Книга: Список Семи
Назад: Глава 16 БЕЖАВШИЕ ОТ САТАНЫ
Дальше: Глава 18 ОБЕД

Глава 17
«МАМИНЫ СЛАДОСТИ»

Дойл покинул Эйлин еще до рассвета. Она сладко спала. Дойл поцеловал ее и быстро оделся. Эйлин пробормотала что-то во сне, не открывая глаз.
Дойл не испытывал ни стыда, ни сожаления. Он не был ортодоксальным католиком, но искоренить в себе мысль о том, что плотская любовь — это грех, не мог. Возможно, встреча с Эйлин стала исключением, но он не был уверен в этом. Этого захотела она сама, убеждал себя Дойл, забыв о собственных желаниях. Как сложатся их дальнейшие отношения, он тоже не знал. Теперь ему необходимо было разобраться в своих мыслях и чувствах.
Закрыв дверь на ключ, Дойл взглянул на часы: почти пять утра. Он решил ждать Спаркса до девяти, возможно, чуть дольше. Это, правда, полностью противоречило приказу Джека, но Дойла это не волновало. Приняв решение, он спустился на первый этаж и попросил подать ему крепкого чая.
На кухне никого не было, кругом царила тишина, как бывает в глухой предрассветный час. Чуть слышно поскрипывали оконные ставни. Выглянув в окно, Дойл увидел, что небо совершенно очистилось от туч: утро обещало быть морозным, но ясным.
Эйлин была восхитительна — податливая, нежная и… страстная. Что-то в их близости больно задело Дойла, однако он гнал от себя эти мысли. Его тронуло потрясающее ощущение ее тепла, того, что она была живой и настоящей. Он обнимал и целовал ее, забыв обо всем на свете. В какой-то момент она расплакалась, молча утирая катившиеся слезы; жестом она умоляла его не спрашивать ни о чем. Он, конечно, подчинился. Но суммировать свои теперешние ощущения Дойл не мог и думал о том, что, вероятно, всегда идет на поводу у своих чувств.
У него слегка кружилась голова. Распахнув дверь, Дойл вышел во внутренний дворик позади гостиницы. Морозный воздух пронизал Дойла и одновременно приятно взбодрил и освежил его. Он вдохнул полной грудью, разминая руки и ноги.
— Не правда ли, свежий ветер действует как наркотик, — раздался у него за спиной мужской голос.
Этот голос Дойл слышал совсем недавно.
Прислонившись к дубу, раскинувшемуся посредине двора, стоял Александр Спаркс, закутанный в черный плащ. Он был абсолютно неподвижен, на темном фоне бледным пятном выделялось его лицо, освещенное скудным светом зимнего утра. Лицо Александра характерной худобой было похоже на лицо его брата, но этим сходство ограничивалось. Это был тот самый человек, которого Дойл видел на Чешир-стрит. Но теперь он выглядел иначе. Кожа на лице была тонкой, словно пергаментной, и казалась неживой; тепло безвозвратно испарилось из-под хрупкой оболочки. Светлые глаза, опушенные темными ресницами, смотрели спокойно, ничего не выражая. Темно-русые волосы ниспадали на плечи, открывая высокий красивый лоб. И только рисунок губ нарушал строгий абрис этого лица. Приоткрытый рот обнажал ряд острых белых зубов и напоминал оскал хищника, почуявшего добычу. Его присутствие во дворе казалось мистическим и необъяснимым. У Дойла возникло ощущение, что ему это чудится…
— Вам нравятся предутренние часы, доктор? — спросил Александр.
Звук его голоса резал слух, как это бывает при звуках перетянутых струн музыкального инструмента.
— Не особенно, — хриплым голосом проговорил Дойл, незаметно опуская руку в карман.
— Вы оставили свой револьвер в номере, где спит мисс Темпл, — сказал Александр, плотоядно улыбаясь.
Дойл судорожно сжал кулаки. Страх, охвативший его, заставил организм интенсивно вырабатывать адреналин, который, попав в кровь, вызвал бешеное сердцебиение. Он чувствовал себя насекомым, попавшим под микроскоп и беспомощно перебиравшим лапками. Дойл заморгал глазами, избегая гипнотизирующего взгляда Спаркса.
— Должен признаться, что я не ожидал встретить вас при столь странных обстоятельствах, доктор Дойл. Удивительно, но меня не покидает ощущение, что мы знакомы, — чуть ли не с теплотой в голосе проговорил Александр. — Вам так не кажется?
— Да, мы встречались.
— Хотя и анонимно, — покачал головой Спаркс.
Дойл обвел взглядом дворик. Единственный путь для отступления — дверь за спиной. Но как только он кинется бежать, станет отличной мишенью для Александра.
— Что вам от меня нужно? — задыхаясь, спросил Дойл.
— Я полагал, что нам не мешает познакомиться поближе. Боюсь, что мой младший брат Джон представил меня вам неким чудовищем, что, мягко говоря, не соответствует действительности.
«Я не должен слушать его, — инстинктивно сжался в комок Дойл, — не должен». Он ничего не произнес в ответ.
— Мне показалось, что не будет никакого вреда, если мы совместными усилиями внесем некоторые уточнения в те небылицы, которые наплел Джон.
— Я вправе отказаться? У меня есть выбор?
— Выбор есть всегда, доктор, — натянуто улыбнувшись, произнес Александр.
Дойлу показалось, что взгляд Спаркса прожег его насквозь.
Дойл молчал. Потом, поеживаясь, пробормотал:
— Мне надо одеться. Я совсем замерз.
— Конечно, доктор.
Дойл в растерянности смотрел на Александра, но тот не шевелился.
— Я могу сделать это прямо сейчас? — спросил Дойл.
— Вряд ли мы сумеем поговорить, если вы совершенно окоченеете.
— Пальто в моей комнате…
— Где же ему еще быть?
— Так я пойду оденусь?
— Я подожду вас здесь, — сказал Александр.
Кивнув, Дойл кинулся в гостиницу. Спаркс наблюдал за ним, не двигаясь с места. Дойл взлетел по лестнице, перескакивая через несколько ступенек…
«Что происходит? — спросил он себя. — Этот человек бесконечно уверен в себе. Невероятно… Преследовать меня в течение стольких дней и сейчас позволить уйти, вместо того чтобы прикончить меня на месте». Дойл сознавал, что поведение Александра — сплошная игра и притворство и он не должен верить ни одному слову. Но ради чего Александр все это затеял?
Дойл отомкнул замок и тихонько отворил дверь. Все было на своих местах, как и полчаса назад. Но Эйлин исчезла…
«Вот, значит, как! Он задержал меня ровно на столько, сколько понадобилось, чтобы похитить Эйлин». Дойл схватил пальто: револьвера в кармане не было. Его саквояж по-прежнему стоял на полу. Открыв его, Дойл вытащил несколько пузырьков и два шприца. Приготовив шприцы, он наполнил их прозрачной жидкостью, затем завернул их по отдельности в разорванный пополам носовой платок и спрятал за голенище сапога.
Нервничая, что он пробыл в номере слишком долго, Дойл помчался вниз по лестнице. Спаркс ждал его возле входной двери.
— Где она? — едва сдерживая ярость, выдохнул Дойл.
Кивком головы Александр показал на улицу.
— Если вы посмеете сделать ей больно…
— Пожалуйста, без угроз, — почти весело сказал Александр, и некоторое подобие улыбки промелькнуло на его губах. — Не беспокойтесь, с ней все в порядке.
— Я хочу видеть ее.
— Конечно, непременно.
Александр жестом указал на большой экипаж, стоявший перед гостиницей.
Он был запряжен четверкой лошадей и походил на тот, который Дойл видел на Чешир-стрит. Лошади фыркали и нетерпеливо били копытами. Дойл подошел к экипажу, возница на него даже не взглянул. Занавески на окнах были задернуты.
— Она там…
Открывая дверцу, Дойл увидел, что Александр непонятным образом оказался у него за спиной. Дойл не слышал даже шороха шагов… Дойл сел в экипаж. Эйлин лежала на заднем сиденье. Пощупав ее пульс, Дойл несколько успокоился: пульс и дыхание были слабые, но ровные. От нее исходил едва уловимый запах эфира.
Дверца захлопнулась, Александр расположился напротив Дойла. Замки автоматически защелкнулись, и экипаж покатил по дороге. Дойл устроился рядом с Эйлин, положив ее голову себе на колени. Александр сочувственно улыбнулся.
— Позвольте сделать вам комплимент, доктор. Вы и мисс Темпл — чудесная пара.
Дойл едва удержался от грубости и только крепче прижал к себе Эйлин.
— Куда мы едем?
Александр не ответил.
— В Рэвенскар?
Лицо Александра искривила едва заметная улыбка, казавшаяся странной, потому что его холодные глаза не выражали вообще никаких чувств.
— Я хочу сообщить вам кое-что о своем брате, доктор, — сказал Спаркс. — Дело в том, что наши родители погибли во время пожара; Джонатану не было еще и тринадцати. Горячо любимый родителями и развитый не по годам мальчик остро переживал случившееся и страдал невыносимо. Я в то время был вполне самостоятельным человеком. Джонатана по решению суда отдали на воспитание опекуну — старому другу семьи и очень хорошему врачу. Несколько месяцев спустя стало ясно, что душевное состояние Джонатана не улучшается, и его опекун решил применить для лечения наркотики. Депрессия Джона пошла на убыль, однако он все больше и больше привыкал к лекарствам. Опекун тем не менее продолжал лечение, дело дошло до того, что Джонатан уже не мог обходиться без наркотиков. Это пагубное пристрастие сохраняется у него и по сей день. И в юные годы эта зависимость выражалась в чрезвычайной нервной возбудимости и заканчивалась, как правило, помещением в клинику для душевнобольных.
— Вроде Бедлама? — уточнил Дойл.
— Увы, да, — развел руками Александр. — Я старался, как мог, помочь своему брату. Но, как это часто бывает, человек, попавший в зависимость от наркотиков, отвергает любую помощь и считает, что его просто-напросто хотят лишить необходимого ему препарата. Таким образом, стремясь помочь ему, становишься его врагом. Вам, как врачу, это должно быть хорошо известно.
Дойл сразу же вспомнил, что недавно видел, как Джек делал себе инъекцию; он до сих пор не мог забыть, какое это произвело на него впечатление. Александр говорил обо всем с такой непосредственностью и искренностью, что Дойл растерялся, не зная, как истолковать его слова. До сих пор ничто в поведении Александра не подтверждало рассказов Джека. Обвинения Джека в адрес брата казались плодом его больного воображения. Во всем сказанном Александром Дойл не усматривал никакого злого умысла. Но если Александр и в самом деле обладает теми невероятными свойствами, о которых упоминал Джек, то разыграть подобную сцену для него проще простого. Если он лжет, то чего он хочет добиться этой ложью?
— Каким образом ваш брат попал в Бедлам? — спросил Дойл.
— Джон напал на полицейского, пытаясь прорваться в Букингемский дворец. Одна из наиболее характерных маний Джека заключается в том, что он болтает о своих связях с королевским двором и лично с королевой Викторией.
— И что это за связи?
— Он утверждает, что выполняет задание ее величества, выясняя какие-то секреты, представляющие угрозу трону и государству. И этой угрозой, по его убеждению, являюсь я. Поэтому он преследует меня повсюду. Это продолжается уже много лет. Обычно наши столкновения, заканчивались вполне безобидно; случай же с нападением на полицейского завершился, к сожалению, гораздо печальнее.
— Почему он так поступает?
— Как вам известно, любое отклонение в психике человека объяснить однозначно довольно трудно. Один известный психиатр из Вены, с которым я консультировался, полагает, что Джонатаном движет инстинктивное желание восполнить потерю родителей, то есть королева в определенном смысле заменяет ему мать. Спасая ее от выдуманных угроз, он словно воскрешает свою родную мать.
— Да, я понимаю.
— А что он говорил об этом, доктор? — отстраненно спросил Александр.
«Старший Спаркс хочет выяснить, что мне известно, — промелькнуло в голове Дойла. — Вот и разгадка. Ему нужна информация!»
— Джонатан был очень привязан к матери, не так ли? — тоном заинтересованного ученого спросил Дойл.
— Да. Я бы сказал, да.
Дойл опустил глаза, чтобы не выдать себя взглядом.
— И вы тоже?
Александр улыбнулся, обнажая ряд белых зубов.
— Каждый мальчик привязан к своей матери…
Поднимаясь в гору, экипаж замедлил ход; Эйлин слабо пошевелилась и что-то невнятно пробормотала.
— А ваш отец, мистер Спаркс?
— Что отец? — Улыбка словно застыла на губах Александра.
— Как вы относитесь к отцу?
— Сейчас мы говорим о Джоне, не так ли?
Дойлу показалось, что в голосе Спаркса прозвучали напряженные нотки.
— Конечно, — сохраняя чуть заметный наступательный тон, проговорил Дойл. — Но раз уж вы знакомы с основами психологии, то вам должно быть известно, что взаимоотношения в семье являются одним из основных факторов, формирующих психику человека. — Александр никак не прореагировал на эту тираду, и Дойл продолжал: — Как бы вы вкратце охарактеризовали отношение Джонатана к вам?
На лице Александра Спаркса не дрогнул ни один мускул.
— У меня не было возможности… видеться с ним часто, большую часть своего детства я провел далеко от дома, в школе.
— Но какие-то контакты у вас с братом были? Переписка? Совместные прогулки?
Спаркс заерзал на сиденье.
— В пределах обычного, — нехотя процедил он.
— Значит, вы писали брату?
— Изредка…
— И конечно, встречались, когда вы приезжали домой?
Дойл почувствовал, что Александр колеблется.
— Да, естественно, — наконец ответил он.
«Ему не хочется говорить об этом, — подумал Дойл. — Он не хочет, чтобы у меня возникли какие-то подозрения. Странно. Выходит, Александр Спаркс просто недооценивает меня».
— У вас были сложности в отношениях с братом?
— Сложности?
— Вы были с ним соперниками?
Александр снова улыбнулся.
— О нет. Вовсе нет.
— Мальчики частенько объединяются против общего врага. С этой точки зрения ваши родители не были для вас таким врагом?
— Простите, я не совсем понимаю.
— Я пытаюсь уяснить, не испытывал ли Джонатан враждебности по отношению к родителям? — скороговоркой произнес Дойл. — Иными словами, не был ли тот страшный пожар чем-то большим, чем следствие некой случайности?
Высказанное Дойлом предположение сразу успокоило Александра Спаркса.
— Надо же. Интересно, — протянул он. — Признаюсь, доктор, мне часто приходила в голову эта же мысль.
— В самом деле? А вы не могли бы припомнить, был ли у Джона какой-нибудь талисман или что-нибудь в этом роде? — бесстрастным тоном продолжал Дойл. — Такие безделушки — фетиши, как мы их называем, — помогают понять внутреннюю природу душевного заболевания.
— Талисманы?
— Это может быть все, что угодно: камешки, ожерелья, дешевенькие украшения, даже локоны волос.
По лицу Александра пробежала легкая тень. Уж не догадался ли он об игре, которую вел Дойл?
— Нет, ничего такого я не припоминаю, — сказал Александр, выглядывая из окна экипажа.
Дойл в раздумье кивнул головой.
— Агрессивного отношения к детям, в особенности к младшим, Джонатан никогда не выказывал?
— Нет, никогда, — с некоторым раздражением ответил Александр.
— А к женщинам? По мере того как он становился старше?
— Нет. Во всяком случае я об этом ничего не знаю.
— А когда вы почувствовали, что враждебность Джона направлена против вас?
— Ни о какой враждебности по отношению ко мне я не говорил…
— Значит, вы отрицаете…
— Я не говорил…
— Но враждебность все-таки была?
— Он был очень нервным ребенком.
— Может быть, он ревновал вас к матери?
— Возможно.
— Может быть, Джонатан считал, что любовь матери должна принадлежать ему одному?
— О да, я думал об этом!
— Возможно, он ревновал к ней и отца?
— Разумеется, ревновал, — убежденно проговорил Александр.
— Возможно, он думал, что стоит только устранить всех соперников, и ее любовь…
— Совершенно верно!
— То есть был только один путь, не так ли?
— Да, наверное.
— И поэтому вы подожгли поместье?
— Именно!
Дойл остановился. Александр Спаркс поймал себя на слове, едва успев произнести его. На его холодном и неподвижном лице появилось выражение глубочайшего презрения.
— Следовательно, вы действительно верите, что Джонатан убил родителей? — спросил Дойл, пытаясь сохранять тон заинтересованного ученого.
— Да, — холодно произнес Александр.
Губы его искривила зловещая ухмылка; ноздри раздувались; глаза угрожающе потемнели. Что-то неистребимо хищное появилось во всем его облике. Дойл вздрогнул, увидев, что скрывается под благопристойной маской, которую надел на себя этот человек.
— Понятно, — сказал Дойл. — Весьма интересно, мистер Спаркс. Я приму к сведению все сказанное вами. Это хорошая пища для размышлений.
— Почему бы вам не поразмышлять вслух теперь же? — с нескрываемой угрозой проговорил Александр Спаркс.
— Действительно, — пробормотал Дойл. — Если то, о чем вы рассказали, — правда, а я не вижу причин, заставляющих вас говорить неправду, то совершенно ясно, что ваш брат опасен для общества. И разумеется, вам грозит большая опасность!
Спаркс откинулся на сиденье, удовлетворенно хмыкнув.
«Пожалуйста, Боже, пусть он думает, что перед ним безмозглый педант», — молил Дойл. Он не смел поднять глаза на Александра, но чувствовал, что тот прожигает его взглядом. «Может быть, я зашел слишком далеко? Определить это невозможно. Слава богу, что Спаркс до сих пор не перерезал мне горло. И тем не менее факт остается фактом: в какой-то момент мне удалось перехитрить Александра. Это обстоятельство могло привести Спаркса в ярость, однако он не показывает это из гордости, скрывая свои истинные чувства. Совсем как Люцифер», — усмехнулся про себя Дойл. У каждого человека есть свои слабости, и это совершенно естественно, однако с Александром Спарксом все обстояло не так, как с простым смертным, и теперь Дойл был уверен, что угроза, исходившая от этого человека, невероятно велика! Он и Эйлин живы только потому, что их могущественный враг хочет точно узнать, что им известно о нем, Александре Спарксе!
Многое в истории Джека Спаркса оставалось неясным для Дойла, но невольное признание Александра в убийстве родителей снимало с Джека все подозрения раз и навсегда. Потрясающая мелодия, которую Дойл слышал ночью в поезде, была выражением боли и страдания. Все, о чем ему рассказывал Джек, было чистой правдой.
Дойл раздвинул занавески. Экипаж поднимался вверх по узкой каменистой дороге, петляющей между голыми скалами, спускающимися к самому берегу, за кромкой которого виднелось свинцово-серое море. Рассвет едва занимался.
Эйлин пошевелилась: действие наркотика ослабло, дыхание девушки становилось все более глубоким. Неужели нет никакой возможности оградить ее от предстоящих испытаний? Дойл прекрасно понимал, что любые попытки спастись при нынешних обстоятельствах ни к чему не приведут. Он в ответе за жизнь Эйлин, но совершенно лишен возможности действовать. Судьба близнецов, вероятно, трагична, и Джек, скорее всего, тоже попал в беду. Дойл бросил осторожный взгляд на Александра Спаркса. Он ощущал мышцами твердость шприца, засунутого в сапог. Нет, еще рано. Сейчас, когда Эйлин спит у него на руках, он абсолютно беспомощен.
Колеса застучали по дороге, мощенной булыжником, экипаж замедлил ход, и они въехали в арку, по обеим сторонам которой возвышались гранитные статуи огромных хищных птиц.
— Рэвенскар, — вежливо сообщил Александр, вновь скрываясь под маской учтивого хозяина.
Когда экипаж остановился, Дойл услышал, как позади них заскрипели запираемые ворота. От толчка Эйлин пробудилась; увидев над собой склонившегося Дойла, она радостно улыбнулась и потянулась к нему губами. Он с нежностью погладил ее по волосам. В этот момент хлопнула дверца экипажа — Александр Спаркс исчез, не сказав ни слова…
Слуга распахнул дверцу с противоположной стороны, и Дойл увидел в дверном проеме широко улыбающееся румяное лицо пожилого господина. Его лысую макушку обрамляли седые клочки волос, из-под очков на Дойла взирали светло-голубые глаза, казавшиеся огромными за толстыми стеклами.
— Доктор Дойл, я не ошибаюсь? — спросил незнакомец.
— Верно, — кивнул Дойл.
— Поздравляю вас с прибытием в Рэвенскар, очень рады вас видеть, — заверещал господин с заметным шотландским акцентом.
Услышав незнакомый голос, Эйлин попробовала сесть. Дойлу пришлось поддержать ее за плечи. Он пожал протянутую руку господина, продолжавшего широко улыбаться.
— Епископ Пиллфрок, если не ошибаюсь? — обратился к нему Дойл, разглядев сутану на этом человеке.
— Да-да. Рад с вами познакомиться, доктор.
— Мисс Эйлин Темпл, — представил Дойл свою спутницу.
— Конечно. Чрезвычайно рад встрече, мисс Темпл, — схватил руку Эйлин епископ.
Эйлин безуспешно пыталась смотреть в одну точку и инстинктивно пробормотала:
— Enchante.
— Я просто очарован! Добро пожаловать, добро пожаловать! — не переставая, тараторил Пиллфрок. — Вам, конечно, необходимо отдохнуть после трудной дороги, господа; вас ждет горячая ванна, теплые постели и, конечно, горячий завтрак. Это поднимет вам настроение. Сюда, пожалуйста.
Дойл помог Эйлин выбраться из экипажа. Она тяжело опиралась на его руку, с трудом передвигая ногами. Дойл огляделся: круглый двор был обнесен высокими мощными стенами, тонущими в серой рассветной дымке. Вытесанные из массивных бревен и укрепленные стальными полосами ворота надежно замыкали двор. Дом с круглыми башнями и развевающимися на ветру знаменами, с подъемными мостами и пушками, укрепленными по верху стен, больше напоминал средневековую крепость, нежели обычное поместье.
— Добро пожаловать. Очень, очень рады вашему приезду. Пожалуйста, сюда, доктор. Сюда, мисс Темпл, вот сюда, — не переставая улыбаться, продолжал тараторить Пиллфрок, проворно семеня короткими ножками и тряся обширным животом.
Придерживая Эйлин за талию, Дойл посмотрел на слуг, выстроившихся перед ними в два ряда. Все они были высокого роста и крепкого телосложения, с непроницаемым холодным выражением лица. Вполне возможно, что именно эти лица скрывались под серыми капюшонами их преследователей всего несколько часов назад.
— Где мы, Артур? — прошептала Эйлин.
— Думаю, в весьма неприятном месте, — тихо ответил Дойл.
— Почему мы здесь?
— А вот это пока не совсем ясно.
— Ну, тогда… тогда я рада, что вы рядом со мной, пусть даже и в очень опасном месте.
Дойл крепче прижал к себе Эйлин. Несколько слуг двинулись за ними к дверям, куда приглашал их Пиллфрок. Внутри замок вполне соответствовал тому впечатлению, какое он производил снаружи. Их провели по огромному залу, украшенному яркими геральдическими знаменами. Вдоль стен были расставлены кованые доспехи средневековых рыцарей; угрожающе ощетинились копья. Длинный стол занимал все пространство посреди зала, в дальнем его конце, в камине размером со спальню Дойла в его бывшей квартире, полыхал огонь.
— Боюсь, сейчас слишком рано, чтобы представить вас остальным гостям, — проговорил епископ, поднимаясь по широкой лестнице. — Но уверяю вас, им давно не терпится встретиться с вами.
— Этот господин, с которым мы ехали в экипаже… — начал Дойл.
— Да-да, — с готовностью подхватил Пиллфрок.
— Мистер Грейвс? Мистер Максимилиан Грейвс?
— Да-да, я слушаю вас, — улыбнулся епископ.
— Он ваш коллега? Коллега по издательству «Ратборн и сыновья»?
— Да-да, «Ратборн и сыновья», разумеется.
— Так это был он?
— А что он вам сказал об этом?
— Ничего не говорил.
— Вот как?
Дойл не мог понять, то ли Пиллфрок не желает говорить, то ли он просто идиот.
— Я пытаюсь уяснить для себя, — настойчиво повторил Дойл, — был ли это действительно мистер Грейвс.
— Мне бы не хотелось говорить за мистера Грейвса, — ответил Пиллфрок.
— Так все-таки это был он?
— Он так сказал вам?
Дойл и Эйлин переглянулись. Странная манера епископа отвечать на вопросы крайне озадачила их.
— Он сказал, что его зовут Александр Спаркс!
— Ну и отлично, — захихикал Пиллфрок. — Ему лучше знать, не правда ли? Вот мы и пришли, господа.
Крепкого сложения лакей распахнул двери, завидев приближавшихся гостей; Пиллфрок жестом пригласил Дойла и Эйлин войти. Обстановка комнаты представляла собой полный контраст мрачновато-строгому убранству большого зала. Здесь на полу лежал великолепный персидский ковер; кровати были задрапированы тончайшим шелком; мягкие стулья и диван радовали глаз яркой обивкой. Восхитительные гобелены украшали стены, сами стены чуть-чуть закруглялись — было ясно, что комната расположена в одной из круглых башен замка Рэвенскар. Единственное окно выходило на север, сквозь него пробивался неяркий утренний свет.
— Ванная здесь, — сказал епископ, открывая дверь в соседнюю комнату; Эйлин и Дойл увидели выложенный черно-белой плиткой маленький бассейн, в который слуги наливали воду, такую горячую, что от нее шел густой пар.
— Пожалуйста, купайтесь в бассейне, отдыхайте, сколько душе угодно, — весело сказал Пиллфрок. — Гостям у нас оказывают поистине королевский прием. Если что-нибудь понадобится, позвоните в колокольчик.
Дойл и Эйлин поблагодарили епископа, и он, раскланиваясь на ходу, вышел из комнаты, прикрыв за собой дверь. Приложив к губам палец, Дойл тронул дверную ручку. Дверь была заперта. Заглянув в замочную скважину, он разглядел лишь спину слуги, стоявшего снаружи. Толкнув дверь еще раз, Дойл направился к окну, а Эйлин опустилась на диван и принялась расшнуровывать ботинки.
— От всей души одобряю идею купания, — пробормотала она. — Если они намерены убить нас, то им, должно быть, нужны чистенькие и вполне отдохнувшие жертвы.
Дойл выглянул в окно. Оно выходило во двор; сквозь распахнутые ворота туда-сюда сновали груженые фургоны. По крепостному валу расхаживали вооруженные охранники; еще двое стояли под окном.
К западу от замка — если только Дойл правильно сориентировался — простиралась равнина, освещенная первыми утренними лучами солнца. Это были земли генерала Маркуса Макколея Драммонда, приобретенные им у лорда Николсона, торфяники, доход от которых вряд ли мог быть большим. Возможно, ценность этого приобретения состояла в том, что они находились в непосредственной близости от Рэвенскара. По мере того как туман рассеивался, Дойл стал различать вдали неясные очертания каких-то темных строений, поднимавшихся над снежной белизной. Вероятно, торфяные склады, решил Дойл.
— Я иду первой, Артур, если вы не возражаете, — сказала Эйлин, сбрасывая рубашку и брюки на пол.
— Отлично, — пробормотал Дойл, не замечая прелестной наготы Эйлин.
Через мгновение до его слуха донеслись бурные всплески воды, сопровождаемые восторженными восклицаниями и смехом.
Вглядевшись пристальнее, Дойл понял, что с южной стороны Рэвенскара тоже есть какое-то сооружение, от которого отходит железнодорожная ветка, ведущая на запад. Под низкими сводами ворот беспрерывно двигались маленькие фигурки, перетаскивавшие ящики на грузовой двор. Из труб к небу поднимались столбы черного дыма; чуть ли не во всю стену здания красовался рисунок, изображавший ласковую маму, протягивающую печенье малышу. Огромные буквы под рисунком гласили: МАМИНЫ СЛАДОСТИ.
— Артур! — раздался из-за двери радостный возглас Эйлин.
— Да, дорогая?
— Вы не хотите войти сюда?
— Конечно. Сейчас.
Дойл снял пальто, вытащил из сапога шприцы, спрятал их под подушками на диване, а затем направился к двери бассейна.
Погрузившись в воду. Эйлин зажмурилась от блаженства. Она придерживалась за стенки бассейна, который был сделан в виде дракона, стоявшего на четырех когтистых лапах. Кожа девушки сверкала белизной, на лице выступили капельки пота. Волосы были забраны наверх, но несколько прядей выбились и намокли в воде. Дойл оцепенел от охватившего его волнения. Как женщинам удается справляться с такой умопомрачительной копной волос? Тонкие пряди, струившиеся по шее Эйлин, сводили его с ума.
— Мне кажется, я попала на небеса, — счастливым голосом пробормотала Эйлин.
— В самом деле?
— Похоже на действие какого-то наркотика.
— Так оно и есть.
— Мысли у меня странно путаются, но тело… Я бы сказала, что испытываю невероятное физическое наслаждение.
— Думаю, все это действие наркотика, дорогая.
— Значит, скоро это пройдет?
— Боюсь, что да.
— Жаль. К тому же никакой помощи от меня сейчас не дождешься.
— Сейчас вы в безопасности, и это самое главное.
Эйлин подняла руку. Дойл поцеловал мокрые пальчики, как завороженный глядя на стекающие капли воды.
— Мистер Джек не вернулся? — спросила Эйлин.
— Нет.
— Это очень плохо.
— Да, скверно.
— Похоже, мы влипли в ужасную историю.
— Похоже, что так.
— Тогда… Тогда, может быть, после того как я еще немного понежусь в воде, вы отнесете меня в постель? Как вам нравится такое предложение, милый?
— Очень нравится, любимая. Я просто схожу с ума.
Блаженно улыбнувшись, Эйлин крепко сжала его руку.
Дойл, замерев, сидел на краешке бассейна и ждал.
* * *
Близость рождает самые разные чувства, не только снисходительность, лениво размышлял Дойл, утопая в перине и наслаждаясь той приятной, ни с чем не сравнимой усталостью, которая одолевает человека после мгновений любви. Страсть… То, с какой стремительностью и самозабвением отдалась ему несколько минут назад Эйлин, нельзя сравнить даже с предыдущей ночью. Это могло быть вызвано действием наркотика или безысходностью ситуации, в которой они оказались… В любом случае ничего подобного он в своей жизни еще не испытывал. Сейчас Эйлин крепко спала, свернувшись, как котенок, у него под рукой и разметав по подушке свои темные кудри. Волна нежности к этой женщине захлестнула Дойла… Удивительно, но это чувство никак не противоречило тому, что минуту назад они отдавались друг другу с ожесточением диких животных; это было столь же естественно, как и глубокий, сладкий сон, в который мгновенно погрузилась Эйлин. Засыпая, Дойл с благодарностью вспомнил свою мать, которая, к счастью, никогда не настраивала его против легкомысленных актрис.
Дойл проснулся внезапно, как от толчка. Комната была освещена неярким оранжевым светом, проникавшим из окна. Он скорее почувствовал, чем понял, что кто-то был здесь. Сев на постели, Дойл огляделся. Одежда, разбросанная по полу рядом с кроватью, исчезла, ее нигде не было видно. На второй кровати были аккуратно разложены вечерний костюм и черное бархатное платье. Эйлин все еще спала.
Дойл почувствовал, что дико хочет есть, от голодного спазма у него сжалось все внутри. Он взглянул на часы, лежавшие на кровати поверх пиджака: четыре часа. Они проспали почти весь день! Натянув брюки — они оказались точно впору, — Дойл подошел к окну. Солнце клонилось к горизонту. Внизу, во дворе, по-прежнему сновали какие-то люди; вооруженные охранники все так же несли караул. Но на фабрике рабочий день, похоже, закончился, и только над одним из зданий возле самых торфяников струился дым.
Просунув руку под подушки на диване, Дойл убедился, что шприцы на месте. Облегченно вздохнув, он направился в ванную. На умывальнике он нашел кувшин с горячей водой и бритвенный прибор, а также стакан с терпким лавровым настоем.
С удовольствием умывшись и побрившись, Дойл вернулся в спальню. Эйлин проснулась и лежала в постели, прижимая ладонь ко лбу.
— У меня буквально раскалывается голова, — простонала она.
— После умывания вам станет гораздо лучше, — с улыбкой проговорил Дойл. — Нам принесли вечерние туалеты. Очевидно, нас ожидает не просто обед, а настоящий королевский прием.
— Еда-а, — выдохнула Эйлин дрожащим голосом, словно мечтала о чем-то несбыточном. — Как же я хочу есть! Боже!
— Да, проглотить кусочек чего-нибудь вкусненького было бы совсем неплохо, — подхватил Дойл, целуя Эйлин в щеку.
— У меня такое ощущение, будто я не ела целую вечность, — пролепетала Эйлин.
— По-моему, ждать осталось совсем немного, дорогая. Потерпите, а я взгляну, как у нас тут обстоят дела, — сказал Дойл, подходя к двери.
Ручка легко опустилась — дверь была не заперта. Доктор выглянул в коридор: откуда-то снизу доносилась восхитительная старинная музыка. Навстречу Дойлу поднялись двое мужчин. На вид им можно было дать лет по пятьдесят, они были в вечерних костюмах, и каждый держал в руке бокал вина. Один из мужчин — небольшого роста щеголеватый тип с редеющими волосами и черной бородкой — курил огромную сигару. Второй был выше ростом, шире в плечах, с заметной военной выправкой. Седые волосы, седые усы и бакенбарды придавали его квадратному лицу степенность и строгость. Едва завидев Дойла, коротышка кинулся к нему, протягивая руку для пожатия.
— Мы тут кое-что обсуждали, доктор Дойл, и, может быть, вы могли бы нас рассудить, — громогласно возвестил он; своеобразный выговор выдавал в нем американца. — Мой друг, генерал Драммонд, всерьез считает, что если бы существовал хороший аппарат искусственного кровообращения, то голова человека могла бы функционировать, будучи отсечена от туловища.
— Все зависит от того, на каком уровне отсекать, — холодным, высокомерным тоном произнес Драммонд, кося широко поставленными глазами, отчего казалось, что он уставился на собственный нос.
— А я продолжаю утверждать, что тело обеспечивает мозг веществами, необходимыми для его жизнедеятельности, например гормонами, — небрежно заметил коротышка, словно речь шла о сущем пустяке вроде отправки письма. — Не говоря уже о том, что болевой шок, сопутствующий такого рода операциям, не даст мозгу шанса выжить.
— И все же я беру на себя смелость утверждать, Джон, — сказал генерал, — что если отсечь достаточно низко, то голова сохранит способность разговаривать…
— Видите, доктор, у нас несогласие с генералом и по этому пункту, — сказал сэр Джон Чандрос, хозяин Рэвенскара. — Даже если сохранить гортань и голосовые связки, голова все равно лишится насоса, который должен гнать воздух. Что вы скажете по этому поводу, доктор Дойл? Как специалист.
— Извините, но на эту тему мне… не приходилось размышлять.
— Но это один из самых интересных вопросов, которые будоражат наше воображение, не так ли, доктор? — воскликнул Чандрос, считая, по-видимому, что их знакомство уже состоялось.
— Да, это настоящая головоломка, — с иронией произнес Дойл.
Чандрос оглушительно расхохотался.
— Действительно головоломка! Отлично. Разумеется, головоломка. Как тебе это нравится, Маркус?
Генерал в ответ только фыркнул.
— Уже лет тридцать, как Маркусу надо бы хорошенько посмеяться. Да-да, именно так.
Драммонд снова фыркнул, но похоже было, что ему пришлось по душе замечание Чандроса.
— В таком неисправимом цинике, каким является мой прославленный друг, наивность просто потрясает, — сказал Чандрос, бесцеремонно хватая Дойла за руку и увлекая его за собой. — Послушайте, доктор, независимо от того, о чем мы тут с вами болтаем, скажу вам одно: человечество стоит на пороге величайшего научного открытия, которое перевернет все наши представления о жизни как таковой.
Драммонд фыркнул в третий раз, но понять, что он хотел выразить этим, не было никакой возможности.
— Генерал Драммонд скажет вам, что я возлагаю слишком большие надежды на будущее. Не буду отрицать. Я и в самом деле убежден, что если человеку нужна надежда, то лучше всего поискать ее в завтрашнем дне. Да, именно так, и не иначе. Я был в Америке, провел там много лет… Нью-Йорк, Бостон, Чикаго… Вот это города! Только там вы начинаете понимать, что такое прогресс. Прогресс и бизнес. Американцы знают в этом толк, уверяю вас, это у них в крови. Бизнес — вот что отличает американцев от всех остальных людей. Своим оптимизмом они заразили меня, и поэтому я не перестаю твердить: если у одного человека есть стоящая идея, а у другого есть деньги на ее воплощение, то вместе они могут перевернуть мир. Изменить мир, черт побери, переустроить! Бог дал человеку власть над миром, и уже давно пора прибрать его к рукам. Политика — это белиберда. Пирамиды строили не политики, а фараоны. Моя мысль сводится к утверждению: дело жизни — это просто дело. Вот так. Приведу вам пример для ясности.
Заглянув за перила, Дойл увидел внизу накрытый стол. Гости собрались возле камина. С Драммондом, не отстававшим от них ни на шаг, Чандрос и Дойл прошли на балкон. Солнце уже опустилось до самой кромки горизонта, освещая багровым светом раскинувшуюся под ним равнину.
— Как вы полагаете, доктор, что больше всего мешает человеку жить? — попыхивая сигарой, вопрошал Чандрос. — Он сам! В этом вся загвоздка. Растреклятое животное начало, вечно воющее о высоком, заложенном в нем же, в человеке. Скажу вам прямо, сэр, что низменное начало все равно что безмозглый троглодит, для которого вся жизнь — это удовлетворение своих насущных потребностей. Именно. А хуже всего то, что эта тварь, то есть человек, уверен, что ему вернут трон, когда-то им утерянный, что это лишь вопрос времени. Он прожигает свою жизнь почем зря: пьет, распутничает, играет в карты, а перед тем как подохнуть, распускает нюни и начинает умолять своего Бога, когда-то отвергшего его, спасти его дешевенькую душонку. Вот я и спрашиваю: где вы сыщете такого дурачка бога, который стал бы тратить свои драгоценные силы на эдакого человечишку?
— Даже не представляю, — в растерянности ответил Дойл.
— А я вам скажу: нет такого бога, потому что любое божество гроша медного не стоит… — Сложив руки на груди, Чандрос смотрел вдаль. — Да, сейчас христиане многим дают фору. Тут и спорить нечего. Одного хитромудрого еврея-фокусника и нескольких его фанатичных учеников хватило для того, чтобы какой-то ненормальный император обратился в их веру, — и порядок: уже две тысячи лет они, не стесняясь, помыкают всеми. Спрашивается, как им это удалось? А это проще простого: все дело в концентрации власти. Приберите власть к рукам, сделайте из этого таинство и спрячьте его в прекраснейшем храме города. Потом сочините разные заповеди, чтобы людям было за что цепляться, возьмите под контроль женитьбы, рождения и смерти, нагоните на всех страх вечного проклятия, подпустите чуток дыму, освежите это музыкой, и дело сделано! Главное, чтобы было зрелищно — эдакий праздник в честь святых. Вот это бизнес, скажу я вам!
Драммонд только пофыркивал.
Дойл тоже ничего не говорил Чандросу, упивавшемуся собственным красноречием.
Между тем Чандрос мусолил во рту сигару, продолжая умствовать:
— Итак, что же мы имеем? Мы имеем не так уж мало! Давайте зададимся вопросом: как превратить человека — это глупое непослушное животное — в прирученное и производительное существо, готовое засучив рукава трудиться в поте лица? Эту задачку предстоит решить каждому, кто жаждет власти! Премудрые христиане нашли решение: они убедили свое глупенькое стадо в том, что в их руках находятся ключи от рая. Хочешь, братец, попасть туда? Давай! Но только с нашего особого соизволения, а мы вдобавок еще напустим на тебя страху в виде ада, преисподней и всего такого… И бедняга в ужасе преклоняет колени и ставит свечки… как будто завтрашнего дня вообще не существует. А сам-то уже давно в услужении у старика Дьявола, которого рад бы ненавидеть, но от страху перед ним чуть в штаны не писает и глаз оторвать от восхищения не может — до того хорош. Женщины от него прямо с ума сходят, не то что от этого придурковатого мягкотелого Мессии. Так что подсуньте им Дьявола вместо Бога, и власть вам обеспечена… Это работает как швейцарские часы! Но путь прогресса — это изменчивый путь, — продолжал разглагольствовать Чандрос. — Обладающие властью меняются на этом пути. Вот тут, в этом зале, собрались люди, благодаря которым осуществляется прогресс в обществе, — представители тяжелой индустрии, международных синдикатов и военной промышленности такой мощи, какая вам и не снилась. Все могущество христианства похерено ими раз и навсегда.
Дойл посмотрел вдаль: последние лучи заходящего солнца освещали стену оранжевым светом. Визгливый голос Чандроса вывел его из минутного забытья.
— Взгляните на двор, доктор. Что вы там видите?
По двору, направляясь к фабрике, тянулась колонна рабочих, одетых в полосатую форму. Они были острижены почти наголо. Вооруженные охранники подгоняли колонну, резко звучали слова команды.
— Я вижу рабочих. Фабричных рабочих, — неуверенно произнес Дойл.
Чандрос радостно закивал головой, похлопывая Дойла по плечу.
— Вот и ответ. Люди, которых вы видите, до недавнего времени были тем, что называется «грязные отбросы общества». Это преступники, тупоголовые, злые, не поддающиеся перевоспитанию… Здесь эти худшие из худших — можете мне поверить, в тюрьмах были только рады отделаться от таких подонков — превратились в послушных работяг. Мы помогли им стать такими! Мы сумели освободить их от самих себя!
Дойл наблюдал за колонной внизу. Рабочие шли ровными рядами, несколько понурясь, однако никакого внутреннего сопротивления в них не ощущалось.
— А ведь недавно эти существа едва могли провести час в обществе друг друга без того, чтобы не затеять бессмысленную потасовку и не набить друг другу морду. Проблема насилия, связанная с проблемами жестокости, агрессивности и тому подобное. Сейчас, впервые в своей жизни, они вполне счастливы: сыты, одеты и… честно трудятся от восхода до заката!
«Теперь ясно, кто освободил Боджера Наггинса из тюрьмы… Надо признать, что их намерения практически ничем не отличаются от намерений Джека Спаркса по отношению к его преступникам в Лондоне, — в растерянности подумал Дойл. — Масштабы, конечно, не те. И надо бы выяснить, какими методами перевоспитания здесь пользуются…»
— Но как? Как вы этого добились? — спросил Дойл.
— Прямым вмешательством!
— В каком смысле? Объясните, пожалуйста.
— Один из наших коллег занимается этой проблемой очень давно. Он пришел в выводу, что фундаментальные основы личности формируются в мозгу. Но мозг — это обычный орган тела, такой же, как печень или почки, и его жизнедеятельность можно корректировать, хотя мы только-только начинаем понимать, как это делать. Вы врач, и вам не надо это объяснять. Так вот, мы уверены, что низменное в человеке — называйте как угодно — это что-то вроде болезни, наподобие менингита, холеры, короче говоря, проблема чисто медицинская. Это просто дефект мозга, и лечить его нужно соответственно.
— Лечить? Каким лес образом?
— В медицинской стороне дела я не очень-то разбираюсь, но профессор Вамберг будет рад, вероятно, изложить вам все в деталях.
— Это хирургическое вмешательство?
— Доктор! Лично меня интересуют результаты. Видите ли, мы получили обнадеживающие данные раньше, чем начали эксперименты над этими работягами. Весь обслуживающий персонал в Рэвенскаре — это, так сказать, зримые плоды нашего труда. Короче, дайте человеку второй шанс в жизни, и он, как собачонка, будет пресмыкаться у ваших ног до конца дней своих.
Второй шанс в жизни! Дойл почувствовал, как у него застучало в висках. «Серые капюшоны». Чудовища в музее. Роботы, лишенные разума и чувств. Поддакнув Чандросу, Дойл инстинктивно вцепился в край балкона, наклонив голову, чтобы не выдать своего отвращения и ужаса.
«Так вот зачем им понадобились эти торфяные болота, — подумал Дойл. — Чтобы в тайне от всех творить свои мерзкие, богопротивные дела. Боджер Наггинс нутром почуял что-то недоброе и дал деру. Они выследили его и убили». Какой-то внутренний голос подсказывал Дойлу, что, возможно, бедняге Боджеру еще повезло. Неважно, какие чудовищные преступления совершили те несчастные, которые пели сейчас строем по двору, настоящие чудовища были здесь, рядом с ним на балконе…
Закат догорал. Колонна рабочих направлялась к фабрике. Во двор въехал грузовой фургон. Двое слуг направились разгружать его, и в этот момент Дойл заметил, как из-под фургона к стене метнулась какая-то тень, которую не успели заметить ни слуги, ни охранники. В какую-то долю секунды и с такого расстояния Дойл, конечно, не мог разглядеть лица этого человека, но в его движениях было что-то неуловимо знакомое…
Джек!
Из глубины дома раздался мелодичный звон колокольчика.
— Ага, нас приглашают к столу, — потер ладони Чандрос. — Вы не посмотрите, как там ваша прелестная спутница, доктор?
— Да, разумеется, разумеется…
— Отлично, ждем вас внизу.
Дойл кивнул, бросив последний взгляд во двор. Но ничего подозрительного или обнадеживающего он не увидел.
Подходя к дверям спальни, Дойл наткнулся на слугу, стоявшего возле стены. Взглянув ему в лицо, доктор в ужасе отшатнулся: глаза слуги были безжизненными и холодными, как у рыбы. Дойл вошел в комнату и поспешно захлопнул за собой дверь.
Назад: Глава 16 БЕЖАВШИЕ ОТ САТАНЫ
Дальше: Глава 18 ОБЕД