Глава 12

Кремль. Майкл, конечно, слышал о нем, читал, и все же для него, как и для большинства людей с Запада, Кремль означал лишь место, где обитает власть прежде великой нации, сверхдержавы. По сути, Кремль был городом внутри города, мощной крепостью за массивными стенами, чье основание датировалось более чем пятью столетиями тому назад. Вмещающий в себя церкви, военные заводы, музеи и дворцы, это был бастион русской гордости, ставший за последнее столетие синонимом коммунизма, репрессий и секретности.

С практической же точки зрения Кремль представлял собой нечто гораздо большее. Это был мир блестящих художественных достижений, красоты и стиля, присущих только этому северному царству и больше ни одному месту на планете. Здесь встречались здания такой архитектурной сложности, что они не поддавались дублированию. В то же время это было царство противоречий: на Соборной площади концентрировалось большое количество церквей — и это в стране, где религия в течение семидесяти пяти лет пребывала вне закона; отсюда новое демократическое правительство провозглашало принципы свободы, при этом скрываясь за непроницаемой стеной секретности; здесь была собрана гигантская коллекция бесценных художественных шедевров, хотя и второстепенных по сравнению с коллекциями Лувра, Прадо или Ватикана. Кремль стал символом страны, стремящейся обрести новое лицо и избавиться от клейма тирании и произвола.

И все же самым главным были не музеи, не исторические тайны и не красота, а то, что Кремль являлся центром российской столицы, средоточием власти, резиденцией российского президента. Это была квинтэссенция российской национальной идеи и интеллектуальной мощи, и, как таковой, Кремль нуждался в защите от желающих увидеть его падение: от врагов внутренних и внешних; от жаждущих вернуть прошлое; от противников, стремящихся, ни много ни мало, к ниспровержению нового правительства и отстаиваемых им принципов. Поэтому за этими стенами, похожими на стены старинного замка с бойницами, за вооруженными кордонами, под неусыпным взором Федеральной службы охраны, в сердце столицы величайшей страны мира предпринимались самые строгие на континенте меры безопасности.

Сидя в гостиной за кофейным столиком, Майкл разглядывал поблескивающий черным металлом кейс. Вот замок. Однако нет ни ключа, ни даже намека на то, что он когда-либо существовал.

С момента ухода Джулиана Майкла не покидало беспокойство из-за некоторых сказанных им слов. Это не было связано ни с Келли, ни с самим Джулианом; слова имели прямое отношение к Женевьеве. Джулиан сказал: «У нее полно секретов, о которых вы и понятия не имеете». Майкл не мог решить, были ли то слова обделенного вниманием сына, или в них все-таки содержалось зерно истины. Отчаянная мольба, с которой она обратилась к нему во время своего последнего визита, когда просила выкрасть картину из галереи в Женеве, ее таинственная гибель, оказавшаяся на поверку фарсом… За всем этим ощущался скрытый мир, который никак не вязался со сложившимся у него образом Женевьевы, женщины, в своей доброте и бесхитростности, казалось бы, так хорошо ему знакомой. И вот теперь еще этот сейф: каким-то образом разыскав отца Майкла, она доставила сейф ему и, вне всякого сомнения, была уже на пути к Майклу, но опять исчезла. Джулиан был прав. Образ Женевьевы и в самом деле оказался несравненно более сложным и загадочным, чем ему представлялось прежде.

Как подсказывало Майклу шестое чувство, Джулиану известно, что его мать жива и находится где-то, возможно, даже неподалеку. Кроме того, именно Джулиан, со слов Симона, представляет для нее главную опасность.

Майкл приехал в Бостон в поисках родителей; кончилось же тем, что его шантажировали, вынудили взяться за дело в совершенно незнакомой стране, в комплексе сооружений, системы безопасности которого не уступают аналогичным в Белом доме. Кремль был не только средоточием политической власти российского правительства, но и хранилищем предметов материальной культуры — исторического наследия славных и не очень славных времен. В здешних запасниках дремала история, и многие желали бы стереть часть ее страниц со скрижалей времени. В сокровенных глубинах этого хранилища и находится шкатулка, которую Джулиан называет «Альберо делла вита» — объект его желаний и решающий фактор в судьбе отца Майкла.

Снова и снова проигрывая в уме события последнего часа, Майкл неизменно приходил к заключению, что Стефана Келли не спасти и что руки Майкла обагрятся кровью этого человека. Иной раз он задавался вопросом, а стоит ли вообще спасать Келли. Их ничто не связывает, Келли никогда не проявлял интереса к сыну, ни разу не предпринял попытки разыскать его, наладить отношения. Он бросил сына, а теперь возлагает на него все свои надежды. И даже если Майкл решит попытаться, даже если придет к заключению, что Келли того стоит, все равно — при наличии таких мер безопасности справиться с заданием практически невозможно. Без карты — той самой, которую он по настоянию Женевьевы уничтожил, — он не только не знает, откуда надо выкрасть предмет, но и не представляет, о каком, собственно, предмете идет речь. Так что, даже если он решится взяться за дело, единственным результатом может быть провал. И следствием этого провала станет не только смерть его отца; можно не сомневаться, что и его ожидает перспектива навеки затеряться где-нибудь в Сибири, к зловещей радости Джулиана, к удовлетворению его мстительности, бездонную глубину которой Майкл не мог себе даже представить.

Майклу и прежде приходилось сталкиваться с препятствиями, на первый взгляд непреодолимыми, и избегать верного поражения. И все же на сей раз степень сложности, казалось, переходила все границы. Он чувствовал, что с этим делом ему не справиться. Некоторое время он даже обдумывал перспективу собрать всю имеющуюся у него в распоряжении информацию и обратиться к властям — даже если за этим последует неминуемый арест и тюрьма.

Оторвавшись от размышлений, Майкл переключил внимание на кейс. Возможно, именно в нем содержится решение стоящей перед ним проблемы? Спрятав записку Женевьевы, он занялся изучением сложного замка. Вытащив из внутреннего кармана предмет, внешне похожий на коричневый кожаный бумажник, он открыл его и разложил на столе затейливые орудия своего ремесла.

Роскошная древесина письменного стола прекрасно сочеталась с полными книг полками из того же материала и кессонным потолком. Бушу ни разу в жизни не приходилось сидеть за таким шикарным столом, в окружении впечатляющих атрибутов богатства: персидских ковров, кожаных кресел с такими высокими спинками, что их вид наводил на мысль о королевском троне. Однако все это богатство прошло мимо внимания Буша, поскольку он не отрывал взгляда от экрана компьютера. Джулиан Зивера был не человеком, он был индустрией. Сфера его интересов охватывала множество областей деятельности — от финансов до медицины, и все же было нечто, играющее главную роль: религия и все, с ней связанное и от нее происходящее. Зивера возглавлял церковь под названием «Божья истина», представлявшую собой сплав христианства и науки. За сравнительно небольшой период — не более двадцати пяти лет — церковь объединила под своим крылом более полумиллиона верных последователей. Основанная французом Трепо, после смерти последнего церковь перешла к его зятю, Джулиану.

Штаб-квартира Джулиана и его церкви располагалась на скалистом участке побережья Корсики. Комплекс сооружений на участке земли общей площадью более двадцати пяти тысяч акров состоял из исследовательских институтов, офисов и медицинских лабораторий. Сооружения располагались вокруг личной резиденции главы церкви. Этот комплекс, похожий на небольшой средневековый город в окружении крепостной стены, почти двести лет функционировал как монастырь; еще ранее здесь была летняя резиденция царствующего семейства; в 1767 году семейство пожертвовало замок церкви — для того, чтобы он не попал в руки французской короны, представители которой приобрели средиземноморский остров у генуэзцев.

«Божьей истине» замок с прилегающими постройками достался от монахов: поскольку численность братии постоянно уменьшалась, надобность в замке отпала и община перебралась на материк. Здания отремонтировали и произвели определенную перепланировку, но так, чтобы новейшие технологии сочетались с уважением к прошлому. Эта позиция, возведенная в ранг принципиальной, стала важнейшим из лейтмотивов вероучения церкви. Религия «Божьей истины» была монотеистической и представляла собой одно из экстремальных ответвлений католицизма, не желающих более подчиняться официальной церкви и следовать ее политике. Основатели церкви считали, что официальная религия выдохлась и безнадежно отстала от жизни, что ради слепой приверженности убеждениям пятисотлетней давности она пренебрегает сегодняшним днем и отворачивается от научных фактов. В итоге человека с его личными духовными устремлениями и церковь, к которой он официально принадлежит, порой разделяет философская и религиозная пропасть. В «Божьей истине» веровали в единого Бога. Нравственное учение Библии принималось, однако в целом библейские истории воспринимались скорее как метафоры, изложенные в сказаниях положения морали. Науку не отвергали, а, скорее, включали в общую систему убеждений. Последователи «Божьей истины» принимали догмат о сотворении, однако небуквально, а с поправками, продиктованными научным знанием, — то есть они считали, что процесс сотворения занял больше шести дней, что человек создан не из одного лишь праха земного, равно как и на женщину ушло больше «строительных материалов», чем одно только ребро Адама. Однако никаких сомнений по поводу того, будет ли Бог судить человека, придется ли последнему отвечать за свои поступки перед Творцом, не возникало. Чудеса происходят, у всякого человека есть бессмертная душа, и каждому будет воздано по его делам — в аду или в раю, в зависимости от поступков.

И церковь под названием «Божья истина» вошла в силу. С членством в ней дела обстояли иначе, чем в других церквях, то есть прихожане были отнюдь не из разных слоев общества и не различного происхождения. Напротив, все они принадлежали к одной категории — а именно богатых и облеченных властью, образованных и преуспевающих. Индустриальные короли, отпрыски высокопоставленных семейств и звезды телеэкрана валом валили в церковь, так что филиалы ее плодились в высокоразвитых населенных пунктах в геометрической прогрессии. В результате размер ее бюджета превосходил величину валового дохода некоторых государств. Минимальный членский взнос в десять тысяч долларов в год не мешал членам церкви преумножать свои богатства; напротив — пожертвования возвращались сторицей: верующие не только получали духовный подъем и просветление, но и имели возможность воспользоваться, к примеру, результатами научных и технологических прорывов в медицинских предприятиях Зиверы, равно как и пожать плоды его финансовой смекалки в целом. В «Божьей истине» наставляли в вопросах науки, высоких технологий, финансов и прочих, и делали это без проволочек. Тот, кто состоял в рядах верующих, одновременно являлся, по сути, держателем акций могучей финансовой империи. Уверуй и пожнешь плоды своей веры сегодня, а не позже, когда окажешься на глубине в шесть футов. Церковь представляла собой великолепный образец синергизма, успешного взаимоусиления различных видов деятельности, при котором стираются грани между деловой активностью, семьей, верой и наукой.

И еще одна особенность поразила Буша: отсутствие филиалов церкви в странах третьего мира. В мрачные трюмы огромного корабля, который представляет собой этот мир, не спускались миссионеры «Божьей истины», дабы обратить обитающих там заблудших овец. К чему? Эта религия предназначалась для элиты, для избранных, для образованных и богатых; для людей, руководствующихся при решении вопроса, в какую веру обратиться, собственными предпочтениями. Эксклюзивный клуб для тех, кто смеет отбросить обветшалую традицию и заменить ее новыми обычаями, совместимыми с их нынешними убеждениями. Для людей, считающих себя центром вселенной; для тех, кто, столкнувшись с неприятностью или агрессией, подает в суд и выигрывает процесс; для тех, кто обвиняет в своих неудачах учителей, наставников, боссов — кого угодно, только не себя, ибо в мире, в котором они живут, возможность ошибки с их стороны исключена; и как смеет какой-то пастор учить их, как жить. Религия есть вопрос личного предпочтения, и если они выбирают нетрадиционное восприятие Бога, то так тому и быть. А Джулиан Зивера был более чем готов посодействовать им в этих устремлениях.

Быть членом «Божьей истины», принадлежать к числу избранных и просветленных вошло в моду. И в этом мире всеобщего подражания стоило кое-кому из знаменитостей принять новую веру, как поток желающих обратиться вырос в разы, ибо кому еще и знать все о религии — не говоря уже о политике и вообще жизни, — как не знаменитостям?

В поисках ответов на свои вопросы Буш открывал одну интернет-страницу за другой, но безрезультатно. Все сайты содержали практически идентичную вылизанную информацию о Джулиане Зивере, как будто скопированную со страниц глянцевых рекламных буклетов. Его истинные цели, нечистоплотные поступки, недостатки — все это покрывалось, переиначивалось или изображалось в таком свете, что Джулиан казался чуть ли не святым, чье единственное занятие — ходить по воде. В глазах Буша дела обстояли иначе, а уж Майкл и вовсе знал истину не понаслышке. В этом человеке была какая-то тайна, приоткрыть завесу которой не могли ни Интернет, ни годовой отчет, ни пропагандистский церковный буклет. Нигде, ни в одном месте не удалось Бушу найти ответ на главный вопрос: зачем человеку с гигантским состоянием, наделенному почти неограниченной властью, обладающему авторитетом также и в религиозном мире, понадобилось похищать, по сути брать в заложники бостонского адвоката, чтобы потом обменять его на какую-то ничего не значащую шкатулку?

Сьюзен находилась в центре просторного встроенного гардероба, превышающего по своим размерам среднюю спальню. В гардеробе на вешалках висели деловые костюмы, белые крахмальные рубашки для официальных приемов, одежда на каждый день, брюки, спортивная одежда. На полках стояли ботинки, туфли, шлепанцы. И все это было мужское. Посередине, в простенке, висели две фотографии: одна — статного, представительного мужчины лет двадцати пяти — тридцати, и вторая — женщины лет сорока с лишним. Скрытая за зеркалом потайная дверь в комнату-сейф — ту самую, из которой она извлекла металлический кейс, — оставалась открытой. Сьюзен всеми силами старалась не смотреть не только на фотографии, но и на саму тайную комнату; ей казалось, что уже одним этим взглядом она проникнет в какой-то сокровеннейший секрет Стефана, в его внутреннее святилище, куда вход заказан всем, кроме него. По телефону он сообщил ей код к замку потайной комнаты, из которой надлежало достать металлический кейс и передать его Майклу. Присовокупив к этому, что она должна вручить Майклу кейс немедленно, больше он ничего не добавил.

Оставшись одна, она сбросила маску суровой недоступности. Силы вдруг покинули ее. Девушка сползла по стенке полированного комода, к которому перед тем прислонилась, и опустилась на пол. И тут нахлынули слезы: слезы огорчения и страха, слезы, которыми она оплакивала нескончаемые потери. Это началось примерно год назад, когда события вышли из-под контроля. Тогда мир, казалось, перевернулся. И вот теперь, едва ей показалось, что жизнь возвращается в нормальное русло, мир снова рухнул. Она и Стефан переживали глубокую утрату, к которой не были готовы, с которой и по сей день еще не смирились. Трагедия сблизила их, каждый искал помощи и сочувствия. А когда и Стефан пропал, она осиротела полностью. Исчез единственный человек, который мог бы как-то направить ее в этой жизни, и больше ей не к кому было обратиться. Он всегда готов был прийти на помощь: помог ей устроиться — сперва ассистентом к окружному прокурору, потом взял в свою собственную адвокатскую контору, где всячески способствовал ее продвижению. Она была обязана ему всем.

Она не допускала, чтобы посторонние видели, как ей больно, были свидетелями ее слез и слабости. Но наедине с собой она позволила сердцу излить накопившуюся муку. Ее тело сотрясалось от рыданий, по щекам текли слезы. Она позволила всему этому происходить ровно пять минут. Потом все прекратилось так же внезапно, как и началось. Прибегнув к технике йоги, она освободила ум от мыслей, выбрала слово-мантру и постаралась обрести внутренний покой; он ускользал, но в какой-то мере ей все же удалось восстановить душевное равновесие. Поднявшись на ноги, она переступила порог потайной комнаты. Свет там все еще горел, освещая комнату-бункер, тайное убежище на случай кризиса или взлома. Но сегодня эта комната не сослужила службу, для которой ее создали.

Сьюзен вошла внутрь. В помещении восемь на десять футов одну стену заполняли мониторы безопасности, на каждом из которых отображалось происходящее в том или ином помещении дома. В гостиной Майкл Сент-Пьер пытался вскрыть черный кейс; Поль Буш в библиотеке не сводил глаз с экрана компьютера. Во всех остальных частях дома царили тишина и спокойствие. Оторвавшись от мониторов, Сьюзен переключила внимание на противоположную стену. Там стоял шкаф с пистолетами в выдвижных ящиках, со стеклянной дверью, но без замка: ведь вся комната была одним большим сейфом. Несколько секунд она испытывала сильное искушение выбрать себе какое-нибудь оружие, но передумала. Хотя эти двое, что находились сейчас в доме, были для нее, по сути, незнакомцами, все же она ощущала, что от них не исходит опасности.

А когда она перевела взгляд на третью стену, у нее перехватило дыхание — точно так же, как это было несколькими минутами ранее, при входе в комнату. Стена пестрела фотографиями. Она рассмотрела каждую — всего более сорока — с завернувшимися уголками, выцветшую от времени, побледневшую. Фотографии, тщательно организованные по хронологическому принципу, крепились кнопками. И хотя ни на одной из них не фигурировал сам Стефан, они сказали ей гораздо больше того, что она знала об этом самом близком для нее человеке до сих пор.

Шкаф, из которого она выдвинула ящик с пистолетами, остался открытым. Она потянулась к ручке стеклянной дверцы, чтобы закрыть его, когда ее взгляд упал на красную папку, пухлую, битком набитую бумагами. На обложке стояло: «Майкл Сент-Пьер». Сьюзен взяла папку в руки. Она не сразу решилась открыть ее, но затем отбросила сомнения: сейчас неподходящий момент для личных тайн.

Она принялась читать и испытала такое волнение, что у нее заколотилось сердце; она ожидала чего угодно, только не этого. Папка содержала документы, датированные несколькими десятками лет назад, относящиеся к тому времени, когда Майкл еще учился в школе. Газетные вырезки с описанием его первых футбольных побед, копии листков успеваемости из школы, а затем из колледжа. Имелись также снимки, одни — скопированные из школьных «ежегодников» с фотографиями и подписями однокашников, и другие — сделанные скрытой камерой. Но больше всего ее потрясла последняя подшивка документов. Она испытала такой парализующий ужас, словно сердце ей сжала ледяная рука.

Сьюзен поспешно захлопнула папку. Возвращая ее на место, она заметила еще две папки с именем Майкла Сент-Пьера на обложке. Закрыв дверцу шкафа, она один за другим выключила все мониторы. Сьюзен уже намеревалась погасить свет, но у нее мелькнула еще одна мысль. Вновь подойдя к шкафу с оружием, она принялась разглядывать коллекцию винтовок и пистолетов. Стефан никогда не разговаривал об оружии, ей ни разу не приходило в голову, что он умеет с ним обращаться. И она задалась вопросом, было ли все это коллекцией, собранием предметов, которыми он любовался в свободную минуту, которыми гордился, или самым настоящим арсеналом, необходимым для самозащиты? Для защиты от сына, которого он сам когда-то покинул и который однажды за ним явится?