Бригад-майор 1-й Сибирской эскадры военно-воздушного флота кочевой Русской империи Буй-тур Глеб обозревал из стеклянного фонаря трёхпалубного сторожевого дирижабля расстилающиеся внизу зелёные холмы предгорий. Бригад-майору исполнилось недавно тридцать, он родился под знаком Овна, в год Вепря, в день Волка, в час Скорпиона. Он был убеждённым евразийцем с железной волей, холёными усами и поющим сердцем – любимцем женщин, весельчаком, сочинителем озорных баллад и завсегдатаем Грушинского фестиваля, исповедующим национальную идею в виде любви, всеобщих объятий и песен у костра. Кроме того, он был сторонником запрета презервативов, дабы кара могла настигнуть грешников, и страдал лёгким комплексом полноценности – при виде человеческих увечий, уродств и неприкрытой глупости бригад-майор терялся, стыдясь собственной стати, достоинства и здоровья.

Сейчас, однако, он был серьёзен. Тревожные вести с алтайской Бухтармы, монгольской Кобдо и из китайских информационных источников отягощали его лёгкие мысли. Империи грозила опасность – он ощущал сгущение беды тонким чутьём, и от этого беспокойного чувства номадическая кровь, разом вспыхнув, бежала по его жилам, как дорожка горящего пороха. Ведь он, кочевник духа, правил Евразией – таковы его обязанность и долг. Великая обязанность и славный долг. Потому что номад превосходит оседлые народы по всем статьям – он всегда собран и мобилизован, пахарь расслаблен и медлителен, кочевник живёт свободой, мастеровой и земледелец – кабалой, номад дышит ветром, хлебороб и рабочий – печным дымом. Кочевник духа сверяет свою жизнь с небесной картой, ему указывают путь звёзды, а сидельцы земли – гвозди в гробах мира, они намертво вколочены в свою юдоль. Обживая пространство, номад присваивает его себе – таков принцип его бытия, поэтому нельзя помышлять о нём через представление о движении, не погрешив при этом против истины. Номад – тот, кто владеет миром. В этом смысле он недвижим, и в этом его отличие от мигранта/переселенца, который всего лишь беглец, покидающий местность, из которой выжаты соки жизни. Номад никуда не бежит, он не хочет бежать, потому что срастается с великим пространством, которым владеет, становясь с ним одним целым. Номад, кочевник духа – это энергетический пуп земли, её недвижимый двигатель.

Будучи русским по крови, бригад-майор, присвоивший себе пространство Евразии, знал, что русские безгранично талантливы во всём, пусть порой и находят себя в заёмной форме. Они блистательны в науках и искусствах, они непробиваемы в невежестве и самодовольны в серости, они упорны и изобретательны в труде, они бесподобны в мечтательной лени, они беззаветны в молитве и подвиге веры, они искусней чёрта в грехе и пороке, но всё же основное дело русских – война и строительство державы, ибо именно в этих сферах русские умеют, как никто, сносить удары судьбы. Буй-тур Глеб соответствовал величию своего предназначения и готов был противостоять грозящей его державе опасности, откуда бы ни явились тучи. На этот случай он одарён был Божьим знаком: в преддверии беды усы его становились солёными.

А вести и впрямь были тревожными. На Бухтарме кто-то изуверски сгубил русскую деревню, не пожалев ни людей, ни собак, ни скотину. И никаких концов. Отчего обросла тут же эта история всякого рода небывальщиной и слухами. Говорили про странные следы в лесах, про оголодавшее по случаю холодной и вьюжной зимы племя снежных дикарей, про вставшего от сна дракона Алтайских гор, про вылазку китайских диверсантов, про адовы врата, хранимые огненной и ледяной стражей, про полевые испытания выродков-солдат, скроенных из человеческого материала скальпелями секретных хирургов… Бригад-майор, впервые услыхав про выродков-солдат от техника-казаха, чьё левое ухо всегда было заткнуто воском, так как шайтан соблазняет людей, нашёптывая скверну именно в это отверстие, хохотал до судорог: зачем империи монстры Франкенштейна, когда у неё есть он, Буй-тур Глеб, и верные сыны – крылатые казаки, готовые разделать чёрта под орех?!

Потом – бессмысленная бойня на Кобдо у переправы. По просьбе русской стороны монголы пустили на осмотр места побоища имперских экспертов – картина жуткая, как и в деревне на Бухтарме. Неужто же и впрямь китайцы? Но ведь следов злодеев не нашли, а если и нашли – не объявили, чьи они, следы, смолчали. И кто тогда давил китайские заставы на перевале Улан-дабан и на Чёрном Иртыше в Джунгарии? Кто сорвал с небес Синьцзяна пассажирский самолёт, летевший в Красноярск из Урумчи? Там были русские, китайцы, уйгуры и даже группа путешествующих шведов. Все всмятку, в общий блин – костей не разобрать. О том, что самолёт был кем-то атакован, свидетельствовали перед обрывом связи выкрики пилотов, а также расшифровки записей из выкрашенных в мандариновый цвет чёрных ящиков. Однако вот опять же – кем? В жёлтых бюллетенях жёлтого Китая писали то о драконе неба, то о бесцеремонной провокации со стороны России, то об уйгурских карбонариях… Однако погранцов своих в ружьё подняли и стягивают уже войска в Синьцзян и в приграничье по Амуру. Оборотистыми и надменными сделались ханьцы, набрались снова шафранового духа – роют копытом землю, рвут удила. Но первой целью для Поднебесной, конечно, станет просторная Монголия. Кочевая Русская империя, само собой, придёт потомкам алтын-ханов на помощь… Тут и начнётся.

Так, болтая ложечкой в стакане чая ломтик лимона, мыслил бригад-майор в стеклянном фонаре сторожевого дирижабля – парящей, локационной, авианесущей крепости с шестью истребителями на нижней палубе, надёжной воздушной цитадели, ограждённой от радаров и ракет врага закрученными полями магнитных ловушек и искривлённым пространством охранного щита.

Внизу, открытые чистым небесам, неспешно проплывали зелёные просторы алтайских предгорий – из восьми мощных двигателей сейчас работали только два, и то в четверть силы. Справа вилась среди холмов стальная жила Иртыша, впереди неподвижно посверкивало водохранилище Бухтарминской станции, дальше, в сизых далях, вздымался Нарымский хребет, ковыльный на подступах, с березняками и пушистым лиственничным лесом на склонах. Скоро зелёная степь выцветет, пожелтеет и иссохнет пуховник, который местные называют «дыриса», пучки его станут жёсткими, как проволока… Но сейчас степь, овеваемая ветрами, полными дразнящих, сводящих с ума запахов, только затевала своё короткое буйство.

Между тем небо в соответствии с метеопрогнозом менялось – с северо-запада шли тяжёлые тучи, неся благодатный дождь, освежающий потоп, дарующий жизнь здешним местам на всю длину грядущего знойного лета. Дабы не прерывать дежурное патрулирование, Буй-тур Глеб отдал приказ подняться выше отягощённых благодатной влагой облаков. Тут же ровный гул двигателей сменил тон, и упругая сила слегка вдавила бригад-майора в кресло, вознося огромный дирижабль в бирюзу чистых небес. Несмотря на лихой манёвр, называемый пилотами эскадры кривой верстой, плавность хода была такой, что даже ложечка не брякнула в стакане.

…Облачный фронт уже упёрся клином в Нарымский и Катунский хребты, тучи теснились, наседали, вздымались, как ледяные торосы, давили друг друга, истекая ливнем на степь и предгорья, когда радар засёк объект, движущийся с юго-востока примерно встречным курсом. «Едет рыцарь на коне, приблизительно, ко мне…» – оживившись, пропел себе под нос Буй-тур Глеб.

Идентифицировать объект приборы не смогли – тот не имел опознавательного маяка, не отвечал на запросы «свой-чужой» и не реагировал на сигналы, посылаемые в диапазоне выделенной для гражданских коробчонок эфирной частоты. Скорость его была мала, размер – что-то в масштабах малой авиации, пожалуй, помельче даже допотопного учебно-тренировочного Як-18, на котором в юности под присмотром наставника Буй-тур Глеб совершал свои первые полёты. Ничего серьёзного – летающий валенок. Однако следовало точно знать – что это, откуда и зачем. Китайский контрабандист? Засланный из Поднебесной шпион? Отечественный любитель-экстремал, поднявшийся самовольно, вопреки грозовому предупреждению, и вырубивший от греха подальше рацию и маяк? «Кто видал, чтоб медведь летал? – мурлыкал уже новую мелодию бригад-майор. – Он пеший, как леший».

Дирижабль плыл в облитом солнцем прозрачном океане света, объект же двигался в ливневом потоке под облаками, отчего визуальный контакт с ним был невозможен, хотя, не будь между ними этой плотной, как войлочная кошма, пелены, для того, чтобы рассмотреть летуна, сейчас хватило бы обычной полевой оптики. Бригад-майор решил накрыть нарушителя магнитной подушкой, сканировать на предмет активного вооружения и, в случае отсутствия угрозы, втянуть «валенок» на грузовую палубу.

Что ситуация не так проста, как поначалу показалось, бригад-майор сообразил, когда магнитная подушка не сработала. Ведомый радаром, нечёткий, странно подрагивающий на экране объект просто не заметил её, прошёл как нож сквозь холодец, как палец через воду. То, что рассекало под облаками дождь, не имело магнитных свойств, а стало быть, и охранный щит был ему нипочём. На допотопный агрегат это уже никак не походило. Озадаченный бригад-майор приказал послать два истребителя – сопроводить летуна до ближайшего аэродрома, а в случае неподчинения – так-растак! – принудить и посадить силой. Для острастки Буй-тур Глеб решил легонько садануть по нарушителю из акустической пушки, которую пилот услышит не то что сквозь шум дождя, но и сквозь могильный сон, – пусть знает, что он под опекой. Отдав команду, бригад-майор машинально облизал губы и похолодел – усы были солёными!

Пушка отработала, и в тот же миг летун, взвившись почти вертикальной свечой, пошёл к дирижаблю на звук, как идёт акула на запах крови. Истребители ещё только готовились сорваться с нижней палубы и теперь, если успеют, определённо должны будут не сажать, а сбивать наглеца. Ситуация стремительно менялась, расстояние до объекта с каждой секундой сокращалось: ещё немного, самую малость, и он вырвется из-под облачного горизонта. Сомнений не было – даже не видя соперника, мерзавец намеревался атаковать. Врубив звенящий зуммер боевой тревоги, бригад-майор с холодной усмешкой, всегда отпечатывающейся на его лице в минуту опасности, вновь помянул в мыслях бесстрашных крылатых казаков своего экипажа, готовых разделать чёрта под орех, врезав по нему из всех калибров, и в тот же миг, не в силах совладать с открывшимся от изумления ртом, понял: вот он – тот самый случай.