13
Направляясь назад в свою квартиру приблизительно через полчаса после того, как я простился со старушкой, я заметил, что точная копия моего старого велосипеда, брошенного на работе в тот день, когда меня приняли в Директорат, была пристегнута к тому самому фонарному столбу, который использовал я для своей развалюхи. Странно, подумал я. Какое совпадение.
Войдя в дом, я увидел Эбби за кухонным столом, она попивала винцо с последним человеком, которого я предполагал здесь увидеть.
— Барбара?
Одетая в неприглядное ворсистое платье, с неудачной короткой стрижкой, эта пухлая девица хихикнула, увидев меня.
— Генри, привет.
— Вы как здесь оказались?
— Я пригнала ваш велосипед. Вы оставили его на работе. — По краям ее щек зарозовело что-то вроде румянца. — Я его пристегнула цепочкой возле дома.
Меня это тронуло.
— Очень мило с вашей стороны. Я о нем совершенно забыл.
— Вам он на новой работе не нужен?
— Вообще-то не нужен. Обычно за мной присылают машину.
Барбара восхищенно просияла.
Тут вмешалась Эбби.
— Мы как раз тут сидим — знакомимся, — сказала она. — Я сказала, что Барбара могла бы оставить велосипед мне, но она, похоже, была полна решимости увидеть тебя.
Барбара зарумянилась.
Эбби со значением посмотрела на меня.
— Мы думали, ты появишься раньше.
— Я был в больнице.
Барбара, услышав это, прониклась восхищенным сочувствием, Эбби посмотрела на нее с нескрываемым раздражением.
— Я так вам сочувствую, — сказала Барбара. — Есть какие-нибудь изменения?
— Не думаю, что в его состоянии произойдут какие-нибудь изменения.
— Выпей, — сказала Эбби. — За компанию.
Я сел, налил себе вина и спросил у Барбары, как у нее дела на работе.
— Вы же знаете, какие там дела. Материалов больше, чем мы можем обработать. Даже хранилище в Норбитоне переполнено. А Питер ведет себя как-то странно.
— Значит, никаких изменений, — сказал я, и Барбара услужливо рассмеялась.
— Меня постоянно посылают в экспедицию. — Пухлая девица наклонилась ко мне. — А эта женщина оттуда — ну, которая жирная и потливая. Я ее боюсь.
— Да-да, знаю, — сказал я. — Я помню. Но вы-то как поживаете?
Пока Барбара болтала о всяких пустяках, Эбби свернулась на своем стуле и угрюмо прихлебывала вино.
— Я вчера провела великолепнейший вечер с вашим мистером Джаспером, — сказала Барбара.
И тут подозрение зародилось в моем мозгу.
— Вот как?
— Очень милый человек. Такой внимательный.
Меня это встревожило, хотя я и не знал почему.
— И вы еще будете с ним встречаться?
— Наверняка, — сказала она. Голос ее прозвучал слишком уж уверенно, и она добавила: — Я надеюсь…
Эбби зевнула, потом с демонстративным удивлением посмотрела на часы.
— Боже мой — неужели уже так поздно?
— Какая занудная особа, — сказала она, как только за Барбарой закрылась дверь.
Я поставил чайник на плиту.
— Ну, занудной я бы ее не назвал.
— Она явно находит тебя очаровательным.
— Что ты имеешь в виду?
— Приехала сюда, чтобы привезти эту груду старого железа. Как-то это неловко.
— Думаю, это жест любезности.
— Жест любезности? — Мое предположение явно показалось ей нелепым. — А я думаю, она на тебя запала.
Я слышал, как закипает чайник.
— Что это ты имеешь в виду?
Эбби сложила на груди руки.
— Это видно по ее глазам.
— Ерунда. С какой стати Барбаре интересоваться мной? Так ты будешь кофе или нет?
Эбби прошлепала прочь из кухни.
— Этого еще не хватало, — пробормотал я. — Слушай, а может, ты просто ревнуешь?
Единственным ответом мне был хлопок двери — она удалилась в свою комнату.
Я серьезно подумывал — не постучаться ли мне в эту дверь, не заключить ли Эбби в объятия и не признаться ли в том, что я совершенно безнадежно и всепоглощающе влюблен в нее (и что Барбара ни в малейшей степени меня не интересует), но тут меня отвлек дверной звонок.
На пороге топтался водитель Директората.
— Берите пальто, — прохрипел он. — Старосты хотят вас на пару слов.
Я постарался как можно шумнее снять пальто с вешалки и подготовиться к уходу, но Эбби не вышла из своей комнаты, а меня снедала гордыня — и я не сказал ей, что ухожу.
У Барнаби в машине работало «Радио-четыре» — передавали какую-то вечернюю дребедень с участием двух преподавателей, которые бурно спорили о раннем творчестве Герберта Уэллса.
— Ученые, — сплюнул Барнаби, когда мы проехали мимо станции Тутинг-Бек и начали обычный долгий выезд из Южного Лондона.
— Но разве вы не были одним из них? — робко спросил я.
— Ну да, — сказал Барнаби, и в голосе его послышалась еще большая, чем обычно, воинственность. — Только разница в том, что я знал, о чем говорю. И продолжал бы говорить до сих пор, если бы эти мерзавцы не подставили меня. Если бы они не состряпали этого вранья…
— Где сегодня Джаспер? — спросил я, не желая слышать еще одну вспышку раздражительности Барнаби. — Где Стирфорт?
На лице водителя появилась гримаса.
— Слишком трусливы. Настоящие бабы. Та еще парочка.
— Я не верю, что они трусы, — тихо сказал я. — Все дело в Хокере и Буне — они кого угодно напугают.
Ворчанье с переднего сиденья.
— Вы их когда-нибудь видели?
— Нет, — ответил он, хотя по тому, как он это сказал, я понял, что он лжет.
Я хотел было продолжить расспросы, но Барнаби включил звук на максимум и весь остаток пути не отвечал ни на какие вопросы.
Десятки репортеров и фотографов, которые толкутся и прихорашиваются перед домом номер десять в дневные часы, давно уже разошлись по домам, а те, кто остался — солдаты, охранники, полицейские в штатском, — все они безропотно, покорно расступились передо мной, и я снова подивился тому, что слово «Директорат» действует как лучшая из отмычек.
На этот раз я вошел в дом на Даунинг-стрит один. Барнаби остался в машине, где с мрачным видом переворачивал страницы книги «Эрскин Чайлдерс и драма утопизма: о (ре)конфигурации большевизма в „Загадке песков“».
Гнетущее ощущение, возникшее, когда я решительно направился в этот мишурный дом, на сей раз, мягко говоря, было сильнее, чем в прошлый. Я прошел в библиотеку, шагнул за дверь-картину, спустился в глубины, миновал безмолвную галерею уродов и вурдалаков, на цыпочках прошел по сумеречному коридору и наконец оказался у последней камеры, этого жуткого места заточения Старост.
Охранник, чья рука, белея костяшками пальцев, крепко держала автомат, грубовато кивнул, и мне показалось, что где-то глубоко под маской военного безразличия я увидел проблеск участия, слабый намек на сочувствие.
В камере меня ждали люди-домино, они сидели в шезлонгах, а их корявые волосатые ноги покачивались взад-вперед. С моего прошлого визита здесь ничего вроде бы не изменилось — помещение было таким же безжалостно аскетичным, если не считать одного особенного нововведения.
В центре круга стоял телевизор, звук которого был включен чуть ли не на максимум. Я услышал переливы заранее записанного смеха, скрип дурацких шуток, вкрадчивый голос одного из наиболее популярных комиков, но, только узнав дрожащий фальцет собственного голоса, каким он был в мои девять лет, я, ошарашенный, понял, что смотрят эти существа.
На экране юный я вошел в декорации, которые вечно шатались, и произнес свою коронную фразу, вызвав бурю записанного на пленку веселья.
Хокер и Бун сидели, мрачно уставившись в экран телевизора, словно это была лекция по фотосинтезу, которую они должны были высидеть до конца в «Двойной науке».
Меньший из двух простонал:
— Господи помилуй.
Хокер печально покачал головой.
— Я должен быть с вами откровенен, старина.
— Должен быть честным.
— Это не самая смешная штука из тех, что мне доводилось видеть.
— Давайте будем искренними, мистер Л. Это так же смешно, как чума.
— Это почти так же смешно, как… — Хокер задумался на секунду, потом хихикнул, — как прокаженная монахиня.
Отвратительная ухмылка перекосила лицо Буна, превратив его в подобие нелепой резиновой маски.
— И нам должно быть прекрасно известно.
Я встал перед ними, не забыв убедиться, что не перехожу меловую линию.
— Почему вы это смотрите? — спросил я, услышав знакомые грохот и скрежет музыкальной темы.
— Не кино, а настоящая помойка, правда, сэр?
Хокер выключил телевизор, губы его сложились в презрительную гримасу.
— Экая гадость, сэр! Первосортная вонючка!
Бун помахал руками у себя перед носом, словно прогоняя воображаемую вонь.
— Тьфу!
— Фэ-э-э!
Я позволил им закончить.
— Я хочу, чтобы вы сообщили мне, где Эстелла, — сказал я, стараясь говорить как можно спокойнее.
Хокер посмотрел на меня пустым взглядом, потом приложил ладонь к уху.
— Кто-кто?
— Эстелла, — ровным голосом повторил я, хотя и знал, что он прекрасно услышал мои слова.
— Ах да. Так и нужно было сказать! Мы собирались сообщить вам об этом в прошлый раз, но вы так стремительно унеслись, что мы не успели. Грубовато, я бы сказал. Довольно бесцеремонно.
— Чертовски неблагодарно, — сказал Бун. — В особенности с учетом того, что мы на уши вставали, чтобы вы чувствовали себя у нас как дома.
— Где Эстелла? — снова спросил я, изо всех сил стараясь говорить спокойным голосом.
Бун поднялся на ноги и обозрел крохотное пространство камеры.
— Вам этого не хватает, сэр? Прежнего шоу?
— Прежнего порядка?
— Рева грима?
— Запаха толпы?
Хотя Старосты покатились со смеху, я постарался сдержаться и прежним тоном повторил:
— Где Эстелла?
— Жаль, что вы такой никудышный актеришка, да, мистер Л.?
— Если бы у вас был хоть какой талантишко, вы бы могли сделать карьеру. А так вы теперь никто, сэр? Верно я говорю, Бун?
— Конечно нет, мой старый мандарин. Он настоящий ноль.
— Где, — мой голос начал выдавать копившееся во мне нетерпение, — Эстелла?
— Экий надоеда.
— Кто-то сильно возмущен.
— Юный мистер Ламб сегодня встал не с той ноги.
Я сверлил их взглядом.
— Мне необходимо знать, где она.
— Ишь, какой пройдоха!
— У вас отвратительный характер, мистер Л.
Я изо всех сил старался не слушать.
— Я хочу знать, где находится Эстелла.
— И вы полагаете, что на этом все закончится, сэр? Вы думаете, что стоит вам найти эту даму, и они позволят вам вернуться к прежнему образу жизни? Нетушки, старина. Из Директората никто так просто не уходит. Вы так до самого конца и будете тащить этот воз.
— Где Эстелла? — сказал я.
Бун ухмыльнулся.
— Даже те, кто не присоединяется к шайке Дедлока, в конечном счете умирают за нее, — сказал он. — Например, ваш папочка.
Я почувствовал, как щупальца страха обвивают меня.
— Не смейте говорить о моем отце.
Хокер радостно захлопал в ладоши.
— Великолепно, сэр! А то вы уже начали звучать как заезженная пластинка.
— Ваш папуля, — сказал Бун, — никогда не вступал в Директорат. Ваш дедушка ему ни слова об этом не сказал.
— Он хотел, чтобы его сыночек жил нормальной, скучной жизнью.
— Так оно и было, мистер Л. Ваш папуля был скучнейшим из людей.
— Это неправда! — возразил я.
— Боже мой, да этот парень был настоящий олух!
— И все же… — Бун ухмыльнулся.
Хокер потер рука об руку.
— Как-то раз мы оказали вашему дедушке услугу. Мы рассказали ему о Процессе.
— О Процессе? — Я чувствовал себя на краю пропасти. — О чем вы говорите?
— И взамен мы просили совсем немногого, правда, Хокер?
— Конечно немногого, Бун. Мы ведь не жадные ребята.
— Речь шла только о самых малых услугах. О пустяковейших пустяках.
— И что же он вам обещал? — выдохнул я.
— Он обещал нам свою плоть и кровь, — сказал Хокер.
— И мы были готовы и ждали в тот день, когда с вашим отцом произошел тот несчастный случай.
— Несчастный случай! — прокричал Хокер. — Ах, моя маленькая овечка, теперь вы знаете всю правду.
— Мы заглядывали в обломки машины, в которых он умирал, веселились и смеялись. А еще тыкали в него здоровенной палкой.
Теперь два этих монстра согнулись пополам от безудержного смеха и никак не могли остановиться.
— А какое было у него лицо, — сказал Бун, — когда он там умирал! Он-то думал, мы прибыли его спасать!
— А помнишь, — проговорил Хокер, с трудом вставляя слова между приступами смеха, — помнишь, как мы поливали ему ноги бензином?
На этот раз я сдержался. Я не завопил, не закричал, не стал беспомощно молотить кулаками по стеклянным стенам камеры. Не возникло у меня и искушения ворваться в круг. Вместо этого я спокойно подошел к двери и постучал, давая знак охраннику выпустить меня.
— Ту-ту! — пропел один из Старост. — Приходите к нам снова поскорее. Ведь вы придете, сэр?
— В следующий раз повезет больше, мистер Л.
Новый взрыв смеха. Я услышал, как снова ожил телевизор, услышал резкие первые аккорды старого саундтрека, под который проходила моя жизнь еще до того, как в нее вошло зло. Выходя на ватных ногах в коридор, я надеялся только на то, что эти скоты на заметили моих слез.
Когда я вернулся домой, обнаружилось, что Эбби ждет меня — сидит за столом в гостиной в мужской футболке, держа в руках кружку с черносмородиновым соком.
— Привет, — сказала она.
— Здравствуй, — осторожно ответил я и, попытавшись определить, в каком настроении она пребывает, через несколько секунд решил рискнуть и улыбнулся.
К моему облегчению, она робко улыбнулась в ответ.
— Извини, что так получилось сегодня.
— Нет, это ты меня извини — я виноват.
— Я увидела тебя с этой девицей и… Наверное, я просто погорячилась.
— Честно говоря, — сказал я, снимая пиджак и опускаясь на диван, — Барбара меня ничуть не интересует.
Эбби усмехнулась, и тут я заметил, какая тоненькая на ней футболка, как она подчеркивает очертания ее груди, и не мог отвести глаз.
— Как дела на работе? — спросила она. А я спрашивал себя, заметила ли она, как я пялился на нее.
— Знаешь, — сказал я, — немного изматывает.
— Давай я налью тебе выпить.
— Стакан водички мне сейчас в самый раз, — сказал я и тут же услышал, как она зашлепала на кухню.
Вернувшись, она протянула мне стакан, но не успел я поднести его к губам, как почувствовал ее руки в моих волосах, ее дыхание на моей коже.
— Эбби?
Вода была забыта, я второпях поставил стакан на стол, а она уже целовала мою шею, щеки, виски. На мгновение ее язык застрял в моем левом ухе, и я застонал от наслаждения.
— Извини, — выдохнула она. — Бедный Генри.
Она поменяла положение и села мне на колени.
— Эбби?
— Ш-ш-ш. — Она страстно поцеловала меня в губы, а я ей вроде бы ответил (так, как, по моим представлениям, это надлежало делать).
— Я не ждала, что буду такое чувствовать, — сказала она, когда мы оторвались друг от друга, чтобы перевести дыхание. — Чтобы так скоро. В тебе есть что-то такое…
Опьяненный на мгновение, я позволил себе шутку:
— Я неотразим.
— Не надо портить такую минуту, — недовольно сказала она, кладя свою руку на мою и направляя ее себе под юбку, и я где-то в глубине желудка почувствовал ту же волну паники, что испытал при нашем первом поцелуе, страшную боязнь действия, предательский страх, который невозможно измерить.
— Ты уверена? — спросил я.
Она снова поцеловала меня, я ответил ей. Я только-только начал расслабляться и получать удовольствие, когда мои мысли вернулись к той ужасной камере, к монстрам внутри мелового круга, безжалостному смеху Старост.
И тут я вдруг понял, что Эбби больше не сидит у меня на коленях, а стоит рядом, озабоченная, разочарованная — разглаживает на себе футболку.
— В чем дело? — спросила она.
— Извини, — сказал я. — Я правда хотел…
— Все в порядке.
— Мне очень не хочется тебя разочаровывать.
— Ты меня не разочаровываешь, — сказала она, хотя с моей стороны было бы самообманом не заметить нотки обиды в ее голосе.
— Просто у меня был такой долгий день. Столько всего случилось.
— Конечно.
— И… О боже… — Что-то среднее между рыданием и непреодолимым позывом к рвоте начало подниматься к моему горлу — огромная, неперевариваемая опухоль истины.
Эбби разгладила мои волосы, прижалась ко мне, прошептала в ухо:
— Что такое? Что случилось?
— Извини. — Я старался проглотить слезы. — Но есть вещи, которые я не могу выкинуть из головы. Это относится к моему прошлому.
Эбби поцеловала меня в лоб.
— Расскажи мне.
— Я должен тебе рассказать… — Из носа у меня потекло, и я почувствовал, как скорбь и бешенство овладевают мною. — Я должен тебе рассказать, как умер мой отец.
Проснувшись на следующее утро, наследник трона увидел стоящего перед ним Сильвермана — тот держал в руках поднос с завтраком, большой чайник, письма и свежий номер «Таймс», все это он удерживал с жонглерской ловкостью, которая дается только десятилетиями тренировок.
— Ваше королевское высочество. Доброе утро, сэр.
Артур приподнялся в кровати.
— Взбейте, пожалуйста, для меня подушку, Сильверман.
Придворный покорно взбил подушку и поправил ее.
— Я спал в очках, — сказал принц.
Сильверман с неописуемой нежностью выковырял из уголков глаз принца скопившиеся там гранулы выделений, потом подошел к шкафу и извлек оттуда утренние одеяния хозяина — отутюженный серый костюм, крахмальную белую сорочку, трусы с гербом принца и полдюжины галстуков на выбор — все в разнообразно мрачных оттенках красновато-коричневого цвета.
Когда придворный закончил с этим, принц спросил:
— Что пишут газеты? Не сочтите за труд, старина, прочтите только заголовки.
Сильверман просмотрел первую страницу.
— Премьер-министр прилетает домой из Африки, — сказал он, и при одном лишь упоминании этого человека принц в раздражении закатил глаза. — Назначен новый министр здравоохранения. За оплеуху полицейскому арестован рок-музыкант.
— Что еще, Сильверман? О чем вы умалчиваете?
— Я не понимаю, что вы имеете в виду, сэр.
— Чепуха. Я вас насквозь вижу, приятель.
Придворный осторожно откашлялся.
— Тут есть одна небольшая статья о вашей матери, сэр.
— О моей матери?
— Совершенно безосновательные спекуляции о состоянии ее здоровья.
— И что они пишут, Сильверман?
После нескольких секунд замешательства:
— Заголовок, судя по всему, сэр, такой: «На пороге смерти?»
— Откуда им это известно? Ее ведь несколько месяцев никто не видел.
— Это всего лишь газета, сэр. А преувеличения — товар газетчиков.
— Я сам все время недоумеваю — когда она снова покажется. Вы, конечно же, знаете, что меня она никогда особенно не любила.
— Я уверен, что вы ошибаетесь, сэр.
— И Лаэтицию никогда не любила, если откровенно. Поэтому мама больше и не хочет меня видеть. Она считает меня тряпкой. Чистоплюем. И я подозреваю, что общество придерживается того же мнения. Это очень несправедливо.
Сильверман откашлялся.
— Я вам еще нужен, сэр?
Артур отхлебнул чаю и обвел взглядом содержимое подноса с завтраком.
— Спасибо, Сильверман. Можете идти.
Придворный направился к двери.
— Да, есть еще один вопрос.
— Да, сэр?
— Что вы думаете об этом типе — Стритере? Он что-то вызывает у меня подозрения.
— Он не из тех людей, каким я бы стал доверяться без оглядки, сэр.
— Вот как? Ну а я в его защиту могу сказать, что он готовит превосходный чай.
— В самом деле, сэр?
— По правде говоря, я встречаюсь с ним сегодня чуть позже. Он рассказывает мне весьма необычную историю. Кое-что о моей прапрапрабабушке. И о контракте.
— Боже мой, сэр.
— Вот уж воистину боже мой. Все это, конечно, полное безумие.
— Воистину, сэр.
— Вы, видимо, ни о чем таком не слышали? Какие-нибудь слухи на эту тему?
— Какие-нибудь слухи всегда есть, сэр. — Сильверман наклонил голову. — Если я вам больше не нужен…
Артур Виндзор махнул рукой, отпуская Сильвермана, и некоторое время просидел молча, наедине с вареным яйцом, подозрениями, черными мыслями.
Час или около того спустя он вышел из своей комнаты, отмел предложения помощи от многочисленных слуг, быстро прошел в старый бальный зал, даже не задумываясь, почему он так спешит встретиться с человеком, чье общество в обычной ситуации счел бы в высшей мере неприятным.
Артур прибыл в назначенное время и обнаружил, что его визави уже ждет его, попивая чай и самодовольно ухмыляясь.
Стритер даже не удосужился встать, когда появился принц, — так, проворчал что-то и шумно отхлебнул чая из чашки.
— Мистер Стритер?
Стритер еще раз громко хлюпнул и только потом поднял свое точеное лицо.
— Сейчас, шеф, я буду с тобой. Допью только свое варево.
— Дело в том, что мне хочется пить.
— Пить?
Артур Виндзор стал до неузнаваемости кроток. Он словно съежился, ушел в себя — королевская улитка убралась в свою величественную раковину.
— Мне бы очень хотелось выпить чайку.
— Не повезло тебе, шеф. — В голосе Стритера не слышалось ни малейшей извинительной нотки. — Я, кажись, сейчас все допил. — Он звучно рыгнул.
У принца сделался совершенно больной вид.
— Сожалею, шеф.
— Вы абсолютно уверены? — сказал Артур дрожащим от разочарования голосом. — Может быть, хоть капелька осталась?
Стритер пожал плечами.
— Вряд ли. Но я проверю. — Он поднял крышку чайника, заглянул внутрь, наморщил нос и сказал: — Тебе повезло, шеф. Пара глотков наберется.
— Пары глотков будет достаточно, — с облегчением произнес Артур.
Стритер налил полчашки и протянул принцу.
— Ну, доволен?
Артур выпил содержимое чашки залпом.
— Да, вполне, мистер Стритер, благодарю.
Светловолосый сверкнул своей акульей улыбкой.
— Тебе нужно поторопиться с твоим образованием. Твоя матушка не хочет, чтобы мы тут канителились. — Как шталмейстер, собирающийся объявить о выходе лучших зверей, он хлопнул в ладоши, и зал мгновенно погрузился в полутьму. — Хватит про чай, шеф. Пришло время смотреть и узнавать.
К этому времени прошлое уже стало почти предсказуемым — мерцая и проявляясь, оно материализовывалось и становилось реальностью перед глазами принца. Он увидел свою прапрапрабабку — она сидела за письменным столом. Увидел мистера Дедлока, основателя того, что (по словам Стритера) должно было стать непримиримым врагом его, принца, семьи. А через дверь, словно авангард какой-то бюрократической армии, шагали англичанин, ирландец и шотландец — триумвират, составлявший фирму Холворма, Квилинана и Килбрета. Вместе с ними шел некто, кого принц видел в первый раз, — угловатый подросток, с лицом, испещренным угрями, с безнадежно всклокоченными волосами. Рот его искривляла бессмысленная ухмылка.
Давно умершая королева обнажила рот в приветственной гримасе.
— Это и есть тот ребенок?
Первым заговорил англичанин, мистер Холворм.
— Да, мадам.
Вперед вышел ирландец.
— Мы нашли его именно в том месте, о котором говорил Левиафан.
Удивительное дело, но мальчишка, казалось, не испытывал страха, хотя и предстал перед очами монархини. Его застывшее лицо не выражало ни малейшего любопытства.
Дедлок, который до этого момента стоял по правую руку королевы, вышел на свет.
— Почему мальчик так спокоен? Почему он не кричит и не хнычет?
— С самого рождения он воспитывался так, чтобы быть сосудом для Левиафана, — сказал англичанин.
Королева нетерпеливо отмахнулась от этого объяснения.
— Подведите его ко мне.
Мальчика подвели к ней.
— Джентльмены, — промурлыкала прапрапрабабка Артура, — я полагаю, мальчик должен преклонить колени перед королевой.
Ирландец положил ладонь на голову мальчика и, надавив на него, опустил на колени.
— Прекрасно, — сказала королева. — А теперь покажите мне его запястья.
Квилинан кивнул. Чуть ли не с нежностью он взял руки мальчика и повернул их ладонями к монархине.
— Джентльмены, то, что я собираюсь сделать, возможно, покажется вам огорчительным, но я хочу, чтобы вы знали: какими бы мои действия ни представлялись вам, они осуществляются к вящей славе империи и для продолжения спокойствия на наших берегах. Возьмите себя в руки, наберитесь решимости, укрепите сердца. Левиафан предупредил меня, что среди вас могут оказаться такие, у кого слабые нервы, кому не хватает духу принять необходимое. Я лишь надеюсь, что всем нам хватит мужества, чтобы не упасть в обморок при виде крови. — С этими словами королева извлекла маленький ножик из клапана в левом рукаве. Сделала она это движением руки, оставшимся незамеченным всеми присутствующими, и поэтому то, что случилось потом, застало их всех врасплох.
Двумя быстрыми хирургическими движениями глава Британской империи полоснула по рукам мальчика. Брызнула кровь.
— Подойди ко мне, мальчик, — сказала королева, бросая нож, хватая мальчика за запястья и с силой сжимая их. — Ну, теки же, — прошипела она. — Теки!
Уже потом, собрав всю свою логику и здравый смысл, которые покинули его перед лицом ужаса, происходившего в бальном зале, Артур понял, что такое интенсивное сжатие запястий мальчика должно было привести к остановке кровотечения. Не усилить его, а напротив — прекратить. Оно явно не должно было вызвать те фонтаны, что он видел, эти ужасные гейзеры сверкающего алого цвета.
К королеве подбежал Дедлок.
— Это чудовищно, ваше величество! — Он попытался вырвать ребенка из ее рук, но против всякой логики хватка женщины оказалась достаточно крепкой.
Холворм, Квилинан и Килбрет молча взирали на происходящее, изредка обмениваясь взволнованными взглядами. В данном случае они ограничились ролью наблюдателей.
— Молчать! — прокричала королева. — Вы все сегодня стали сообщниками.
Лицо Дедлока покраснело от бешенства.
— Я не допущу этого зверства.
Мальчик рухнул на пол, вокруг него образовалась алая лужица.
— Что вы сделали? — сказал Дедлок. — Во что превратились?
Королева, казалось, никак не прореагировала на его слова — она была возбуждена, вся пылала страстью.
— Тихо, — сказала она, и голос ее задрожал от нетерпения. — Он здесь.
Мальчик сел прямо в растекающейся луже крови, словно чертик из коробки в человеческом обличье. Шевельнувшись, он издал звук. Они все слышали его — тяжелый, телесный, трескучий звук вроде того, что слышишь, когда отрывают голову креветке.
Он улыбнулся.
— Доброе утро, — сказал он, хотя его голос ничуть не был похож на голос ребенка. — Приветствую всех вас.
Левая рука королевы повисла около ее губ — движение девичьего изумления.
— Левиафан?
Губы мальчика судорожно открылись.
— Я здесь, ваше величество.
— Значит, все это было правдой?
— Все правда. Абсолютная правда.
Дедлок подошел к мальчику.
— Левиафан?
— Вы, видимо, мистер Дедлок, — сказал мальчик. — Сомневающийся. Циник. Дедлок — это не настоящее ваше имя. Почему бы вам не назвать нам имя, с которым вы родились, сэр? Ведь в этом нет ничего постыдного?
— Что вы такое? — спросил Дедлок.
— Существо более высокого порядка, сэр. Я тот, кто ходит среди ангелов. Тот, кто слышит музыку сфер.
— Вы не принадлежите роду человеческому?
— Я существо из воздуха и звездного света, Дедлок. Я состою из облаков и лунных лучей.
— Чего вы хотите? Зачем вам нужен Лондон?
Мальчик повернулся к королеве.
— Сказать ему, ваше величество?
Она хихикнула.
— Превосходная фирма Холворма, Квилинана и Килбрета составила наш контракт.
Вперед выступил шотландец.
— Все честно и открыто, — пророкотал он, голос его был исполнен шотландской гордости за хорошо проработанный юридический документ.
— Мадам? — В голосе Дедлока слышалась почти нескрываемая ярость. — Неужели вы готовы отдать город на откуп этому чудовищу?
Мальчик рассмеялся, кровь и слизь у него в горле приглушали этот звук, словно он доносился из цистерны. Поднявшись на ноги, мальчик зашагал, стуча каблуками, к монархине.
У Дедлока был такой вид, будто его вот-вот вырвет.
— Величество!
Мальчик подошел к столу и положил руку на столешницу. Кровь образовала лужицу вокруг чернильницы, добралась до пресс-папье, алые капли потекли на ореховое дерево.
— Моя дорогая госпожа. Пожалуйста, подпишите контракт. Можете использовать мою кровь.
Королева достала ручку и обмакнула ее в лужицу крови перед ним.
— Вы так добры.
— Нет! — Дедлок находился так близко к королеве, что на какое-то мгновение показалось — вот сейчас он ударит ее.
— Левиафан хочет одного — направлять нас, — сказала королева. — Это просто его взнос.
Мальчик заерзал возле стола.
— Подписывайте, ваше величество.
— Мадам, — сказал Дедлок, — умоляю вас не подписывать этот документ. И я еще раз говорю вам: это существо совсем не то, за что себя выдает. Какому богу нужны подписи и контракты?
— Время уходит, — просительным голосом сказал мальчик. — Подпишите документ.
— Мадам!
Ребенок улыбнулся.
— Без моей помощи страна будет захвачена к концу века. Повсюду иностранцы! Дикари у ворот. Улицы залиты кровью невинных! Подписывайте, ваше величество! Подписывайте!
Дедлок готов был упасть на колени.
— Ваше величество, прошу вас. Зачем этому существу Лондон? Что оно будет делать с городом?
— Я уже приняла решение, мистер Дедлок, — сказала она.
Королева ко всему красному вокруг добавила свою кровавую подпись.
— Мадам! — Дедлок был в отчаянии. — Я не могу… я не стану… терпеть это.
Королевский гневный взгляд.
— У вас нет выбора.
— Напротив. Все свои силы я направлю на то, чтобы остановить вас. Я посвящу всю свою жизнь тому, чтобы воздать этому Левиафану должное. Все ресурсы моей организации я направлю против вашего Дома зла.
— Вы хотите объявить гражданскую войну? Войну между короной и государством?
— Я с прискорбием говорю это, мадам, но вы не оставили мне выбора.
Когда мистер Дедлок тяжелой поступью вышел из комнаты, обуянный праведным гневом и уверенный в своей правоте, мальчик ничком упал на залитый кровью липкий пол и последние признаки жизни покинули его.
Все закончилось. Стритер хлопнул в ладоши, в комнате стало светло, а очертания духов снова исчезли — растворилась в пылинках и солнечных лучах.
Артур — глаза у него заболели от света — наклонил голову и посмотрел на посланника матери. На лице у него застыло выражение жалостливого смятения.
— Это — правда? — спросил он.
Стритер усмехнулся.
— Все-все правда, шеф. Но вот что на самом деле интереснее всего: а что же дальше?
