6
На пыльном квадрате автостоянки неподалеку от раскопок Роб щедро расплатился с Радеваном и сказал, что домой доберется самостоятельно. Радеван посмотрел на Роба, на купюры в своей руке, на Кристину, стоявшую за спиной журналиста. Понимающе ухмыльнулся во весь рот, развернул машину, высунулся из окна и крикнул:
— Может, завтра, мистер Роб?
— Может быть.
Радеван укатил.
Кристина ездила на древнем лендровере. Усевшись на свое место, она сгребла кучу лежавших на пассажирском сиденье книг и научных журналов, решительно перебросила их назад, завела мотор, и машина на большой скорости двинулась в сторону магистрального шоссе — вниз по усыпанным щебенкой склонам холмов, туда, где тянулись выжженные солнцем желтые равнины.
— Так… что же происходит?
Робу пришлось выкрикнуть свой вопрос: слишком уж грохотали, подпрыгивая на камнях, колеса.
— Главная причина — политическая. Не забывайте, мы находимся в Курдистане. Курды считают, что турки присваивают себе их наследие, перевозят все лучшее в музеи Анкары и Стамбула. Не уверена, что эти обвинения совсем уж голословны.
Роб взглянул на отблеск солнца в воде оросительного канала. Ему доводилось раньше читать, будто в районе намереваются развернуть серьезную кампанию по развитию сельского хозяйства: Великий Анатолийский проект, согласно которому воды Евфрата должны вернуть к жизни эти пустыни. Проект встретил неоднозначный прием, потому что при его осуществлении будут затоплены десятки уникальных древнейших археологических памятников. К счастью, Гёбекли в их число не попадал. Роб вновь взглянул на Кристину, которая яростным рывком переключила скорость.
— Правда в том, что правительство не хочет позволить местным жителям наживаться за счет Гёбекли-тепе.
— Почему?
— Причина вполне обоснована с археологической точки зрения. Гёбекли меньше всего на свете нужны многотысячные толпы туристов, сующие нос куда им вздумается. Поэтому власти не ставят никаких дорожных указателей; поэтому же дорога здесь такая ужасная. Зато мы можем спокойно работать. — Она резко крутанула руль и прибавила газу. — Однако курдская точка зрения мне тоже вполне понятна. Вы, конечно, видели по пути сюда их деревни.
Роб кивнул.
— Одну-две.
— У них нет даже водопровода, не говоря о канализации. Мало где найдется школа. Жалкая нищета. А из Гёбекли-тепе при хорошей организации можно качать деньги, как насосом. Серьезная финансовая подпитка региону.
— И Франц оказался в эпицентре спора?
— Верно подмечено. На него давят со всех сторон. Требуют правильно вести раскопки, требуют копать быстрее, требуют использовать как можно больше местных жителей. Требуют даже, чтобы он оставался руководителем работ.
— Поэтому у него такое двойственное отношение к гласности?
— Естественно, он гордится своим открытием. И был бы рад, если бы мир узнал об этом. Он ведь работает тут с девяносто четвертого года. — Кристина затормозила, чтобы пропустить переходившую дорогу козу. — Большинство археологов то и дело переезжают с места на место. Я шесть лет назад закончила Кембридж, а уже успела поработать в Мексике, Израиле и Франции. А у Франца здесь прошло больше половины его научной карьеры. Да, ему очень хочется поведать обо всем миру! Но если он это сделает и Гёбекли обретет известность, такую известность, которая соответствует его значимости, то какая-нибудь шишка в Анкаре может решить, что таким большим делом должен руководить турок. И вся слава достанется местному уроженцу.
Теперь кое-что для Роба прояснилось. Тем не менее это не объясняло странной атмосферы на раскопках и недовольства рабочих. Может, ему просто померещилось?
Они добрались до шоссе, свернули на гладкий асфальт и, прибавив скорости, помчались во все более густеющем потоке машин в сторону Шанлыурфы. Обгоняли машины с фруктами и армейские грузовики. Журналист и археолог говорили о предмете главного интереса Кристины: человеческих останках. О том, как она исследовала человеческие жертвы в Теотиуакане. О работе в израильских городах Тель-Гезере и Мегиддо. О стоянках неандертальцев во Франции.
— Древние гоминиды жили на юге Франции сотни тысяч лет. Эти люди походили на нас, но не совсем.
— Вы имеете в виду неандертальцев?
— Да, но помимо них бывают и другие. Homo erectus и Homo antecessor. Даже Homo heidelbergensis. И так далее…
— Э-э-э… Да…
Кристина рассмеялась.
— Я снова завела вас в дебри? Что поделать… А теперь позвольте показать кое-что поистине изумительное.
— Думаю, это произведет впечатление.
Автомобиль приближался к центру Шанлыурфы. На холмах громоздились бетонные дома, по сторонам залитых солнцем и покрытых пылью бульваров тянулись большие магазины и деловые здания. Другие улицы казались более тенистыми и старомодными. Пока машина пробиралась в потоке дневного оживленного движения, Роб успел разглядеть кусок аркады Оттоманской эпохи — вход на многолюдный сук, иными словами, местный базар. За одряхлевшими каменными стенами прятались мечети. Шанлыурфа отчетливо делилась на старый — очень старый! — квартал и наполовину уходившие в пустыню новые.
Слева Роб увидел большой, как ему показалось, парк со сверкающими на солнце прудами, каналами и изящными чайными домиками — очаровательный оазис посреди суеты и грязи большого курдского города.
— Сады Голбаси, — пояснила Кристина. — А это рыбные пруды Авраама. Местные жители уверены, что пророк Авраам собственноручно запускал сюда карпов. Город восхитительный — для тех, кто любит историю. Мне здесь нравится…
Автомобиль пробирался по узким улочкам старого города. Резко вывернув руль влево, Кристина вывела машину на широкую дорогу, идущую вверх по склону холма, и развернулась перед воротами прятавшегося в тени здания. Надпись гласила: «Музей Шанлыурфы».
В вестибюле пили черный чай трое небритых мужчин. Они поднялись и приветливо поздоровались с Кристиной. Она бегло ответила им по-курдски или по-турецки. Во всяком случае, этого языка Роб совершенно не понимал.
После обмена любезностями посетители прошли через следующие двери в глубь дома, и Кристина подвела Роба к каменной статуе: двухметровой высоты светло-кремовое изваяние мужчины с глазами из черного камня.
— Его откопали в Шанлыурфе десять лет назад, когда закладывали фундамент банка возле рыбных садков. Статую нашли среди остатков неолитического храма возрастом примерно одиннадцать тысяч лет. Так что это, по-видимому, древнейший из каменных автопортретов человека в истории нашего мира. И он просто стоит тут, рядом с банальным огнетушителем.
Роб посмотрел на изваяние. Определенно лицо каменного человека выражало печаль и сожаление.
Кристина указала на статую.
— Глаза из обсидиана.
— Вы правы. Это изумительно.
— Ну вот, — ответила Кристина, — я и убедила вас!
— Но какого черта эта статуя здесь делает? Я имею в виду — если она такая знаменитая, то почему не в Стамбуле? Почему о ней не трубит по всему миру пресса? Я никогда не слышал об этой скульптуре.
Кристина пожала плечами; от ее движения ярко сверкнул на фоне загорелой кожи серебряный крестик.
— Может быть, курды и правы. Может быть, турки и впрямь не хотят, чтобы они слишком уж гордились своим наследием. Кто знает?
Пока они прогуливались по пышному саду музея, Роб рассказал своей спутнице о том, как заметил во взгляде землекопа самую настоящую ненависть. Спросил о странной атмосфере на раскопках.
Кристина нахмурилась. Несколько минут она демонстрировала Робу выставленные в саду различные экспонаты из далекого прошлого: римские надгробные плиты, оттоманскую резьбу по камню. Когда же археолог и журналист направились к машине, женщина указала на другую статую, изображавшую мужчину-птицу с распростертыми крыльями. Узкое лицо с раскосыми глазами было исполнено устрашающей жестокости.
— Его отыскали возле Гёбекли. Я думаю, это ассирийский демон пустыни. Возможно, Пазузу, злой дух ветра. У ассирийцев и других жителей Месопотамии были сотни демонов — ужасающий пантеон. Губительница Лилит, Адрамалех, демон жертвоприношений. Многие из них ассоциировались с ветрами и птицами пустыни.
Роб был уверен, что женщина тянет время. И терпеливо ждал, когда же она ответит на его вопрос.
Внезапно Кристина повернулась к нему.
— Ладно, вы правы. Насчет… атмосферы на раскопках. Даже смешно. Я прежде не сталкивалась ни с чем подобным, а ведь я копала по всему миру. Рабочие как будто в обиде на нас. Мы хорошо платим, но все же они… недовольны.
— Это как-то связано с турецко-курдским противостоянием?
— Нет. Не думаю, что дело в нем. Или, по крайней мере, не только в нем. — Кристина направилась к автомобилю, стоявшему под большим фиговым деревом. — Тут кроется что-то еще. Постоянно происходит что-нибудь неприятное. Падают лестницы, портится оборудование, ломаются автомобили. Слишком много всего, чтобы можно было говорить о случайностях. Иногда я всерьез думаю, будто курды хотят, чтобы мы прекратили работы и убрались отсюда. Как будто они…
— Что-то скрывают?
Француженка вдруг покраснела.
— Глупо, но — да. Больше всего похоже на то, как если бы они старались что-то утаить. Но и это еще не все. Я, пожалуй, скажу вам…
Роб остановился, не открыв до конца дверцу машины.
— Что?
Кристина промолчала. И лишь когда оба сели в лендровер, тихо сказала:
— Франц. Он копает. По ночам. Сам по себе, с двумя-тремя рабочими. — Она включила мотор и добавила, тряхнув головой: — И я не имею ни малейшего понятия, почему.
