Он протянул к ней руку, как делал всегда, каждое утро, на протяжении двадцати лет, прежде чем проснуться. Случалось, рядом с ним оказывались иные женщины, имен которых он даже не знал. Граф чувствовал под рукой мягкость и податливость их тел, бывало, ошибался, принимая их за нее, и просыпался с радостью, пусть даже на один краткий миг. Однако в последующие минуты осознание истины превращалось в отчаяние. Удел, который он уже давно выбрал сам, состоял в том, чтобы спать одному. Случайные попутчицы немедленно отсылались после того, как исполняли все, что от них требовалось, утолив физический голод мужчины. В течение десяти лет такое положение ничуть не беспокоило этого человека.

Янош Хорвати, граф Пек, протянул руку, все понял и еще некоторое время лежал, не открывая единственного глаза. Он пытался воскресить в памяти лицо Катарины. Иногда это ему удавалось. У графа был ее портрет. Изображение передавало только красоту этой женщины, но ничего из того, что было ему по-настоящему дорого, что он любил, — гладкость кожи, спокойную уверенность, смех.

Нет. В это утро ее лицо никак не приходило ему на память. Черты Катарины таяли в мутных отблесках его воспоминаний. Легкий ветерок подул и приподнял навощенную занавесь, закрывающую узкое окошко, похожее на бойницу. Тонкий лучик света проник в комнату, и сразу стало холоднее. Поначалу граф удивился, почему слуги не позаботились о том, чтобы привести окно в порядок, но потом вспомнил, что он находится не в своем венгерском замке, а совсем у другого человека, в чужой стране.

Потом Хорвати вспомнил, почему он здесь. Сегодня, возможно, начнется избавление от проклятия, которое двадцать лет назад сгубило его жену. Оно свело в могилу их троих детей, покоящихся нынче в семейном склепе. Один умер при рождении, второй погиб в сражении, третий скончался от чумы.

В дверь постучали.

— Кто? — спросил граф.

Дверь открылась, появился Петру, молодой спатар, которого воевода Валахии назначил командовать этой крепостью. Он остановился на пороге и переминался с ноги на ногу, такой же нервный и напряженный, как и накануне, когда граф впервые появился здесь.

Хорвати хорошо понимал, почему Петру нервничал. Не так уж часто высокопоставленный венгерский вельможа посещает такое захудалое местечко, да еще с такой целью. Еще до приезда высокого гостя спатар провел тщательную подготовку к грядущему мероприятию, причем делал это в большой секретности.

— Все готово? — спросил Хорвати.

— Я… Мне кажется, да, мой господин. — Петру облизнул губы. — Если бы вы соизволили…

Он указал на лестницу, начинавшуюся за его спиной.

— Я сейчас. Подождите меня.

Рыцарь поклонился и вышел. Дверь за ним закрылась. Хорвати откинул шкуры, которыми укрывался. Секунду он сидел на краю постели, почесывая седые, коротко остриженные волосы. В спальне крепости, несмотря на ветер, который просачивался в окна, было не холоднее, чем в его замке, построенном в городе Пеке. Кроме того, граф давно уже понял, что в крепости, за которую он отдал душу нечистому, никогда не будет тепло, раз никто из тех, кого он любил, не смог жить в ней.

Хорвати быстро оделся и вышел из спальни. Он хотел найти место, где было бы тепло. Нет, не его телу, в этом граф никогда не нуждался. Душе.

— Мой господин. — Молодой спатар распахнул дверь и отступил на шаг.

Хорвати вошел в зал, освещенный четырьмя камышовыми факелами и выглядевший весьма скромно, как и все остальные помещения крепости. Сквозь узкие окна просачивался утренний свет. Длина четырехугольной комнаты составляла двадцать шагов, ширина — двенадцать. Стены покрывали дешевые гобелены, на полу лежали шкуры. Они должны были сохранять тепло, исходящее от очага, устроенного в дальней, восточной стороне зала, но на самом деле помогали мало. Эта комната занимала центр самой обыкновенной, ничем не примечательной крепости. Да, помещение было весьма простым, однако то, что здесь находилось, придавало ему немалую значимость.

Хорвати посмотрел вокруг себя, потом взглянул на молодого человека, стоявшего перед ним.

— Расскажите мне, что вы сделали.

— Я следовал распоряжениям моего господина, воеводы Валахии. — Петру поднял руку, в которой держал свиток пергамента. — Согласно его письму, я надеюсь.

— Как эти распоряжения попали к вам?

— Они были оставлены в сумке за воротами. Это случилось ночью, три недели назад. На пергаменте была печать воеводы. — Он снова облизнул губы от волнения. — Но другая бумага предупреждала, что в дальнейшем не нужно искать встречи с господарем или каким-то иным образом выражать ему признательность.

Хорвати кивнул. Как и любой другой участник этого дела, правитель Валахии вполне осознавал всю опасность игры, которую они затеяли.

— Больше ничего не было оставлено?

— Было, мой господин. — Молодой человек проглотил слюну. — В сумке также находились несколько обломков меча. Клинок, эфес… Там же было распоряжение перековать его. Мне пришлось послать в Куртеа де Аргес за кузнецом. Он приехал утром и начал работу. Наша кузница бедновата, но он сказал, что у него при себе есть все, что необходимо.

— Нет, не совсем, — ответил Хорвати и сунул руку в карман камзола. — Ему потребуется вот это.

Он вытащил два небольших стальных кружка. Как раз такой получится, если соединить концы большого и указательного пальцев. Края их оказались погнутыми, так как эти кружки были извлечены из рукояти меча.

— Вот, — сказал граф. — Мне прислали их вместе с письмом, из-за которого я и приехал сюда.

Его единственный глаз неотрывно смотрел в лицо молодого человека.

Реакция последовала через мгновение.

— Дракон!

— Ты узнаёшь это?

— Конечно, мой господин.

Петру взял оба кружочка, потер их ладонью и вздрогнул, когда зазубренные края поцарапали кожу.

— Это символ человека, который построил этот замок, и всего ордена, который он возглавлял. Теперь они унижены, опозорены…

Внезапный резкий жест Хорвати заставил Петру остановиться. Граф был на голову выше рыцаря, поэтому наклонился над ним.

— Я был бы поосторожнее с такими понятиями, спатар! — прокричал он, и лицо, покрытое шрамами, исказилось. — Потому что я сам принадлежу к этому ордену.

Вельможа неотрывно смотрел на юношу. Единственный серый глаз сверкал яростью, поэтому контраст между живым оком и его мертвым, пустым соседом казался молодому человеку особенно разительным.

— Я… я… — Петру опешил и заикался от страха. — Я не хотел обидеть вас, граф Хорвати. Я всего лишь повторил то, что слышал.

Еще мгновение венгр смотрел на него, не мигая, затем выпрямился.

Его голос звучал уже спокойнее:

— Ты пересказываешь слухи, которые разнеслись повсюду об одном из членов ордена, Владе Дракуле, твоем прежнем господине. В том, что ты говоришь, есть доля правды. Его темные дела запятнали орден, которому он приносил клятву верности. Однако нельзя сказать, что наш союз развалился.

— Но разве орден не прекратил существование? — осторожно уточнил Петру.

Гость глубоко вздохнул.

— Дракон не умрет, пока его не настигнет волшебное копье святого Михаила. Он может только спать, но однажды воспрянет духом.

Хорвати прислонил ладонь к лицу.

Петру шагнул к графу и сказал вкрадчиво, с опаской:

— Мой господин, я удостоился чести быть причастным к ордену и мечтаю стать одним из братьев. Если когда-то, как вы говорите, орден Дракона восстанет, то я с радостью вступлю под его знамена и буду не единственным, кто сделает это.

Хорвати повернулся к нему. В глазах молодого человека он увидел нетерпение. Граф когда-то испытывал такой же голод и жажду действий. Это было тогда, когда у него были целы оба глаза, еще до того, как он стал одним из членов ордена, и до того, как был проклят.

Граф снова глубоко вздохнул. Он понимал, что напрасно дал волю гневу, и отдавал себе отчет в том, что это чувство вовсе не было направлено на молодого человека, который стоял перед ним. Он сердился сам на себя.

Хорвати откинул голову, провел пальцем по тому месту, где когда-то был глаз.

«Возможно, именно сегодня наступил день искупления всех грехов, зарождения надежды, — решил он. — Наверное, так думаю не только я. Иначе ради чего все эти сложные секретные приготовления?»

Граф снова взглянул на спатара и произнес спокойным, уравновешенным голосом:

— Тогда расскажите мне, что еще вы сделали.

Молодой человек кивнул. Радостное облегчение отразилось на его лице.

— Мы сядем сюда, мой господин, поближе к теплу. — Он показал на возвышение, устроенное перед камином, и три кресла на нем. — Эти стулья самые удобные из тех, которые у нас есть. Моя жена очень сожалела о том, что не сможет присутствовать на мероприятии. Она носит нашего первенца.

Петру вдруг остановился, покраснел и, чтобы скрыть смущение, прошел мимо помоста к столу, установленному рядом.

— Здесь все самое лучшее, что наша скромная крепость может предоставить для пропитания в конце зимы.

Хорвати взглянул на стол, ломящийся под бутылками вина и караваями хлеба. Рядом с ними лежали головки козьего сыра, покрытые толстой коркой, и куски вяленого мяса, сдобренного пряностями. С краю высилась стопка каких-то брошюр.

— А это что такое? — спросил он, хотя хорошо знал ответ на свой вопрос.

— Они тоже были в сумке, мой господин. Воевода приказал показать их вам.

Петру взял книжечку, лежащую поверх прочих. На ее обложке была помещена грубоватая гравюра. Некий вельможа обедал среди тел, привязанных к кольям. Слуга отрубал узникам конечности, отрезал им носы и уши.

— «История кровожадного безумца», — громко прочитал спатар, потом протянул памфлет графу и поинтересовался: — Вы желаете прочесть, мой господин?

— Нет, — коротко ответил Хорвати, который много раз видел это прежде. — А теперь… — Он обернулся.

Граф с самого начала избегал смотреть на эти кабинки. Почему? Потому, наверное, что они откровенно взывали к его самым глубоким, сокровенным мыслям, напоминали о грехе, об искуплении, об оправдании, которого он всегда искал, но так и не нашел.

Три исповедальни стояли в ряд в самом центре зала. Каждая была разделена на две части. Одна из них предназначалась для исповедуемого, другая — для священника. Занавеси, закрывающие вход в кабинки, были откинуты, и Хорвати обратил внимание на то, что эти клетушки приспособлены для того, чтобы находиться в них довольно долго. Внутри он увидел подушки и волчьи шкуры.

— А это зачем? — мягко спросил граф, подошел, наклонился и оперся рукой о мореную деревянную поверхность.

— Так распорядился воевода, мой господин, — ответил Петру, приблизившись к нему. — Это было самое трудное поручение, которое нам пришлось исполнить. Вам известно, что у нас, приверженцев византийской веры, ничего подобного нет. Мы с радостью преклоняем колени перед нашими священниками у дверей алтаря. Так что мне пришлось ехать к этим треклятым саксонцам, которые веруют по-католически. Они только сбили меня с толку… — Он вдруг оборвал свою речь и покраснел. — Я… Вы не подумайте, что я не уважаю вас, граф Хорвати. Я знаю, что вы исповедуете римскую веру.

Вельможа махнул рукой.

— Вам не стоит упрекать себя, спатар. — Он сделал шаг вперед и вошел в ту часть исповедальни, которая предназначалась для священника. — Что это? — спросил граф, открывая откидной столик, прикрепленный на петлях.

— Я велел установить. В распоряжениях говорилось о писцах, которые должны присутствовать здесь. Исповеди ведь будут записываться, я полагаю?

— Да, так и есть. Я привез писцов с собой. Вы правильно подумали. — Хорвати быстро выпрямился. — А что там? — Он указал на дальнюю часть зала, скрытую в полутьме как раз напротив камина.

— Это, возможно, единственный случай, когда я позволил себе превысить полномочия, которые мне были даны. — Спатар протянул руку, приглашая Хорвати пройти за ним к следующему столу. — Здесь угощение попроще, для писцов и… свидетелей. — Он проглотил слюну. — Воевода писал мне на латыни, а она у меня не так уж и хороша. Я не был уверен в том, что точно понял его волю. Возможно, предполагается проведение какого-то расследования. Я так подумал и приготовил вот это. — Он указал на предметы, лежащие на столе.

Хорвати наклонился, прикоснулся к металлическому ободу, предназначенному для сдавливания головы, прижал палец к острым шипам, торчащим внутри него. Он окинул взглядом другие приспособления — сапог для пыток, который дробит кости, тиски для пальцев, клещи, рвущие плоть. Почти полный набор. Все то, с чем обычно приезжает спатар, чтобы заставить местное население безоговорочно исполнять волю воеводы.

От прикосновения к шипу на пальце графа выступила кровь. Он облизнул ее и кивнул. Ему не верилось, что все это понадобится, но не хотелось обижать спатара и говорить ему о том, что его усердие было напрасным.

Потом Хорвати заметил, что над столом что-то вставлено в стену.

— Это еще что? — пробормотал он.

Молодой человек улыбнулся.

— Результат моего любопытства. Говорят, что предыдущий воевода наказывал своих неверных придворных, заставляя их вместе с семьями работать наподобие невольников на строительстве замка. Поскольку о нем рассказывают множество небылиц, я не верил в это, пока не обнаружил… вот.

Он вытащил из кармана свечу, подошел к одному из камышовых факелов, горящих на стене, зажег ее, вернулся к графу, поднес свет ближе и с улыбкой произнес:

— Взгляните, мой господин. Вы сами все поймете.

Хорвати сразу же последовал его совету, взглянул и понял, что именно выступало из известкового раствора, которым были скреплены два кирпича в стене. Это оказалась челюсть ребенка. Он отдернул руку, оставив след крови на почерневших зубах. Граф тоже слышал истории о том, как строился этот замок. Как и все, что болтали о Дракуле, это казалось ему невероятным, но в конце концов оказалось правдой, пусть и частично.

Янош Хорвати обернулся и взглянул на кабинки. Исповеди, которые прозвучат в них, скорее всего, окажутся похожими на сплетни о строительстве этого замка. Ничуть не лучше. Даже намного хуже. Внезапно растаяли как дым все надежды, которые охватили и поддерживали его, когда он получил в руки части меча Дракона. Именно они заставили графа пересечь заснеженные равнины Трансильвании и добраться до этой далекой крепости, затерянной в Валахии. Но смогут ли истории, рассказанные здесь, оправдать подобное зло? Какая исповедь освободит орден Дьявола от унижения, а его самого — от проклятия?

Он поднял руку и прикоснулся к пустой глазнице. Капля крови капнула на это место, и граф стер ее.

— Пошлите недостающие части меча кузнецу и позовите их всех.

Петру поклонился и пошел исполнять приказание.