37
Журналист застыл на месте, совершенно ошеломленный. Он понял, что угодил в ловушку.
— Вы знаете мое имя?
— Ха! — рассмеялся монах. — Ты думаешь, мы газет не читаем? Ты писал о тех убийствах в Англии, разве не так? Я видел фотографии.
У Саймона подкосились колени.
— Но…
— Я наблюдал за тобой с того момента, как только ты здесь появился. Нас предупредили, что кое-кто может нас навестить… Я Мак-Магон. Патрик. Пэдди Томас Мак-Магон.
Саймон прислонился к куче книг. Теперь он уже был в силах оглядеться по сторонам и заметил, что многие книжные стеллажи пусты — было похоже на то, что библиотеку ограбили.
Лысый монах кивнул.
— И… эй, ты ведь теперь видишь, что в любом случае опоздал.
— Что?..
— Папские представители явились к нам два месяца назад. Забрали почти все, — монах поднял бутылку с вином, стоявшую возле его стула, и наполнил стальную кружку. — Хочешь выпить?
Саймон отрицательно качнул головой и снова огляделся. Теперь уже брат Мак-Магон был совершенно не похож на всех тех, кого он видел в коридорах монастыря — в старых коричневых вельветовых штанах, поношенных свитерах, грязных теннисных туфлях…
— Они забрали все документы?!
— Все мало-мальски важные, ага. — Мак-Магон безрадостно засмеялся. — Все, что могло привести тебя к… они сказали, что здесь это хранить небезопасно. Что у них есть разрешение от Ватикана. Все так важно, что сам Папа согласился все перепрятать! А когда они тут были, то говорили, что некоторые люди могут сюда приехать в поисках этих документов и, если они появятся, я должен сообщить наверх. И вот ты — тут как тут! Добро пожаловать в мой дворец! Правда, теперь тут и посмотреть-то не на что, монах сделал основательный глоток вина и прищурился, оглядывая ряды высоких пустых стеллажей. — Тебе ведь хотелось бы узнать, что там было, в этих документах, да?
— За этим я и приехал. Да вот опоздал.
— Уж это точно… — На лице Мак-Магона появилось выражение пьяной язвительности.
Саймон вдруг понял, что к нему возвращается надежда.
— Ты можешь мне рассказать, да?
Молчание.
Журналист повторил:
— Ты можешь мне рассказать? Можешь? Ты ведь знаешь, что там было, в этих бумагах, правда?
— Ну… — монах вздохнул. — Я могу рассказать тебе кое-что. Только какое теперь это имеет значение…
— Расскажешь мне о басках? О каготах? О делах инквизиции?
Монах кивнул. Потом вскинул голову. Секунду-другую он, казалось, размышлял, оценивая свои возможности. Потом медленно проговорил:
— Всего я не помню, конечно, но могу тебе сказать, почему они перестали сжигать басконских ведьм и колдунов. Был тут один документ, который они в особенности хотели упрятать подальше.
— И?..
— И упрятали. Потому что церковь обеспокоилась, как бы баски не стали вторыми иудеями. Еще одни сыновья Хама.
— Не понял?
— Это церковь так говорит.
— Объясни же!
— Инквизиция и кардиналы встревожились… возможностью «разделения в неделимом хоре человеческом». Такая фраза попалась мне в этих архивах. Поразительно, да? Конечно, их страх был основан на разных скрытых в Библии мыслях, и в Талмуде тоже. И в текстах отцов церкви.
— Проклятие Каина? Семя Змея?
— Ага. — Мак-Магон улыбнулся, его пьяное веселье было приправлено меланхолией. — А ты сразу все уловил, умница. Две тысячи лет ученые, священники и кардиналы сражались с ужасными и… — Он осторожно рыгнул. — С ужасными и смущающими идеями о существовании Семени Змея, о людях, происходящих не от Адама. Другая линия, ветвь человечества. Но они никогда не могли решить проблему до конца. И на самом деле исследования делали все только хуже.
— Физическое обследование каготов?
— Да, конечно.
— И что они обнаружили?
— Да снова кое-что спорное… — Библиотекарь снова глотнул вина и продолжил: — Королевские врачи пытались даже как-то проверить кровь каготов. Но ничего не вышло. Наука тогда была слишком слаба для этого, это ведь был семнадцатый век. Но даже чисто внешнее, физическое обследование каготов вызвало у церковников и епископов настоящий ужас. Я помню точно эту строку: «Есть опасение, что люди, известные как каготы, могут и не быть детьми Господа». Это из донесения архиепископа Бордо королю Наварры. После того, как он получил от докторов результаты осмотра.
Фраза гудела в ушах Саймона; он ощущал, как она отзывается эхом в унылых бетонных стенах монастыря. Двери тайны открывались одна за другой.
У Куинна оставался еще один вопрос, и после этого ему нужно было уходить. Ему действительно нужно было уходить. Он не мог избавиться от воспоминаний о Томаски. О зубах, впивающихся в его щеку. Если его обнаружит здесь кто-нибудь не столь пьяный, как брат Мак-Магон, может случиться все, что угодно; а возможно, это приведет к еще худшим последствиям. Ему надо было очень быстро выбираться отсюда — после того, как он задаст еще один вопрос.
— Ладно… Но что могло случиться такого, что заставило тебя потерять веру? Ты ведь здесь наткнулся на что-то такое, что лишило тебя веры.
— Да разве я…
— Что это было?
Странное бетонное пространство пирамиды как будто съежилось вокруг них. Безумные углы, сильно наклоненные стены словно стали резче и темнее. И в центре всего этого сидел пьяный, несвязно бормочущий монах, больше не веривший в Бога.
Мак-Магон с грустным видом потер ладонью глаза.
— В 1942 году Папа Римский учинил сделку с Гитлером. Что-то вроде мирного договора.
— Что?!
Голос монаха звучал теперь мягко и тихо.
— Документы об этой договоренности хранились здесь. Вместе с исследованиями о басках и каготах. Потому что… они были взаимосвязаны.
— И что это за договор?
Библиотекарь продолжал тереть глаза. Без удержу. Как будто просто не в силах был смотреть на окружающий мир.
— Ты никогда не задумывался о том, почему Папа Пий XII помалкивал во время холокоста? Вообще в течение всей Второй мировой войны?
Саймон нахмурился:
— Да. Я хочу сказать, конечно. Думал.
— Вот-вот! Все это выглядело как величайший позор и скандал за все века существования Римской церкви. Не имеющий прецедентов ни до, ни после. В Риме хранили полное молчание, когда Гитлер уничтожал евреев. Католическая церковь даже не прокляла холокост, лишь что-то смутно бормотала о… несчастьях.
Саймон снова спросил:
— Так что за договор?
— Гитлер кое-что обнаружил. Благодаря своим ученым в лагерях на юго-западе Франции.
— Ты имеешь в виду Евгения Фишера и его «работу» в Гюрсе?
Монах кивнул и, откинувшись на спинку стула, уставился вверх, на безумно сходящуюся в точку крышу пирамиды. Как будто смотрел вслед своей исчезающей вере.
— Да. И сделка касалась именно этого. Гитлер согласился не раскрывать те выводы, к которым пришли его ученые. Потому что они действительно кое-что нашли, подтвердили научно то, что лишь могли предполагать инквизиторы, что подразумевалось, когда исследовали каготов. Нечто такое, что смущало церковь уже в Средние века… что так ее смущает, что пришлось основательно спрятать доказательства. Сначала в Ангеликуме, папском университете Святого Фомы Аквинского. Потом здесь. Материалы, доводившие архивариусов до безумия. В здании, которое вызывало у монахов неврозы, и это происходило слишком быстро. Документы, слишком пугающие, чтобы понять их до конца, но притом слишком важные, чтобы просто их уничтожить.
Саймон перебил его:
— Так ты не знаешь, что там на самом деле было? Не знаешь результатов исследований в Гюрсе?
— Не-а… после того как последний туреттский библиотекарь присоединился к этой банде — к Обществу Пия X, — самые серьезные секреты были заперты отдельно, вон там. Я лично никогда их не видел. Своими глазами — нет.
— Но тебе известна подоплека… — Саймон пытался разобраться в путанице собственных мыслей. — Ты знаешь, что Папа согласился хранить молчание в обмен на то, что Гитлер не стал обнародовать эту тайну. И молчал во время холокоста. Правильно?
Библиотекарь поднял стальную кружку с вином и с горечью ответил:
— Верно. Ты правильно понял. Папа договорился с Гитлером, он заключил сделку с самим дьяволом, и шесть миллионов долбаных евреев умерли. — Чуть помолчав, монах добавил: — Кстати, у тебя есть всего один час, чтобы уехать отсюда. Я не могу просто сделать вид, что тебя тут не было. У меня здесь работа. Я могу что угодно думать об этих поганых фанатиках, которые увезли отсюда документы, я могу что угодно думать обо всей этой поганой шараде и об этом чертовом предательском соглашении, — но мне шестьдесят пять, и я не хочу куда-то отсюда уезжать. Что мне делать? Поселиться в Майами? — Монах покачал головой. — Так что я собираюсь сказать, что ты сюда ворвался и поколотил меня. А это значит, что тебе надо удирать отсюда как можно быстрее. Я позвоню им через час. А в уплату за то, что я постараюсь дать тебе возможность скрыться… я хочу, чтобы ты мне рассказал.
— Что?
— Если когда-нибудь узнаешь, что именно там накопал Гитлер… что так напугало церковь. Расскажешь? Я всю жизнь верил во все это дерьмо, и служил доминиканцам, и мучился в этом безумном монастыре, и мне, черт побери, хочется узнать, почему я лишился веры. Потому что я родился в вере, я был для нее рожден! А теперь остался совсем один. Совсем один… — Мак-Магон уставился на железную кружку в своей руке. — Кровь Христова, тело Христово, тело лжи… Ура!
