Глава 26. О науках всяческих
А меня Люциана Береславовна не выпустила.
Заглянула.
Усмехнулася и велела:
— Лежите, раз уж притащили… никакого понимания. Как был охламоном, так и остался…
Это уже она про Архипа Полуэктовича, стало быть, с которым, как ныне разумею, давнее знакомствие свела.
Я перечить не посмела.
Легла смирнехонько. Рученьки на груди сложила. Глазоньки закрыла. Лежу и не шевелюся, хотя ж пятка левая аккурат засвербела и так, что прям терпеть невмочно. А в голове вновь мысли предивные бродят.
…а ну как станет Люциана Береславовна выспрашивать?
…иль скажет чего такого, чего натура моя не сподобится вынести.
…посмеется… дурою обзовет… а ведь как есть дура. Нельзя было Евстигнея в ход сокрытый пускать, как и самой за ним лезти.
Задним умом все мы крепкие.
Люциана Береславовна, ежель и желала чего сказать, то помалкивала. Уходить не уходила, сидела рядышком тихенечко, и страсть до чего любопытственно мне было глянуть, чего ж этакого она делает.
Шьет?
Ворожит?
— Все слышали? — спросила она, когда терпеть свербение в пятке вовсе невмоготу сделалось. И я осторожненько ноженькою о ноженьку поскребла.
— Я…
— Не притворяйтесь. У вас это совершенно не получается. Чтобы врать — талант нужен. Или умение. А у вас, к счастью, ни того, ни другого. Все мысли на лице написаны.
Это как?
Видела я давече свое лицо в зеркале, ничегошеньки на нем писано не было, и даж чернилами оное лицо не перемазано было.
— Открывайте глаза, Зослава. И в следующий раз не жмурьтесь так старательно. Спящий человек и дышит иначе, и сердце его бьется тише. Да и в вашей позе не спать — хоронить только.
У меня уши и полыхнули.
Рано меня еще хоронить. Но глаза я открыла и к Люциане Береславовне повернулася.
Сидит она на стульчику резном.
Махоньком.
Такой и тронуть страшно — а ну как рассыплется? Но Люциане Береславовне сей страх ведом не был. Подушечку возложила, чтоб, значит, помягче… небось, боярский ея зад к твердому непривычен.
— Вы мне не нравитесь, — она вышивала.
Пяльцы тонюсенькие.
Костяные.
Ткань шелкова.
Иголочка, что лодка по озеру, по ткани скользит и нить за собою тянет.
На коленях же будто коробочка стоит, где бисеру всякого, ниток… и выбирает их Люциана Береславовна, не глядя.
— Не принимайте на свой счет. Издержки воспитания, — Люциана Береславовна иголочку попридержала. — Да и жизненный опыт… из деревенских девок редко выходит что-то толковое.
— Куда уж нам до боярского роду, — я села.
А что, гудение стихло в головах, слабость осталася телесная, так ея превозмочь легко. И до комнаты своей как-нибудь, но добреду. Уж лучше там бока отлеживать, нежели в доме чужом нежеланною гостьей быть.
— Надо же, — Люциана Береславовна голову склонила, и слабо зазвенели бубунцы-заушницы, жемчугом украшенные. — А вы не только мычать способны. Лежите. Все равно вас не отпущу.
— Почему?
— Архип попросил. А ему я не отказываю. К тому же, мы можем быть полезны друг другу.
И вновь игла заскользила. А хитро как-то боярыня шьет. И навроде знакомо, а в тож время и нет. Наши-то все больше по-простому, крестиком. Иные, которые мастерицы, то и гладью могут, но на полотне простом, обыкновенном.
И нитки берут шерстяные.
А тут шелка.
— Без моей помощи вас отчислят. Полагаю, это для вас не новость. Все-таки отсутствие элементарной базы мешает вам усваивать новые знания, — Люциана Береславовна подняла пяльцы и нахмурилась. А я ажно дыхание затаила.
Это ж диво-то какое!
Ветка будто бы черемуховая да в жбане стоит.
Шкляном.
С горлом узеньким. И так вышитый, что будто бы взаправду вот-вот в руки сойдет, и синим переливается, и серым, и мнится — пригляжуся, то в воде, которая в жбан этот налита, себя увижу.
Ветка ж едва намечена.
— Я готова заниматься с вами, — Люциана Береславовна провела пальцем по ветке, будто примеряясь. А я уж видела, какой она будет.
Живою.
Духмяною почти.
И мнится, знаю, кто тот платочек наставнику шил.
— Вам это пойдет на пользу. Возможно, что и мне… — она положила пяльцы и короб закрыла. — В любом случае, экзамены вы сдадите. И не так, как зимние, а… вы покажете всем, чего стоите.
— И с чего бы вам…
Я язык прикусила.
Нет, не верю в этакую доброту на пустом-то месте. Небось, сама сказала, что не по нраву я ей. Так бы и погнала б, когда б могла… а ведь может. Но почему тогда…
— Рада, что вы все верно поняли. Видите ли, Зослава… — она тронула губы, стирая усмешку. — Так уж вышло, что моя семья — это Архип и Фрол. Когда-то мы были очень дружны… потом… не важно. Но я не хочу потерять их. И полагаю, в свете последних событий, вам это нежелание понятно. Спрашивать их бесполезно, не скажут. Мужчины порой бывают алогично упрямы.
— Поэтому спрашивать станете с меня?
— Именно, Зослава… именно…
Ох, матушка моя покойная… и чего ответить-то?
Отказать?
Тогда Люциана Береславовна меня точно со свету сживет. А согласиться? Как могу я… не мои то тайны…
— Не спешите придумывать себе ужасы, — она слегка поморщилась, будто бы неприятственно ей было со мною беседу беседовать. — Я не собираюсь лезть в ваши личные дела. Или раскапывать чужие секреты. Вы мне просто расскажете о том, что не является тайной. Скажем, о ночном приключении.
Она отложила коробку.
И вышивку.
— Конечно, я знаю, что лихости у студиозусов всегда больше, нежели ума, но лезть к умертвию — это чересчур даже для вас. Пусть царевич и сознался, что пошел на спор, но мнится мне, дело несколько сложнее…
Я только язык прикусила.
Молчи, Зослава, глядишь и вправду сочтут дурою, двух слов связать не способною.
— Что ж… ваше упорство внушает определенное уважение, — Люциана Береславовна разгладила шитые юбки, а мне подумалося, что, может, сама и расшивала их?
Шелками да скатными жемчугами.
Оттого и вновь странны узоры, ленты — не ленты, дороги — не дороги, нити Боженины, переплевшиеся, перекрутившиеся, жемчужными узлами завязанные.
— Значит, это Евстигней у нас во сне ходит…
Откудова она…
Молчи, Зослава.
Молчи.
— Он. Видишь, вам и говорить ничего не нужно. Для кого-то ж я варила сонное зелье. А знаете, что интересно? Просил меня Кирей будто бы для вас. Мол, переучилась невестушка его, переволновалась…
Это она здзекуется?
А Кирей хорош… если и вправду к ней ходил…
— Молчишь? Что ж… дело ваше, порой решение принять непросто… слово — что птица, только с крыльями медными. Полоснут по душе — вовек шрамов не сведешь.
И усмехнулась так, печально.
А в глазах…
Ох, негоже мне в глаза людям глядеть, да иначе не сумею.
Зацепилась.
Провалилась в очи ее, что в прорубь ледяную. Ажно дух весь повыбило.
…сестра-сестрица, звонкие каблучки, сапожки сафьяновые. Сапожки мягонькие, а каблучки — подковкою сделаны и бубенчики к ним для звонкости.
Кружит сестрица.
Платок шелковый на плечах ее — что крылья предивные, и синие, и зеленые, и красным сверкают. Гляди — не наглядишься.
Люциана хороша, но куда ей до Светозары? Та на свет родилась, что солнцем поцелована была. Волос — золото живое, глаза — мед гречишный темный. Кожа бела, румянец горит… и сама-то, словно птичка, весела…
…ах, не вышло бы беды.
…зачастил батюшка в терем царский. Чего ради? Не говорит. Не простил еще старшую своевольную дочь, которая из дому родного сбежала, род опозорила. Чего ей не хватало? Ведь и холили, и лелеяли, ни в малом, ни в большом отказа не знала.
Так почему же…
И как объяснить, где найти слова правильные, чтоб рассказать: тесно Люциане в тереме, душно, будто на шею хомут узорчатый возложили, лентами перевили и думают, ей это в радость.
Жених был?
Был… пускай… знатен, молод и хорош, батюшка-то дочерей любит, заботится по-своему, потому и зол ныне. И вновь же не видел, что пусты у молодца глаза, а на сердце — только власть и золото.
А Люциане этого не надобно.
— Ой, и глупости ты говоришь, — Светозара поправила платок. — Зачем мне Акадэмия?
— У тебя дар яркий, ярче моего…
— И что? Я не хочу… я замуж пойду… батюшка сказывал, только это тайна… поклянись, что никому, Люцианушка…
— Никому.
— Чтоб тебе землю есть, если проговоришься!
— Света…
— Нет, скажи…
— Чтоб мне землю есть, если проговорюсь…
Раскрылись крылья-платок.
И сомкнулись. Спрятали память.
Я спешно отвела взгляд, да… не укрыть от Люцианы Береславовны, что видела я…
— Опасный у вас дар, Зослава, — произнесла она, однако же холоду в голосе ейном я не услышала. — За иное ненароком виденное и головы лишиться недолго.
Я только вздохнула.
— Вам стоит научиться контролировать его.
— Я пытаюся…
— Пытаюсь. Пожалуйста, говорите правильно. В конце концов, есть все-таки шанс, что вы дотянете до диплома. И не молчите… или молчите. Я помогу. Итак… вы у нас девица деревенская. Здоровая. К обморокам, истерикам и прочим проявлениям нервической болезни не склонная. Да и сон ваш, помнится, не так давно был весьма даже крепок…
Я запунцовела.
Ох, стыд-стыдоба. Но я ж не виновная, я всю ноченьку над книгою продремала, сиречь, просидела, силяся в заклятиях начертательных разобраться. После-то Архип Полуэктович нас на полигону погнал, чтоб, значится, были мы бодры… только у меня после ноченьки бессонное какая бодрость?
Вот и вышло, что слушала я Люциану Береславовну.
Слушала.
И сама не заметила, как придремала.
Да так, что, Еська сказывал, похрапывать стала. Но это илжа есть, потому как немашечки за мною этакое беды. Берендеи, они вовсе и не храпучие. Главное, что очнулася я с тиши тихое… и узрела над собою Люциану Береславовну да с лозиною.
Думала, этою лозиною она меня и перетянет.
Ан нет, обошлося.
Сказала только, чтоб спала я в своих покоях, а не прилюдно. Мол, тогда сон слаще будет.
— И подумалось мне, что, конечно, могу и ошибаться, но… зелье-то интересное, на волчьем корне и с вязельника листом вареное, с полынью и просвирником. Такое нервические барышни не принимают.
От и вправду, просвирник, пусть и зело пользительная трава, которая и от беспокойствия, и от телесной немочи иной спасает, и от слова дурного, от сглазу, от многого сподмогнет, только вот просвирник — трава мужская, в женском теле от нее слабость приключится способная.
Или и вовсе потрава, когда собран просвирник в полной силе да заварен крепко.
Волчий корень бабам и в руки-то брать боязно.
Кажная девка, которая худо-бедно в зелках разбирается, знает, что от волчьего корня пустоцветною стать можно. А коль непраздная баба пожует малый кусок, то и скинет дитя на раз. Иные-то и жуют, хоть и не по Божининым заветам этое, ну да пущай Божиня сама им судействие учиняет. Другое дело, что от такого и баба изойти способная кровями.
Аль в горячке слечь.
— Вижу, понимаете, — Люциана Береславовна поднялась и руку мне подала. — Как вы себя чувствуете? Если дурно или голова закружится, говорите. Итак, очевидно, что зелье это Кирей просил изготовить не для вас, если, конечно, вы не настолько ему надоели, чтобы избавиться.
От скаже — так скаже…
А колец-то у Люцианы Береславовны множество. Одни тяжкие. Другие — тонюсенькие, третьи с каменьями.
Четвертые сотворены хитро.
И кажное — с магией.
— Нравятся? — она пальчики и растопырила, позволяя разглядеть. — Станете магичкою, и у вас появятся деньги. Впрочем, слышала, что ваш жених вас не обижает…
Я только вздохнула.
От как бы поунять пыл егоный… и еще с бабкою замириться… с Ареем хоть бы словечком перемолвиться, а то порой уж думать начинаю, что примерещилась мне тая зима.
— Мне нравятся красивые вещи. Слабость… хоть в чем-то женщина может позволить себе быть слабой. Вздумай Кирей от вас избавиться, он нашел бы способ. У азар большой опыт в подобного рода делах. Зелье же… здесь вариантов немного. Сам он явно нервными расстройствами не страдает. Значит, просил для кого-то. А здесь выбор невелик. Родственник его? Полагаю, ему непросто приходится, но в подобных случаях зелья скорее вредят, чем помогают. Тот же бессмертник волю ослабляет, а это — верная смерть…
Я только охнула.
— Успокойтесь, Зослава… лучше уж кольцами любуйтесь.
Кольца… что кольца… красивые — это верно, да толку-то с тое красоты. Небось, что сила моя, ни душу согреть, ни разум успокоить.
Пустое.
Но глядела я послушно, выглядывала кажное. А после и шитье на рукавах рубахи сподней узенькой. Темный шелк, белая нить.
Красиво.
А поверх рукава — запястья золотые, плетеные косичкою… одни зелеными каменьями посверкивают, другие — алыми.
— И повторю, желал бы он избавиться от родича, нашел бы иной способ. Остаются царевичи. И вот тут, Зослава, вспомнила я, что зелье это еще моя наставница варила. Хорошая была женщина. Нестарая… веселая… и учила хорошо, не чета мне.
Промеж золотых запястий серая искра будто бы мелькнула.
Не серая — серебряная.
Да серебро, видать, не из лучших, вона, потемнело. И запястье-то это простенькое, полосочкою, на которой узор выбит, но какой — не разглядеть.
Поистерся за годы.
— Только беспечная… пошла в лес за травками и охрану не взяла. Зачем ей охрана? Магичка ведь… — Люциана Береславовна руку убрала и пробежалась пальчиками по запястьям, будто пересчитывая. — И не одна шла, с соученицами… с ними и наткнулась на лихих людей… три дня их искали, а что нашли… звери так не поступают.
Замолчала, взгляд отвела и тихо добавила:
— Звери — нет, а люди… люди, Зослава, на многое способны. Хоронили их с почестями. Много слов хороших сказано было… разбойников, говорят, тех нашли и посекли на месте. Может, и вправду озлилась охрана царская. А может, так оно удобней было. Мертвый лишнего не скажет. Только зелье это, которое наставница варила… его ведь ни в одной книге нет. Ее придумка…
Она поглаживала запястье, а я… я глядела на левую руку.
На рукав узенький, который приподнялся, потому как рука оная была еще более узкою, тонкою, что веточка… и на веточке этой видленились бледные полосы старых шрамов.
Тоненькие.
Почти незаметные. Не приглядишься — не увидишь. Я не приглядывалась, нет, но… просто вышло так, что почуяла эти шрамы.
— …и в ее же бумагах записи остались. Никаких имен, само собой… пациент… мужского полу… возраст — десять лет… симптоматика… история болезни… и зелье это, которое не столько сил лишает, сколько память глушит. У вас, Зослава, с памятью все ладно?
— Д-да…
— Замечательно, — она поправила рукавчик. — Голова не кружится? В глазах не двоится?
— Н-нет…
— Тогда, быть может, есть смысл встать? Сознания не лишитесь?
— Н-не знаю…
Мне было боязно глядеть на нее, не на руки, не на кольца… лучше уж на кольца, чем в лицо… аль в глаза…
— Если вздумаете лишаться, то постарайтесь, падая, ничего не задеть. Мне мои вещи дороги…
Ноги держали.
Худо-бедно, а держали. Падать туточки? Может, я и не боярыня, а гордость свою имею.
— Итак… полагаю, вчера произошло следующее. Вы вышли… не знаю, за какой надобностью, это сугубо ваше личное дело. Главное, что вы выглянули из комнаты и встретили Евстигнея. Вы как-то поняли, что с ним… мягко говоря, неладно. Сталкивались прежде с подобным?
— Бабка…
Чего уж молчать, когда все и без того ведомо?
— То есть, вы сообразили, что будить его нельзя, как и оставлять одного. Вы пошли следом… и это спасло вас обоих. Как вы оказались у некромантов?
— Служебным ходом, — созналася я.
— Интересно… и Хозяин не предупредил, куда идете?
Я покачала головой: неужто, когда б предупредил, я б пошла? И Евстигнея б не пустила.
— Очень интересно… зато понятно, как вы оказались внутри… к слову, этой ночью в общежитии, говорят, на редкость хорошо спалось. Так хорошо спалось, что едва ль не треть студиозусов учебу пропустила… и вот, как вам кажется, это нормально?
Чтоб все разом и поснули?
— …и вот если бы не эта повальная сонливость, логично было бы предположить, что ваш жених опоил своих… приятелей.
Кирей?
А на кой ему надобно?
— Более того, подобный вывод прямо-таки напрашивется, — Люциана Береславовна провела ноготком по запястью. — Поверить мешают здравый смысл и практическая сторона. Зелье горькое. Настолько горькое, что замаскировать его приправами точно не выйдет… да и количество не то, чтобы на все общежитие хватило. И со студизусами… кто-то супы не ест, кто-то пироги… кто-то киселями брезгует. Понимаете?
Я кивнула.
Разумею, отчего ж не разуметь.
Чтоб потравить всех, надобно зелье котлами варить, а после котлы сии на кухню волочь. Да и… пироги с полынною горечью навряд ли кто ел бы. Опять же ж, в столовую и Фрол Аксютович заглядывает, и наставник наш… и, думаю, с кухни этой иным преподавателям обеды носют, неужто и они потравилися б?
Сомневаюся.
— Сонное заклятье? Тоже неудачный выход. Почему, Зослава?
Она у меня пытает?
У меня. Больше туточки никогошеньки нет. И сама ж ответу ведает, и думает, что я ее ведать должна, а у меня в голове — пусто, что в амбаре весеннем. Разве что мыши не шубуршаться, и те попритихли с перепугу.
— Думайте, Зослава.
Думать…
Об чем?
Сонное заклятье. Простенькое. И сил требует самую малость, оно и не заклятье даже, так, наговор, который на игрушки вешают, чтоб младенчикам спалося крепче.
И для деток.
И… для хворых, которым боли спать мешают, иное есть, покрепче. Но и силов надобно побольше… на одного человека…
— Силы уйдет невмерно…
— Немеряно, — поправила меня Люциана Береславовна. — Правильно. Не важно, читать ли заклятье перед каждой комнатой, что крайне неразумно, думаю, даже вы это осознали.
А то как же.
Я ажно вообразимши себе злодея, каковой по общежитию идет и перед кожною дверью становится, чтоб заклятие прочесть…
— …или же произвести перерасчет и накрыть все здание. Неэргономичный вариант, крайне неэргономичный. Грозит полным истощением, а с учетом того, что сегодня все удивительно бодры, полагаю, следует его отмести. И да, есть еще один нюанс. Общежитие защищено. Далеко не от всех чар, но от многих, и сонные не продержались бы долго. А вы помните… во всяком случае должны помнить из курса общей магии, что после прекращения непосредственного воздействия на объект, данный объект стремиться вернуться к исходному состоянию. Что это значит?
Чего…
Нет, я помнила правило.
И еще с дюжину иных, важных, которые заучивала, как некогда учила молитвы Божинины. Но вот… а Люциана Береславовна глядит.
Рученьки сложила.
Сидит пряменько.
А я стою… расхристанная, в рубашке одное нижней, измятой. Сама не то красна, не то бела, но всяко похожа больше на сенную девку спросонья, нежель на магичку будущую.
— Думайте, Зослава… постарайтесь увидеть в словах смысл. В противном случае ничего у вас не выйдет.
Сказала и на перстеньки свои глянула.
Я ж… что я… не выйдет? Может, и взаправду негодная я для магических делов, но тепериче не отступлюся. Дед мой упертым был, и матушка, и батька… и выходит, я тоже.
Думать?
Объект… объект туточки студиозусы. И коль на них сонным заклятьем воздействовали… сиречь в сон погрузили, то, когда заклятье исчезло б, тогда…
— Значится… значится, когда б заклятье спало, они б пробудилися…
— Молодец, — Люциана Береславовна произнесла это без усмешки. — Не все, у части сон перешел бы в глубокую фазу, это защитная реакция организма, но часть, несомненно, встала бы. А они проспали все. Итак, подводя итог. Если исключить воздействие зелья и классической магии, что остентся?
И вновь на меня воззарилася.
Останется… чего останется? Хвост заячий куцый… но я ж ведаю, иначе б не ждала Люциана Береславовна… вот хоть ты за волосы себя скуби, чтоб прояснение в голове наступило.
Глянула под ноги.
И налево… направо… линии на коврах вьются-свиваются узорами…
— Начертательная магометрия…
Зазря ль я ночи не спала, дни просиживала, глаза и розум изводила, пытаясь в голову науку сию впихнуть со всеми правилами.
— Не совсем верный термин. Магометрия — это наука о правилах составления каркасов заклинаний, — Люциана Береславовна перевела взгляд на оконце.
Махонькое такое оконце.
С решеточкою.
За решеточкою солнце повисло. Светит ярко, тени вона, коротки сделались, куцы…
— Но мысль верная. Метод неклассический, есть что-то в нем от шаманизма и народных обрядов, в которых, собственно, и лежат истоки магии. Если брать глобально, — она переплела пальцы, и перстни слилися в золотое полотно, разукрашенное каменьями. — …то практически в любом обряде… я имею в виду обряд, корни которого уходят в прошлое, а не какую-нибудь глупость вроде суеверия о стриженных волосах…
А чего за суеверие?
Иль она о том, что бабе непраздной волосы стригчи неможно? Так то не суеверие, то правда, кажная баба знает, что, острижешь волосы, а с ними и годы жизни дитячее. А вот когда с человеком болезня тяжкая приключается, тогда, напротив, волос стричь надобно, потому как иные болезни норовят в теле человечьем затаиться. А срежешь волос — с ним и слабость уйдет.
Иные стригутся, чтоб судьбу переменить.
Или беды оберечься.
Обет давая.
И во всем-то, чтоб ни говорила Люциана Береславовна, а в том смысл особый имеется…
— …к примеру, когда ставят дом по древнему обычаю, то первые камни укладывают в особом порядке. И если провести линии, то получится примитивная схема плоского щита. А добавив на проекцию основные балки, стропила и ряд иных элементов, увидим, что щит приобретает объем. Конечно, без дополнительного вливания силы от него толку немного, но с учетом того, что в ряде случаев до сих пор используется кровь хозяев, защита получается неплохой… впрочем, я вновь отвлеклась.
Солнышко играло на перстнях.
А я… я глядела на левую руку Люцианы Береславовны.
Кожа белая.
И вновь же шрамы белые, тоненькие, будто ниточки шелковые для шитья прилипли. И видны-то только на солнышке…
— Как-то… стеклянная колба лопнула. Вот и посекло, — Люциана Береславовна коснулась руки осторожненько, будто бы болели шрамы.
А я поняла — и вправду болят.
Ноют.
Не тело — душа, и не было никакое колбы, ни стеклянное, ни парпоровой. Другое за ними стоит да не отпускает. Что? Не моего ума дело.
— Возвращаясь к теме нашего… урока… какие плюсы и минусы в таком вот, нетрадиционном подходе к магии?
И вновь пальцы свои гладит да с меня ответу ждать. А у меня вдруг будто бы прояснение случилося. Разом бояться перестала… коль болит душа, значит, есть она. А есть — то и человек живой.
Чего его бояться?
— Долго это, — говорю, осмелевши. — Надобно схему чертить и по правилам всем, ежель где ошибешься, то и наново придется перечерчивать.
— Хорошо.
— Затое силы надобна самая малость…
— Именно… сил начертательная магия почти не требует… — Люциана Береславовна перстенек на мизинце крутанула, с камнем красным. — Поэтому почти любой человек, в ком хоть капля силы есть, сумеет запустить схему. С другой стороны вы, безусловно, правы в том, что тот, кто обращается к схемам, должен быть предельно аккуратен. Любая ошибка в лучшем случае сделает заклинание бессильным, а в худшем… в худшем возможно извращение сути его с непредсказуемыми последствиями. Таким образом, вновь же, экстраполируя…
— Чего?
— Не «чего», Зослава. Следите за речью, право слово… и перебивать собеседника, даже если вам что-то не понятно, крайне невежливо. Дождитесь, когда он закончит, а затем спрашивайте. Экстраполяция — это перенос свойств…
Ага… объяснила.
Одно непонятное — другим. Мы заклятья переносу на курсе третьем проходить станем, так Архип Полуэктович говаривал.
— …возвращаясь к вашему ночному приключению, какие напрашиваются выводы?
Я роту открыла.
И закрыла.
Выводы?
А какие выводы? Нехорошие… небось, чужих в Акадэмии нетушки… и значится, ктой-то, мне знакомый, вздумал от Евстигнея избавиться.
…нет, не этого от меня Люциана Береславовна ждет.
Сидит.
Усмехается.
Колечки с перстеньками перебирает. И будто бы вовсе меня не видит…
— Он… тот, который ночью… он знал, что Евстигней хворый… и сумел дозваться… повести туда, куда ему надобно…
— Верно, — кивнула Люциана Береславовна. — Магия разума… тонкое воздействие, опять же, требует невероятной сосредоточенности, потому что разум любого человека ощущает чуждое влияние и стремится обрести свободу. Во сне защита ослабевает. И если человек болен, то болезнью его именно во сне управлять проще. Что еще?
— Он… умеет чертить.
— Полагаю, под этим вы подразумевали, что наш неизвестный злоумышленник в достаточной мере владеет навыками начертательной магии, чтобы построить сложное многоуровневое заклинание. Вновь верно.
От же… говорим, навроде, об одном, а слова разные, и у нее красиво выходит, а я… что линии кривые в заданное схеме.
— Не студиозус это, — шепотом произнесла я и взгляд отвела.
— Что ж… здесь можно и поспорить, но не стану. Сколь бы талантливы студиозусы ни были, но некоторые моменты схемы указывают на старую школу. Очень старую… в учебниках нынешних такие нюансы опущены… да и вообще, полагаю, в книгах вряд ли удасться отыскать несколько связок. Удивительной красоты конструкция вышла… как бы там ни было, но вы в одном правы. Человек, который это затеял, давно расстался со студенческой скамьей. И если разобраться, круг подозреваемых не так и велик. Я, Мирослава и Марьяна… так что, пожалуй, правильнее было бы говорить не «он», а «она».
— А…
— Фрола можно сразу исключить. Он слишком порядочен и прямолинеен, чтобы затевать подобную игру… да и с начертательной магией у него не ладилось. Архипу и вовсе незачем. Его народ выше прочего ставит верность. Не важно, правителю ли… женщине… Архип давал присягу. И скорее умрет, чем ее нарушит. Остаемся мы… К слову, Зослава… полагаю, вам предстоит пара-тройка крайне занимательных бесед… полагаю, вам расскажут примерно то, до чего мы дошли. А заодно намекнут, что, нет нужды долго искать человека, который разбирается в начертательной магии. Кто разбирается в ней лучше меня?
Я роту открыла.
И закрыла.
А и вправду… она ж нам лекции читала. И практикумы вела, заставляя вырисовывать схемы, и еще после про каждую говорила, до чего крива она. Один Ильюшка со всех похвалы удостоен был, мол, старается, не то, что мы, криворукие…
— Именно, Зослава… и поверь, мотив у меня тоже имеется, — она стиснула серебряный браслет. — Возможно, что и поэтому они молчат… предавшему единожды кто поверит?
Это она про себя?
Я б, может, окаянства набравшися и задала б вопрос, да не успела.
За дверями вдруг загрохотало, загремело…
— Отворяйте! — донесся зычный мужской голос, от которого я ажно присела. — Боярыня Ефросинья Аникеевна внучку лицезреть желают!
— Чего? — вырвалося одновременно и у меня, и у Люцианы Береславовны.
