Огромный трансатлантический лайнер «Вадер Оранж» в ближайшее время отправлялся в Роттердам. Молодой человек, стоявший на корме, нервничал: большой период его жизни подходил к концу. Он пересек палубу, подошел к борту и, наклонившись, долго смотрел на темную воду далеко внизу. Ют насквозь продувался колким вечерним ветром. Вокруг суетились матросы, занятые последними приготовлениями перед отплытием. Парень глубоко вдохнул соленый, отдающий углем воздух, запахнул куртку и задумался над тем, что произошло за последнее время.

Вместе со спасенным Мао Шань Фен пошел в «Нефритовую бабочку» и обнаружил разрушенное заведение, которое уже никому не могло служить убежищем. Люди «Зеленого круга», скорее всего с помощью гоминьдановцев, уничтожили клуб. Они давно собирались свести счеты, и наконец такой случай представился. Около здания потерянно бродил парнишка, которого Шань Фен встретил у дверей несколько дней тому назад. Вышибала сказал, что Юй Хуа убит ударом в висок во время погрома. Когда приходит новый хозяин, старый оставляет территорию… Стиснув кулаки, молодой человек прошелся среди развалин былого великолепия, потом обернулся к Мао Цзэдуну:

— Не вижу… ни масс, о которых ты говорил, ни разорванных цепей. Все это натворили империалисты и коррумпированные чиновники, которых следовало сбросить в позорные ямы. И никто их не остановил.

— Не поддавайся унынию, мой мальчик. Твоя личная судьба не в счет. Время настало.

— Да ты посмотри вокруг! — напустился на него Шань Фен. — Все это — дело рук Гоминьдана. В его власти и город, и вся страна. Богачи теперь именуют себя «офицерами революционной армии», переиначив на свой лад твои же идеи. Как тебе могло прийти в голову, что они дадут подняться крестьянам или пролетариям? Позволят им не платить налоги и завладеть всем имуществом?

Мао вздохнул с таким видом, словно ожидал от молодого человека чего-либо подобного.

— Крестьянские массы уже получили…

— Крестьянские массы как питались землей и коровьим навозом, так и будут есть их дальше! Гоминьдан своего добился, а нас бессовестно использовал! Китай просто-напросто сменил хозяина, и это вовсе не народ.

— В то время как с помощью магии твоего друга…

— Я так не говорил.

— А что же ты тогда утверждал?

Шань Фен отвернулся:

— Не знаю, что сказать. Теперь я уже ничему не верю. У меня ничего не осталось…

Тишину нарушили шаги уходившего Мао.

— Хорошенько подумай, прежде чем что-то говорить или делать. Спасибо за вчерашнюю ночь, — произнес на прощание революционер и ушел прочь.

Ни разу в жизни парень не ощущал себя таким одиноким. Хотелось горько рассмеяться над своей участью: сидит, покинутый всеми, на кладбище и собирается осквернить могилу матери. Молодой человек поддел стамеской плиту, и та чуть съехала в сторону.

«Прости меня, мама, прости». Шань Фен засунул руку внутрь и вытащил запыленный металлический ящичек. Вытерев рукавом пот со лба, он поднял крышку и вынул кожаную сумку, которую не видел столько лет. Парень, волнуясь, расстегнул заржавевший запор и достал бумаги. От сырости листки слегка пожелтели. Каждая запись в двух экземплярах, как задумал Хофштадтер.

Шань Фен сложил все обратно и повесил сумку на плечо. Потом привел в порядок могилу и направился к выходу.

Однако едва он сделал несколько шагов по аллее, как знакомый голос старого друга окликнул его по имени.

Утром того же дня Дерюйтер с билетом в один конец вышел из пароходного агентства. Пришло время возвращаться домой. События близились к развязке. Так или иначе, а его жизнь меняла направление, чему можно порадоваться. Шанхай и Китай стали ему невыносимы. Когда голландец приехал в эту страну много лет назад, он выполнял определенную миссию общества Овна. Кроме того, Ганс стал представителем некой власти, наделенным полномочиями, а теперь… Мир стремительно менялся и обретал неузнаваемые формы.

Дерюйтер остановился возле старой гадалки, что предсказывала будущее по внутренностям змей. Старуха извлекала из живота несчастной рептилии голубоватый желчный пузырь и выливала содержимое в чашку с водой. Потом, помешивая жидкость костяной палочкой, изрекала прорицание. Если клиент его одобрял, то должен был выпить приготовленный раствор. Стоило такое удовольствие на несколько юаней дороже, чем сама змея. Голландец с отвращением посмотрел на пойло и пошел дальше.

Шань Фен сразу узнал гортанный, но правильный китайский выговор.

— Привет тебе, Ганс, и всяческого благополучия.

Парень не совсем понимал, что происходит, но, судя по всему, дело было плохо. Пистолет, зажатый в руке Дерюйтера, красноречиво говорил сам за себя.

— Я уж на это и не надеялся, но мы подошли к финишу. — Голландец невесело усмехнулся.

— Похоже на то. Только не могу уразуметь почему.

— А тебе и незачем понимать. Отдай сумку и иди своей дорогой. Больше я ничего не прошу.

— «… иди своей дорогой», — с горькой иронией повторил Шань Фен прозвучавшую фразу.

Податься молодому человеку было некуда, и весь смысл жизни теперь заключался в бумагах Хофштадтера. Для него отдать их или получить пулю в лоб представлялось одним и тем же. Шань Фен медленно снял сумку с плеча, чтобы успеть придумать, как поступить. Правая рука с надеждой ощупала карман куртки, где лежал «уэбли», но он сразу вспомнил, что накануне ночью расстрелял все патроны.

Дерюйтер все прочел по его лицу:

— И не думай, парень, он разряжен. Если бы вчера в порту я не выпалил в того придурка, мы бы с тобой тут не встретились.

Вот и прояснилась тайна загадочного ночного события. Голландец стоял в трех метрах: слишком далеко, чтобы броситься врукопашную, и чересчур близко, чтобы попытаться убежать.

— Давай живее, мне уже порядком надоела ваша страна.

— Куда же подевалось твое сочувствие к судьбе китайского народа?

Фраза прозвучала с изрядной долей сарказма, но Дерюйтер воспринял ее всерьез.

— Это уловка, чтобы повсюду находиться рядом с тобой и идти по следам записок профессора. Китай меня не интересует, а его жители и подавно. Я уже взял билет и скоро уеду отсюда.

— Сколько же времени все это длится? — Шань Фен тихонько шевельнул сумку, держа ее на вытянутой руке.

— О, задолго до того, как ты родился. И задолго до того, как мы все на свет появились. А здесь началось еще до того, как с тобой познакомился немец. Между нами велся своеобразный поединок, хотя Хофштадтер ни о чем не подозревал. Я почти жалел, что лишил его жизни и разбил сосуды, над которыми он столько трудился в провинции Аньхой. Когда же это было? Году в двадцатом?

Шань Фен вспомнил слова, произнесенные умирающим стариком: «Предали…» Тогда он посчитал виновным в убийстве Юань Чэ, которого сам кастрировал и прикончил той же ночью. И снова перед ним возник истекающий кровью профессор на полу грязной хижины. Смерть, не подобающая такому бескорыстному человеку — единственному другу, который всегда давал юноше все, ничего не требуя взамен. И темное красное пятно на груди…

— Да забери ты эти чертовы бумаги!

Он швырнул сумку в лицо Гансу, а сам инстинктивно прыгнул вперед, повторяя ее траекторию.

Китаец телом сбил с ног Дерюйтера, отведя дуло пистолета вниз. Оба покатились по земле. Прогремели два выстрела. Шань Фен попытался стряхнуть врага, но тот держал крепко, и они боролись, сцепившись, пока парень не уперся спиной в могилу матери. Тогда голландец придавил его к плите корпусом и прижал плечи одной рукой. В другой Ганс держал оружие, положив палец на курок.

— Ради чего?! — сдавленно прохрипел Шань Фен.

Дерюйтер чуть ослабил хватку, от которой глаза китайца вылезли из орбит, и взгляд Ганса на миг устремился к чему-то очень далекому.

— Ради Овна. Тебе все равно не понять.

Правой рукой Шань Фен нащупал какой-то острый предмет и молниеносно ударил им в висок голландца. Молодой человек и сам не сразу распознал стамеску, которой только что отодвигал могильную плиту. Теперь она торчала из черепа Дерюйтера.

«Спасибо, мама…»

Парень сбросил с себя умирающего врага. Жизнь покинула сознание Ганса, но все еще сотрясала тело последними судорогами. Китаец вывернул карманы Дерюйтера. Из них выпали кипа банкнот, пачка табаку и билет на пароход до незнакомого места под названием Роттердам.

Молодой человек чувствовал себя неуютно в пиджаке европейского покроя, купленном у старьевщика в каком-то закоулке порта. Ему хотелось казаться богатым китайским путешественником, а выглядел он все равно бедолагой, рванувшим за несбыточной мечтой. То есть тем, кем и был на самом деле.

В пять тридцать вечера лайнер дал прощальный гудок. Черная вода пенилась и вскипала под килем отплывающего «Вадер Оранж».

Шань Фену некуда было податься. Сейчас он считал себя обязанным только одному, давно умершему человеку. Этот долг в память о нем парень решил отдать.

Китаец потрогал кожаную сумку под пиджаком. Несколько часов перед отплытием он просидел, лихорадочно листая записи, и ничего в них не понял. Вот письма, адресованные семье, — другое дело. Мелкий красивый почерк с наклонными буквами, рука чуть дрожит, и в каждой строке — невысказанное вслух угрызение совести. Жены профессора уже нет в живых, а вот сын Дитрих должен получить от отца посмертный дар. Шань Фен понятия не имел, как доехать от Роттердама до Любека, но решил, что как-нибудь доберется.

Молодой человек обернулся и в последний раз посмотрел на родной берег — желтые огни исчезли во тьме. Лайнер увозил Шань Фена все дальше и дальше от Шанхая — единственного города, который он знал.