Глава 46
Майкл пришел в себя в полутемном помещении. С потолка свисала единственная тусклая лампочка. Он лежал на жесткой койке; исходящий от матраса запах смерти и мочи терзал его обоняние. Камера была маленькой, площадью футов в тридцать, со стенами из массивных каменных блоков, с узкой, смещенной от центра дверью в стене напротив койки и с крошечным зарешеченным оконцем, которое выходило, по всей видимости, в коридор с рядом таких же камер.
С потолка свисали проржавелые железные цепи с раскрытыми кандалами, ожидающими нового пленника. Прислоненный к стене, стоял деревянный крест. С места пересечения толстых брусьев спускалась прочная веревка, а горизонтальные перекладины покрывали темные пятна крови. Перед креслом со следами человеческих останков на нем стоял большой деревянный пресс для головы.
Майкл сразу понял, где находится, — это место было четко обозначено на карте Женевьевы, но у Майкла не было никаких причин к нему стремиться. Считалось, что никто не знает, где находятся застенки. Очевидно, действительность оказалась иной. Разглядывая приспособления вокруг себя, Майкл думал о мужчинах и женщинах, подвергнутых здесь самым гнусным пыткам, во многих случаях единственно ради удовольствия строителя этих камер. Камера пыток Ивана Грозного приобрела мифический статус, но то, на что Майкл смотрел сейчас, отнюдь не являлось мифом.
В том месте, куда Речин нанес удар, голова болела, как будто по ней стукнули молотом; Майкла обуревали мысли о предательстве: он винил себя за то, что слишком поздно заметил признаки и с самого начала не усомнился в искренности Фетисова. Прокручивая в голове события последних дней, он снова и снова убеждался, что все указывало на Фетисова. Он, вероятно, с самого начала удерживал Женевьеву. Он послал Алексея в пещеру с резервуаром, чтобы тот нашел шкатулку прежде, чем ее найдут иностранцы; Фетисов сообщил им, куда направляется машина скорой помощи; он сказал Майклу, куда ехать; он знал, что в «скорой» Женевьевы нет. Одному богу известно, где она сейчас и вообще — жива ли она.
И потом одна мысль заслонила собой все остальные: Сьюзен. Схватив его, они, скорее всего, отправятся за ней, и этого он не мог перенести. Ясно, что тот, кто перехватил Женевьеву, теперь поспешит за шкатулкой. Что же за тайна вечной жизни кроется в этой миниатюрной коробочке, если ради нее стоит убивать?
Он молил Бога, чтобы Сьюзен каким-то образом ухитрилась улететь из Москвы; чтобы Буш был на свободе; чтобы у Мартина хватило возможностей отправить их отсюда до того, как явятся безжалостные русские военные. Но в глубине души он знал, что все обстоит иначе. Майкла убивала тревога за друзей, прежде всего за Сьюзен, предчувствие, что ей угрожает величайшая из опасностей. Надо было отсюда выбраться, но он прекрасно отдавал себе отчет, что шансы на это близки к нулю или вовсе равны ему. Он не понаслышке знал, что в Кремле вещи можно скрывать по пятьсот лет, и никто их не только не найдет, но даже не хватится.
Из коридора послышались шаги. Кто-то приближался к его камере. Майкл сел на койке, почувствовав, как ноет затекшая шея. Он провел пальцами по лицу и каштановым волосам, как будто надеясь таким образом очистить ум и освободить место для спасительного решения, но оно не приходило.
Лязгнул замок. Дверь со скрипом отворилась. В проеме стоял человек, от удара кулака которого он потерял сознание: Речин.
— Ты отдаешь себе отчет, что убил моего сына? — произнес высоченный русский, входя в камеру.
При тусклом свете лампочки Майкл вгляделся в лицо вошедшего. В глазах того боролись, сменяя друг друга, глубокая скорбь и ярость. Насколько Майкл знал, самая худшая из комбинаций. Отчаявшийся человек делается безжалостным, утрачивает способность к сочувствию. Майклу были знакомы эти чувства: он прошел через ад, когда заболела его жена Мэри. Тогда, чтобы спасти ее, он не останавливался ни перед чем.
— Не понимаю, о чем вы, — пробормотал он, вставая.
— Ему всего шесть, и он умирает. Ты украл его последнюю надежду, лишил его единственного шанса.
Майкл, ничего не понимая, смотрел на русского.
— Врачи, которых вы расстреляли, врачи, которых ты и твои подельники убили с таким хладнокровием и безжалостностью, были единственными, способными спасти моего сына. Он моя единственная радость, единственный смысл жизни, и вы украли у него последний шанс, лишили меня и его нашей последней надежды.
Лицо русского выражало такое страдание, что это стало почти невыносимо. Его слова глубоко тронули Майкла. Он начал понимать страстное чувство, которое двигало этим человеком: то же, которое руководило им в его желании спасти Мэри.
— Мне очень жаль. Я бы никогда намеренно не нанес вреда вашему сыну.
Речин вцепился Майклу в горло.
— Убив этих медиков, ты убил моего сына.
— Мы никого не убивали, — прохрипел Майкл.
Буш сообщал, что дела пошли вкривь и вкось, но чтобы до такой степени…
Речин с такой силой ударил Майкла кулаком по лицу, что тот отлетел обратно на койку. Майкл понимал, что пытаться давать сдачи — бесполезно, этим он лишь приблизит смертный час.
Речин окинул взглядом помещение.
— Эта камера может рассказать такие истории предсмертных мук, что от ужаса у человека остановится сердце. Сначала я думал испробовать на тебе кое-какие из приспособлений Грозного, но у меня не так много времени, и я располагаю кое-чем получше, чем это средневековое старье.
Схватив Майкла за руку, русский выволок его из камеры и потащил по длинному каменному коридору. Голубовато-серый пол был покрыт толстым слоем пыли, ходили по нему явно нечасто. Через равные интервалы с потолка на проводах свисали кое-как вкрученные лампочки, отчего по мрачному коридору блуждали глубокие тени. Не считая металлических стульев, стола с кипящим кофейником на нем и полупустой бутылки водки, никаких признаков цивилизации не отмечалось.
Миновав несколько камер, они оказались перед открытым лифтом. У дверей застыли два охранника, держа винтовки по диагонали перед грудью и глядя прямо перед собой. Не произнося ни слова, Речин втолкнул Майкла в кабину и нажал кнопку. Все это время Майкл не поднимал головы, но при этом все запоминал: ширину и высоту коридора с камерами, рост охранников, какого образца их винтовки. Кнопки этажей в лифтах обозначались арабскими цифрами, числом восемь, соответствуя, как рассудил Майкл, подземным этажам. Поднявшись на три уровня, они оказались в ярко освещенном, агрессивно-белом коридоре с выходящими в него конференц-залами и офисами. Русский завел Майкла в кабинет, заполненный мониторами безопасности, компьютерами и прочим электронным оборудованием. Майкл отметил про себя, что, не считая двух охранников у лифта, им не встретилось ни души.
Толкнув Майкла на деревянное кресло с прямой спинкой, Речин быстро приковал его наручниками к прочным дубовым подлокотникам. Перед креслом стоял телевизор со снежным шумом на экране. Речин нажал кнопку, и перед ними ожили образы кровавой бойни. Врачей, мужчин и женщин в белых халатах и хирургических перчатках, расстреливали. Тела, изрешеченные пулями, подскакивали и корчились в предсмертных конвульсиях. Хотя звук был отключен, Майкл представлял себе, как люди должны были кричать. Стрелял один человек, каждый выстрел сопровождался вспышкой, и его револьвер подпрыгивал. Майкла едва не вывернуло при виде этой бесчеловечной бойни, в которой гибли невинные. Не было необходимости видеть лицо убийцы, чтобы понять, кто это: Николай Фетисов.
— Это не я, — произнес Майкл.
Речин вырос прямо перед Майклом, буравя его холодным взглядом. Склонив голову набок, русский извлек из кармана нож и зажигалку.
— Не спорю, курок, вероятно, спускал не ты. Но это не снимает вины с тебя.
— Ты не понимаешь, — возразил Майкл.
— Я понимаю больше, чем ты думаешь.
Речин щелкнул другим выключателем, и изображение на экране резко сменилось.
Майкл похолодел, увидев Кремль снаружи, черный ЗИЛ с включенным мотором у ворот, себя самого на месте водителя. Речин приостановил проигрывание.
— Я понимаю, как велика ценность жизни. И сейчас продемонстрирую тебе это.
Щелкнув зажигалкой, Речин поднес ее к лезвию ножа. То приближая язычок пламени к металлу, то отдаляя от него, он раскалил лезвие докрасна. Майкл вглядывался в русского, пытаясь обнаружить хотя бы искру милосердия, намек на сострадание, но напрасно. Перед ним был человек, лишившийся надежды, в сердце у него не осталось любви, ее место заняло желание мстить.
— Видишь ли, человек начинает говорить тогда, когда не в силах терпеть, не может больше выносить пытку, — бесстрастно произнес Речин. — Но некоторые, и, подозреваю, ты как раз принадлежишь к этой категории, терпят боль до тех пор, пока она их не убьет.
Воздух вокруг лезвия завибрировал от жара, и Речин сунул зажигалку в карман. Подержав раскаленное лезвие перед глазами Майкла, он сильно сжал рукоятку и с размаху нанес удар. Лезвие вонзилось в деревянное сиденье между бедрами Майкла, в нескольких дюймах от паха. Ни один мускул не дрогнул на лице Сент-Пьера, он не сморгнул и не отвел взгляда, а продолжал все так же прямо смотреть Речину в глаза.
Рывком задрав рукав рубашки Майкла, Речин железной хваткой обхватил голое предплечье. От сиденья поднимался запах паленой древесины, по воздуху плыли дымные колечки. Вцепившись в рукоятку, Речин выдернул из стула все еще раскаленное лезвие.
Противники смотрели друг другу в глаза. Скрывая страх, Майкл старался сохранить выдержку. Он знал, что сейчас произойдет, и пытался внутренне отстраниться, абстрагироваться от неминуемого.
Речин поднес нож ближе, так что теперь тот находился в нескольких дюймах от обнаженной руки Майкла. Майкл уже чувствовал жар, исходящий от лезвия. Не моргая, они смотрели друг другу в глаза. А затем Речин, без предупреждения, положил лезвие на предплечье пленника.
Майкл погрузился внутрь себя, загоняя боль в дальний угол подсознания. Он слышал, как зашипела кожа, чувствовал запах горящей плоти, но отказывался отдаваться муке, не желал пасовать перед этим человеком.
И так же неожиданно Речин отнял лезвие.
— Но пытка не обязательно должна быть физической, — произнес Речин со своим едва заметным русским акцентом.
Положив нож на стол, он нашел еще одно кресло, подкатил его и установил прямо напротив Майкла. Затем пристегнул к подлокотникам пару наручников, после чего вернулся к видеоплееру и нажал кнопку воспроизведения. Вместо ЗИЛа на экране появилась картина, которая впечаталась Майклу в душу и наполнила ее болью и ужасом. Это было гораздо хуже раскаленного лезвия, даже хуже, чем если бы Речин вонзил нож ему в сердце. Майкл увидел Сьюзен, как она дотрагивается до его щеки, на заднем сиденье ЗИЛа у ворот Кремля.
— Большинство не понимают, что самый важный аспект пытки — ожидание, психологический ужас. — Речин жестом указал на кресло напротив Майкла. — Она будет сидеть здесь и глядеть тебе в глаза, а я тем временем один за одним отрежу ей пальцы. Ты будешь слушать ее вопли, пока я буду отрезать ей ухо, и думаю, тогда ты расскажешь мне, куда дел мать Джулиана Зиверы, и расскажешь, где Зивера спрятал карту кремлевских подземелий.
События на экране разворачивались. Став невольным вуайеристом, Майкл наблюдал, как они с Сьюзен глядят друг на друга, как она гладит его по щеке. Двое на экране смотрели друг на друга страстно. Молчаливый, таинственный миг, когда две души встретились, завершился нежным поцелуем. В это мгновение Майкл понял, какие чувства на самом деле питает к нему эта девушка; он прочел это на ее лице, а подтверждение увидел на своем собственном. Внезапно сцена начала проигрываться заново, с того момента, как Сьюзен дотронулась до его щеки.
На Майкла навалилась тяжесть его вины; хотя Сьюзен и добивалась упорно, чтобы ее допустили к участию во всей затее, но ответственность лежит на нем самом. Не надо было поддаваться на ее уговоры. И позже, вопреки своему обоснованному нежеланию, он позволил ей пуститься вместе с ним в подводное плавание в поисках Либерии, в результате чего она едва не погибла. Теперь, из-за него же, ее будут преследовать, и он чувствовал себя так, как будто подписал ей смертный приговор. И в довершение всего, у нее рюкзак с золотой шкатулкой.
— Я хочу знать, куда увезли Женевьеву Зиверу, — медленно произнес Речин.
— Тебе известно, что я преследовал «скорую», потому что думал, что Женевьева там. Я понятия не имею, где она. Кто-то похитил ее у нас.
— Кто? — Речин вопросительно посмотрел на Майкла.
Майкл отвернулся.
— Для чего она тебе?
— Разве не ясно? — Наклонившись, Речин посмотрел Майклу прямо в глаза. — Чтобы прикончить.
Майкл взглянул на своего тюремщика и понял все. В этом человеке была безмятежная безжалостность, абсолютное спокойствие, причиной которого может быть либо безусловная уверенность в своих силах, либо безумие.
— Зивера — лицемерный глупец. За личиной набожного альтруиста прячется темная душа, жаждущая власти, и я планирую заставить его страдать. Зивера выстрадает в десять раз больше того, что чувствует сейчас мой сын. Я не успокоюсь, пока не изловлю и не прикончу вас всех, до единого.
— Почему бы не ограничиться одним Джулианом? Его мать невинна, она не заслужила страданий.
— Мой сын тоже не заслужил.
Чувства этого человека, слова, в которые он их облекал, были так понятны Майклу: во время болезни жены он испытывал то же. Ярость на Бога и на весь мир, боль, которую испытываешь, когда радость твоего сердца тает вместе со здоровьем любимого человека. Майкл был почти готов ему посочувствовать — если бы тот не собирался убить Женевьеву.
— Возможно, ты и в самом деле не знаешь, где ее спрятали. Но может быть, твоя женщина в курсе.
Украшенный татуировками русский подошел к панели управления и щелкнул другим выключателем.
В тот же момент все телевизионные экраны и мониторы всех компьютеров вспыхнули, и на них появилось изображение руки Сьюзен у него на щеке. Экраны выстроились по всей ширине и высоте стены, так что мучительный образ заполнил все поле его зрения.
— Тебе никогда не найти ее, — проговорил Майкл.
Подойдя к двери, Речин открыл ее и оглянулся на Майкла. На его лице заиграла улыбка — не радости, а торжества.
— Уже нашел. — Речин вышел и закрыл за собой дверь.
Когда щелкнул замок запираемой двери, ум Майкла лихорадочно заработал. Он не собирался тратить время на жалость к себе или страх. Над всеми мыслями господствовала одна. Если есть какой-то шанс спасти Сьюзен, он должен отсюда выбраться.
Майкл изучил наручники, приковывающие его к креслу, потом, изогнувшись назад, оглядел комнату. Он искал подсказки. На экранах телевизоров и мониторов по-прежнему прокручивался фильм с участием его и Сьюзен. Он делал все возможное, чтобы не смотреть; ни к чему сейчас поддаваться эмоциям.
Теперь он обратил свое внимание на подлокотники кресла, к которому был прикован. Подлокотники, как и все кресло, были прочными и надежными. Речин не дурак; он знал, что делал, когда приковывал Майкла.
Но он не знал самого Майкла.
Майкл попытался дотянуться до нагрудного кармана. Ему необходимы были солнечные очки, причем немедленно, но из-за наручников он не мог их достать.
Майкл принялся раскачивать кресло и продолжал делать это до тех пор, пока не опрокинулся на пол, ударившись головой. Не обращая внимания на боль, он продолжал качаться, теперь с боку на бок, и вскоре упал на пол лицом вниз, с креслом за спиной. Он стал изгибаться, добиваясь, чтобы очки выпали из нагрудного кармана, и, когда это произошло, ухитрился подобрать их левой рукой. Раскрыв очки, он установил их под углом к полу, а затем надавил, так что правая дужка отломилась от линз. Майкл осторожно подобрал дужку: четыре дюйма длиной, в ширину она составляла меньше восьмой части дюйма. Идеальная толщина.
Он вытянул левую руку, прочно уперев наручник в подлокотник. Медленно, очень медленно, Майкл стал приближать узкую дужку к наручнику. Но не к замочной скважине. Он не поддался искушению сделать это, поскольку знал, что, хотя для открывания наручников часто применяются универсальные ключи, сами замки не так-то легко взломать.
Игнорируя замочную скважину, Майкл придвигал тонкую металлическую пластину к узкому зазору в том месте, где штырек входил в гнездо, вызывая запирание наручников. Полоска как раз вместилась в разъем. Ловким движением Майкл надавил на дужку, продвигая ее дальше в гнездо. Клик! — и защелка над штырьком, отжатая, освободилась, а наручник отпал. Действуя теперь уже всей рукой, Майкл проделал те же манипуляции над другим наручником, потом занялся наручниками на втором кресле, после чего рассовал обе пары по карманам. Они не нужны ему были прямо сейчас, но интуиция подсказывала, что если он их не возьмет, то позже об этом пожалеет. Подняв кресло, он поставил его перед панелью управления. Щелкнул переключателем, чтобы заставить бесчисленные образы замереть. Пауза наступила как раз в тот момент, когда во весь экран появилось лицо Сьюзен. Майкл не мог оторвать от нее глаз: она улыбалась, и улыбка озаряла все ее лицо. Майкла словно омыло теплой волной. В своем чувстве к нему она искренна.
Он опять щелкнул выключателем, и внезапно мониторы запестрели изображениями различных уголков Кремля, внутри зданий и снаружи. Церкви, офисы, дворцы и тюремные камеры. Майкл видел, как проводят по Арсеналу экскурсионные группы, а тем временем еще одна группа, на другом экране, покидает Успенский собор. На каждом мониторе изображение шло по кругу, так что одна и та же картинка представала в десяти различных ракурсах, а все вместе они давали возможность наблюдателю составить детальное представление обо всем происходящем в комплексе. Надписи на мониторах, на кириллице, разумеется, ни о чем не говорили Майклу, но ему не понадобилось много времени, чтобы сообразить, какой участок представлен на каждом из мониторов.
Сориентировавшись, Майкл сообразил, что это, должно быть, старый контрольный пункт. Для проигрывания видео имелись только VHS-плееры — плееры DVD, а также соответствующие дисководы на компьютерах отсутствовали. Что касается самих компьютеров… им уже явно пошел второй десяток. Это был не центральный контрольный пункт и даже не вспомогательный. Это место было жертвой времени и недостатка финансирования.
Майкл откинулся на спинку кресла и стал наблюдать за событиями на мониторах. Его внимание привлек один, во втором ряду, слева от центра: там кипела бурная деятельность; охранники носились, выполняя приказания кого-то, не попавшего в объектив камеры. Группа вооруженных людей расселась в три черных внедорожника. Вскоре на экране показался человек, который отдавал приказания, — Речин. Мини-колонна покинула гараж. Майкл сидел, впитывая и запоминая увиденное. В поисках черных внедорожников он окидывал взглядом ряды мониторов, пока не увидел их снова — на нижнем экране справа. Те же тяжелые ворота, фрагмент которых он видел, когда сидел в ЗИЛе, отворились и выпустили наружу, на яркий солнечный свет, три армейские машины.
Майкл переключился на шкафы; хорошенько в них порывшись, он не нашел оружия, обнаружил лишь книги, документы и карты — все на русском, карандаши, ручки, скотч. Для спасения Сьюзен этого явно недостаточно. Потом ему хоть немного повезло: он наткнулся на толстый моток электропровода, отмотал пятьдесят футов и присоединил к своему импровизированному арсеналу.
Медленно открыв дверь, Майкл высунул голову в белый коридор. Там царила абсолютная тишина, ни души. Осторожно выйдя наружу, Майкл заглянул в ближайшую дверь. Его взгляду открылось совершенно пустое помещение, без мебели, окон и ковров. По очереди он проверил еще восемь дверей, и за каждой ему предстало то же самое зрелище. Не считая заброшенного контрольного пункта, этаж был абсолютно пуст.
Майкл направился к лифту. Из-за отсутствия лестницы это был единственный путь, которым можно было попасть на этаж или его покинуть, в случае пожара — настоящая ловушка. Повинуясь внезапному импульсу, Майкл нажал кнопку вызова и кинулся обратно в комнату с мониторами. Механизм проснулся и загудел. По доносившимся звукам понимая, что кабина приближается, Майкл всеми силами души надеялся, что не привез на свой пустынный этаж какого-нибудь нежеланного гостя. Прозвенел звонок, и дверь отворилась. Выглянув, Майкл обнаружил, что кабина пуста. Он припустил по коридору к лифту; нажав самую верхнюю кнопку, убедился, что в своих подозрениях был прав. Кнопка не зажглась; верхние этажи отключены.
Теперь понятно, почему Речин не потрудился бросить его обратно в камеру. Зачем? Бежать все равно некуда. Только обратно — в камеру пыток или в лапы вооруженных охранников.
В начале службы в армии Дмитрий Гренженко рисовал себе в мечтах спецназовские страсти, погони и перестрелки. Деревенский мальчишка из Курской области, он вырос во время афганской войны, в эпоху, когда Советский Союз считался сверхдержавой, с которой необходимо считаться, а образ русской армии заставлял врагов трепетать. Он был отличником боевой и политической подготовки — в школе снайперов, затем в военном училище. Дмитрий мечтал о военной карьере и ратных подвигах, хотел быть частью великой армии, которая повергла в бегство Наполеона, нанесла поражения войскам Гитлера во Второй мировой войне и сокрушала всех непрошеных гостей ударом карающего меча.
Теперь он сидел за деревянным столом и хлебал из пресловутой алюминиевой кружки жидкий кофе с сильной примесью водки, и его роль заключалась не в чем ином, как быть охранником при американском заключенном Майкле Сент-Чего-то-там. Мечты Дмитрия разлетелись в осколки, как сам Советский Союз во время перестройки. Его забыли так же, как двадцать шесть миллионов советских граждан, погибших во Второй мировой. Коротая время за праздной болтовней с напарником, Пелио Кестовичем, Дмитрий мечтал о шансе проявить себя, участвовать в сражении, применить навыки рукопашного боя, которыми он блестяще владел. Почтить память предков, отдать всего себя службе Родине-матери.
Ни он, ни напарник не могли понять, почему в итоге очутились здесь, в утробе земли. Это наказание? Или им просто не повезло? Тайный отдел был закрыт много лет назад — по крайней мере, его закрыли до того, как кто-либо из них начал служить здесь. До них, конечно, доходили слухи о проводимых им операциях — тайный отдел был типичным образчиком подобных подразделений коммунистической эпохи, — однако по-настоящему они не верили в его существование, считали мифом, пока не получили приказ приступить к службе под началом Ильи Речина — человека, чья репутация вызывала больший страх, чем репутация самого дьявола.
Звонок лифта вырвал Дмитрия из обычной полудремы. Он и Пелио вскочили по стойке «смирно». С винтовками на плечо, они приготовились встретить своего временного командира. Стоя столбами, смотрели, как отползают в стороны дверцы. Оба приготовились своей выправкой произвести впечатление на Речина, но его в лифте не оказалось. Да и вообще никого не оказалось. Когда двери отворились, их взорам предстала пустая кабина с деревянным креслом посередине. Затем, без всякого предупреждения, двери закрылись. Лифт заработал, и кабина, сопровождаемая гудением работающего механизма, исчезла из поля зрения. Охранники переглянулись и, словно по команде, шлепнулись на стулья.
Но тут дверь опять звякнула. Оба подпрыгнули и вытянулись в струнку, только для того, чтобы снова увидеть пустую кабину лифта. На этот раз они переглянулись до того, как дверь закрылась. Лифт, сопровождаемый удаляющимся гудением механизма, пополз вверх.
Охранники снова уселись, но звонок опять возвестил о прибытии лифта. Оба встали, на этот раз без особого энтузиазма, и лифт опять открылся. Улыбаясь и подмигивая, они наблюдали, как двери сдвигаются. Но на этот раз Дмитрий не стал садиться, а подошел к разладившемуся лифту и стал ждать возвращения кабины, которая не преминула скоро заявиться, сообщив звонком о своем прибытии.
Когда двери разъехались, взгляду Дмитрия снова предстал стул посреди кабины. Охраннику пришло в голову, что этот стул — можно сказать, кресло — гораздо прочнее и удобнее железного, на котором он провел последние восемь часов. С винтовкой наперевес, он вошел в кабину и схватил кресло.
Дмитрий так и не заметил, что заключенный, Майкл Сент-Чего-то-там, прячется в углу, готовый к броску. Проволочная петля, наброшенная на белобрысую, словно усыпанную опилками, голову, плотно обхватила шею охранника. Но вместо того, чтобы инстинктивно схватиться за горло, Дмитрий кинулся на противника. От его ударов Майкл отлетел к стене лифта. Отбиваясь, он нанес серию коротких ударов, но солдат даже не поморщился. Дмитрий не нуждался в оружии; одного взгляда на тщедушного с виду противника хватало, чтобы понять: не понадобится больших усилий, чтобы забить его до полной покорности. Он обрушил кулак на голову Майкла. Зашатавшись, Майкл рухнул на пол и остался лежать, корчась и слабо подергивая ногами.
Дмитрий почувствовал, что натяжение петли вокруг шеи слегка усилилось: Майкл ногой выпихнул деревянное кресло из кабины. Впрочем, солдат не обратил на это особого внимания. Дверцы лифта закрылись, и кабина двинулась наверх. Дмитрий вцепился Майклу в шею, рассчитывая своей вонючей капустной отрыжкой оскорбить нежные чувства американца. Замахнулся, чтобы нанести последний, решающий удар. Переместил центр тяжести назад, готовясь в одну секунду сконцентрировать все свои двести пятьдесят фунтов в кулаке, но тут его резко дернуло назад. Проволочная петля вокруг шеи внезапно затянулась так туго, что ему нечем стало дышать.
И тут он все понял. Проволоку привязали к стулу, который американец вытолкнул из кабины, и когда лифт пошел вверх, стул превратился в смертельный якорь, тянущий вниз. Сила поднимающегося лифта пригвоздила охранника к двери. Проволока стала впиваться ему в кожу, и он почувствовал, что конец близок. Внезапно его дернуло вниз, так что он упал на пол кабины. Дмитрий забился и закричал, но лифт, безразличный к его воплям, продолжал подъем. Кабина шла и шла вверх, и солдата шеей прижало к дверям. Лицо его побагровело. Натягиваясь, проволока глубже впивалась ему в кожу; хватаясь за петлю, он отчаянно пытался расширить обхват — напрасно. Лифт, столкнувшись с препятствием, издал звонок тревоги; мотор задымился, но затем механическая сила возобладала. С ужасным громким щелчком проволока прошла сквозь шею Дмитрия, прорезала позвоночник и отсекла голову. Голова отскочила от тела и упала на пол. Это сопровождалось гротескным хлопком, какой издает пробка, вылетая из бутылки.
В лифте царил кровавый хаос: тело и голова тонули в огромной кровавой луже. Тело рефлекторно подергивалось, из шеи толчками вырывалась кровь. Быстро выхватив из расползающейся на глазах красной лужи винтовку убитого, Майкл передернул затвор, после чего нажал на кнопку нижнего этажа. С ружьем на изготовку, он держал палец на курке. Можно было не сомневаться, что второй охранник, ставший свидетелем начала его драки с напарником, не говоря уже о любопытном эпизоде со стулом и проволокой, поджидает его на выходе.
Дверцы лифта разошлись, и Майкл убедился, что в своих подозрениях не ошибался. Пелио так и не довелось узнать, что случилось с его напарником: пуля вылетела у него из затылка.
Стулом заклинив дверцы лифта в открытом состоянии, Майкл перенес оба тела и голову в опустевшую камеру. При этом пришлось подавлять рвоту — он всегда чувствовал себя плохо, когда приходилось убивать. Забрав у мертвых винтовки, пистолеты, радиоприемники и ключи, он закрыл дверь. Затем вернулся в лифт, вышвырнул в шахту пропитавшийся кровью ковер и с помощью водки и рубашек охранников вымыл стены.
Поднявшись на лифте на два этажа, он направился в старый контрольный пункт. Проверил мониторы, но ни на одном из них внедорожники не показывались.
Майкл произвел инвентаризацию своих запасов. Два заряженных пистолета, две запасные обоймы, две винтовки. Ключи на кольце — кто знает, какие тайные миры ими отпираются. Единственный ключ, про который ему известно, от какого он замка, это ключ от лифта. Две практически бесполезные рации — он ведь не знает языка. Два ножа — самый предпочитаемый им вид оружия, поскольку рамки его использования значительно шире, нежели только в качестве оружия как такового. Электрический провод, шесть туристических карт Кремля, стопка бумаги. Спрятав винтовки в шкаф, он аккуратно поставил кресло так, как оно стояло, когда Речин уходил, и уселся перед мониторами. Один револьвер он сунул за пояс и прикрыл рубашкой. Другой пристроил на сиденье и уселся сверху. Пристегнув наручники к подлокотникам, он скотчем обмотал штырьки разъемов наручников. Произвел испытание, убедился, что штырьки входят в гнездо и обратно без срабатывания защелки.
Теперь осталось только дождаться Речина с Сьюзен. Но на этот раз встреча пройдет на его условиях.
