другу и потому имели больше, чем было у купца. Он попросил разрешения остаться с ними; они подумали и согласились, но с условием, что он будет работать. Поэтому ему дали особую работу.

– Какую, пап?

– Да, пап, что за работа?

– Делать метлы.

– Метлы?

– Да, как их раньше делали: связка прутьев и деревянный черенок. Помните, нам иногда в лесу такие попадались? Это для тушения огня.

– Хлопушки-колотушки?

– Точно. Куски старых шин, привязанные к Деревянным метловищам, чтобы хлопать по огню на земле и гасить. Так вот, в те незапамятные времена метлы делались из прутьев, ими подметали улицы, и даже в домах находилось применение. И не то чтобы очень уж давно это было, помнится, один человек такой метлой подметал дорожки в галланахском парке, когда я был постарше, чем любой из вас.

– Пап, да ведь ты у нас древний!

– Ха-ха-ха-ха!

– Все, посмеялись, и хватит. Слушайте дальше про метлы.

– Хорошо, папа.

– Слушаем.

– Человеку, который раньше был богатым купцом, а теперь сделался нищим, пришлось мастерить метлы. У него была маленькая хижина с каменным полом, а в ней – запас прутьев и метловищ. Но жители того местечка решили преподать ему урок: снабдили старыми, хрупкими прутьями, которые совсем не годились на метлы. И вот, пока он делал метлу, весь пол его хижины покрывался трухой, и ему приходилось только что изготовленной метлой подметать пол, прежде чем он мог приступить к изготовлению следующей метлы. И он, наведя в доме чистоту, обнаруживал, что метла уже пришла в негодность, от нее осталась одна палка. Он делает новую метлу, но и с ней та же история. И так далее – пока собираешь метлу, комната замусоривается, а пока выметаешь мусор, изнашивается метла. И к концу дня у порога хижины вырастала большая груда мусора – но ни одной законченной метлы.

– Но это же глупо!

– Это неэкономно, да, пап?

– И то и другое. Но ведь горожане хотели преподать урок этому человеку.

– Что за урок, пап?

– Ха-ха! А вот это вы должны понять сами.

– Ну-у, па-ап!

– Пап, а я понял!

– И что же ты понял? – спросил Кеннет Прентиса.

– Что не надо быть таким дураком, как этот купец.

Кеннет рассмеялся и, протянув руку в полутьме, взъерошил сыну волосы – мальчишечья голова свешивалась с верхнего яруса койки.

– Пожалуй, ты прав.

– Пап,– сказал Джеймс с нижнего яруса,– и что же потом было с купцом?

Кеннет вздохнул, почесал шею под бородой:

– Что было?.. Ходили слухи, что он так и умер в том местечке, пытаясь сделать метлу, которая осталась бы целой. По другим слухам, он махнул на все рукой и опустился, а по третьим – что он обзавелся помощником, который делал метлы, и нашел поставщика хороших прутьев, и стал продавать свою продукцию в другие города и деревни, и нанимал все новых работников, и построил фабрику по производству метл, и выручил уйму денег, и построил великолепный дом… А по четвертым слухам, он, усвоив урок, тихо жил в этой деревне. С историями такое бывает: они заканчиваются по-разному, в зависимости от того, кто рассказывает, а иногда и не заканчиваются, а иногда заканчиваются не так, как хотелось бы.

– Пап, а…

– Но кое-что здесь совершенно однозначно.

– Что? Что, пап?

– День закончился, спать пора.

– Ну, пап…

– Спим, я сказал! Ложитесь как следует, головой на подушку.

Убедившись, что оба мальчика хорошо укрыты одеялами, он пошел к двери. Над комодом мягко светился ночник.

– Пап, а, пап?

– Что?

– Пап, а у этого человека была семья? – спросил Прентис– Ну, у купца из твоего рассказа. У него были родные?

– Нет,– ответил Кеннет, отворяя дверь.– То есть была у него раньше семья, но он ее выбросил из дома. Решил, что напрасно тратит время, рассказывая двум маленьким сыновьям сказки на ночь.

– Ну-у-у…

– Ну-у-у…

Он улыбнулся, прошел обратно, поцеловал обоих мальчиков в лоб.

– Но ведь он был глупый, верно?

Они оставили Марго присматривать за детьми и поехали на машине в Галланах. Кеннет улыбнулся, прочитав самодельную табличку «Спасибо вам» на окраине деревни.

– Что ты ухмыляешься? – спросила Мэри. Она сидела ссутулясь, глядела в подъемное зеркальце – продолжение крышки перчаточного ящика.

– Да знак смешной,– ответил Кеннет.– В пару к «медленным детям», что с той стороны деревни.

– Ха! – сказала Мэри.– Вот уж точно – медленные дети. Надеюсь, ты не рассказывал на ночь моим малышам всякие ужасы? А то ведь они каждый раз не высыпаются.

– Нет,– ответил он. «Вольво-истейт» разгонялся на прямом участке трассы, направляясь к Порт-

Энн.– Ну, может, совсем чуть-чуть – про мясо с червяками и одноглазых людей. Но это ж пустяки…

– Гм…– Мэри закрыла бардачок.– Я слышала, Лахи Уотт вернулся. Это правда?

– Наверное,– Кеннет, не убирая рук с баранки, подвигал плечами – хотел прогнать ноющую боль, она всегда появлялась, когда он выпивал на ночь лишку.

Они провели новогоднюю ночь дома, гуляли по деревне, встречались с другими веселыми компаниями. Марго помогла им немного прибраться в доме, прежде чем легли наконец спать, хотя Кен уже успел подремать с трех до пяти на плетеном диванчике в оранжерее.

День выдался ясным, но холодным. Дети отправились кататься по лесным дорожкам на новых велосипедах, а Мэри поспала три часа, прежде чем братья вернулись и шумно потребовали еды.

– Мы его уже сколько не видели… десять лет? – спросила Мэри.– И он что, все это время плавал?

– Вряд ли,– ответил Кен.– Он, кажется, в Австралии был… Пожил там какое-то время. Я слышал, в Сиднее устроился на работу.

– И что за работа?

– Не знаю, можешь сама его спросить. Он вроде обещал быть сегодня вечером на танцах у Хеймиша и Тоуни.

– Правда, что ли? – спросила Мэри. «Вольво» мчался по темной дороге; навстречу проскочила пара автомобилей – дыры белого света в ночи и тучи грязных брызг, но с последними живо справились омыватели и дворники. Мэри достала из сумочки аэрозольный баллончик с духами, брызнула на запястье и шею.

— Фергюс с Фионой тоже приедут?

– Обещали,– кивнул Кен.

– А ты знаешь, Лахи и Фергюс друг с другом разговаривают?

– Понятия не имею.– Он рассмеялся,– Даже не знаю, о чем они могут разговаривать – шотландский джентри-фабрикант и второй помощник, или кто он там по должности, который десять лет промотался где-то у черта на рогах. Здравия желаю, капитан легкой промышленности!

– Фергюс – не джентри,– заметила Мэри.

– А разницы-то? Титула, может, и не имеет, зато ведет себя подчас вполне соответственно. Замок у него… Что еще нужно? – Кеннет снова рассмеялся.– Здравия желаю, второй помещик!

Снова появились огни Лохгилпхеда, в тот самый миг, когда дождь начал пятнать ветровое стекло. Кеннет, хихикая, включил дворники.

Мэри укоризненно покачала головой.

– Мир катится псу под хвост!

– Фергюс, такие люди, как ты, твердят это со времен изобретения колеса. Черта с два! Что ни делается, все к лучшему. Мир совершенствуется.

– Кеннет, ты по натуре большевик, тебе положено так думать.

Кеннет ухмыльнулся и глотнул виски с содовой.

– Хороший выдался год,– кивнул он. Фергюс глянул на него с должным отвращением и одним глотком допил, что оставалось в стакане. Они стояли в гостиной Хеймиша и Антонайны, глядели, как остальные угощаются у набитого закусками буфета. Ни Кеннет, ни Фергюс голода не испытывали.

– Зря ты так говоришь, когда из Австралии беженцы возвращаются,– кисло произнес Фергюс.

Кеннет посмотрел на него, затем оглянулся на Лахлана Уотта: тот сидел поодаль в кресле, держал на коленях блюдо с закусками и разговаривал с Шоной Уотт, своей невесткой.

Кеннет рассмеялся и спросил, когда Фергюс снова наполнил его стакан, взяв бутылку с сервировочного столика:

– Фергюс, ты не принцип ли домино имеешь в виду?

– Не важно, Макхоун, как ты это назовешь. Но что дальше будет – увидишь.

– Фергюс, не говори ерунды! Даже этот мудак Киссинджер больше не верит в принцип домино. Вьетнамцы, провоевав сорок лет, получили наконец контроль над собственной страной. Разбили и японцев, и французов, и нас, и самую сильную нацию в истории планеты. Победили, имея велосипеды, ружья и силу духа, загоняемые бомбами в бронзовый век, а ты несешь чушь про каких-то желтопузых человечков, которые просочились в сырые джунгли равнины Налларбор и обратили азиатов в коммунистическую веру. Да скорее Хайленд-лига выиграет Европейский Кубок!

– Кеннет, а что, ты не допускаешь, что они просто взяли передышку? Знаешь, у меня стойкое ощущение, что тем из нас, кому дорога свобода, будущее не сулит ничего хорошего.

– Фергюс, ты – тори. Когда тори говорят «свобода», они подразумевают деньги. Свобода отдавать своих детей в частные школы означает деньги, чтобы отдавать своих детей в частные школы. Свобода инвестиций в Южную Африку означает деньги, которые вкладываются туда, чтобы получить еще больше денег. И не надо говорить, что тебе дорога свобода, если ты против того, чтобы черные свободно иммигрировали к нам, а ведь ты против, я знаю.– Кеннет звякнул стаканом о стакан Фергюса: – Выпьем. За будущее.

– Ха! – сказал Фергюс– Будущее! Я не стану обещать, что твои не победят, но надеюсь, этого не случится, пока я жив. Но мир и правда катится псу под хвост.

«Что-то ты, приятель, нынче унылый»,– подумал Кеннет.

– Я понял, почему ты злишься: твоя шайка-лейка выбрала в лидеры женщину. Выходит, это все-таки хорошая новость… хотя избранница и из воровской породы.

– Мы избавились от старухи и поставили на ее место бабу помоложе,– сказал Фергюс и, опустив уголки рта, устремил взор над стаканом с виски на свою жену, которая вела разговор с Антонайной,– Это не прогресс.

– Это прогресс, Фергюс. Даже тори подвержены переменам. Ты можешь гордиться.

Водянистые глаза с мрачным презрением глянули на Кеннета. Тот широко улыбнулся. Фергюс снова отвел взгляд. Кеннет посмотрел в преждевременно обрюзглое, состарившееся лицо собеседника и покачал головой.

Чан Кай Ши и Франко в могиле, Ангола получила независимость, Вьетнам наконец свободен… Год получился прекрасным, считал Кеннет. Ток мировой истории, похоже, ускорился и неудержимо забирает влево. Фергюса было даже чуточку жаль. Кончается ваше время, подумал Кеннет и ухмыльнулся.

Год получился удачным и для самого Кеннета. Би-би-си – да будут благословенны ее хлопчатобумажные носки – взяла несколько рассказов из его первого сборника. Целая неделя «Джеканори» отведена ему, и всего за полтора месяца до Рождества! Наводит на мысль: а не отдохнуть ли от учительства годик-другой?

– Хотел бы я разделять твою веру в перемены,– вздохнул Фергюс и хорошо приложился к стакану.

– А перемены происходят все время, Фергюс. Тасуются гены, проверяются новые идеи. Да сам посуди: что было бы сейчас с твоей фабрикой, если бы ты не внедрял новые технологии?

– Лучше бы жилось.– Фергюс уныло посмотрел на Кеннета.– Вся выручка за обычные пресс-папье идет на поддержание спецотдела. Больно нас бьют по карману эти высокие технологии.

– А может, ты просто недостаточно вкладываешь? Жмотишься? Гляди, сожрут тебя большие дяди. Так уж мир устроен: всяк капиталист о монополии мечтает. Все вполне естественно. Не стоит из-за этого переживать.

– Ты по-другому запоешь, когда нам придется закрыть фабрику и всех выгнать на улицу.

– О черт! Ферг, неужели все так серьезно? Фергюс еще больше насупился и пожал плечами:

– Да, серьезно. Мы предупреждали профсоюзников, что до этого может дойти. Новая забастовка или резкое повышение зарплаты – и вылетаем в трубу.

– Гм…—Кеннет глотнул виски и с тревогой подумал: он что, правда не шутит? Фабриканты часто выдвигают подобные угрозы, но вроде бы нечасто их выполняют. Кеннета немного удивило, что Хеймиш ни словом не обмолвился о тяжелом положении фабрики, а ведь он всегда ставил фабрику и церковь выше семьи и друзей.

– Не знаю,– покачал головой Фергюс.– Не будь мы так привязаны к этому месту, я бы, наверное, плюнул на все и махнул куда-нибудь: в Канаду, или в Австралию, или в Южную Африку.

Пришел черед Кеннету приуныть – хотя бы притворно.

– Да, Ферг,– сказал он,– в ЮАР бы тебе, небось, понравилось. Но все-таки не рекомендую, если хочешь держаться подальше от красного прилива.

– Гм…– Фергюс кивнул, не сводя глаз с жены, говорившей теперь с Шоной Уотт.– Может, ты и прав.– Осушил стакан, повернулся к сервировочному столику с бутылками и снова щедро налил себе виски.

Антонайна хлопнула в ладоши и пропела:

– Эй вы, зануды, все идем играть в шарады! Кеннет допил виски с содовой и прошептал:

– Ненавижу шарады.

– Хендрхс-с… мне он никда не нрлся. Выскчка тлстгубый… Да еще и пдрила…– слхала, что поет? «Прсти, а я цлую парня…» Выр-р-дык… Тшнит прсто…

– Лахи, ты уж извини, что тебе это терпеть приходится.

– Да без проблем, миссис Эрвилл. Фиона повернулась к нему и улыбнулась:

– Лахи, я – Фиона. Когда называешь меня «миссис Эрвилл», я себя старухой чувствую.

– Ладно, Фиона,—ухмыльнулся Лахи. Мальчишкой он был худым, субтильным, а вырос в долговязого, жилистого мужчину. Несколько лет службы на торговом флоте и жизни в Австралии сказались на его коже: она теперь смахивала на мелкозернистую наждачную шкурку. Стригся он не по моде коротко. Оба глаза блестели. Лицо было простецкое, но волевое и здорово выигрывало в сравнении с лицом Фергюса.

Фиона и Лахи взялись за Фергюса: Лахи – под мышки, Фиона – за лодыжки. И потащили бесчувственное тело вверх по крыльцу, через дверь. В вестибюле положили на пол, передохнули, а затем понесли по лестнице на второй этаж.

– Тяжелая работенка.– Она сняла с Фергюса туфли и кивнула на дверь: – Все, идем пить лучшее виски старого пердуна. Ты заслужил.

– Еще чего!– фыркнула Фиона. В дверях она посторонилась, пропуская Лахи в коридор.– Пускай спасибо скажет, что в машине не оставили.– И выключила свет.

«Староват я уже для таких приключений», – пробормотал он. На чердаке царил кромешный мрак, лишь чуточку света попадало сзади, из чуланчика. Ощупью он перебрался через балку, высвободил из чуланчика ноги. Посидел на корточках, подняв руки чуть выше головы, чтобы придерживаться за неошкуренное стропило. Протянул ногу до следующей балки, затем рукой – до другого стропила. Осторожно переместил свой вес. Вот так, сделано. Потолок, он знал, из шпона и штукатурки; ступишь – и мигом окажешься внизу. Или в ванную угодишь, или в комнату близняшек. Папочка с потолка сверзился! То-то будет соплюхам пища для кошмарных снов до конца жизни.

Он нащупал края квадратной крышки, аккуратно ее приподнял. Старушка наша голову свихнет над тайной запертой комнаты, если сейчас возьму да спущусь неслышно, разденусь и лягу рядом! И шиш когда догадается, как мне этот фокус удался! Впрочем, догадается – утром пройдет по следу и все поймет. Зря торцевую панель чуланчика на место не поставил – через нее светит из обсерватории. Хотя ерунда это. Вряд ли Фиона сюда полезет.

На постели лежала Фиона. Одеяло полуоткинуто, в комнате горит только свечка возле кровати. Волосы рассыпаны по подушке, вторая подушка – на полу…