33

Роб находился в Дахуке уже десять дней. Таксист из Хабура не согласился везти его дальше.

Поначалу журналист даже обрадовался этому. Дахук оказался довольно приятным и оживленным курдским городом; заметно беднее Шанлыурфы, зато здесь не чувствовалось турецкого владычества. Хорош был Дахук еще и тем, что в нем явно и откровенно присутствовали езиды. Имелся даже Езидский культурный центр — большое обветшавшее здание оттоманской эпохи в предместье города, — где кипела жизнь. Несколько дней Роб слонялся вокруг этого центра. В нем было полно хорошеньких, улыбчивых темноволосых девушек в длинных одеяниях, обильно украшенных вышивкой, и хохочущих парней в футболках с эмблемой «Барселоны».

На стене вестибюля красовалось изображение Мелек Тауса, ангела-павлина. Впервые увидев его, Роб минут десять не мог отвести взгляда. Странной безмятежности было исполнено изображение бога-демона, падшего ангела с роскошным изумрудно-аквамариновым хвостом. Тысячеглазым хвостом.

Усатые езиды в Центре отнеслись к журналисту настороженно, однако не сказать, что неприветливо, и даже угощали чаем и фисташками. Два-три человека могли изъясняться на ломаном английском языке, еще несколько владели немецким. Выяснилось, что в Германии много езидов. «Нас уничтожают в других местах. Здесь у нас нет будущего. Теперь только вы, христиане, можете нам помочь…»

А вот любые вопросы, связанные с их верой, езиды обсуждать упорно отказывались. Стоило Робу завести разговор о Черной Книге, или о Шанлыурфе, или о санджаке, или о поклонении Мелек Таусу, как лица собеседников принимали либо отсутствующее, либо недовольное, либо непонимающее, туповатое выражение. Усачи начинали говорить отрывистыми репликами и переставали подносить ему блюдца с фисташками.

Еще одним раздражающим фактором оказался сам Лалеш. Выяснилось — Роб сердился на себя, что не разузнал заранее и слишком поспешно ринулся в поездку, — что в Лалеше на самом деле никто не живет. Это священный город в самом прямом смысле слова: призрачный город, предназначенный для ангелов, город для сакральных сущностей — святых духов, древних текстов, почитаемых усыпальниц. Вокруг Лалеша было много густонаселенных деревень, но в свою столицу езиды являлись только для молитвы, или поклонения, или для того, чтобы провести там праздник. Так что чужак не мог остаться незамеченным.

Более того, просто попасть в Лалеш для неезида было трудным и, пожалуй, опасным делом. Во всяком случае, никто не соглашался отвезти туда Роба. Даже за сотню долларов. Он предпринял не одну попытку. Таксисты недоверчиво рассматривали купюру, а потом отрицательно мотали головами.

На десятый вечер Роб решил, что с него довольно. Он лежал на кровати в гостиничном номере. Было жарко, снаружи доносился шум города. Латрелл подошел к открытому окну и посмотрел на бетонные плоские крыши и темные извилистые переулки. Жаркое иракское солнце спускалось за серые с золотом горы Загрос. Старухи в розовых головных платках выносили в громадных тазах стираное белье — развешивать на просушку. Среди минаретов Роб видел множество шпилей церквей. Может быть, гностических. Или мандеистских. Или ассирийских христиан. Халдеев. Здесь так много древних сект…

Закрыв окно, чтобы приглушить громогласный призыв на вечернюю молитву, Роб вновь улегся на кровать и достал мобильный телефон. Отыскав курдскую сеть с сильным сигналом, набрал Англию. После нескольких продолжительных гудков ему ответила Салли. Роб ожидал обычного вежливого, но отчужденного разговора, однако Салли отвечала на удивление приветливо и даже весело. Причина выяснилась быстро. Бывшая жена сказала Робу, что познакомилась с его новой «подружкой» и та ей очень понравилась. Салли сказала также, что одобряет Кристину и рада за бывшего мужа. Роб наконец-то взялся за ум и начал встречаться с настоящими женщинами, а не с пустыми куклами.

Латрелл рассмеялся и ответил, что никогда не считал Салли пустой куклой. Она осеклась, но после немалой паузы тоже расхохоталась. Они не смеялись с самого развода. Потом просто поболтали — как не болтали тоже довольно продолжительное время. Наконец трубка оказалась у дочери. Лиззи рассказала папе, что была в «зверопарке». И поднимает руки так, что «пальчики будут прямо над головой». Роб слушал ее со смешанным чувством радости и тоски, а потом сказал о своей любви к ней, а Лиззи потребовала скорейшего возвращения папочки. Он спросил дочку, познакомилась ли она с французской леди по имени Кристина. Лиззи ответила, что да, леди ей очень понравилась и маме тоже. Роб сказал, как это замечательно, громко чмокнул в трубку и услышал смех дочери. На этом он закончил разговор. Его изрядно изумило, что его новая подруга и бывшая жена подружились. Но это куда лучше, чем обоюдная неприязнь. К тому же за его дочкой, пока он здесь, есть дополнительный присмотр.

Но тут в голову пришла еще одна мысль: может, хватит ему торчать здесь, может, пора возвращаться домой? Может, стоит просто взять и уехать? Работа над материалом шла отнюдь не так, как он рассчитывал. Ему даже не удалось побывать в Лалеше. Впрочем, вряд ли следовало ожидать от поездки многого, даже если бы она и состоялась. Слишком уж скрытны езиды. Роб знал лишь несколько арабских и курдских слов, и их было явно недостаточно, чтобы проникнуть сквозь завесу извечного обскурантизма. Вряд ли можно разгадать тайны религии, существующей шесть тысяч лет, прогуливаясь по улицам древнего города и повторяя: «Салам». Он чувствовал, что попал в тупик, и надежды таяли с каждым часом. Такое случается. Иной раз не удается справиться с материалом.

Латрелл взял ключ и вышел из номера. Было жарко, он нервничал и жаждал пива. Как раз на углу его улицы имелся хороший бар. Роб шлепнулся на любимый пластмассовый стул возле «Кафе Сулеймана». Журналист давно установил вполне приятельские отношения с хозяином заведения, кстати, вопреки названию, не Сулейманом, а Равазом. Сейчас Раваз принес ему холодного турецкого пива и вазочку с зелеными оливками. Рядом шла повседневная жизнь дахукских улиц. Роб поставил локти на стол, оперся лбом о ладони и задумался о своей статье. Вспоминая тот порыв решительности и возбуждения, который охватил его в доме Исобель, он стал соображать, чего же хочет на самом деле. Чтобы какой-нибудь жрец, по облику не от мира сего, объяснил ему все с начала до конца, предпочтительно — в тайном храме с украшенными дикарской резьбой стенами при пляшущем свете масляных ламп. И конечно, чтобы рядом оказалась парочка добропорядочных поклонников дьявола, изнывающих от желания сфотографироваться и попасть в газету. Но вместо того чтобы воплотить в жизнь свою наивную журналистскую мечту, Роб сидел тут, потягивал «эфес» и слушал непривычную для уха курдскую поп-музыку, доносившуюся из близлежащего музыкального магазина. С таким же успехом он мог торчать в Шанлыурфе. Или в Лондоне.

— Здравствуйте.

Роб поднял голову. Перед его столиком стоял молодой человек. На лице его можно было прочесть легкую неуверенность. Одет в светлые джинсы и хорошо отглаженную рубашку. Круглолицый. Похож на студента. Из тех, кого называют чокнутыми, но вполне преуспевающий и добродушный. Роб предложил ему присесть. Незнакомец представился. Его звали Карван.

— Я езид, — улыбнувшись, сказал Карван.

— Прекрасно…

— Сегодня я зашел в Езидский культурный центр, и кто-то из женщин рассказал мне о вас. Вы ведь американский журналист? И хотите узнать о Мелек Таусе?

Роб кивнул.

Карван между тем продолжал:

— Мне сказали, что вы, наверно, скоро уедете, потому что вы несчастны.

— Я вовсе не несчастен. Я просто… я всего лишь расстроен.

— Почему?

— Потому что пишу статью о езидской религии. Вам виднее, во что вы на самом деле веруете. Я работаю на британскую газету. Но никто не желает мне сказать хоть что-нибудь, вот я и расстраиваюсь.

— Но вы должны понять, почему мы так себя ведем. — Карван наклонился через стол с выражением глубочайшей искренности на лице. — Мистер, уже много тысяч лет нас гонят и убивают за нашу веру. За то, во что мы, по мнению посторонних, верим. Нас убивают мусульмане, убивают индусы, убивают татары. Все сходятся на том, что мы поклоняемся шайтану, Сатане. Нас убивают и изгоняют. Даже Саддам убивал нас, даже наши соседи курды убивают нас. Сунниты убивают нас точно так же, как и шииты. Все, все.

— Но потому-то я и хочу написать статью. Рассказать правду. О том, во что езиды на самом деле веруют.

Карван нахмурился, словно что-то взвешивал, прежде чем принять решение. Молчал он не менее минуты. А потом сказал:

— Ладно. Хорошо. Я так понимаю: вы, американцы, великий орел, вы помогали курдам, вы защищали езидов. Я видел американских солдат — они хорошие. Они вправду стараются нам помочь. Ну… а теперь я помогу вам. Потому что вы американец.

— Правда поможете?

— Да. Помогу еще и по той причине, что я учился год в Америке, в Техасском университете. Вот почему я не совсем плохо говорю по-английски. Американцы ко мне хорошо относились.

— Вы учились в ТУ?

— Да. Не верите? У рогоносцев. В Остине.

— В Остине отличная музыка.

— Да. Хорошее место. Одно плохо. — Карван кинул в рот оливку и разжевал. — У женщин в Техасе очень огромные задницы. Это всегда было для меня проблемой.

Роб рассмеялся.

— И что же вы изучали в ТУ?

— Религиозную антропологию. Так что не сомневайтесь, я могу рассказать все, что вам нужно. А потом вы уедете и расскажете всем, что мы не сатанисты. Может, начнем?

Латрелл полез за блокнотом и заказал еще два пива. И целый час засыпал Карвана вопросами. Как выяснилось, большую часть услышанного он уже знал — от Исобель и по своим собственным изысканиям. В частности, происхождение езидизма и культа ангелов. Роб испытал легкое разочарование. Но затем Карван сказал нечто такое, отчего Роб сразу встрепенулся и выпрямился на стуле.

— Сказание о происхождении езидов изложено в Черной Книге. Конечно, Черная Книга давно исчезла, но ее содержимое передается из уст в уста. Там говорится, что мы имеем особую… линию крови, как это… Вот! Особое происхождение, и объясняется, чем мы отличаемся от всех других рас.

— Чем же?

— Наверно, лучше всего это отражено в езидской мифологии. В одной из наших легенд о сотворении мира сказано, что Адамов было семьдесят два, каждый следующий совершеннее предыдущего. Семьдесят второй Адам женился на Еве. И Адам с Евой откладывали свое семя в два кувшина.

Роб, лихорадочно записывавший в блокноте, прервал его:

— В два кувшина?

Карван кивнул.

— Эти кувшины запечатали и оставили на девять месяцев. Когда их открыли, кувшин, где было семя Евы, оказался полон насекомых и всяких других злых существ, змей, скорпионов. Ну а в кувшине Адама оказался прекрасный младенец. — Карван улыбнулся. — Мальчика назвали Шахид ибн Джер — Сын Кувшина. И имя тоже закрепилось за езидами. Видите — мы Сыны Кувшина. Это дитя Адама стало предком езидов. Адам — наш дед. А все остальные народы происходят от Евы.

Журналист дописал фразу и остановился. Через перекресток напротив кафе проехал белый «шевроле» с эмблемой ООН.

— Ладно, хватит! — вдруг резко сказал Карван. — Мне пора идти. Только еще одно. Мистер, езиды в культурном центре сказали, что вы хотите побывать в Лалеше.

— Да, хочу! Но все говорят, поездка очень опасна. Просто не хотят везти меня туда. А что, это можно устроить?

Карван изогнул губы в улыбке. Задумчиво пожевал еще одну оливку, поднес сложенную лодочкой ладонь ко рту, выплюнул косточку и аккуратно положил ее на край пепельницы.

— Я могу отвезти вас туда. У нас будет праздник. Это не так опасно.

— Когда?

— Завтра. В пять утра я буду ждать вас здесь. А потом доставлю обратно. И вы сможете написать о нас в вашей знаменитой английской газете «Таймс».

— Это замечательно. Фантастика! — И Латрелл поблагодарил по-арабски: — Шукран!

— Хорошо. — Молодой человек наклонился и пожал Робу руку. — Значит, завтра, в пять утра. Так что лучше лечь пораньше. До свидания.

Он поднялся и почти сразу же затерялся среди людей на раскаленной улице.

Роб залпом допил пиво. Он был счастлив. Даже, пожалуй, очень счастлив. Он закончит свой очерк. Он первым из всех посетит священную столицу езидов! Наш человек в сердце самого засекреченного из иракских культов!

В гостиницу журналист вернулся чуть ли не бегом.

Из номера первым делом позвонил Кристине и восторженно сообщил новость. В ее голосе прозвучали сразу и радость, и тревога. Разговаривал Роб, лежа на кровати; улыбка не сходила с его лица: скоро он вернется домой, увидит дочь и возлюбленную — как только благополучно выполнит свои журналистские обязанности.

На следующее утро Карван, как и обещал, ждал возле столиков еще закрытого кафе. Рядом стоял старенький грузовик, нагруженный хлебными лепешками и фруктами в пластиковых пакетах.

— Это все для праздника, — пояснил Карван. — Пойдемте. Места у нас немного.

В кабину их втиснулось трое: Карван, Роб и заросший могучей щетиной немолодой мужчина. Водитель, как решил Роб, был дядей его проводника. Журналист пожал ему руку, а Карван сказал:

— У него в этом году уже было три аварии. Так что с нами ничего не случится.

Грузовичок неспешно выкатился из Дахука и затарахтел в горы. Поездка оказалась долгой, в машине немилосердно трясло, но Роб ничего не замечал. Он приближался к материалу, который позволит ему завершить очерк.

Путь пронзал сосновые и дубовые леса. Чем выше машина взбиралась в горы, тем прозрачнее становился воздух серого утра. Показалось яркое ласковое солнце. А потом дорога нырнула в поросшую сочной зеленью долину. Над бурливыми ручьями стояли бедные, но красивые каменные домики. Чумазые ребятишки подбегали к обочине, ослепительно улыбались и махали машине. Роб махал в ответ и опять думал о дочери.

А дорога все не кончалась. Вот она обогнула большую гору. Карван сообщил Робу, что гора — один из семи столпов Сатаны. Журналист кивнул. Пришлось пересечь по шатким деревянным мостикам несколько стремительных речек. И наконец машина остановилась.

— Лалеш!

Удалось! Прежде всего в глаза Робу бросилось странное здание с высокой конической крышей, изрезанной множеством желобков. По периметру центральной площади было разбросано еще несколько подобных построек, почему-то ассоциировавшихся у Латрелла с изображениями роговицы глаза с рекламных проспектов офтальмологических клиник. И эта центральная площадь Лалеша бурлила от шествующего, молящегося и поющего народа. Отдельной колонной двигались старики, игравшие на длинных деревянных флейтах. Роб вылез из машины вслед за Карваном и во все глаза смотрел на происходящее.

Из мрачного здания появилась фигура, задрапированная в черные одеяния. Она проследовала на площадку, где помещались несколько каменных чаш с поднимающимися над ними языками огня. За первым священнослужителем двигалось еще несколько мужчин — в белых одеждах.

— Священные огни, — указал Карван на желтое пламя, пляшущее над каменными чашами. — Нужно семь раз обойти вокруг священных огней.

Толпа подалась вперед.

— Мелек Таус, Мелек Таус! — скандировали все.

Проводник кивнул на них.

— Восхваляют ангела-павлина.

Церемония продолжалась — красочная, странная и, непонятно почему, трогательная. Роб наблюдал за присутствовавшими: после первых эпизодов церемонии многие рядовые езиды удалились на поросшие травой полянки и склоны холмов, возвышавшихся над остроконечными башнями Лалеша. Там люди раскладывали помидоры, сыр, лепешки, сливы и приступали к немудреному пиршеству. Солнце поднялось высоко. Стоял теплый летний день.

— Каждый езид, — сказал Карван Робу, — обязан хотя бы раз в жизни побывать здесь, в Лалеше. Поклониться усыпальнице шейха Ибн Музаффара. Это он учредил езидские церемонии.

Латрелл подошел поближе и заглянул в почерневший от многолетней копоти дверной проем храма. Внутри оказалось темно, однако Роб хорошо видел, как паломники обматывали пестрыми лентами деревянные колонны. Другие раскладывали хлеб на низеньких скамейках. На одной стене журналист разглядел надпись, сделанную явно клинописью — древнейшим и самым примитивным алфавитом из всех существовавших на земле. Восходящим к эпохе древних шумеров.

Клинопись! Отойдя от храма, Роб ощутил озноб, осознав, насколько исключительно то, что с ним происходит. То, что он находится здесь. Посреди чудом сохранившегося пережитка далекого прошлого — города, религии, народа, службы, ритуала. И, между прочим, восхитительного пережитка. Вся атмосфера Лалеша и самого праздника была лирической и исключительно пасторальной. Лишь одно нарушало умиротворение — вызывающе яркие изображения Мелек Тауса, вездесущего бога-дьявола, пестревшие на дверях, стенах и даже на плакатах. Но люди сами по себе казались дружелюбными; они радовались тому, что греются здесь на солнышке, что исполняют обряды своей уникальной религии.

Робу захотелось поговорить с кем-нибудь из езидов.

Он попросил Карвана помочь с переводом. На одной из лужаек они подошли к жизнерадостной женщине средних лет, наливавшей чай своим детям.

— Расскажите мне о Черной Книге, — попросил, склонившись к ней, Роб.

Женщина улыбнулась и энергично ткнула в Роба пальцем.

Проводник переводил ее слова.

— Она говорит, что Черная Книга — Библия езидов и что она написана золотом. Говорит, что она у вас, у христиан! У англичан. Говорит, что вы забрали нашу священную Книгу. Потому-то на Западе есть науки и образование. Потому что у вас есть Книга, сошедшая с небес.

Женщина приветливо улыбнулась Робу. И укусила большой сочный помидор, сок из которого обильно брызнул ей на платье. Сидевший рядом с ней муж громко расхохотался.

Церемония на площади подходила к концу. Теперь в центре событий оказались юноши и девушки, завершавшие хоровод вокруг священных огней. Роб рассматривал танцующих. Он сделал множество снимков мобильником. Исписал несколько страничек в блокноте.

А потом, вновь подняв голову, заметил кое-что еще. Все почтенные старцы один за другим скрывались в приземистом строении на дальнем краю площади. Причем никто не обращал на это ни малейшего внимания. И уходили эти люди как-то осторожно, скрытно. По крайней мере, не слишком откровенно. И еще у двери стоял охранник, хотя ни одну из прочих дверей никто не охранял.

В чем дело? Журналист заметил также, что рядом с проходом красовалась отметка — вырезанная в камне черная змея. Роб почувствовал: вот оно! Нужно узнать, что там происходит, проникнуть за таинственный барьер. Только не выйдет ли это боком? Латрелл оглянулся. Проводник дремал, лежа на траве. Водителя вообще не было видно. Возможно, залез в кабину и уснул там. День начался рано и выдался утомительным.

Да, это шанс. Сейчас или никогда. Спустившись с холма, Роб быстрым шагом пересек площадь. Один из юношей, певших гимны, сбросил свой белый головной убор возле источника. Журналист огляделся по сторонам, поднял убор и нахлобучил себе на голову. И снова оглянулся. Никто на него не смотрел. Латрелл устремился к приземистому строению. Страж все так же стоял возле двери и, похоже, собирался ее закрыть. Или сейчас, или никогда. Роб опустил голову, закрыл подбородок и рот белым полотнищем и шагнул через порог.

Зевающий страж рассеянно посмотрел на него. Мгновение он, кажется, пребывал в нерешительности. Но затем пожал плечами, вошел следом за Робом и закрыл дверь.

В храме было очень темно. Глаза щипал едкий дым масляных ламп. Старейшины езидов стояли рядами и очень тихо бормотали что-то или, может быть, напевали. Молились. Остальные преклонили колени и все время низко нагибались, касаясь лбами пола. В дальнем конце помещения было светлее. Роб, щурясь, всмотрелся сквозь дымный воздух. Вдруг дверь открылась и закрылась. Вошла одетая в белое девушка. В руках у нее был какой-то предмет, завернутый в грубую материю. Молитва зазвучала немного громче. Девушка положила ношу на алтарь. Тускло сиявший над ним образ ангела-павлина глядел сверху вниз на всех присутствующих, безмятежно и надменно, презрительно и жестоко.

Роб стал пробираться вперед, насколько это можно было сделать, не привлекая к себе внимания. Ему отчаянно хотелось увидеть, что же там лежит, завернутое в ткань. Он подходил ближе, ближе… Молитва становилась все громче, но, казалось, все мрачнее. Тон постепенно понижался. Гипнотическая мантра. Дым от светильников сгустился настолько, что из глаз Роба потекли слезы. Он потер лицо и вытянулся, чтобы лучше видеть.

В этот момент девушка сдернула покров, и пение смолкло.

На алтаре лежал череп. Но такого черепа журналист никогда еще не видал. Человеческий и в то же время нечеловеческий. Со скошенными глазницами. С высокими скулами. Он походил на череп чудовищной птицы или какой-то фантастической змеи, при этом оставаясь человеческим.

И тут Роб почувствовал, как к его гортани с силой прижалось холодное лезвие ножа.