Книга: Смысл ночи
Назад: Письменное свидетельство П. Картерета, эскв., касательно покойной леди Лауры Тансор
Дальше: 38. Confessio amantis[271]
Часть пятая
Смысл ночи
1853–1855
Наше знание лишь показывает нам меру нашего неведения.Оуэн Фелтем. Суждения (1623).XXVII. О любопытстве в познании
35. Credula res amor est
Письменное свидетельство мистера Картерета открыло мне глаза на многие вещи, прежде остававшиеся мне неизвестными: теперь я располагал не только существенным подтверждением фактов, изложенных в дневнике моей приемной матери, но и обстоятельным описанием действий, совершенных леди Тансор, и их далеко идущих последствий. Но в глубине души я понимал, что письма, похищенные из сумки мистера Картерета, мне никогда уже не вернуть, а без них мое дело по-прежнему не бесспорно. Возможно, конечно, сохранились другие документы подобного рода, но даже если так — где их теперь искать? Я пришел к безрадостному выводу, что я ни на шаг не продвинулся к цели, тогда как Даунт даже укрепил свои позиции.
Я в очередной раз погрузился в хандру. Но через три дня посыльный принес мне записку от Лиззи Брайн с сообщением, что в понедельник 14 ноября, во второй половине дня, мисс Картерет и ее подруга мадемуазель Буиссон посетят Национальную галерею. Я тотчас воспрянул духом и в указанный день, в самом начале третьего пополудни, пришел на Трафальгарскую площадь и занял позицию у подножья крыльца галереи.
Около половины третьего я увидел, как она выходит из дверей на свет осеннего солнца, вместе с подругой. Они начали спускаться по ступеням, а я с самым беззаботным видом стал подниматься им навстречу.
— Мисс Картерет! Какая неожиданная встреча!
Она не ответила, и на лице у нее не отразилось ни малейшей тени узнавания. Она стояла и холодно смотрела на меня сквозь круглые очки с таким видом, словно видела меня впервые, покуда наконец ее спутница не подала голос:
— Emilie, та chère, est-ce que tu vas me présenter à ce monsieur?
Только тогда лицо мисс Картерет несколько смягчилось.
Поворотившись к мадемуазель Буиссон, она промолвила:
— Мистер Эдвард Глэпторн, я тебе о нем говорила. — А затем добавила, более выразительным тоном: — Мистер Глэпторн одно время жил в Париже и бегло говорит по-французски.
— Ах! — воскликнула мадемуазель Буиссон, самым милым образом вскидывая брови. — Значит, мы не сможем перемывать ему косточки в его присутствии.
Она говорила на безупречном английском, с легким галльским акцентом. С прелестной девичьей живостью она многословно выразила радость от знакомства со мной и тотчас же пустилась рассказывать мне, словно старому другу, об увиденных экспозициях, трогательно задыхаясь от восторга. От миссис Роуторн я знал, что мадемуазель Буиссон одних лет с мисс Картерет, но в силу своей очаровательной непосредственности выглядела она моложе. Что и говорить, молодые дамы представляли собой странную пару: мадемуазель Буиссон, жизнерадостная, экспансивная, общительная, ярко одетая à la mode, всем своим поведением демонстрировала природную веселость нрава; мисс Картерет, сумрачная и величественная в своем траурном наряде, молча стояла рядом со своей беспечной, смешливой спутницей, точно снисходительная старшая сестра. Однако по всему чувствовалось, сколь близкие отношения связывают двух барышень, — по тому, как мадемуазель Буиссон после той или иной своей фразы поворачивалась к мисс Картерет и клала ладонь ей на руку с бессознательной нежностью, каковой жест я заметил еще в Эвенвуде в день похорон; по тому, как они обменивались быстрыми взглядами, свидетельствующими о взаимном доверии и посвященности в секреты и тайны друг друга.
— Позвольте спросить, надолго ли вы в Лондон, мисс Картерет?
— Полагаю, мистер Глэпторн, с вашим провидческим даром вы сами в состоянии ответить на этот вопрос.
— С провидческим даром? Как вас понимать?
— Значит, вы хотите, чтобы я подумала, будто мы встретились здесь случайно?
— Вы вольны думать все, что вам угодно, — сказал я самым добродушным тоном, на какой только был способен. — Но если вам трудно поверить в случайность нашей встречи, возможно, вам будет удобнее счесть, что нас свела судьба.
Мисс Картерет покаянно улыбнулась и извинилась за дурное расположение духа.
— Мы получили вашу записку с обещанием приехать на похороны отца, — продолжала она, — но, к нашему разочарованию, не заметили вас в числе присутствовавших.
— Боюсь, я немного опоздал. Я отдал последнюю дань уважения вашему отцу — от лица фирмы и от себя лично — уже после отъезда экипажей от кладбища. А потом, имея срочные дела в городе и не желая обременять вас своим обществом, я сразу вернулся обратно.
— Мы надеялись снова принять вас во вдовьем особняке, — промолвила мисс Картерет, снимая очки и убирая их в ридикюль. — Вас ждали, знаете ли. Но полагаю, у вас были свои причины не наведываться к нам.
— Я не хотел обременять вас своим обществом, как я сказал.
— Как вы сказали. Однако же ради нас вы потрудились проделать долгий путь до Нортгемптоншира для того лишь, чтобы тотчас же вернуться в Лондон. Надеюсь, вы управились с вашими срочными делами?
— Уверяю вас, поездка нисколько меня не затруднила.
— Вы очень любезны, мистер Глэпторн. А теперь извините нас. Возможно, наши пути еще пересекутся — по воле случая или по прихоти судьбы.
Мадемуазель Буиссон обворожительно улыбнулась и сделала легкий реверанс, но мисс Картерет попрощалась со мной коротким кивком, каким она прощалась с Даунтом после разговора в гостиной вдовьего особняка в день похорон, и двинулась вниз по ступенькам.
Разумеется, я не мог позволить милым барышням уйти просто так, а потому сделал вид, будто мне вдруг расхотелось созерцать скучные картины в такой необычайно погожий ноябрьский день, и попросил удостоить меня чести немного прогуляться с ними, коли они пойдут пешком. Мадемуазель Буиссон весело доложила, что они собирались пойти в Грин-парк, а я одобрительно заметил, что прогулка в парке по такой чудесной погоде — отличное дело.
— Так пойдемте с нами, мистер Глэпторн! — воскликнула мадемуазель. — Ты ведь не возражаешь, правда, Эмили?
— Я не возражаю, если ты не возражаешь и если у мистера Глэпторна нет занятий поинтереснее, — последовал ответ.
— Значит, решено! — Очаровательная француженка захлопала в ладоши. — Как замечательно!
И мы втроем двинулись через площадь — мисс Картерет по правую руку от меня, мадемуазель Буиссон по левую.
На широких лужайках парка раздражение мисс Картерет поутихло. Постепенно у нас завязался разговор на темы, не имеющие отношения к недавним трагическим событиям в Эвенвуде, а уже через час мы болтали легко и непринужденно, словно давние друзья.
Незадолго до четырех мы вышли на Пиккадилли, и дамы подождали у края тротуара, пока я подзывал кеб.
— Могу я сказать кучеру, куда вас отвезти? — невинным тоном спросил я.
Мисс Картерет назвала адрес дома своей тетушки на Уилтон-Кресент, и я помог сесть в кеб сначала ей, потом мадемуазель Буиссон, которая мечтательно улыбнулась мне, устраиваясь поудобнее на сиденье.
— Мисс Картерет, прошу прощения за нахальство, но не позволите ли вы мне навестить вас… и мадемуазель Буиссон?
К моему удивлению, она не замешкалась с ответом:
— Я дома — то есть дома у тетушки — каждое утро с одиннадцати.
— В таком случае можно мне прийти в пятницу к одиннадцати?
Признаюсь, задавая вопрос, я думал, что она придумает какую-нибудь отговорку, чтобы не принимать меня; но она, к моему удивлению, наклонила голову набок и просто сказала:
— Конечно можно.
Когда кеб тронулся, мисс Картерет опустила окно, взглянула на меня и улыбнулась.
Простая улыбка. Но она решила мою судьбу.
В пятницу, согласно договоренности, я прибыл в дом тетушки мисс Картерет на Уилтон-Кресент. Меня проводили в просторную, со вкусом обставленную гостиную, где мисс Картерет и ее подруга сидели рядом на диванчике у окна, поглощенные чтением.
Первой подала голос мадемуазель:
— Мистер Глэпторн! Ах, как славно!
Она вскочила на ноги, придвинула маленькое кресло поближе к диванчику и попросила меня присаживаться.
— Мы здесь отчаянно скучаем нынче утром, — прощебетала она, снова занимая место рядом с мисс Картерет и бросая свою книгу на столик. — Точно две старые девы. Честное слово, я бы просто сошла с ума, не придите вы. Эмили, конечно, может сидеть часами в одиночестве и чувствовать себя распрекрасно, но мне необходимо общество. Вы любите общество, мистер Глэпторн?
— Только свое собственное.
— Господи, но это же ужасно. Вы такой же несносный, как Эмили. Однако на днях в парке вы были чрезвычайно занятным собеседником — правда ведь, Эмили?
До этого момента мисс Картерет сидела с книгой в руке, бесстрастно наблюдая за подругой. Сейчас же, проигнорировав вопрос мадемуазель Буиссон, она повернулась ко мне и сняла очки.
— Как самочувствие вашего работодателя, мистер Глэпторн?
— Моего работодателя?
— Да. Мистера Кристофера Тредголда. Насколько я поняла со слов лорда Тансора, с ним приключился удар.
— Он был очень плох, когда я видел его в последний раз. Боюсь, я не знаю, улучшилось ли его состояние с тех пор.
Мадемуазель Буиссон вздохнула и скрестила руки на груди, словно раздосадованная неожиданным серьезным поворотом разговора.
Я рассчитывал встретить более теплый прием со стороны мисс Картерет и теперь не знал, что сказать дальше.
— Дома ли ваша тетушка? — наконец осведомился я, полагая, что вежливость обязывает меня задать такой вопрос.
— Она уехала с визитом к подруге и не вернется до вечера, — ответила мисс Картерет.
— Миссис Мэннерс — очень общительная особа, — заметила мадемуазель Буиссон, вызывающе тряхнув головой.
— Кажется, мистер Тредголд упоминал, что миссис Мэннерс приходилась младшей сестрой вашей матери. Мой работодатель однажды рассказывал о семье мистера Картерета и, в частности, об этой даме, с которой у мисс Картерет сложились весьма близкие отношения.
— Совершенно верно.
— Именно у нее вы и жили в Париже?
— Вижу, вас очень интересует моя семья, мистер Глэпторн.
Эти слова, даже если в них содержался упрек, были произнесены мягким, почти поддразнивающим тоном, коим мисс Картерет ясно давала понять, что в конце концов не прочь сохранить дружеские отношения, установившиеся между нами во время прогулки в Грин-парке. Это придало мне смелости.
— Меня интересует ваша семья, мисс Картерет, поскольку меня интересуете вы.
— Довольно смелое заявление и само по себе любопытное. Какой интерес может представлять для вас моя скучная жизнь? Насколько я понимаю, мистер Глэпторн, вы человек с богатым жизненным опытом, большим кругом интересов и известной широтой взглядов, какую я прежде наблюдала у людей высокого интеллекта, привыкших диктовать свои условия окружающим. Вы живете своим умом, вне всяких сомнений, и потому вам свойственна некоторая, так сказать, дикость. Да, вы авантюрист, мистер Глэпторн. Я не говорю, что вас невозможно приручить, но я уверена, что вы не созданы для домашней жизни. Ты согласна, Мари-Мадлен?
Последнюю минуту мадемуазель с живым интересом наблюдала за мной и мисс Картерет, переводя глаза с одного на другого. Она задумчиво поджала губы, а потом медленно проговорила:
— Думаю, мистер Глэпторн из тех, кого по-английски называют «темная лошадка». Да, я так думаю. Vous êtes un homme de mystère.
Я улыбнулся.
— Право, не знаю, комплимент это или нет.
— О, конечно комплимент, — сказала мадемуазель. — Немножко таинственности всегда придает человеку привлекательности.
— Так вы полагаете, во мне есть тайна?
— Безусловно.
— А что вы думаете на сей счет, мисс Картерет?
— Я думаю, у каждого из нас есть тайны, — ответила она, широко распахивая глаза. — Вопрос в том, какие именно. У всякого человека есть что-то, что он предпочитает скрывать от окружающих, даже от самых близких людей, — маленькие тайные пороки, слабости, страхи, надежды, о которых он не решается говорить вслух. Подобного рода тайны, в сущности, не имеют особого значения и не мешают нашим любящим близким видеть нас такими, какие мы есть, со всеми нашими достоинствами и недостатками. Но иные люди совсем не те, кем кажутся. Вот они-то, на мой взгляд, и представляют собой настоящую тайну. Они умышленно скрывают свое подлинное лицо, показывая окружающим лишь личину.
Немигающий пристальный взгляд мисс Картерет ввел меня в неловкость, которую усугубило последовавшее молчание. Она говорила в общем смысле, разумеется, но ее слова звучали так, словно предназначались мне одному, и потому произвели на меня сильнейшее впечатление. Мадемуазель вздохнула, явно раздраженная на свою серьезную подругу, а я натянуто улыбнулся и, в попытке повернуть разговор в другое русло, спросил мисс Картерет, долго ли она задержится в Лондоне.
— Мари-Мадлен завтра уезжает в Париж. А я побуду здесь еще немного, ибо ничто не влечет меня в Эвенвуд.
— Даже мистер Феб Даунт?
Мадемуазель Буиссон звонко рассмеялась, раскачиваясь взад-вперед на диванчике.
— Мистер Феб Даунт! Вы полагаете, она захотела бы вернуться из-за него? Да вы, наверное, шутите, мистер Глэпторн!
— Почему бы мисс Картерет не возыметь желание увидеться со старым другом? — спросил я с преувеличенно недоуменным выражением лица.
— Ну да, со старым другом и товарищем по играм, — улыбнулась мадемуазель.
— Мистер Глэпторн не разделяет всеобщих восторгов по поводу мистера Феба Даунта, — заметила мисс Картерет. — На самом деле он держится весьма невысокого мнения о нем. Я права, мистер Глэпторн?
— Но ведь мистер Феб Даунт — такая душка! — вскричала мадемуазель Буиссон. — Вдобавок он чрезвычайно умен и очень привлекателен! Вы завидуете, мистер Глэпторн?
— Нисколько, уверяю вас.
— Так, значит, вы с ним знакомы? — с лукавой улыбкой спросила мадемуазель.
— Мистер Глэпторн знает о нем понаслышке, — сказала мисс Картерет, тоже улыбаясь, — и считает, что этого вполне достаточно, чтобы проникнуться к нему неприязнью.
Барышни переглянулись с таким заговорщицким видом, словно играли в какую-то игру, правила которой были известны только им двоим.
— Следует ли понимать, мисс Картерет, что в конечном счете мы с вами сходимся во мнении о характере и талантах мистера Даунта? — спросил я. — Когда мы разговаривали о нем в прошлый раз, вы были склонны защищать его.
— Как я дала вам понять тогда, я обязана держаться с мистером Даунтом учтиво в силу нашего давнего знакомства и близкого соседства. Но я не пытаюсь защищать его. Он вполне способен сам постоять за себя, что бы ни думали о нем вы или я.
— Если хотите знать мое взвешенное мнение о мистере Фебе Даунте — вот оно, — выпалила мадемуазель. — Он несносный тип. Таково мое мнение, если в двух словах. Так что видите, мистер Глэпторн, мы все держимся одного мнения на сей счет.
Я сказал, что рад этому.
— Но знаешь, Эмили, — продолжала она, поворачиваясь к подруге, — у тебя все-таки есть отличная причина, чтобы вернуться в Эвенвуд.
— А именно? — спросила мисс Картерет.
— Ну как же — там сейчас нет мистера Феба Даунта!
Чрезвычайно довольная своим остроумным замечанием, мадемуазель хлопнула в ладоши, чмокнула в щеку мисс Картерет, вскочила на ноги и закружилась по комнате, приплясывая и напевая «Où est soleil? Où est soleil?». Немного погодя шалунья, с раскрасневшимися щеками и блестящими глазами, снова уселась рядом с подругой.
— И где же сейчас солнце? — спросил я.
— В Америке, — ответила мисс Картерет. При этом она взглянула на мадемуазель Буиссон, загадочно приподняв брови — опять с явно заговорщицким видом. — Совершает турне с лекциями по стране.
— А какова тема лекций? — поинтересовался я.
— Кажется, «Искусство эпической поэзии».
Не в силах сдержаться, я презрительно расхохотался. Искусство эпической поэзии! Ну надо же!
Не желая получить от мисс Картерет выговор за неучтивое отношение к ее старому другу, я с трудом подавил смех, но в следующий миг с радостью увидел, что обе барышни тоже смеются: мисс Картерет — тихо, украдкой, а ее подруга — более открыто.
— Вот видишь, Эмили, — наконец сказала мадемуазель, — мистер Глэпторн — родственная душа. Он все чувствует как мы. Мы можем поверить ему все наши секреты, не опасаясь, что он нас выдаст.
Мисс Картерет встала, подошла к окну и выглянула на улицу.
— Здесь очень душно, — промолвила она. — Не прогуляться ли нам с полчасика?
Барышням не потребовалось много времени, чтобы взять свои шали и шляпки, и вскоре мы уже шагали по ковру палых листьев в Гайд-парке. Мы присели передохнуть на скамье у Змеиного озера, но мисс Буиссон не сиделось на месте, и немного погодя она отошла в сторону, впервые оставив нас с мисс Картерет наедине. С минуту мы молчали, глядя на воду, потом я заговорил:
— Мисс Картерет, позвольте спросить, вышла ли полиция на след преступников, напавших на вашего отца?
— Они допросили одного человека из Истона, известного головореза, но отпустили, не предъявив обвинения. Я не надеюсь, что полицейские когда-нибудь установят личность виновных.
У меня сложилось впечатление, что она ожидала подобного вопроса и заранее подготовила ответ. На прекрасном лице мисс Картерет застыло напряженное выражение, и я заметил, что она рассеянно теребит бахрому шали.
— Прошу прощения, — сказал я. — Это был бестактный вопрос.
— Нет! — Она порывисто повернулась ко мне, и я увидел слезы у нее в глазах. — Нет. Вами движет доброта. Я знаю это и благодарна вам за участие, честное слово. Но сердце мое переполнено горем об отце и тревогой о собственном будущем. Смерть отца выбила почву у меня из-под ног. Я не умею зарабатывать на жизнь и не знаю даже, позволят ли мне остаться в нынешнем моем доме.
— Безусловно, лорд Тансор отнесется сочувственно к вашему положению и исполнит свой родственный долг перед вами.
— Лорд Тансор будет делать только то, что выгодно для него самого, — довольно резко ответила мисс Картерет. — Я не жалуюсь, что он никогда не оказывал мне внимания в прошлом, но он всяко не обязан заботиться обо мне в будущем. Он дал моему отцу работу по просьбе своей тети, моей бабушки, но сделал это неохотно, хотя такой выбор секретаря оказался исключительно выгодным для него. Мой отец приходился кузеном лорду Тансору, но последний часто обращался с ним не лучше, чем со слугой. Не стану отрицать, материальное благополучие служило нам компенсацией, но мы не владели никакой собственностью. Все, что мы имели, принадлежало лорду Тансору. Мы жили милостями его светлости, не почитавшего нас за членов семьи, обладающих правами и достоинством. Мне так и не удалось заставить отца понять несправедливость ситуации, но сама я безумно стыдилась нашего униженного положения. Так разве ж могу я сейчас видеть в своем родстве с лордом Тансором залог своего благополучия и независимости?
— Но возможно, его светлость обойдется с вами великодушно в конце концов.
— Возможно. В моих жилах течет кровь Дюпоров, а это чрезвычайно важно для лорда Тансора. Но я не могу твердо рассчитывать на благоприятный поворот событий и не хочу быть вечно обязанной милорду.
Я заметил, что у женщины всегда есть способ удобно устроиться в жизни.
— Вы имеете в виду замужество, полагаю. Но кто пожелает жениться на мне? Своих денег у меня нет, а отец оставил всего ничего. Мне без малого тридцать — только не говорите, что возраст не имеет значения. Я прекрасно знаю, что имеет. Нет, мистер Глэпторн, мое дело пропащее. Мне суждено жить и умереть старой девой.
— Но у вас есть человек, готовый жениться на вас.
— Кто же это такой?
— Мистер Феб Даунт, конечно.
— Право слово, мистер Глэпторн, вы просто одержимы мистером Фебом Даунтом. Похоже, он превратился для вас в сущее наваждение.
— Но ведь вы признаете, что я прав?
— Ничего подобного. Со всеми видами, которые мистер Даунт мог иметь на меня, давным-давно покончено. Даже если бы он нравился моему отцу — а он не нравился, — я никогда не смогла бы ответить ему взаимностью. Я не люблю мистера Даунта, а для меня, всю жизнь имевшей перед глазами пример моих родителей, брак без любви немыслим. И давайте условимся больше не говорить о мистере Даунте. Мне скучно общаться с ним и еще скучнее слушать разговоры о нем. Я твердо намерена изыскать способ устроить свою жизнь по собственному разумению и на свой вкус, не рассчитывая на мистера Даунта с его перспективами. А теперь скажите, читали ли вы «Городок» мистера Каррера Белла?
И далее она принялась допрашивать меня на предмет моих художественных пристрастий и предпочтений. Люблю ли я мистера Диккенса? Что я думаю о сочинениях мистера Уилки Коллинза? Не правда ли, «In Memoriam» мистера Теннисона — поистине бесподобное произведение? Посещал ли я в последнее время какие-нибудь концерты или чтения? Вижу ли я какие-нибудь достоинства в творчестве мистера Россетти и его собратьев?
Мисс Картерет обнаруживала осведомленный и разборчивый интерес к каждой теме, возникавшей по ходу беседы, и вскоре выяснилось, что наши суждения о достоинствах и недостатках различных писателей и художников совпадают самым счастливым образом. Постепенно мы начали разговаривать как два человека, молчаливо сознающих свою взаимную приязнь. Потом к скамье, где мы сидели, вернулась мадемуазель Буиссон.
— Становится прохладно, та chère. — Она потянула подругу за руку, побуждая встать. — И я проголодалась. Не вернуться ли нам домой? Примите мои поздравления, мистер Глэпторн. По лицу Эмили видно, что разговор с вами пошел ей на пользу. О чем вы беседовали?
— Ни о чем таком, что могло бы заинтересовать тебя, дорогая, — промолвила мисс Картерет, поплотнее закутываясь в шаль. — Мы обсуждали вполне серьезные предметы, верно, мистер Глэпторн?
— Тем не менее вид у тебя веселый и довольный, — задумчиво заметила мадемуазель. — Вы должны снова навестить Эмили в ближайшие дни, мистер Глэпторн, и опять поговорить с ней на серьезные темы — тогда я не стану беспокоиться за нее, возвратившись во Францию.
Мы двинулись обратно на Уилтон-Кресент в прекрасном расположении духа — мадемуазель болтала и смеялась без умолку, мисс Картерет умиротворенно улыбалась, а меня переполняло незнакомое чувство счастья.
Когда мы дошли до дома, мадемуазель проворно взбежала по ступенькам.
— До свидания, мистер Глэпторн, — прощебетала она от двери. Потом на миг задумалась. — Странное имя, правда? Глэпторн. Очень странное и очень подходящее для темной лошадки. — И она со смехом скрылась за дверью.
Я повернулся к мисс Картерет.
— Вы позволите еще раз зайти к вам?
Она протянула мне руку, которую я взял и задержал в своей на несколько бесценных мгновений.
— Нужно ли спрашивать?
36. Amor vincit omnia
В следующую пятницу я явился со вторым визитом на Уилтон-Кресент, полный радостной надежды, что мисс Картерет примет меня с той же теплотой, какую выказала в завершение прошлой нашей встречи. Я любил ее пуще прежнего и теперь начинал допускать мысль, что, возможно, со временем она тоже полюбит меня. На сей раз я был представлен миссис Флетчер Мэннерс — живой миловидной женщине всего пятью-семью годами старше своей племянницы — и приглашен отобедать вместе с двумя дамами. После трапезы мисс Мэннерс отправилась с визитами по знакомым, а мы с мисс Картерет остались наедине в гостиной.
— Я замечательно провела время в вашем обществе, мистер Глэпторн, — сказала она, едва лишь тетушка удалилась. — Но, увы, завтра я возвращаюсь в Эвенвуд, а следовательно, мне больше не представится чести принимать вас, по крайней мере в ближайшем будущем, — если только…
Я тотчас понял намек.
— Возможно, мне придется наведаться в Эвенвуд в скором времени. Мы с доктором Даунтом рабы библиофильской страсти — в смысле, мы любим старинные книги и разделяем ряд других антикварных и научных интересов. Он просил меня просмотреть гранки одного своего перевода, и я считаю нужным вернуть их ему собственноручно. Вы не станете возражать, если я навещу вас во вдовьем особняке, когда буду в Эвенвуде?
— Я была бы вам очень рада, — промолвила мисс Картерет. Потом вздохнула. — Хотя я не знаю, долго ли еще мне осталось называть вдовий особняк своим домом. Сэр Хайд Тисдейл выразил желание арендовать его для своей дочери, которая скоро выходит замуж, и боюсь, к выгодному арендатору лорд Тансор отнесется более благосклонно, нежели к бедной родственнице.
— Но он же не выгонит вас?
— Выгнать не выгонит, я уверена. Но у меня слишком мало денег, чтобы соперничать с мистером Хайдом, готовым платить хорошие деньги за наем вдовьего особняка.
— В таком случае лорд Тансор должен предложить вам другое жилье. Он говорил с вами на эту тему?
— Лишь мимоходом. Но давайте не будем о грустном. Я уверена, лорд Тансор не даст мне умереть с голоду.
Мы еще немного побеседовали на разные предметы, и опять, как на прошлой неделе у Змеиного озера, у меня возникло восхитительное ощущение родства наших душ. В ней еще чувствовались остатки былой сдержанности, но в тот день я покидал дом на Уилтон-Кресент воодушевленный ее сердечным обращением со мной и исполненный надежды, что моя любовь не останется безответной.
Я безотлагательно написал доктору Даунту, и мы условились, что я приеду в Нортгемптоншир с гранками в следующий четверг, первого декабря.
Мы с пастором приятнейшим образом провели время за обсуждением Ямвлиха, и доктор Даунт выразил мне глубокую признательность за ряд незначительных правок, внесенных мной в перевод, и комментарии, которые я осмелился приложить к тексту.
— Я ваш должник, мистер Глэпторн, — сказал он. — Огромное вам спасибо. Я доставил вам столько хлопот. И поездка в Нортгемптоншир по такой погоде вдвойне обременительна.
На улице дул сильный ветер, уже не первый день, и окрестные дороги раскисли от затяжного дождя.
— Не стоит благодарности, — ответил я. — Я готов терпеть любые неудобства ради возможности расширить свои познания и насладиться интересной беседой, какая состоялась у нас сегодня.
— Вы очень любезны. Не угодно ли испить чаю? К сожалению, жены нет дома, а сын сейчас за границей с лекционным турне, так что вам придется довольствовать только моим обществом. Но я могу соблазнить вас маленькой приманкой — превосходнейшим изданием «Иероглифов» Куорлза, недавно мной приобретенным. Хотелось бы услышать ваше мнение о нем, если у вас нет более важных дел.
Я не мог отказать славному джентльмену, а потому мы испили чаю, после чего рассмотрели и обсудили вышеназванную книгу, а вслед за ней еще несколько равно ценных изданий. Только в начале пятого, когда уже стемнело, я сбежал от радушного хозяина.
Восточный ветер дул сильными порывами, и струи дождя секли лицо, пока я пробирался впотьмах по скользким раскисшим колеям дороги, что вела от пастората к вдовьему особняку. Когда дождь внезапно усилился, я отказался от первоначального намерения обогнуть дом, чтобы войти с парадного входа, и бегом бросился через конюшенный двор к кухонной двери. На стук открыла миссис Роуторн.
— Мистер Глэпторн, сэр, входите, входите, пожалуйста. — Она провела меня в кухню, где я застал Джона Брайна, греющего ноги у печи.
— Вас ожидают, сэр? — спросила домоправительница.
— Я был в гостях у пастора и хотел бы засвидетельствовать свое почтение мисс Картерет, прежде чем вернуться в Истон.
— О да, сэр, она дома. Желаете подняться в вестибюль и подождать там?
— Пожалуй, я минут пять посушусь здесь у печи, — сказал я, снимая редингот и становясь рядом со стулом, где сидел Джон Брайн.
Через минуту-две миссис Роуторн убежала наверх по какому-то делу, дав мне возможность спросить Брайна, есть ли у него новости.
— Да рассказывать особо нечего, сэр. Мисс Картерет последние дни не выходила из дома и принимала только мистера Даунта — он заявлялся два раза после возвращения мисс из Лондона. Мистер Феб Даунт, как вам известно, сейчас в отъезде и вернется через несколько недель.
— Ты говоришь, мисс Картерет не выходила из дома?
— Да, сэр. Ну, если не считать визита к лорду Тансору.
— Ох, Брайн, ты любого из себя выведешь. Что же ты сразу не сказал? Когда твоя госпожа посещала лорда Тансора?
— Во вторник днем, — раздался голос, принадлежавший не Джону Брайну.
Обернувшись, я увидел у подножья лестницы его сестру Лиззи.
— Джон отвез ее в ландо, — продолжала она. — Они вернулись через час.
— А цель визита вам известна? — спросил я.
— По-моему, дело касалось решения лорда Тансора сдать вдовий особняк сэру Хайду Тисдейлу. Мисс было предложено поселиться в усадьбе, в покоях первой леди Тансор. Я переберусь туда с ней. Джон останется здесь, со всеми остальными, чтобы прислуживать дочери сэра Хайда и ее мужу.
Пока я переваривал новость, появилась миссис Роуторн с вопросом, обсох ли я. После чего я поднялся в вестибюль, предшествуемый дородной домоправительницей.
Мисс Картерет сидела у камина в комнате, где состоялся первый наш разговор. Когда мы вошли, она не пошевелилась, словно не услышав стука в дверь, и продолжала сидеть, подперев подбородок рукой и устремив задумчивый взор на языки пламени.
— Извольте, мисс, к вам мистер Глэпторн.
Лицо мисс Картерет, освещенное с одной стороны огнем, а с другой — лампой на рапсовом масле, сейчас обрело потустороннюю мраморную бледность. В первый момент оно показалось мне вытесанным в камне ликом некой древней богини, грозной и недоступной, а не лицом смертной женщины. Но потом она улыбнулась, встала поприветствовать меня и извинилась за свою задумчивость.
— Я вспоминала родителей, — пояснила она, — и все счастливые годы, прожитые здесь.
— Но вы же покидаете не Эвенвуд, а только вдовий особняк.
В глазах мисс Картерет мелькнула настороженность, но в следующий миг она слегка наклонила голову набок и насмешливо посмотрела на меня.
— Как хорошо вы осведомлены обо всех наших незначительных делах, мистер Глэпторн! Интересно знать, откуда вам все известно?
Не желая выдавать личность своего осведомителя, я сказал, что здесь нет никакой тайны: о ее переселении в усадьбу вскользь обмолвился доктор Даунт. Затем я выразил радость, что лорд Тансор исполнил свой родственный долг перед ней.
— Что ж, я удовлетворена вашим объяснением, — промолвила мисс Картерет. — Но вероятно, мне пора узнать вас поближе, коли мы собираемся стать друзьями. Пожалуйста, присядьте рядом со мной и расскажите мне все про Эдварда Глэпторна.
Она пододвинулась на диванчике, освобождая место для меня, и с выжидательным видом сложила руки на коленях. Несколько мгновений я молчал, завороженный близостью прекрасного лица.
— Вам нечего рассказать мне?
— Вряд ли обстоятельства моей жизни могут заинтересовать вас.
— Ну, ну, мистер Глэпторн, давайте без ложной скромности. Уверена, при желании вы бы могли рассказать много интересного. Ваши родители, к примеру. Кто они?
Я уже был готов выложить всю правду, но в последний момент что-то удержало меня. В глубине души я давно решил: когда я признаюсь мисс Картерет в любви и удостоверюсь, что она отвечает мне взаимностью, я тотчас откроюсь ей, всецело доверюсь, как не доверялся никому, даже Белле. Но пока ситуация оставалась неопределенной, я считал нужным говорить правду лишь до известного предела, а на все остальное наводить легкий глянец лжи.
— Мой отец был капитаном гусарского полка и умер еще до моего рождения. Моя мать зарабатывала на жизнь сочинением романов.
— Писательница! Подумать только! Но я не припоминаю писательницы по имени Глэпторн.
— Она печаталась под псевдонимом.
— Понятно. А где вы росли?
— На сомерсетском побережье. Моя мать была родом из западной Англии.
— Сомерсет? Сама я там не бывала, но лорд Тансор говорил, что это поистине чудесный край, — там жила семья его первой жены, знаете ли. У вас есть братья или сестры?
— Старшая сестра умерла еще в младенчестве. Я ее не знал. Учился я сначала дома, под наставничеством матери, потом в деревенской школе. После смерти матери я учился в Гейдельбергском университете, а позже много путешествовал по Европе. Я перебрался в Лондон в сорок восьмом году и устроился на нынешнее место в фирму Тредголдов. Я собираю книги, занимаюсь фотографией и в целом веду довольно скучную жизнь. Вот вам, пожалуйста. Эдвард Глэпторн en tout et pour tout.
— И все же я обвиняю вас в ложной скромности, — сказала мисс Картерет, когда я закончил со своим résumé,— ибо из вашего рассказа со всей очевидностью следует, что вы обладаете незаурядными способностями, хотя и не желаете признаться в этом. К примеру, фотография. Это искусство требует от человека как научных познаний, так и художественного вкуса, но вы упомянули о нем почти вскользь, словно секретами фотографического мастерства может овладеть любой Том, Дик или Гарри. Я очень интересуюсь фотографией. У лорда Тансора есть альбом с превосходными видами Эвенвуда, который я не раз с восхищением просматривала. Тот же самый фотограф выполнил портрет лорда Тансора, что стоит на письменном столе его светлости. А знаете, мне тоже хотелось бы иметь свой фотопортрет. Вы сделаете мой фотогенический портрет, мистер Глэпторн?
Я пристально вгляделся в глаза мисс Картерет, в эти бездонные темные озера, но не увидел в них ничего, что свидетельствовало бы о некоем скрытом подтексте вопроса. Я увидел лишь искренность и честность, и сердце мое забилось от радости, что она смотрит на меня без прежней отчужденности, еще совсем недавно казавшейся непреодолимой. Я сказал, что почту за счастье и великую честь изготовить ее портрет, а потом не утерпел и признался (возможно, зря), что фотографические виды Эвенвуда, вызвавшие у нее восхищение, и портрет лорда Тансора выполнил я, по побуждению мистера Тредголда.
— Ну конечно! — воскликнула она. — На портрете стоят инициалы «Э. Г.» — Эдвард Глэпторн! Удивительно, что вы приезжали фотографировать в Эвенвуд, а я ничего не знала! Подумать только — мы могли встретиться тогда или пройти друг мимо друга в парке, ведать не ведая, что нам суждено познакомиться однажды.
— Значит, вы полагаете, наша встреча предрешена судьбой?
— Разве вы считаете иначе?
— Как вам известно, я убежденный фаталист, — ответил я. — Видимо, по природе своей я язычник. Я пробовал истребить в себе фатализм, но без успеха.
— Похоже, мы с вами бессильны, — тихо проронила она, поворачивая лицо к огню.
В комнате воцарилась тишина — почти физически ощутимая тишина, которую лишь усугубляли тихое тиканье часов, потрескиванье поленьев в камине и вой ветра, швырявшего в окна пригоршни палых листьев.
Я задышал чаще, исполняясь желанием обнять мисс Картерет, прижать к груди, зарыться лицом в ее волосы. Оттолкнет ли она меня? Или поддастся влиянию минуты? В следующий миг она низко опустила голову, и я понял, что она плачет.
— Прости меня, — проговорила она почти шепотом.
Я уже собирался сказать, что ей нет надобности извиняться за проявление чувств, но потом понял, что она обращается не ко мне, а к другому человеку, которого здесь нет, но который занимает ее мысли.
— Ты не должен был умирать! — простонала мисс Картерет, отчаянно мотая головой.
Только тогда я сообразил: видимо, внезапная мысль о страшной смерти отца вызвала у нее новый приступ горя, как часто бывает, когда боль утраты еще свежа.
— Мисс Картерет…
— О, мистер Глэпторн, прошу прощения.
— Нет, нет, нет. Не надо извиняться. Вам дурно? Мне позвать миссис Роуторн?
У меня разрывалось сердце при виде столь безудержного горя, но сострадание к мисс Картерет боролось в моей душе с яростным гневом против Даунта, причинившего ей такую муку. Может, он и не являлся непосредственным виновником смерти мистера Картерета, но я по-прежнему не сомневался, что он причастен к ней. А значит, еще одно злодеяние прибавилось к перечню преступлений, за которые я поклялся призвать его к ответу в самом скором времени.
Мисс Картерет заверила меня, что ни в чем не нуждается, и принялась вытирать слезы. Уже через несколько секунд она овладела собой и с самым непринужденным видом поинтересовалась, когда я собираюсь возвращаться в Лондон. Я ответил, что проведу ночь в Истоне и уеду завтра утром.
— О! — воскликнула она, в то время как окна гостиной задребезжали от особенно сильного порыва ветра. — Вам нельзя возвращаться в Истон пешком по такой погоде. Джон отвез бы вас, но у нас одна из лошадей охромела. Вы должны остаться здесь на ночь. Я настаиваю.
Натурально, я сказал, что не могу злоупотреблять ее добротой, но мисс Картерет и слышать ничего не желала. Она тотчас позвонила миссис Роуторн и распорядилась приготовить комнату и накрыть ужин на двоих.
— Надеюсь, вы не против отужинать наедине со мной, мистер Глэпторн? — спросила она. — Я понимаю, что проводить вечер в вашем обществе без компаньонки несколько неприлично, но у меня нет времени на соблюдение утомительных условностей. Если дама желает отужинать с джентльменом в собственном доме, это дело касается только ее и никого больше. Кроме того, нынче гости здесь — большая редкость.
— Но кажется, вы говорили, что у вас есть друзья в округе.
— Мои друзья держатся на почтительном расстоянии в это печальное время, а я не имею охоты выезжать. Думаю, мы с вами похожи, мистер Глэпторн: мы оба предпочитаем одиночество.
Ужин наедине с мисс Эмили Картерет! Странно было сидеть напротив нее в обшитой панелями столовой зале, выходящей в сад позади вдовьего особняка, и беседовать с ней с дружеской короткостью, о какой всего несколькими часами ранее я не мог и помыслить. Мы пустились обсуждать последние политические события, включая, разумеется, Синопское сражение, и сошлись во мнении, что Россию необходимо проучить — меня удивило и порадовало, что мисс Картерет настроена даже более воинственно, нежели я. Затем мы подробно разобрали «Наследника Редклиффа», в уничижительном тоне, и весьма одобрительно отозвались о взглядах мистера Рескина на готический архитектурный стиль. Мы смеялись, мы спорили — то серьезно, то шутливо; мы обнаружили, что нам одинаково нравятся многие вещи и многие одинаково не нравятся. Мы выяснили, что оба на дух не выносим глупость и тупость, а невежество и необразованность нас попросту бесят. Незаметно пролетел час, потом другой. Часы уже пробили десять, когда мы перешли в гостиную и я спросил хозяйку, не будет ли она любезна сыграть мне на фортепиано.
— Что-нибудь из Шопена, — предложил я. — Помню, в первый мой визит во вдовий особняк вы играли Шопена — кажется, какой-то ноктюрн.
— Нет, — поправила она, слегка порозовев. — Прелюдию. Номер пятнадцать ре-бемоль мажор, «Дождевые капли». К сожалению, у меня не осталось нот. Может, что-нибудь другое. Давайте я вам лучше спою.
Мисс Картерет быстро подошла к фортепиано, словно спеша поскорее отвлечься от воспоминаний о том вечере, и принялась с чувством исполнять «An meinem Herzen, an meine Brust» герра Шумана под изящный аккомпанемент. Певческий голос у нее был глубокий и сильный, но с чарующе нежными модуляциями. Она играла и пела с закрытыми глазами, зная ноты и слова наизусть. Закончив, она опустила крышку инструмента и несколько мгновений сидела неподвижно, обратив взгляд к окну. Штора была опущена, но она пристально смотрела в белую ткань, как если бы проникала сквозь нее взором, устремленным за лужайку и рощу, на некий далекий предмет, вызывающий у нее острейший интерес.
— Вы поете с душой, мисс Картерет, — сказал я.
Она не ответила, но продолжала смотреть в зашторенное окно.
— Наверное, эта песня имеет для вас особенное значение?
Мисс Картерет повернулась ко мне:
— Вовсе нет. Но вы, похоже, задавали другой вопрос.
— Другой вопрос?
— Да. Вы спросили, имеет ли эта песня особенное значение для меня, но на самом деле хотели узнать другое.
— Вы видите меня насквозь, — сказал я, придвигая стул к фортепиано. — Вы правы. Я хотел узнать кое-что, но сейчас стыжусь своей дерзости. Пожалуйста, простите меня.
Мисс Картерет чуть заметно улыбнулась.
— Друзьям позволительно иногда проявлять немного дерзости, мистер Глэпторн, — даже если они знакомы совсем недавно, как мы с вами. Отбросьте ваши сомнения и скажите прямо, что вас интересует.
— Хорошо. Это, конечно, меня не касается, но я сейчас задался вопросом относительно личности мужчины, с которым я видел вас в роще в первый свой приезд сюда. Я тогда случайно подошел к окну и заметил вас. Впрочем, вам нет необходимости отвечать. Я не имею права…
Мисс Картерет покраснела, и я поспешно извинился за бестактность. Однако она быстро совладала с собой.
— Вы спрашиваете из чистого любопытства или же по иным мотивам?
Сконфуженный ее пристальным вопросительным взглядом, я, как всегда в таких случаях, пустился в торопливые объяснения:
— О нет, просто я неисправимо любознателен, вот и все. Данное качество весьма полезно и похвально во многих отношениях, но в некоторых представляется самой заурядной слабостью, как я сам прекрасно понимаю.
— Я ценю вашу искренность, и вы будете вознаграждены за нее. Джентльмен, которого вы видели, — это мистер Джордж Лангэм, брат одной из давних моих подруг, мисс Генриетты Лангэм. Боюсь, вы стали очевидцем окончательного крушения романтических надежд мистера Лангэма. Несколько месяцев назад он тайно сделал мне предложение, но я отказала. Той ночью он снова пришел, не зная, что мой отец…
Мисс Картерет осеклась, закрыла глаза и глубоко вздохнула.
— Нет, нет, — поспешно сказала она, увидев, что я собираюсь заговорить. — Позвольте мне закончить. Я увидела мистера Лангэма в окно, когда играла на фортепиано, и вышла спросить, чего ему угодно. Он забылся до такой степени, что продолжал умолять меня переменить свое решение даже после того, как я сообщила о несчастье, случившемся с моим отцом. Боюсь, мы расстались в крайнем раздражении друг на друга. Думаю, Генриетта тоже сердита на меня за то, что я отвергла ее брата. Но я не люблю Джорджа и никогда не полюблю, а потому не могу выйти за него замуж. Таков, мистер Глэпторн, ответ на ваш вопрос. Ваше любопытство удовлетворено?
— В полной мере. Разве только…
— Да?
— Разорванные ноты, найденные мной…
— Кажется, я говорила вам: то была одна из любимых вещей моего отца. Тем вечером я сыграла ее в последний раз и поклялась не исполнять никогда больше. Это не имело никакого отношения к мистеру Лангэму, как и песня, которую я пела сегодня.
— В таком случае я удовлетворен, — серьезно сказал я, слегка кланяясь, — хотя и чувствую, что зашел слишком далеко, пользуясь нашей дружбой.
— Все мы должны поступать так, как считаем нужным, мистер Глэпторн. Но возможно, вы согласитесь ответить мне взаимностью, во имя нашей дружбы. Мне тоже интересно узнать кое-что.
— Что именно?
— Я хочу получить ответ на вопрос, на который вы отказались отвечать при первой нашей встрече. По какому делу вы приезжали к моему отцу?
Я был совершенно не готов к столь прямому вопросу, и только укоренившаяся привычка соблюдать осторожность в делах профессионального и конфиденциального характера помешала мне выложить всю правду. Но своей откровенностью мисс Картерет случайно или намеренно лишила меня возможности уклониться от ответа с такой легкостью, с какой я сделал это в прошлый раз, хотя я все же предпринял неуклюжую попытку увильнуть.
— Как я говорил раньше, — начал я, — профессиональный долг обязывает меня к молчанию…
— Разве профессиональный долг выше долга дружеского?
Я оказался в безвыходном положении. Она ответила на мой вопрос касательно своей встречи с мужчиной в роще, и теперь у меня не оставалось иного выбора, кроме как отплатить ей той же монетой. Однако постарался ответить покороче, рассчитывая не солгать ни словом, но при этом сказать как можно меньше.
— Ваш отец написал мистеру Тредголду по делу, связанному с наследопреемством Тансоров. Мой начальник не счел уместным лично встречаться с мистером Картеретом, как тот просил, а потому послал к нему меня.
— Дело, связанное с наследопреемством? Безусловно, мой отец посчитал бы своим долгом обратиться по любому подобному вопросу к лорду Тансору, а не к мистеру Тредголду.
— Я не вправе вдаваться в подробности. Могу сказать лишь, что мистер Картерет настоятельно просил сохранить в тайне факт своего письменного обращения к мистеру Тредголду.
— Но с чего бы вдруг отец повел себя таким образом? Он был глубоко предан лорду Тансору. И поступился бы самыми твердыми своими принципами, когда бы решил действовать за спиной его светлости.
— Мисс Картерет, я и так открыл вам гораздо больше, чем хотелось бы моему работодателю, и, разумеется, не могу ничего добавить к уже сказанному. В ходе нашей встречи в Стамфорде ваш отец не сообщил мне ничего определенного, а его безвременная кончина обрекла меня на неведение относительно причины, побудившей его написать моему начальнику. Что бы он ни хотел открыть мистеру Тредголду через меня, это теперь навсегда останется тайной.
О, как я ненавидел себя за ложь! Мисс Картерет не заслуживала, чтобы я относился к ней, словно к врагу, угрожающему моим интересам, — словно к Фебу Даунту, вызывавшему у нее, похоже, почти такое же отвращение, как у меня. У меня не было причин не доверять ей и были все основания довериться. Она назвалась моим другом и проявила ко мне любезность, доброту и благосклонность, которая, как мне хотелось надеяться, свидетельствовала о зарождающейся любви. Безусловно, она имеет право рассчитывать на мое доверие. Да, она имеет право узнать, о чем говорится в письменных показаниях мистера Картерета, и понять, что это значит для меня и для нее. Но пока еще не время, надо немного подождать, совсем чуть-чуть — а потом я навсегда покончу с обманом.
Почувствовала ли она ложь? Я не знал, ибо лицо мисс Картерет хранило непроницаемо-безмятежное выражение. Казалось, она обдумывала мои слова. Затем, словно внезапно осененная какой-то мыслью, она спросила:
— Вы полагаете, это может иметь отношение к мистеру Даунту? В смысле — дело, которое мой отец намеревался предложить вниманию мистера Тредголда?
— Я не знаю, честное слово.
— Но вы ведь скажете мне, если узнаете? Как другу?
Она подступила ближе и сейчас стояла, положив одну руку на фортепиано и пристально глядя мне в глаза.
— Настоящему другу нельзя отказать в просьбе, — проговорил я.
— Ну что ж, мы с вами квиты, мистер Глэпторн. — Она широко улыбнулась. — Мы обменялись признаниями и исполнили дружеский долг друг перед другом. Я очень рада, что вы наведались ко мне. Ко времени следующей нашей встречи я уже навсегда покину вдовий особняк. Странно будет проезжать мимо него и знать, что там живут другие люди. Надеюсь, однако, вы еще навестите меня в Эвенвудской усадьбе или в Лондоне?
— Нужно ли спрашивать? — повторил я вопрос, заданный мне мисс Картерет после нашей прогулки по Грин-парку.
— Пожалуй, нет, — сказала она.
37. Non sum qualis eram
На следующее утро я не увиделся с мисс Картерет. Миссис Роуторн, принесшая мне завтрак, сообщила, что госпожа спозаранку вышла на прогулку, невзирая на сырую, пасмурную погоду.
— Но то, что мисс опять выходит на вольный воздух, — добрая примета, — сказала домоправительница. — После возвращения из Лондона она днями напролет безвылазно сидела в своей комнате, горюя о своем бедном батюшке, понятное дело. Однако нынче утром она выглядела повеселее, и я от души за нее порадовалась.
У меня оставалось несколько часов до поезда, и я решил совершить небольшую вылазку в парк — отчасти с намерением еще раз обозреть свое наследство, отчасти в надежде встретить мисс Картерет.
Я спустился вниз и попросил драившую крыльцо служанку сбегать за Джоном Брайном.
— Брайн, я хочу осмотреть мавзолей, — сказал я. — Как насчет ключа от него?
— Я раздобуду вам ключ, сэр, коли вы подождете, пока я съезжу в усадьбу, — ответил малый. — Это займет не более четверти часа.
Он сдержал свое слово, и вскоре я в самом довольном расположении духа шагал по уединенным лесным тропам и величественным парковым аллеям, обрамленным голыми липами, время от времени останавливаясь, чтобы посмотреть на огромное здание, окутанное серой пеленой измороси. Порой оно виделось темной громадой, расплывчатой и призрачной; а порой обретало известную отчетливость очертаний, и башни и шпили пронзали туман, будто окаменелые пальцы некоего гигантского существа. Я вдруг почувствовал странную настоятельную потребность обследовать жадным взором Эвенвуд во всех ракурсах; каждая деталь арки или окна, каждая мелочь, каждый нюанс были бесконечно дороги моему сердцу, словно черты возлюбленной, в которые вглядываешься в последний раз.
Наконец я — промокший, замерзший, в забрызганной грязью одежде — оказался перед огромной двустворчатой дверью мавзолея.
Он стоял в полукруге увитых плющом деревьев — увенчанное куполом солидное сооружение в греко-египетском стиле, построенное в 1722 году двадцать первым бароном Тансором, который для своего проекта обильно (даже некритично) позаимствовал различные архитектурные детали у ряда мавзолеев, представленных на иллюстрациях в «Parallele de l’Architecture Antique et de la Moderne» Ролана Фреара.
Здание состояло из просторного центрального зала с тремя примыкающими к нему помещениями поменьше и вестибюля. Вела в него мрачного вида массивная двустворчатая дверь, окованная свинцом, с рельефным изображением шести перевернутых факелов — по три на каждом створе. Вход охраняли два каменных ангела в человеческий рост — один с венком, другой с раскрытой книгой в руках, — стоящие на постаментах. Я достал из кармана ключ, врученный мне Брайном, и вставил в замочную скважину, обрамленную декоративной пластинкой.
В центральном зале находились четыре или пять величественных гробниц, а в стенах трех смежных помещений располагались ряды погребальных ниш — иные из них пустовали в ожидании постояльцев, другие были закрыты каменными плитами с высеченными на них надписями.
На первой плите, привлекшей мое внимание, значилось имя старшего брата лорда Тансора, Вортигерна, умершего, по словам мистера Тредголда, от эпилептического припадка. Затем я перешел к плите, что закрывала нишу с останками Генри Хереварда Дюпора, моего родного брата. А рядом с ней размещалась погребальная ниша, которую я и хотел увидеть.
Несколько минут я стоял в холодной сырой тишине, пристально разглядывая простую надпись на каменной плите, — вопреки ожиданиям, я не испытывал почтения и печали, но у меня бешено стучало сердце. Надпись гласила:
При виде нее я тотчас вспомнил записку мистера Картерета, приложенную к письменному свидетельству. Sursum Corda — слова из латинской евхаристической молитвы, начертанные на листке бумаги, что прислала ему подруга и компаньонка моей матери, мисс Джулия Имс. Sursum Corda. Как я ни старался, я не мог уразуметь значение слов — но ведь мистер Картерет догадался, какой смысл в них заключен, и хотел сообщить мне.
Размышляя над новой загадкой, я вышел из-под безмолвных сумеречных сводов мавзолея и зашагал по слякотной тропе к песчаной верховой дорожке, что тянулась вдоль парковой ограды к Южным воротам. Разочарованный, что мисс Картерет так и не встретилась мне, я вернулся к вдовьему особняку и прошел на конюшенный двор, чтобы отдать Брайну ключ от мавзолея.
— Ты меня очень обяжешь, если изготовишь дубликат ключа, Брайн. Втайне от всех. Ты понимаешь?
— Понимаю, сэр.
— Вот и славно. Кланяйся от меня сестре.
Он почтительно дотронулся до картуза и быстро убрал в карман монеты, что я сунул ему в руку.
— Верно, теперь мы вас не скоро увидим, сэр.
Я повернулся:
— Что? Почему ты так решил?
— Ну, я подумал, раз мисс уезжает…
— Уезжает? О чем ты?
— Прошу прощения, сэр, я думал, вы знаете. Она уезжает в Париж, сэр. К своей подруге мисс Буиссон, на Рождество. Вернется только через месяц, а то и больше.
Почему? Почему она не сказала мне? Всю дорогу до Истона, где я собирался сесть в дилижанс до Питерборо, меня терзали сомнения и подозрения; но когда дилижанс выехал с рыночной площади, я начал рассуждать более здраво. Она просто забыла, вот и все. Если бы мы случайно встретились сегодня в парке, она непременно сообщила бы мне о своем скором отъезде. Как пить дать.
Сразу по возвращении на Темпл-стрит я сел за стол, достал лист бумаги и с бешено стучащим сердцем принялся писать:
Темпл-стрит, 1, Уайтфрайарс, Лондон2 декабря 1853 г.Глубокоуважаемая мисс Картерет!Я пишу это короткое письмо, чтобы от всей души поблагодарить Вас за гостеприимство и выразить надежду на скорое возобновление нашего общения.Возможно, Вы соберетесь навестить Вашу тетушку в ближайшем будущем, и в таком случае, полагаю, Вы не сочтете дерзостью с моей стороны, если я буду лелеять надежду, пусть самую слабую, что Вы известите меня о своем приезде, дабы я смог навестить Вас, в обычный час. Если же Вы намерены остаться в Нортгемптоншире, я с Вашего позволения изыщу возможность проведать Вас на новом месте жительства. Мне бы очень хотелось узнать Ваше мнение о последней книге месье де Лиля. Поэтический сборник «Античные стихотворения» я нахожу превосходным во всех отношениях. Читали ль Вы его?За сим остаюсь Ваш другЭ. Глэпторн.
Я с нетерпением ждал ответа. Напишет ли она? И что скажет в письме? Прошло два дня, но от мисс Картерет все не было весточки. Я не мог заниматься ничем иным, кроме как предаваться мрачным раздумьям, уставившись в свинцовое небо за окном, или часами сидеть у камина с раскрытой книгой на коленях, в состоянии полной апатии.
На третий день мне доставили письмо. Не распечатывая, я благоговейно положил его на стол и принялся зачарованно разглядывать изящный почерк. Я медленно обвел пальцем каждую букву адреса, а потом прижал конверт к лицу, вдыхая слабый аромат духов. Наконец я достал бумажный нож и извлек из конверта исписанный листок.
Волна облегчения и радости накатила на меня, когда я прочитал следующее:
Вдовий особняк, Эвенвуд, Нортгемптоншир5 декабря 1853 г.Глубокоуважаемый мистер Глэпторн!Ваше любезное письмо пришло своевременно. Завтра я уезжаю в Париж навестить свою подругу мисс Буиссон. Я глубоко сожалею, что забыла сообщить Вам об этом, когда Вы были здесь; в свое оправдание могу сказать, что наслаждение Вашим обществом вытеснило у меня из головы все прочие мысли и я спохватилась о своем упущении лишь после Вашего ухода.Верно, Вы считаете меня очень странным другом (ведь мы с Вами условились быть друзьями), раз я умолчала о таком событии, хотя и ненамеренно. Но я уповаю на прощение, как и надлежит всякому грешнику.Я вернусь в Англию не раньше января или февраля, но буду часто думать о Вас и надеюсь, Вы тоже будете изредка думать обо мне. Обещаю сразу по возвращении известить Вас — сделать это я не забуду, поверьте. Вы проявили ко мне столько доброты и участия, даровав мне неожиданное душевное утешение в моем горе, что я просто пренебрегу собственным благополучием, коли откажу себе в удовольствии вновь увидеться с Вами, как только позволят обстоятельства.Я читала несколько сочинений месье де Лиля, но не упомянутый Вами сборник — я постараюсь раздобыть оный во Франции, дабы высказать здравое суждение о нем при следующей нашей встрече.За сим остаюсь Ваш любящий другЭ. Картерет.
Я поцеловал письмо и откинулся на спинку кресла. Все хорошо. Все просто замечательно. Даже перспектива разлуки с мисс Картерет не приводила меня в ужас. Ведь она мой любящий друг и будет думать обо мне столь же часто, как я — о ней. А когда она вернется — что ж, надеюсь, тогда наша нежная дружба быстро перерастет в пылкую любовь.
Рассказ о последующих неделях я опущу, ибо они текли скучно и однообразно. Я часами сидел за рабочим столом, делая для себя записи и заметки относительно проблем, все еще требующих решения: смерть мистера Картерета; линия действий, которую следует выбрать в связи с фактами, изложенными в его письменном свидетельстве; срочная необходимость найти неопровержимые доказательства, юридически подтверждающие мою подлинную личность; причина, побудившая мисс Имс прислать мистеру Картерету листок со словами «Sursum Corda»; и наконец (последнее по счету, но отнюдь не по важности) способ, каким я сорву личину со своего врага. Если бы только я мог обратиться за советом к мистеру Тредголду! Но он все не шел на поправку, и в два или три своих визита в Кентербери я печально сидел у его постели, задаваясь вопросом, выйдет ли когда-нибудь славный джентльмен из промежуточного состояния между жизнью и смертью, в кое оказался ввергнут жестоким недугом. Доктор Тредголд, однако, продолжал надеяться на лучшее — и как врач, и как любящий брат — и заверял меня, что в его практике подобные случаи нередко заканчивались полным выздоровлением. Я каждый раз возвращался на Темпл-стрит со слабой надеждой, что к следующему моему визиту у больного появятся признаки улучшения.
Но с каждым днем настроение у меня неуклонно падало. Лондон, холодный и мрачный, казался чужим и неприветливым — многодневные удушливые туманы, скользкие от грязи улицы, люди с лицами такими же желтыми и нездоровыми, как окутывающие город миазмы. Я отчаянно тосковал по прекрасным глазам Картерет и начал исполняться уверенности, что она забудет меня, несмотря на свои обещания. В довершение ко всему я был лишен дружеского общения. Легрис находился в Шотландии, а Белла уехала к занедужившей родственнице в Италию. Я виделся с ней вскоре после своего возвращения из Эвенвуда, на обеде, устроенном Китти Дейли по случаю дня рождения своей protégée. Разумеется, все мои чувства и мысли были заняты мисс Картерет, но все же я нашел Беллу очаровательной, как всегда. Влюбиться в нее ничего не стоило, только безумец мог остаться равнодушным к ней. Но я и был таким безумцем — бесповоротно сведенным с ума мисс Картерет.
Поздно вечером, когда все гости разъехались, мы с Беллой стояли у окна, глядя в озаренный луной сад. Она положила голову мне на плечо, и я прикоснулся губами к ее надушенным волосам.
— Ты был необычайно мил сегодня, Эдди, — прошептала она. — Наверное, разлука действительно усиливает любовь.
— Никакая разлука, сколь угодно долгая, не может усилить моей любви к тебе, ибо сильнее не бывает, — ответил я.
— Я рада, — сказала Белла, прижимаясь ко мне. — Только хорошо бы ты не уезжал так часто. Китти говорит, я маюсь и хандрю, точно безответно влюбленная школярка, когда тебя нет в городе, а это плохо сказывается на моей работе, знаешь ли. На прошлой неделе мне пришлось отказаться от встречи с сэром Тоби Дансером, а все наши девушки считают его господином приятным во всех отношениях. Так что видишь, тебе нельзя оставлять меня надолго, иначе тебе придется держать ответ перед Китти.
— Голубушка, я ничего не могу поделать, если моя работа вынуждает меня иногда расставаться с тобой. Кроме того, если твоя хандра мешает тебе общаться с другими мужчинами, мне стоит, пожалуй, уезжать почаще.
Белла больно ущипнула меня за руку и отстранилась. Но я видел, что она лишь притворяется раздосадованной, и вскоре мы удалились в спальню, где мне было дозволено вдоволь налюбоваться, а затем и овладеть теми сладостными телесными совершенствами, в наслаждении коими было отказано приятному во всех отношениях сэру Тоби Дансеру.
Я покинул Блайт-Лодж рано утром, не будя Беллу. Она чуть пошевелилась, когда я поцеловал ее, и несколько мгновений я стоял, глядя на прелестное лицо и разметавшиеся по подушке черные волосы.
— Милая, милая Белла, — прошептал я. — Если бы только я мог полюбить тебя!
Потом я поворотился и вышел прочь, оставив Беллу спать и видеть сны.
Минуло Рождество, и прошел целый месяц нового 1854 года, прежде чем однообразное течение моей жизни нарушилось.
Второго февраля меня вызвал мистер Дональд Орр, и у нас состоялся весьма неприятный разговор. Мистер Орр заявил, что знает, что я продолжаю получать жалованье, не выполняя, насколько ему известно, никакой работы. Но поскольку я числился в должности личного помощника мистера Тредголда, он ничего не мог поделать, кроме как неприязненно уставиться на меня, задрав свой костлявый шотландский нос, и холодно высказать предположение, что, видимо, у мистера Тредголда имелись свои причины нанять меня.
— Вы правы, — с довольной улыбкой согласился я. — Имелись.
— Но такое положение вещей не может продолжаться долго. — Мистер Орр вперил в меня угрожающий взгляд. — Если мистер Тредголд, не дай Бог, не оправится, мне придется принять определенные шаги к переустройству фирмы. В этом печальном случае, мистер Глэпторн, ввиду прекращения вашего сотрудничества со старшим компаньоном, у меня может возникнуть необходимость отказаться от ваших услуг. Вряд ли мне нужно добавлять к сказанному еще что-либо. — На этой дружеской ноте разговор закончился.
Тем вечером я сильно напился и вдобавок поддался искушению приложиться к своей бутылке с настойкой Далби. Ночью во сне мне привиделся Эвенвуд — но не такой, каким он снился мне в детстве, а лежащий в руинах после некой грядущей катастрофы, с обрушенными башнями и шпилями. Один только мавзолей остался целым и невредимым среди разрухи и запустения. Мне приснилось, будто я снова стою перед погребальной нишей с останками Лауры Тансор и колочу кулаками в каменную плиту, до крови сдирая кожу, в отчаянной попытке проникнуть в гробницу, но плита не поддается. Потом я поворачиваюсь и вижу во мраке рядом лорда Тансора, по обыкновению безупречно одетого, с улыбкой на устах.
Он говорит:
Что тебе известно? Ничего.
Чего ты достиг? Ничего.
Кто ты такой? Никто.
Потом он запрокидывает голову и разражается безудержным смехом. У меня не выдерживают нервы, я выхватываю из кармана длинный нож и вонзаю ему в сердце.
Я проснулся в холодном поту и долго не мог унять дрожь в руках.
Потом, когда забрезжил рассвет, я вдруг сообразил, что хотел сказать мне мистер Картерет.
«Sursum Corda». Сами по себе слова ничего не значили. Но вот каменная плита, на которой они были высечены, имела огромное значение. Ибо за ней скрывалось не только последнее пристанище бренного тела — за ней скрывалась правда.
Назад: Письменное свидетельство П. Картерета, эскв., касательно покойной леди Лауры Тансор
Дальше: 38. Confessio amantis[271]
