5
Челнок отделился от «Ринддера», и у Чикайи ухнуло в животе. Он глядел, как удаляется стыковочная платформа, понимая, что летит по касательной, в обратном ее движению направлении, но для внутренностей иллюзия свободного падения с платформы была так сильна, что его чувства равновесия и направления отказывались повиноваться, пускай даже силуэт дока уходил в ноле зрения вдоль всей траектории полета, обрываясь только в зените; еще немного, и ему бы пришлось поворачивать голову, следя за ним. Поначалу ему казалось, будто кто-то его толкает назад, и это хотя бы отчасти объясняло испытываемые ощущения. Но внутренним ухом это перемещение не подтверждалось, и постепенно иллюзия пропала. Впрочем, лишь на мгновение, после чего весь цикл повторился сначала. Мнимые рывки и толчки, последовавшие за этим, вызвали у него куда меньшую тошноту, чем полагалось бы в действительности. Но неспособность обуздать свихнувшиеся органы чувств беспокоила его куда сильнее, нежели любой прямой, физически обоснованный эффект невесомости.
Он кое-как взял себя в руки, только увидев корабль целиком. Сперва с ребра, но уже через минуту судно ужалось до жалкого ожерельица как бы из стеклянных бусин. Новая система условно неподвижных звезд, по которой уже можно было всерьез ориентироваться в пространстве, проявилась в его восприятии. Бескрайнее белое поле, занимавшее правую половину пространства, походило на пустынную поверхность Луны. Сияние просачивалось даже сквозь полусомкнутые веки. Он вспомнил, как однажды на Пельдане взял глайдер и пустился в полет высоко над дюнами; тогда ему временами тоже казалось, что он падает через тонкую воздушную пелену. У той планеты луны не было, но звезды сияли почти так же ярко, как эти.
Сидевший позади Янн следил за ним.
― Ты как, в порядке?
Чикайя кивнул.
― Там, в тех пространствах, где ты рос, — начал он, — было понятие вертикали?
― В каком смысле?
― Я знаю, что ты не чувствуешь гравитации, ты об этом говорил однажды… но есть ли там нечто плоское, протяженное и объединенное, как, например, земля? Или все изотропно и трехмерно, как на хабитате с нулевой силой тяжести, где возможно перемещение и соединение в любых направлениях?
Янн вежливо ответил:
― Самые ранние мои воспоминания относятся к СР4 — это кэлерово многообразие, локально идентичное векторному четырехмерному комплексному пространству, но с абсолютно иной глобальной топологией. Но рос я в действительности не там. Я много странствовал вокруг него в детстве, просто чтобы добиться гибкости восприятия. В таком оторванном от остального мира окружении, как это… — он пренебрежительно обвел рукой окружавшее их пространство, более или менее отвечавшее евклидовой геометрии, — я погружался лишь для решения физических задач специального рода. И то, даже базовая ньютоновская механика легче воспринимается в симплектическом многообразии. Располагать отдельной видимой координатой для позиции и момента каждой степени свободы гораздо проще, чем корячиться, пытаясь свести воедино все данные в простом трехмерном пространстве.
Неплохо для праздношатающегося.
Чикайя не то чтобы завидовал вышемерным способностям Янна, но нельзя было отрицать, что для него мир за Барьером, очевидно, куда менее экзотичен, чем для маленького Чикайи окрестные джунгли. Его уверенность в себе заметно поколебалась от мысли, что под определенным углом зрения весь его многотысячелетний опыт покажется смехотворно узкопрофильным.
Но примирить оба пути развития было невозможно. Не мог он на голубом глазу утверждать, что Воплощенные так уж нуждаются в потрясениях и странностях непрестанно ширящейся Вселенной вокруг, а потом исполниться желания, чтобы все эти тяготы оказались не более значительны, чем путешествие по поверхности самой рядовой планетенки.
Кадир обернулся к нему и испытующим тоном вставил:
― Я вот могу анализировать потоки на симплектическом многообразии, не внедряясь туда на постоянное место жительства. Для этого нам и нужна математика. Воображать, что ты должен кидаться, как в омут с головой, в любое абстрактное пространство, оказавшееся пригодным для физических теорий, — это, знаешь ли, отпетый буквализм.
Янн улыбнулся — эта реплика вряд ли задела его.
― Я не стану с тобой пререкаться. Я сюда явился не для проповедей заблудшим о бестелесности.
Зифет, сидевшая перед Чикайей, пробормотала:
― А что толку, если Воплощение кажется тебе столь бессодержательным?
Чикайя прикусил язык. Его предупредили, как любят поехидничать на борту. То и дело кто-нибудь из экипажа «Риндлера» отважно кидался вброд в поисках консенсуса по пояс в излитой оппонентами отраве, но импровизированная дискуссия в столь замкнутом пространстве не способствовала продуктивной дисгармонии отношений.
Двигатель челнока будто взбрыкнул; по счастью, Чикайя смог интерпретировать этот легкий толчок в рамках идеи о стремительном погружении, не допустив для себя полной перемены земли и неба местами. Он шарил взглядом по выжигавшей глаз белизне, отыскивая пункт назначения, но сияющее полотно было непроницаемо. Ему было удивительно вот так шнырять в нескольких километрах над объектом, занимавшим значительную часть небосклона уже много веков — и не сгореть дотла, как случилось бы, рискни он подлететь так близко к обычной звезде. Но лишь огромные размеры позволяли наблюдать Барьер настолько издалека. Каждый квадратный километр границы в целом сверкал не ярче рядовой сверхновой. Обычный допплеровский сдвиг не оказывал воздействия на этот свет, не увеличивал его мощности, так что отсюда, глядя прямо на Барьер словно бы через камеру-обскуру, Чикайя мысленно оценил его яркость как раза в три меньшую, чем при наблюдении с поверхности любой из посещенных им планет. Поражало другое: объект заполнял все поле зрения, не оставляя места ни для чего. На Пахнере Барьер большую часть года затмевало местное солнце, и даже при наибольшем угловом расстоянии от светила где-то на горизонте оставалась каемка линялого мрака, и там глаза отдыхали на паре-тройке бледных звездочек.
Включился задний ход, и он наконец различил силуэт Пера графопостроителя. Прикрыв докучливое сияние рукой, он смог увидеть и больше; проявились детали структуры. Устройство венчала радужная сфера. Он знал, что на самом деле этот рябивший узор сложен из триллионов микродвигателей, способных перемещать с прецизионной точностью в любом направлении объекты размером с атом. «Риндлер», изменяя скорость относительно барьерной, легко перемещался в новое требуемое положение, а вот стилус Пера парил так близко от границы, что без постоянной компенсации его бы сбило с нужного места: не столкновениями с межзвездным газом, так давлением собственного излучения Барьера. Вероятно, возмущение, созданное их прибытием, лежало в пределах собственных компенсационных возможностей устройства, но Чикайе было и странно, и смешно видеть, как легко Перо уживается с ними. Так мог бы гравер-каллиграф невозмутимо вырезать символы слова «ГРАВИТАЦИЯ» на булавочной головке, пока четверо увальней-недорослей, взобравшись мастеру на плечи и сдавив шею, намылились выяснить, кто кого сборет.
Челнок еще приблизился к машине, и стало ясно, что размеры Пера довольно скромны. Оно было меньше среднего модуля «Риндлера», сорока или пятидесяти метров в диаметре, и сфера микродвигателей покоилась на возвышении у самого кончика плоской платформы. Движок челнока внес последнюю поправку в курс, и после серии маневров настолько деликатных, что едва ли стоило принимать их во внимание, они опустились на платформу.
Кадир отстегнулся и потянулся к люку в полу кабины челнока, Чикайя следом.
― Там есть атмосфера?
Кадир кивнул.
― Люди все время прилетают и отлетают. Проще поддерживать постоянное давление.
Чикайя нахмурился.
― Я и не собирался, так ведь?… — Он коснулся затылка, ощупывая приставшую к коже по всему телу мембрану. Она была почти невидима, но позволила бы при необходимости продержаться в вакууме не менее недели. Поскольку на то, чтобы вырастить из заготовки новое тело, ушло бы три месяца, мера безопасности показалась ему вполне разумной. Чем этот скафандр не мог его снабдить, так это реактивной массой. Затяни его в подбарьерную область, единственным выходом осталось бы срочное резервное копирование.
После этого уже можно было не спеша готовиться к локальной смерти.
Кадир бросил:
― Посмотрим, может, на обратном пути тебе и выпадет такая возможность.
Реплика звучала совершенно беззлобно, но как на нее реагировать, он так и не решил. С тех пор, как Чикайя разрешил Янну познакомить его с двумя приятелями-Защитниками, взаимное напряжение то прибывало, то убывало, и он никогда не знал точно, когда его добродушно поддразнивают, а когда встречают холодным душем, точно злейшего врага. Лепестки ирисовой диафрагмы люка начали раскрываться. Подоспели Зифет и Янн. Открылся мягко освещенный туннель с поручнями вдоль стен. Чикайя пропустил всех вперед, не желая преградить кому-то дорогу, если замешкается. Остальные двигались ногами вперед, будто спускаясь по лестнице, ему же было комфортнее лезть по туннелю, воображая его более или менее горизонтальным. Ему припомнились игровая площадка на Тураеве, лабиринт сообщающихся труб на ней. Когда Зифет хмуро оглянулась на него, он высунул язык и быстро процитировал пару строф детской считалки. Она нехотя улыбнулась.
Диспетчерская графопостроителя в плане представляла собой восьмиугольник. Восемь скошенных окон выходили на Барьер. На глазок определить расстояние было нелегко, поскольку сияние не обладало фоновой текстурой, однако Чикайя предположил, что расстояние от границы нововакуума не превышает пяти-шести метров. Он вдруг почувствовал, как сильно колотится сердце. Ритм сокращений не то чтобы изменился или стал аномальным, нет, но у него внезапно переключилось внимание. Выброса адреналина не последовало. Он не испугался, но стал прислушиваться к телу: осознал его мягкость, уязвимость, хрупкость в сопоставлении с остальными объектами вокруг. Так он обычно себя чувствовал в обстановке незнакомой, суровой, но непосредственной угрозы не представлявшей. Да, сейчас он не готов ей противостоять, но и списывать нынешнее воплощение в утиль нецелесообразно. Лишить его даже нескольких минут воспоминаний могла бы, пожалуй, космическая катастрофа почище мимозанской, но пока он в теле, он себя полностью с ним идентифицирует.
В этом месте, случись что, его искромсает даже не на атомы: мельче. Но он был счастлив. Инстинкты, взращенные в противостоянии абсолютов Жизни и Смерти, вышли на арену. Они сделают все возможное и невозможное, чтобы его защитить.
В центре комнаты перед восьмиугольным куполом находились передовые экраны. Под куполом был укрыт сам стилус. Чикайя смотрел, как Кадир и Зифет отдают длинную последовательность голосовых команд. Автоматика здесь была не в почете, и ему это показалось частью ритуала. Он заинтересованно покосился на Янна, тот шепнул:
― Это чтобы легче было отслеживать действия каждой из сторон. Есть и более простые пути этого добиться, но предпочтителен такой: с наблюдателями при каждом эксперименте, словесным управлением, дополнительными брифингами на отдельном уровне, пока за кулисами мы проверяем оборудование и проводим аудит программного кода тысячей независимых высококлассных утилит.
― Мне это слишком уж напоминает дипломатию земной древности. Тягостно как-то.
― Я знал, что твое Тайное Знание и тут пригодится! — улыбнулся Янн.
― Не надо мне тут Макиавелли изображать, — фыркнул Чикайя. — Если тебе и впрямь нужен эксперт по этим извращениям, пойди откопай себе настоящего Древнего.
― О, мы ожидаем прибытия анахронавтов на «Риндлер» со дня на день. Наверняка об этом волнующем событии возвестят несколько мегатонн побочных продуктов ядерных реакций. А затем явятся и они сами с твердым намерением спасти Вселенную.
― В любой день любого тысячелетия. О да.
Перспектива была и впрямь кошмарная. Меж звезд по-прежнему бродили останки давно погибших цивилизаций доквасповой эпохи, двадцатитысячелетней давности или около того: они пыхтели от системы к системе, захлебываясь отработанным топливом, латая дыры подручными приспособлениями и тратя тысячи лет на каждое путешествие. Чикайя лично никогда не встречался с Древними, но его отец как-то раз столкнулся с одной такой группой изгнанников из своего времени. Они посетили Тураев задолго до его рождения. Пока что ни одна команда Древних не сподобилась залететь дальше, чем на восемьдесят световых лет от Земли, и непосредственной угрозы нововакуум для них не представлял. Но если Защитники одержат верх, в течение ближайшей пары десятилетий анахронавтам придется выбирать между адаптацией к ненавистным новым технологиям и аннигиляцией.
Кадир наградил их неодобрительным взглядом, будто краткий обмен шуточками означал, что насущный мониторинг для них не очень важен. Чикайя включил режим полного сенсор-восстановления, и система работала даже помимо его воли, да и у Янна в запасе явно было что-то покруче, но он решил подчиниться общей дисциплине и послушно умолк.
Зифет задала последовательность частиц, которые предстояло испустить стилусу. У мимозанской катастрофы оказался по крайней мере один полезный побочный эффект: эксперименты по квантовой гравитации значительно упростились. Толщина Барьера составляла всего лишь несколько планковских длин: по сравнению с этим инструментом даже атомное лезвие шире планетной системы. Хотя высокоэнергетические частицы, созданные Пером, были смехотворно неуклюжи, Барьер затачивал их и разбивал на осколки куда более эффективные, чем весь первоначальный безобидный пучок в целом. Испущенный стилусом когерентный пучок мезонов, достигая Барьера, запускал там процесс высвобождения искаженных графов, спутанных колючей проволокой виртуальных кварков и глюонов, из темницы внутри каждого мезона. Оказалось возможным применить когерентные эффекты и заставить некоторые фрагменты распада действовать согласованно. Тогда появлялся шанс на модификацию самой границы. Естественные источники шума запустить этот процесс не могли ни при каких условиях, так что экранировавшие некогда Квиетенер рои вышли из употребления.
Кадир с немым вопросом повернулся к ним.
Янн решительно кивнул.
― Да. Все, как и договаривались. Вперед.
― Выполнить, — сказала Зифет, обращаясь к Перу.
Перо ответило без ощутимой органами чувств задержки. У Чикайи мурашки побежали по коже; он был между молотом и наковальней, времени на раздумья не осталось. Только что они пощекотали против шерсти тигра, способного разорвать всю четверку экспериментаторов на геометродинамические кванты, а миллисекундой позже — проглотить и «Риндлер», после чего с удвоенным энтузиазмом пуститься в погоню за их дальними копиями и более осмотрительными друзьями.
Кадир рассыпался в замысловатых проклятиях. Посредник деликатно предварял его слова ключами, с помощью которых любой оскорбленный мог оборвать трансляцию в неприемлемом для себя месте. Зифет только молча смотрела на него. В глазах ее была мука.
Когда тирада окончилась, Чикайя осторожно поинтересовался:
― Очевидно, вы получили не тот результат, на который надеялись, но не затруднит ли вас прояснить нам причину?
Кадир в сердцах пнул купол, скрывавший стилус. Отдача отбросила его к окну за спиной, и он с грохотом обрушился на пол.
Чикайя гневно поморщился. Какой бы надежной ни была защита каждого из участников этого столкновения, прецизионное оборудование, живая плоть и, что еще важнее, окна, преграждавшие доступ межзвездному вакууму, требовали более уважительного подхода.
Зифет пояснила:
― Эта последовательность была тестовой. Мы хотели воспроизвести результаты предыдущего эксперимента. Но данные не совпадают с записями последнего опыта. К сожалению, наша модель не в состоянии определить, явилось ли это продуктом статистического отклонения или отражает какой-то непредвиденный сдвиг в свойствах нововакуума.
Кадир поднялся на ноги и выпалил:
― Либо вы, предатели-самоубийцы, испортили оборудование, либо…
― Либо что? — взмолился Янн. — Ну предложите хоть какую-нибудь правдоподобную альтернативу!
Кадир поколебался, но ответил с мрачной усмешкой:
― У меня есть одна гипотеза, но я ее лучше придержу в запасе.
Чикайя был разочарован. Впрочем, он внутренне готовился заглушить обиду, перевести ее во фрустрацию, не дать развиться подлинному презрению. Если так пойдет и дальше, никто не сможет предложить оптимального пути, хотя никого, разумеется, и не нужно будет подталкивать к компромиссу. Обе стороны производили жалкое впечатление. Нововакуум, казалось, потешался над ними.
* * *
На полпути обратно Кадир извинился. Чикайя не был уверен, что он это искренне, хотя слова звучали скорей формально, нежели дружески. Янн попытался перевести все в шутку, а попутно разобраться в причинах инцидента, но Кадир на разговор не повелся.
Когда они подлетели к причалу и высадились на платформу, группа как-то сама собой распалась. Янн пожелал понаблюдать за некоторыми тестами нового спектрометрического пакета, проводившимися в лаборатории уровнем выше, но в том же модуле. Чикайе не хотелось слоняться за ним по пятам, так что он вернулся к себе в каюту.
Он и не ожидал от поездки какого-то особого прорыва в результатах, не говоря уж о драматическом всепроникающем постижении самого себя в преддверии Барьера. С тем же успехом он мог бы надеяться постичь секреты обычного вакуума, глядя сквозь воздух. Тем не менее он ощущал острое, болезненное разочарование. Перед прибытием на корабль его переполнял необоримый трепет от одной мысли о перспективе прокатиться на гребне смертоносной волны и усугубить опасность, держась в окрестностях и занимаясь исследованиями Барьера. Анатомировать опасность, разъять ее, добраться до сути и утишить внушенный ею ужас. Это напоминало ему сказку, некогда услышанную от мамы: легенду о Варварской Эпохе, когда люди швырялись друг в друга бомбами с небес. Тогда существовали особые специалисты, называемые саперами. Они десантировались с аэропланов, уравнивали скорости со смертоносными снарядами и обезвреживали их на лету, баюкая их, точно верные любовники, проникая в механическое нутро каждой бомбы и обращая их на службу себе взамен злокозненных создателей. Принципы аэродинамики лишали правдоподобия эту романтическую сказочку. Уж наверняка никто не ожидал от саперов, чтобы они в полете прошли ускоренный курс ядерной физики, выскоблили бомбы дочиста, извлекли оттуда каждый атом делящегося вещества и вырвали из них, один за другим, дестабилизирующие протоны.
Зифет перехватила Чикайю на лестнице, ведущей на прогулочную дорожку. Она сказала:
― Дом Кадира вот на таком, — она показала на пальцах воздетой руки, большой и указательный почти соприкасались, — расстоянии от Барьера. Девять тысячелетий истории. Меньше чем через год они канут в небытие.
― Мне очень жаль, — Чикайя полагал, что ответить так лучше, чем сыпать банальностями насчет истории, вечно живущей в памяти. — Ты думаешь, я хотел бы увидеть Сапату в руинах?
Ей не надо было указывать точное имя планеты. Жуткое расписание давно запечатлелось в каждом сердце.
― Если бы мы сумели остановить Барьер, не уничтожая нововакуум целиком. Я буду сражаться за такой вариант всеми силами. Я нахожу его единственно осмысленным.
Глаза Зифет вспыхнули гневом.
― Как ты беспристрастен! Вы великодушно позволяете нам сохранить наши жилища, превосходно зная, что вашей драгоценной новой игрушке ничего не грозит!
― Для меня это не игрушка, — возразил Чикайя. — Девять тысяч лет назад Сапата была фронтиром. Можно ли было тогда назвать ее игрушкой?
― Фронтир, — сказала она, — начинался с Земли. Она снаряжала колонистов по их доброй воле. Она не сжигала в пепел каждого, кто осмелился остаться.
Она хмурилась все сильнее.
― Ну и что вы собираетесь там обнаружить? Дивное сияние трансцендентного?
― Вряд ли.
Трансцендентность. Бессодержательное слово, унаследованное от религии. На некоторых умирающих планетах оно наполнялось новым смыслом. Им обозначали мифический процесс ментальной перестройки, позволявший обрести безграничную мощь интеллекта и доступ к рогу изобилия сверхвозможностей. Загвоздка была в деталях этого процесса, их следовало усовершенствовать. Безусловно, лучше, чтобы этим занимались другие. Привлекательная концепция, особенно для таких ленивых слушателей, что они за всю жизнь не сподобились толком разузнать, как устроена Вселенная вокруг, не нашли в себе к этому сил и потребностей. Они были уверены, что магическая метаморфоза так или иначе произойдет, а с нею отпадет и нужда прикладывать какие-то усилия.
Чикайя сказал:
― У меня уже есть обобщенный интеллект, и другого мне не надо. Спасибо.
В теории информации этот результат был строго обоснован. Пока вы сохраняете способность к достаточно гибкому обучению (а человечество обзавелось ею как бы не в бронзовом веке), до тех пор и единственными пределами, сдерживающими ваше развитие, остаются скорость передачи и обработки информации да емкость накопителя. Структурные переходы — скорей дело вкуса и стиля.
― Все, чего мне надо, — добавил он, — это как следует изучить его, вместо того чтобы принять как должное, что ради нашего удобства он должен быть уничтожен.
― Удобства? — Лицо Зифет перекосилось от бешенства. — Ах ты высокомерный говнюк!
Чикайя устало ответил:
― Если ваша насущная задача — спасти от разрушения чьи-то дома, то на вашем пути будут препятствия и посерьезней меня. Ступай, успокой своего приятеля, поработай над моделью, уточни ее. А обмениваться с тобой колкостями я не собираюсь.
― А тебе не кажется, что завалиться сюда и возвестить о своем недвусмысленном намерении влезать в нашу работу — само по себе достаточное оскорбление? Это при том, что мы вообще никогда не были уверены в каком-то успехе или твердом достижении.
Он покачал головой.
― «Риндлер» строили совместно. Ни одна из сторон коалиции не вправе использовать его для иных целей, чем исследования нововакуума. У конкретных членов экипажа свои цели, однако отсюда вовсе не следует, что корабль можно применять как стартовую площадку для какого-то вмешательства. Единственное его предназначение — нейтральный наблюдательный пункт.
Они достигли аллейки. Чикайя шел, опустив глаза, хотя понимал, что выглядит пристыженным.
Зифет сказала:
― Бестелых я еще могу понять: ничто за пределами их кваспа не интересует их по-настоящему, пока есть субстрат, в котором могут тик-такать их драгоценные алгоритмы. Но ты ощущал кожей ветер, вдыхал аромат свежераскопанной почвы. Ты понимаешь, что мы рискуем потерять. Как ты можешь презирать и предавать то, что даровало тебе жизнь?
Чикайя не выдержал и обернулся, разъяренный ее издевками, но в последний миг решил оставаться в рамках приличий.
― Я ничего не презираю и не предаю. Как я уже сказал, я намерен отстаивать те же ценности, что и вы, насколько это возможно. Но если все, на что мы способны в нашем драгоценном Воплощении, так это мертвой хваткой цепляться за парочку насиженных облюбованных местечек следующие десять миллиардов лет, значит, с тем же успехом мы могли бы запереться в этих прекрасных мирах и выбросить ключи к окружающей Вселенной.
Зифет холодно бросила:
― Ну а если тебе кажется, что брак устарел и стал излишне комфортабелен, то почему бы не сделать следующий логичный шаг и не вцепиться в одного-единственного партнера?
Чикайя остановился и поднял руку.
― Я внимательно тебя выслушал. Твоя точка зрения мне ясна. Тебе не было бы слишком сложно оставить меня в покое?
Зифет молча стояла перед ним. Было похоже, что, выплеснув весь накопившийся яд, она и сама подумывала уйти еще прежде, чем он задал этот риторический вопрос. Помедлив достаточно, чтобы у него не осталось сомнений — а вдруг она решает, как выгодней поступить? — она развернулась и пошла по аллейке прочь. Чикайя не двигался с места и глядел ей вслед, пораженный тем, как глубоко задет. Он никогда не скрывал мнений по тем или иным вопросам от людей, в чьем обществе жил — не считая, конечно, случаев, когда совершенно необходимо было кого-то заткнуть, чтобы тот не растравлял чужую печаль. За много десятилетий кожа у него порядком истончилась. Но чем ближе он подбирался к источнику всех бедствий, тем тяжелее становилось уверить себя, что лицезреет он безусловную, абсолютную катастрофу, подобную наводнению или голоду древности. Даже на Пахнере, где печаль и смятение достигли предельной точки, он в основном чувствовал уверенность в себе, ибо под покровом тоски и страха то и дело проступало тщательно скрываемое восхищение происходящим!
И если нападки Зифет так его задели, то причина лежала прежде всего в той области, которой она не коснулась. Уже сам факт ее пребывания здесь означал, что она покинула родной дом, испытала смешанное чувство освобождения и утраты. Как и Чикайя, она уже уплатила свою цену, и никто не осмелился бы прилюдно сказать ей, будто цены этой оказалось недостаточно.
* * *
Чикайя принял душ, смыл вакуумный скафандр и лег на кровать Он слушал музыку и размышлял. Ему нисколько не хотелось занимать каждую свободную минуту на борту «Риндлера» сомнениями в правоте своей позиции, но и взращивать в себе невосприимчивость к чужим сомнениям — тоже. Он не желал упускать из виду малейшую вероятность того, что избранное им направление действий неверно.
Если Защитники добьются своего, возможности, предоставляемые нововакуумом, будут навсегда утрачены. Да, знания, полученные при разрушении нововакуума, откроют перспективу его воссоздания — в ином, легче доступном контролю виде. Пройдет несколько десятков тысяч лет, и новая Вселенная опять постучится к ним в двери, на сей раз никому не угрожая. Никто не обязан будет спасаться бегством. Никому не придется выбирать между изгнанием и приспособленчеством.
И насколько еще сожмется мертвящая спираль самовлюбленности за эти несколько десятков тысячелетий? Если сейчас девять тысяч лет истории Сапаты считаются слишком ценными, чтобы их потерять, то по прошествии девяноста тысяч лет не то что культурная традиция — каждая песчинка на каждой обитаемой планете обретет священный статус.
Впрочем, те, кого такое положение дел мучило, всегда могли бежать. Так сбежал он с Тураева. Те, кому по душе бродить по вечности в лунатическом сне, остаются. Разве он вправе заострять этот выбор для всех?
Он не был в своем праве. Но и власти у него не было — да и не просто власти, но даже стремления к ней. Он явился сюда озвучить непопулярную точку зрения и посмотреть, поколеблет ли ее кто-нибудь. Коль скоро он истово верил, что нововакуум открывает перед метавидом богатство возможностей, невиданное с той самой поры, как человечество покинуло Землю… разве не станет актом предательства и трусости смолчать и не возразить тем, кто добивается его уничтожения?
Каюта начинала его стеснять. Он выбежал оттуда и направился в сад через весь корабль. На дорожках его по-прежнему мутило, но понемногу он учился сдерживать эти позывы.
В саду было практически безлюдно. Он нашел скамейку, с которой мог наблюдать за нововакуумом издалека и без головокружения. Синие арки околополярных звезд поворачивались достаточно медленно, чтобы это движение его успокаивало, да и листва, врывавшаяся в идеальные формы, сглаживала ощущение механистичности, искусственности всей картины.
Допплеровский сдвиг был ему в новинку, но движущиеся звезды он видел и раньше. В пору легкого Замедления ночное небо Тураева выглядело почти так же. Не хватало только солнца, которое бы восходило и закатывалось при каждом обороте планеты.
…Он стоял перед колыбелью, которой предстояло подготовить его разум к переносу, а тело сохранить для будущего. Она спросила, точно ли он намерен сберечь плоть, в которой пришел на свет, или же отдать ее на вторпереработку. Отец вежливо вмешался:
― Мы могли бы тебя дождаться. Мы готовы ждать тысячу лет, если понадобится. Скажи словечко, и так произойдет. Тебе ничего не придется терять…
Кто-то прошел мимо и удивился, заметив незнакомого пассажира. Посредники открыли канал взаимодействия, и незнакомец попросил представиться. Чикайя не просил его не беспокоить, так что разрешил обмен информацией. Протоколы согласованы, переводчики верифицированы, взаимоприемлемые акты поведения определены. Местных обычаев на борту как таковых не возникло, поэтому Посредники подбросили виртуальную монетку, чтобы решить, в каком стиле прозвучит каждое приветствие.
― Я поверить не могу, что мы еще не встречались. Меня зовут Софус.
Чикайя поднялся и назвал себя, потом они по очереди дотронулись до левого плеча друг друга.
― Я тут всего день, — объяснил он. — Это у меня первое путешествие за пределы планет. Я никак не могу привыкнуть.
― Вы не против, если я составлю компанию? Я жду одного человека, и это место мне кажется самым подходящим.
― Чувствуйте себя как дома.
Они сели на скамью. Чикайя спросил:
― А кого вы дожидаетесь?
― Одного человека, который отберет у вас почетное звание салаги. Технически говоря, она это уже сделала, просто пока не в состоянии показаться и заявить свои права на него.
Чикайя улыбнулся, припомнив, как выглядел в колыбели.
― Два новоприбывших за сколько дней? — Ему бы не показалось слишком странным, отважься кто-то на Пахнере последовать за ним. Но он не мог припомнить никого, с кем делился планами на это путешествие. — У них скоро кончатся запасные тела, если так пойдет и дальше. Нам придется запихать бывших бестелых в корабельные процессоры.
Софус укоризненно нахмурился.
― Эй, эй, не надо тут дискриминации! Претензии к тем, кто набирает добровольцев, а не к нам.
― И поэтому пришлось уплотнить каюты, чтобы все новички поместились?
Софус кивнул, очевидно, удивившись. Чикайю охватило беспокойство при мысли, что он с ходу разоткровенничался с ним, да еще и снабдил свои реплики некоторыми ремарками, позволявшими усмотреть в нем если не фанатика, то неженку. Он задался вопросом, а не послан ли Софус испытать его лояльность и сколько это продлится: то ли ответ уже ушел на сторону, то ли Софус просто присел с ним поболтать из чистой вежливости… ну что ж, посмотрим, сумеет ли он в свою очередь вытянуть из нее ценные сведения.
― На самом деле мы уже растим новые тела, — стал объяснять Софус. — Мы в общем-то ожидали такого наплыва именно сейчас, плюс-минус десять лет. Из результатов моделирования вытекало, что людям просто захочется сюда попасть, и все тут.
Чикайя удивился.
― Как, из-за Сапаты?
Софус помотал головой.
― Сапату спасать слишком поздно. Если в точном смысле слова это и неверно, то в большинстве своем люди все равно настроены реалистически и понимают, что надеяться повернуть угрозу вспять до последней минуты бессмысленно. Мы заглядываем дальше. На век, быть может, на полтора.
― Ага, — в подходящей компании Чикайя отпустил бы шуточку на предмет очерченной Софусом перспективы, однако с незнакомкой обычное богохульство едва ли было приемлемо. Да и потом, он на самом деле опечалился. В каком-то смысле печаль оказалась глубже, чем тоска, посещавшая его при мысли о возможной гибели Тураева. Подобно кончине многоуважаемого, всеми любимого, давно осевшего на одном месте предка, с которым, однако, все члены семьи поддерживали тесные контакты, окончательный исход людей с Земли и ее испепеление оставили бы шрамы на сердцах даже тех странников, кто всегда был настроен космополитично.
― Поговаривают и о том, чтобы передвинуть ее, — внезапно обронил Софус. — Засунуть в Солнечную систему «белого карлика», чтобы переместить ее на новое место. Очевидным кандидатом видится Сириус В.
Чикайя даже моргнул, недоверчиво глядя на него.
― Это не так уж и невозможно, — решительно продолжал Софус. — Когда в белого карлика закачивают вещество, он нагревается от приливного сжатия. Если все сделать как надо, значительная часть тепла отводится со струями. И если поиграть с формой струй, придать им нужную степень асимметрии, если вещества достаточно, можно добиться некоторого ускорения. После этого Землю переведут на орбиту вокруг этой звезды. Ускорение исказит орбиту, но планета останется гравитационно связанной.
― Но разогнать Сириус В до половины скорости света…
Софу с поднял руку.
― Да знаю я, знаю! Накопить такую реактивную массу и так стремительно передвинуть ее с места на место… ущерб превысит мимозанские масштабы. Навести такого шороху только затем, чтобы какой-то каменистый шарик мог безопасно удалиться в изгнание, это все равно что спасать Нью-Йорк от затопления, взрывами разгоняя его всю дорогу до Ио. Единственный разумный подход — запастись мешками с песком и на всякий случай приготовиться к бегству, а если все средства будут испробованы и не принесут эффекта, понаблюдать, как это местечко тонет.
― Угу. — Если Чикайя правильно помнил эту историю, то Нью-Йорк на Ио все-таки не попал, хотя сидеть сложа руки и наслаждаться зрелищем его затопления стало бы, возможно, и более милосердным выходом. Разве не оказалась одна известная статуя в Париже? Разве не превратились знаменитые мосты и здания в декорации разбросанных там и сям тематических парков?
Софус сверился с данными, поступавшими от внутренних сенсоров.
― Моя коллега вот-вот появится. Вы бы не хотели с ней повстречаться?
― Я был бы рад.
Они поднялись со скамейки и вместе пошли к лестнице. На аллейке Чикайя заставил себя идти нога в ногу с Софусом, как если бы сам тот факт, что он больше не считался младшим новичком, уже лишал его всяких скидок на неизбежную неуклюжесть.
― А она сама откуда?
― Вы хотите сказать, откуда она явилась сейчас?
― Да. Я прибыл с Пахнера и уверен, что ни с кем больше не говорил о планах отправиться на «Риндлер». Может, мне просто не повезло с ней столкнуться…
Софус покачал головой.
― Она была в пути около ста стандартных лет.
Путешествие и впрямь долгое. Хотя непрямое перемещение приводило к большим времязатратам, такой способ — с разбиением намеченного маршрута на малые отрезки, останавливаясь как можно чаще, — позволял сгладить неизбежно нараставшее отчуждение. Какую бы фракцию она ни поддерживала, к делу она явно относится вполне серьезно.
Чикайя вызвал карту окрестного космоса.
― Она что, с Хайтина?
― Именно оттуда.
― Но она не является уроженкой этого мира?
― Нет. Но, думаю, вам стоит подождать пару минут и расспросить ее обо всем самому.
― Конечно, извините…
Наверное, столь пристальный интерес, проявляемый им к новоприбывшей, кажется абсурдным: он ведь и о старожилах «Риндлера» ничего еще толком не знает. Но опечалившее его резюме Янна и скудный житейский опыт просто вынуждали искать кого-нибудь, неважно кого, кто мог бы перевернуть устоявшийся порядок вверх тормашками.
Они прошли через наблюдательную платформу, и дверь в рекреационную комнатку открылась. Чикайя невольно усмехнулся, опознав позу новичка: она пригнулась, пытаясь совладать со взбудораженной видом Барьера кинестетикой тела. На миг ее охватила морская болезнь.
А потом он присмотрелся внимательней и опознал еще кое-что.
Он застыл, как столп.
Не было смысла запрашивать сигнатуру: с тех пор, как их пути в последний раз пересеклись, облик ее не изменился. Собственно, она не меняла внешности вот уже четыре тысячи лет, с того дня, как они расстались впервые.
Чикайя побежал, ничего кругом не видя, только выкликая ее имя.
― Мариама!
Она обернулась на звук его голоса. Он видел, что ее тоже обуял шок, что она не понимает, как правильно реагировать. Он остановился, не желая ввергать ее в дальнейшее смятение. Прошло двенадцать сотен лет с той поры, когда они последний раз увиделись, и он понятия не имел, что с ней сейчас станет.
Мариама протянула руки ему навстречу, и он снова рванулся вперед, чтобы крепко сжать их своими. Они обнялись и счастливо рассмеялись, закружили друг друга в пляске, поскальзываясь на отполированном полу, теснимые назад собственной центробежной силой, которая их дополнительно ускоряла, и гак до тех пор, пока у Чикайи не устали руки, не загорелись без воздуха легкие и не помутился взгляд. Но он не хотел останавливаться первым, как не желал, чтобы его первым выпустили из объятий.
