26
Томаски зарычал от ярости, когда его первый взмах ножом не достиг цели и лезвие прошло на дюйм мимо шеи Саймона.
Журналист задохнулся, когда ощутил порез после второго взмаха, и дернулся в сторону, отбивая нож, — но Томаски ринулся на него в третий раз, прыгнув вперед и сбив журналиста с ног. На этот раз он одной рукой схватил свою жертву за горло, а нож направил в глаз Саймона.
Задыхаясь и давясь, журналист успел перехватить руку детектива в самый последний момент. Острие замерло буквально в нескольких миллиметрах от его зрачка, дрожа от бешеных усилий обоих мужчин.
Томаски напирал, журналист держал его за запястье и толкал руку вверх. Они лежали на полу. Нож был слишком близко, чтобы Саймон мог его рассмотреть, это было просто некое угрожающе размытое пятно, нависшая над ним серая масса. Острие ножа придвинулось, журналист содрогнулся — его собирались ослепить, а потом убить. Вонзить лезвие прямо в мозг через глазницу.
Он рефлекторно моргал, смахивая слезы. Где-то послышался громкий шум — Саймон даже не понял, где именно. Лезвие ножа вздрогнуло от нового усилия, приложенного к нему борющимися. Куинн закричал и сделал последнюю попытку оттолкнуть лезвие, но он уже проиграл схватку. Саймон закрыл глаза и приготовился к тому, что сталь сейчас вонзится в мягкую ткань глазного яблока, а потом прорвется прямиком в мозг…
Но вместо этого на его лицо внезапно пролилась какая-то влага, как будто он ткнулся носом в густое бланманже; а Томаски вдруг превратился просто в тело, в неживую тяжесть, обрушившуюся на Саймона… Журналист с трудом столкнул мертвого полицейского со своей груди и посмотрел вверх.
Сандерсон.
Старший инспектор стоял в дверях; рядом с ним Саймон увидел какого-то полисмена в бронежилете. Дверь была распахнута настежь. Полисмен в бронежилете держал в руке пистолет.
— Хороший выстрел, Ричман.
— Да, сэр.
Сандерсон наклонился и рывком поднял журналиста на ноги. Но Саймон, поднявшись, понял, что его колени слишком сильно дрожат, что он весь трясется от страха и пережитого потрясения; и он снова опустился на пол. Куинн уставился на труп Томаски. Почти вся его голова была снесена выстрелом с близкого расстояния. Череп разлетелся вдребезги, и его куски валялись по всему холлу.
Потом журналист остро ощутил влагу на своем лице. Вязкую влагу. На его лице была кровь Томаски, а может быть, и мозги… Горло Саймона сжалось от подступившей тошноты, и он бросился наверх, в ванную комнату, где прежде всего отвернулся от зеркала; он не желал видеть себя покрытым чужими мозгами и кровью. Журналист снова и снова обливал лицо водой; он использовал целую коробку салфеток, полбутылки жидкого мыла, потом, наконец, стал полоскать рот, и его чуть не вырвало, но он прополоскал горло еще раз…
И только после этого он посмотрелся в зеркало. Его лицо было чистым. Но что-то осталось на щеке, глубоко вонзившись в кожу. Что-то похожее на маленький осколок стекла, зарывшийся в его плоть. Наклонившись поближе к зеркалу, Саймон осторожно вытащил это «нечто» из кожи.
Это оказался осколок зуба Томаски.
— Союз польских семей.
Голос был знакомым. Позади, в дверях верхнего коридора, стоял старший инспектор Сандерсон.
— Что?..
— Томаски. Мы уже довольно давно следили за этим ублюдком. Извини, что он сумел к тебе подобраться. Мы прослушивали его звонки, но он сумел ускользнуть из здания…
— И ты…
— Прости, приятель. Пришлось вызвать спецназ. Мы слишком долго ждали.
У Саймона все еще дрожали от страха руки. Он осторожно поднял одну, просто чтобы проверить, как обстоят дела. Посмотрел, как трясутся пальцы. Схватил полотенце, вытер лицо. Он старался взять себя в руки, держаться как мужчина. Но ничего у него не вышло.
— А почему вы его подозревали?
Сандерсон грустно, сочувственно улыбнулся.
— Да было кое-что странное. То завязывание узлом, пытка… помнишь?
— Да.
— Ты за час сумел выяснить, что это особая пытка, которая применялась к ведьмам. А Томаски этого не сделал. Я приставил его к этому делу раньше, чем ты к нам присоединился, но он якобы не нашел ничего подобного. А он ведь был умным полицейским. Так что… не вязалось все это вместе, — старший инспектор показал на лицо Саймона. — У тебя все еще идет кровь.
Саймон снова повернулся к зеркалу. Ранка, оставшаяся на месте вонзившегося в щеку зуба, действительно кровоточила. Но не слишком сильно. Обшарив шкафчик в ванной, Куинн нашел вату и, скатав небольшой ее клочок в тампон, смочил его водой и приложил к щеке. Белая вата, красная вата, чистая вода, розовая вода… Кровь в воде. Сандерсон продолжал говорить.
— Когда я это заметил — я имею в виду то «связывание узлом», — я сразу заинтересовался. Вспомнил прежде всего, что Томаски сам очень хотел участвовать в расследовании этого случая. Очень-очень хотел. А потом мы обнаружили, что он принимал некоторые телефонные сообщения, предназначенные для меня, а мне ничего не говорил, — вроде того звонка от Эдит Тэйт. И другие версии как бы не замечал. Поэтому мы покопались в его прошлом…
Журналист взмахнул рукой, глянув на Сандерсона. Ему хотелось выйти из ванной комнаты. Ему хотелось выйти из дома. Он слышал внизу голоса. Наверное, там прибавилось полицейских. Снаружи перед дверью уже стояла медицинская машина, готовая увезти труп.
Они спустились вниз, на площадку лестницы, и перегнулись через перила, глядя в холл. Тело все еще лежало там, вокруг него суетились парамедики. Большое пятно крови, как яркая красная краска, расплылось на блестящем деревянном полу. Этот пол был предметом особой гордости и радости Сьюзи. Саймону некстати пришла в голову мысль, что жена, должно быть, ужасно рассердится из-за испорченного пола.
— Ты сказал что-то о его прошлом?
— Ага, — кивнул Сандерсон. — В общем, он поляк. Приехал сюда с семьей около десяти лет назад. На учете в полиции не состоял. Никаких сведений о чем-либо подозрительном, он даже учился на священника… или монаха, что-то такое. Но его отец был важной фигурой в Союзе польских семей. А его брат работал на радио «Мария».
— А это?..
— Ультраправые националисты, ультракатолические политические партии. Связаны с националистами во Франции и разными католическими сектами вроде секты Папы Пия X. Большинство из них абсолютно законны, но… с радикально правыми программами. Предельно правыми.
— Так он был нацистом?
— Нет. Все эти компании, насколько мы можем утверждать, не совсем нацисты. Они куда больше сосредоточены на идее дома, домашнего очага. Благословенная Дева Мария и симпатичная большая армия… Они на самом деле не нацелены на то, чтобы вышибать дух из чернокожих. Или убивать англо-ирландских журналистов. В целом нет.
— Я что-то не понимаю.
— Да и я тоже, приятель, и я тоже. — Сандерсон бросил на журналиста оценивающий взгляд. — Но тут может быть некая связь… ну, понимаешь, с этой твоей теорией насчет ведьм. Она нас насторожила. Мы продолжали следить за Томаски. Он очень часто ходил в церковь. Ведьмы и церкви, церкви и ведьмы… кто знает?
— Так вы прослушивали мой разговор с ним?
— Именно так, — подтвердил Сандерсон. — Он, должно быть, решил, что ты вышел на нечто важное, на что-то такое, что он хотел скрыть. И потому ему только одно и оставалось: избавиться от тебя.
— Дело в каготах?
— Ага, похоже на то. Это ведь был главный пункт твоего разговора с Томаски. А те бедняги во Франции?.. Очень интересно. Но что, черт побери, все это значит?
— Не понял?..
Старший инспектор на мгновение помрачнел, уйдя в себя. Но тут же продолжил:
— Помнишь, что я тебе как-то говорил? И ведь прав оказался.
— А что ты говорил?
— Это все не просто так, Куинн, это все не просто так. Тут что-то кроется. Черт его знает, что именно… — Сандерсон как будто очнулся. — Ладно. Давай как-то все это систематизировать. Хватит просто болтать. Сначала мы должны официально опросить тебя. А потом, боюсь…
— Что?..
— Боюсь, нам придется приставить к тебе охрану. Всего лишь на время. И к твоим ближайшим родственникам.
Они спустились по оставшимся ступеням, прошли мимо тела Томаски. Осторожно, на цыпочках, пробрались между кровавыми пятнами, извинившись перед парамедиками и криминальными фотографами. Насыщенный влагой серый воздух конца сентября взбодрил их. Солнце пыталось пробиться сквозь облака.
Сандерсон открыл перед Саймоном дверцу машины и устроился рядом с ним на заднем сиденье. Машина двинулась к Новому Скотланд-Ярду. Финчли, Хэмпстед, Белсайз-парк…
— И, — продолжил Сандерсон, — мы будем охранять твою семью в целом. Твоих родителей, Коннора и Сьюзи наравне с тобой…
— Вы намерены отправить к моим родителям вооруженную армию?
Сандерсон подтвердил это коротким «ага», потом наклонился вперед и похлопал водителя по плечу.
— Каммингс, тут черт знает что на дороге. Попробуй через Сен-Джонвуд.
— Пожалуй, вы правы, сэр.
Сандерсон снова повернулся к Саймону.
— Так вот, твои жена и ребенок, мать и отец, чтобы до них никто не смог добраться. Согласен?
Журналист кивнул, потом отвернулся и стал смотреть через окно полицейской машины на улицу, на привычный, такой обыкновенный Лондон. Красная машина, желтая машина, белый грузовик… Детская коляска. Супермаркет. Остановка автобуса. Лезвие ножа в трех миллиметрах от его глаза, мужчина, рычащий от ярости, толкающий нож вперед…
Саймон потер лицо обеими ладонями, пытаясь избавиться от всего этого ужаса.
— Ты еще какое-то время будешь чувствовать себя не в своей тарелке, — довольно мягко произнес Сандерсон. — Боюсь, тебе лучше заранее с этим смириться.
— Посттравматический стресс?
— Ну… да. Но ты ведь справишься, верно? Ты ведь воинственный ирландец?
Саймон выдавил из себя слабую улыбку, а потом произнес:
— Расскажи мне о расследовании, Боб. Мне надо… как-то отвлечься. Что вы обнаружили за последнее время?
Ослабив галстук, Сандерсон попросил водителя открыть окно. Свежий воздух наполнил автомобиль. Старший инспектор заговорил:
— Мы нашли кое-что интересное в лабораториях «Карты генов». Это связано с Намибией. Один из самых крупных спонсоров проекта — это намибийская алмазная компания, «Келлерман Намибия Корпорейшен».
— Помнится, Фазакерли о них упоминал. И что?
— Все это кажется мне немного странным. Когда я начинаю об этом думать. Вот такая кровопускающая алмазная компания, да? Какое они могут иметь отношение к генетике? В общем, я отправил нашего парня из Скотланд-Ярда на поиски одного ученого из «Карты генов». Это канадец, китайского происхождения, Алекс Шенронг. Мы обнаружили его в Ванкувере. И он рассказал нам… довольно много интересного.
Они как раз проезжали мимо мечети на Риджент-парк. Ее золотой купол отражал слабые солнечные лучи.
— Что, например?
— Ну… много чего. Он сказал, что сначала проект не находил желающих поддерживать исследования деньгами, после того, что случилось в Стэнфорде.
— Но «Келлерман»… им проект показался интересным?
— Эта компания включилась в дело через год после того и действительно проявила интерес. Уж такой интерес, такой интерес… И только «Келлерман», больше никто. Но лабораторию просто завалили деньгами. На несколько лет. Исследование геномов — недешевое дело, однако проект «Карта генов» получал любые аппараты, какие только им хотелось. От корпорации «Келлерман».
— А что она собой в действительности представляет, эта корпорация?
— Занимается алмазами, как я и сказал. Большая корпорация, транснациональная, агрессивная. Разработка месторождений и экспорт. Они сотрудничают с компанией «Де Бирс», но полновластно распоряжаются в собственной части Намибии, у них прииски в Сперргебите. В запретной зоне. Владельцы корпорации — очень старая еврейская семья, южноафриканцы. Еврейская династия.
— Но почему они так щедро финансировали эту лабораторию?
— Из-за Фазакерли и Нэрна. Ну, если верить Шенронгу.
— Так, объясни-ка…
— Фазакерли двадцать лет назад был лучшим генетиком Британии. Высочайшая научная репутация. «Келлерман» понадобились его мозги. И им нужны были результаты.
— Значит, для проекта это было только на пользу.
Сандерсон кивнул и посмотрел в окно, когда они обгоняли двухэтажный автобус, битком набитый любителями покупок.
— Да, но… Ну, так сказал нам Шенронг, — «Келлерман» хотели и получать кое-что за свои денежки. Им нужна была отдача от вложений. Так что они потребовали направить исследования… в определенную сторону, если ты понимаешь, о чем я.
— Нет. Не понимаю.
Последовало короткое молчание. Журналист окинул взглядом салон полицейской машины. Так все спокойно, разумно, обычно… совсем не так, как сейчас в его голове.
— В общем, в итоге, похоже, Нэрн и Фазакерли исследовали генетические различия не так, как… как можно было бы предположить, — объяснил Сандерсон.
— Не понимаю.
— Слушай, Куинн, я ведь не молекулярный биолог, как тебе может показаться. Но я понял все это вот как. Начальная идея, стоявшая за «Картой генов», предполагалась как медицинская. Искать лекарство от ряда болезней путем выявления генетического различия рас. — Сандерсон покачал головой. — Ну, Алекс Шенронг именно из-за этого присоединился к проекту. Но в итоге, по настойчивому требованию Натана Келлермана, Фазакерли и Нэрн, если верить этому китайскому парню, начали искать генетические отличия между расами, не уделяя никакого внимания медицинским исследованиям. Они просто хотели доказать, что между людьми существует серьезная разница на генетическом уровне. Понимаешь?
— Следующая остановка — Геббельс?
— Ага. Возможно.
— Но в таком случае… Ты полагаешь, они… они расисты? Или были расистами? Нэрн и Фазакерли. Парочка наци? В компании с Томаски. — Саймон содрогнулся при воспоминании о поляке-полисмене, гневно оскалившем зубы, и отвернулся.
— Нет. — Сандерсон покачал головой. — Нет, мы не думаем, что Ангус был расистом. Судя по словам его коллег, да и Шенронга тоже, он просто хотел прославиться, хотел публиковаться. У него было огромное самолюбие, только и всего. Конечно, он выглядел довольно эксцентричным, но также был и чрезвычайно умен. Но уж нацистом он точно не был. — Сандерсон чуть наклонился к Саймону. — И мы думаем, что они с Фазакерли могли наткнуться на что-то стоящее. Хотя и не сказали никому, что это такое. Но, должно быть, они нашли то, чего по-настоящему хотелось Натану Келлерману.
— А как вы-то об этом узнали?
— Фазакерли начал хвастаться. В подпитии. — Сандерсон скривил лицо, изображая пьяного человека. — Шенронг говорит, Фазакерли был жутким пьяницей. Около шести месяцев назад состоялась генетическая конференция в Перпиньяне, и Фазакерли тоже там присутствовал. И заявил во всеуслышание, что они с Ангусом намерены опубликовать нечто такое, что изумит всех, что после этого все труды Евгения Фишера будут выглядеть чистой ерундой. Кстати, это не Шенронг так сформулировал, это мои слова.
— Евгений Фишер? Я ведь слышал это имя… совсем недавно. — Саймон нахмурился. Он уже устал от загадок. — О нем упоминал тот парень из Франции, Мартинес.
— Правда? Ну, Фишер исследовал расы. Работал в Намибии, потом на Гитлера, и он — один из основателей евгеники. Настоящий ублюдок. Считал немцев суперменами.
— Намибия?
— Намибия.
— Погоди-ка, я вспомнил… — сказал Саймон. — Я помню, в кабинете Фазакерли висела фотография Фрэнсиса Гальтона. Он был евгеником… и он работал в Намибии.
— Вот видишь? — Сандерсон широко улыбнулся. — Все это связано! Намибийский след! Я тебе все это рассказываю только потому, что в тебя нынче утром врезался зуб сержанта. Но ты пока придержи это при себе, ладно? Я думаю, что ты хочешь написать книгу, когда все кончится, ведь так?
Саймон почувствовал, что краснеет.
— Ха! — фыркнул Сандерсон. — Вы, чертовы писаки, просто не можете устоять перед такими вещами. Да, вот еще что. Натан Келлерман, наследник всех этих алмазных миллиардов, очень сблизился с Нэрном. Похоже, они неплохо спелись и болтали обо всем на свете, когда Келлерман бывал в Лондоне; он ведь частенько приезжал, чтобы проверить, как расходуют его денежки.
— И много они разговаривали?
— Да. О Библии. — Сандерсон пожал плечами. — О проклятии Ханаана. Книге Бытия или что-то в этом роде. Шенронг просто иногда слышал их разговоры. А иной раз даже прислушивался.
— Та самая доктрина Семени Змея? Проклятие Каина?
— Да-да. Все то, что ты слышал от Вайнард. Странно, правда?
— Как ты сказал, когда они с Келлерманом сблизились… и насколько?
— Ну, они не были… э-э… любовниками. Но несколько лет назад Нэрн начал время от времени ездить в Намибию.
Машина теперь ползла по Бейкер-стрит. Солнца уже не было видно; улицы заполнились людьми. Три арабские женщины в бирюзовых хиджабах шли в нескольких шагах позади своего супруга, принаряженного в джинсы и бейсболку.
— Так. И что?
— Такие поездки недешево обходятся, это же другой конец света. А Нэрн не был богат.
Саймону не составило труда догадаться.
— Келлерман оплачивал его перелеты!
— Именно. Мы это можем с уверенностью сказать, потому что Ангус летал туда несколько раз за три года. И никогда никому не говорил, зачем он это делал и чем там занимался.
— Может, просто отдыхал?
Сандерсон прищурился.
— Далековато для простого серфинга!
— И ты уверен, что он теперь там, в Намибии, да?
Старший детектив улыбнулся с легким оттенком самодовольства.
— Уверен. Я даже пытался связаться с ним по его электронному адресу, вкратце сообщил о событиях. Решил проверить, нельзя ли его выманить оттуда. Ведь если он действительно там, то, скорее всего, продолжает просматривать электронную почту. Сам прикинь.
Саймон задумался. А Сандерсон признался:
— Я вообще-то не слишком далеко продвинулся. Не очень хорошая работа. Черт знает что такое… Но я, по крайней мере, успел спасти твой датский язык… вовремя подоспел.
Усталая улыбка полицейского была искренней и теплой. Саймон почувствовал себя немного лучше. Потом он вспомнил выражение лица Томаски. Его растущую ярость. Бешенство. И ему опять стало хуже.
Остаток пути до Скотланд-Ярда Куинн молчал. Он был задумчив и все то время, пока с него снимали официальные показания; оставался неразговорчив и тогда, когда вернулся наконец домой и обнял Сьюзи и Коннора с отчаянной родительской любовью, от которой едва не разорвалось его собственное сердце и не треснули ребра сына.
Подавленное тяжелое чувство не уходило, как слишком засидевшийся гость, как кровавое пятно, которое невозможно было устранить с пола у входа, как бы ни терли его песком и ни полировали. Журналист был подавлен и встревожен. Он наблюдал за полной домохозяйкой напротив, развешивающей на просушку кучу постельного белья. Жирная черная ворона прыгала по саду. К ним в дом явился полисмен, чтобы жить с ними, спать в гостевой спальне. Он слишком громко и в самое неожиданное время включал радио. У него был пистолет. Он читал спортивные журналы.
А Саймон тем временем искал сведения о католических сектах и польских скинхедах. Он пил слишком много кофе и разбирался в последних генетических исследованиях. Он отправил письмо по электронной почте Дэвиду во Францию и получил в ответ два сообщения. Эти письма были невероятно интересны и битком набиты информацией, но от них журналист стал еще острее ощущать опасность и чувство вины.
Саймон чувствовал себя виноватым, поскольку рассказал полицейским о Дэвиде, и все только потому, что Мартинес и его подруга, Эми, похоже, слишком боялись вмешательства стражей порядка. Все и везде были подозрительными, не достойными доверия, везде таилась угроза…
Теперь же Саймон гадал, а может ли он на самом деле доверять Сандерсону. Ведь Томаски выглядел вполне надежным человеком, веселым и порядочным, Саймону он в общем нравился, но этот самый Томаски пытался его убить… Кто мог бы с уверенностью утверждать, что хозяева поляка не находятся где-то рядом? Насколько глубоко, насколько далеко Саймон забрался во все это? И куда все это тянется?
Это все не так-то просто, Куинн, это все не так-то просто…
Пять дней спустя, сидя за своим письменным столом и опять грезя наяву, Саймон услышал телефонный звонок. Ему звонила какая-то растерянная, едва ли не обезумевшая полячка. Это оказалась сестра Томаски. Ее английский был ужасающ, но смысл слов был очевиден: женщина сгорала от стыда за то, что сделал ее брат, она хотела принести извинения Саймону. Она добралась до него с помощью кого-то из полицейских, так она объяснила.
Куинн несколько минут вслушивался в искренние слезливые слова, цветисто выражавшие славянское горе, чувствуя себя очень неловко. Да, конечно, Томаски напал на Саймона, однако в результате брат этой несчастной женщины погиб. И что тут можно было сказать? «Ничего, не беспокойтесь, все не так уж плохо?»
Женщина все бормотала и бормотала.
— Эндрю был хорошим поляком, мистер Куинн! Хорошим человеком, отличным парнем! Правильным… — Ее слова вдруг затихли, перейдя в напряженное молчание. — Он любил smalec и piwo. Он хороший. Обычный. Как все мужчины. А потом то место его изменило, оно его изменило…
— Простите?
— Да! Тот монастырь… тот монастырь, в Туретте, во Франции. — Послышался очередной сдавленный всхлип. — Когда он туда поехал, что-то случилось. Что-то очень плохое, и он стал другим. Przykro mi. Мне очень жаль. Przykro mi…
Снова послышались рыдания, и разговор прервался.
