ГЛАВА 8

Мы ждали на воздухе, пока брат Гай закроет склеп. Снег валил густой пеленой, мохнатые белые хлопья кружились в воздухе. Пушистый белый ковер уже прикрыл землю.

– Хорошо, что снегопад не застал нас в пути, – заметил Марк.

– Да, но, надеюсь, нам предстоит вернуться, а если снегопад в самом ближайшем времени не прекратится, дороги превратятся в месиво. Возможно, нам придется отправиться в Лондон морем.

Брат Гай, закончив возиться с ключами, присоединился к нам.

– Сэр, нам хотелось бы завтра предать земле тело несчастного эмиссара Синглтона, – сказал он. – Братья переживают, что останки его до сих пор не могут обрести покоя.

– А где вы собираетесь похоронить его? Насколько мне известно, у него не было родственников, так что вряд ли кто-нибудь пожелает перевозить его в семейный склеп.

– Если вы не возражаете, мы похороним его здесь, на мирском кладбище.

– Думаю, надо предать его земле, не откладывая, – кивнул я. – Я уже видел все, что мне надо. И это зрелище крепко отпечаталось в моей памяти. Боюсь, даже слишком крепко.

– Да, сэр, и осмотр тела натолкнул вас на множество важных соображений.

– Но все это лишь догадки и домыслы.

Сейчас, когда брат Гай шел рядом со мной, я ощутил, что от него исходит слабый приятный запах, напоминающий аромат сандалового дерева. В отличие от прочей братии лекарь, как видно, отнюдь не считал зловоние добродетелью.

– Я сообщу отцу аббату, что необходимо сделать приготовления для похорон, – сказал он со вздохом облегчения.

Тут церковные колокола оглушительно загудели, заставив меня содрогнуться.

– Никогда прежде я не слыхал такого громкого звона, – заметил я. – Еще подъезжая к вашей обители, я обратил внимание на то, что колокола у вас какие-то особенные.

– Просто они слишком велики для такой невысокой башни, – пояснил брат Гай. – Впрочем, у этих колоколов и в самом деле занятная история. Прежде они висели в одном из древнейших соборов Тулузы.

– И почему же их сняли оттуда?

– О, им выпала сложная судьба. Собор был разрушен во время одного из арабских набегов. Колокола арабы захватили с собой в качестве трофея. Впоследствии, когда Испания вновь стала христианской, колокола эти обнаружили в Саламанке. Их передали в дар монастырю в Скарнси, который тогда только что открылся.

– Все это очень интересно, но, думаю, вам неплохо было бы обзавестись другими колоколами, поменьше.

– Мы уже привыкли.

– Боюсь, я никогда не привыкну к подобному грохоту.

На губах брата Гая мелькнула печальная улыбка.

– Что ж, всему виной мои арабские предки. Ведь это из-за них колокола попали сюда.

Когда мы вошли во внутренний двор, монахи длинной вереницей покидали церковь. Картина эта глубоко запечатлелась в моей памяти: почти три десятка бенедиктинцев в черных одеяниях друг за другом пересекают каменный двор. Руки у всех спрятаны в рукава, капюшоны подняты, чтобы защититься от снега, который бесшумно падал, покрывая плечи идущих пушистыми белыми воротниками. Разноцветные отблески освещенных церковных окон падали на процессию и на припорошенные снегом камни монастырского двора. Это было на редкость красивое зрелище, и неожиданно для себя самого я почувствовал, что тронут до глубины души.

Брат Гай отвел нас в комнату для гостей и, пообещав вскоре вернуться, чтобы проводить нас в трапезную, удалился. Мы стряхнули снег с плащей, а потом Марк выдвинул свое узкое ложе и растянулся на жестком тюфяке.

– Сэр, значит, вы полагаете, что Синглтона убил человек, вооруженный мечом? Но как он это сделал? Подкараулил его в кухне и незаметно подкрался сзади?

Я принялся распаковывать свою дорожную сумку, раскладывая книги и бумаги.

– Возможно, – откликнулся я на вопрос Марка. – Но меня занимает другое: что понадобилось Синглтону на кухне в четыре часа утра?

– Наверное, именно там он назначил встречу с кем-то из монахов. Помните, он говорил об этой встрече привратнику?

– Да, это наиболее вероятное объяснение. Кто-то договорился встретиться с Синглтоном в кухне, скорее всего, пообещав сообщить некие важные сведения. А когда тот явился, его убили. Или, точнее сказать казнили. Потому что мне произошедшее чрезвычайно напоминает казнь. Согласись, вонзить ему нож в спину было бы куда проще, чем отрубать голову.

– Судя по всему, покойный Синглтон обладал изрядной силой, – заметил Марк. – Хотя теперь, когда его голова красуется рядом с телом, об этом трудно судить.

Марк рассмеялся, явно нарочито, и я понял, что увиденное в склепе произвело на него не менее гнетущее впечатление, чем на меня самого.

– О его силе ничего не могу тебе сообщить. А вот то, что он принадлежал к тому разряду законников, к которому я питаю глубокое презрение, могу сказать со всей определенностью. Синглтон не знал законов и не уважал их. А те, что знал, зачастую пытался вывернуть наизнанку. Действовал он при помощи запугивания и обмана, при случае не чурался и подкупа. Но, разумеется, при всем этом он отнюдь не заслужил столь жестокой расправы.

– А я и забыл, что в прошлом году вы присутствовали при казни королевы Анны Болейн, – сказал Марк.

– Я бы тоже хотел об этом забыть.

– Но сегодня то, что вы были очевидцем этой казни, сослужило вам добрую службу.

Я кивнул и добавил с усмешкой:

– Помню, когда я только поступил на обучение в корпорацию адвокатов, был у нас такой преподаватель, сержант Хамптон. Он учил нас собирать свидетельские показания. Так вот, он любил задавать вопрос: «Какие обстоятельства являются наиболее важными в любом расследовании?» И сам на него отвечал: «Наиболее важных обстоятельств не существует, все одинаково важны, и каждое следует рассматривать под различными углами».

– Ох, сэр, вы меня пугаете, – вздохнул Марк. – Если мы будем выполнять совет вашего учителя, то проторчим здесь до скончания времен. – Он с наслаждением потянулся и сообщил: – Я готов проспать часов двенадцать, даже на этих дурацких досках.

– Спать еще не время, – возразил я. – Нам необходимо поближе познакомиться со здешней братией, и за ужином это будет удобнее всего. Всякий раз, когда попадаешь в новое место, прежде всего, постарайся узнать его обитателей. Вставай, Марк. Тот, кто служит лорду Кромвелю, не должен валяться без дела.

С этими словами я толкнул ложе Марка, и он, громко завопив, исчез под моей кроватью.

Следуя в трапезную за братом Гаем, мы долго шагали по темным коридорам, потом поднялись по крутой лестнице и, наконец, оказались у цели. Трапезная представляла собой помещение впечатляющих размеров, с высокими сводчатыми потолками, которые поддерживали внушительные колонны. Несмотря на свои размеры, комната казалась уютной благодаря многочисленным гобеленам, покрывавшим стены, и толстым циновкам, устилавшим пол. В углу возвышался аналой, покрытый искусной затейливой резьбой. Толстые свечи, горевшие в нескольких канделябрах, бросали мягкий свет на два больших стола, сервированных отличной посудой и приборами. Один стол, рассчитанный на двенадцать персон, стоял у самого очага, другой, намного длиннее, находился подальше от огня. Кухонные служки носились туда-сюда, расставляя на столах кувшины с вином и серебряные судки, из-под крышек которых пробивались соблазнительные запахи. Я внимательно осмотрел приборы, лежавшие на ближайшем к огню столе.

– Серебро, – заметил я, обращаясь к брату Гаю. – И тарелки тоже серебряные.

Это стол для старших монахов, – пояснил брат Гай. – Обычные монахи едят из оловянной посуды.

– А простые люди в Англии довольствуются деревянной, – не без сарказма добавил я.

Тут в трапезную торопливо вошел аббат Фабиан. Служки приветствовали его поклонами, на которые он ответил снисходительным кивком.

– Аббат, вне всякого сомнения, ест из золотых тарелок, – шепнул я на ухо Марку.

Аббат, вымученно улыбаясь, приблизился к нам.

– Мне сообщили, сэр, что вы выразили желание разделить общий ужин в трапезной. Возможно, вы все же перемените свое намерение? За моим столом сегодня будет подан прекрасный ростбиф.

– Спасибо, отец аббат, но мы лучше поужинаем здесь.

– Как вам будет угодно, – пожал плечами аббат. – Я полагал, что к вам присоединится доктор Гудхэпс. Но он решительно отказался покидать свою комнату.

– Брат Гай сообщил вам, что я осмотрел тело эмиссара Синглтона и теперь его можно похоронить? – перевел я разговор на другое.

– Да, сообщил, – кивнул аббат. – Перед ужином я объявлю братии, что завтра тело убиенного будет предано земле. Сегодня моя очередь читать перед трапезой Священное Писание. По-английски, в соответствии с последними указаниями, – многозначительно добавил он.

– Превосходно.

Тут у дверей раздался шум, и в комнату стали входить монахи. Двое старших монахов, которых мы уже видели прежде, – белокурый ризничий брат Габриель и темноволосый казначей брат Эдвиг – шли рядом, однако при этом хранили молчание. Эти двое являли собой странную пару: один, высокий и стройный, шагал, слегка наклонив голову, другой, тучный и приземистый, семенил рядом с весьма самоуверенным видом. Они подошли к столу, около которого уже стояли приор, двое старших монахов, которых я видел в доме собраний, и брат Гай. Все прочие монахи заняли свои места за длинным столом. Среди них я заметил старого картезианца. Увидав, что я смотрю на него, он ответил мне взглядом, полным ненависти. Аббат негромко сказал:

– Мне известно, что сегодня брат Джером вел себя по отношению к вам… недопустимым образом. Приношу свои извинения. С братом Джеромом трудно совладать. Но здесь, в трапезной, он рта не раскроет. Он принял обет, согласно которому ему следует принимать пищу в молчании.

– Я слышал, его взяли сюда по просьбе одного из членов семейства Сеймур? – осведомился я.

– Да, за него хлопотал наш сосед, сэр Эдвард Уэнтворт. Но просьба исходила из кабинета лорда Кромвеля. – Аббат пристально взглянул на меня. – Лорд Кромвель хотел отправить Джерома прочь из Лондона. В качестве дальнего родственника королевы Джейн он создавал определенные трудности.

Я понимающе кивнул.

– И давно брат Джером находится у вас?

Аббат неприязненно взглянул на насупленного картезианца.

– Полтора года. Срок, который показался всем нам весьма долгим.

Я, не таясь, разглядывал монахов, сидевших за длинным столом. Они тоже бросали на меня любопытные и настороженные взгляды, словно я был диковинным зверем, неизвестно как попавшим в их трапезную. Я отметил, что в большинстве своем монахи были пожилыми или средних лет. Молодых лиц было мало, а юношей в синих сутанах послушников всего трое. Один из старых монахов, с трясущейся от дряхлости головой, испуганно скользнул по мне глазами и украдкой перекрестился.

Тут внимание мое привлекла фигура, неуверенно топтавшаяся у дверей. Я узнал юношу-послушника, который отводил наших лошадей в конюшню. Он стоял, робко переминаясь с ноги на ногу и пряча что-то за спиной.

Приор Мортимус метнул в него гневный взгляд.

– Саймон Уэлплей! – рявкнул он. – Твое наказание еще не закончено. Сегодня тебе не полагается ужина. Займи свое место в углу.

Юноша, понурив голову, побрел в дальний, самый холодный и темный угол трапезной. Теперь я заметил, что он сжимает в руках остроконечный дурацкий колпак с выведенной на нем по трафарету буквой «П». Залившись румянцем, несчастный послушник напялил колпак на голову. Все остальные насмешливо наблюдали за ним.

– А что означает эта буква «П»? – поинтересовался я.

– «Пагуба», – ответил аббат. – Боюсь, сей юный послушник вновь нарушил правила. Прошу вас, садитесь.

Мы с Марком уселись рядом с братом Гаем, а аббат подошел к аналою. Я увидел, что на аналое лежит Библия, и с удовлетворением отметил, что это английский вариант, а не латинская Вульгата , полная вымыслов и искажений.

– Братья, – торжественно провозгласил аббат Фабиан, – ужасающие события последних дней повергли нас всех в величайшую печаль. Я рад приветствовать в стенах нашей обители посланника главного правителя, эмиссара Шардлейка, который прибыл сюда, дабы расследовать это богопротивное преступление. Он будет беседовать со многими из вас, и вы все должны оказывать ему помощь и содействие, которые подобает оказывать представителю лорда Кромвеля.

Я бросил на аббата внимательный взгляд. Последние его слова можно было истолковать двояко.

– Господин Шардлейк дал разрешение предать земле тело эмиссара Синглтона, и послезавтра, после заутрени, состоится погребальная церемония, – продолжал аббат.

Это сообщение монахи встретили одобрительным гулом.

– А теперь приступим к чтению. Я прочту вам главу седьмую из Апокалипсиса, – сказал аббат и, раскрыв Библию, принялся звучно читать: – «И после сего видел я четырех Ангелов, стоящих на четырех углах земли…»

Я был немало удивлен тем, что аббат выбрал для вечернего чтения Апокалипсис, ибо знал, что эта книга пользуется особой любовью у горячих сторонников реформы, жаждущих доказать миру, что они проникли во все тайны и неизъяснимые символы, которыми исполнено это суровое пророчество. Отрывок, избранный аббатом, был посвящен Господнему призыву спасенных в День Страшного Суда. Я почувствовал, что выбор его был не случаен. Он словно бросал мне вызов, отождествляя свою обитель с сонмищем праведников.

– «И он сказал мне: это те, которые пришли от великой скорби; они омыли одежды свои и убелили одежды свои кровию Агнца…»

– Аминь, – торжественно произнес аббат, затем закрыл Библию и гордой поступью вышел из трапезной: несомненно, в особняке его уже ждал ростбиф.

Как только дверь за аббатом закрылась, монахи принялись оживленно болтать, а служки засновали туда-сюда, разливая суп. Отведав густой овощной похлебки, изрядно сдобренной пряностями, я нашел, что она чрезвычайно вкусна. С самого утра у меня маковой росинки во рту не было, и в течение нескольких минут еда полностью поглотила все мое внимание. Утолив голод, я взглянул на злополучного Уэлплея, который застыл в своем темном углу, неподвижный, как статуя. Я повернулся к приору, сидевшему напротив меня.

– Что, бедному послушнику не будет позволено даже попробовать этого замечательного супа?

– Он останется без ужина сегодня и еще в течение четырех дней, – процедил приор. – Воздержание от пищи и присутствие при общей трапезе является частью его наказания. Неразумных юнцов необходимо учить. Или вы находите меня слишком суровым, сэр?

– А сколько лет этому юноше? По виду ему никак не дашь восемнадцати.

– Тем не менее, ему почти двадцать. Хотя вы правы, он такой хилый, что выглядит моложе своих лет. Послушничество его затянулось, так как ему никак не удается овладеть латынью. Впрочем, надо отдать юнцу должное, он обладает музыкальными способностями и помогает брату Габриелю. Бесспорно, латынь – это не столь важно. Покорность – вот чему необходимо научить Саймона Уэлплея. Помимо прочих проступков, он избегал служб на английском, и именно поэтому на него возложено покаяние. А когда кто-то из вверенных мне людей заслуживает наказания, я не боюсь быть излишне суровым. Провинившийся должен получить хороший урок, который сохранится в его душе надолго. А также послужит предостережением для всех прочих.

– Вашими устами г-глаголет истина, б-брат приор, – одобрительно кивая, подхватил казначей. Встретив мой взгляд, он растянул губы в улыбке, на мгновение перекосившей его круглое лицо. – Я брат Эдвиг, сэр, к-казначей, – представился он и опустил серебряную ложку в тарелку, которую опустошил в считанные мгновения.

– Значит, вы отвечаете за то, как расходуются денежные средства монастыря? – осведомился я.

– Д-да, а также за то, чтобы с-средства эти не оскудевали и расходы не превышали бы д-доходы, – сообщил толстяк.

Несмотря на заикание, голос его был полон гордости и самодовольства.

– Если я не ошибаюсь, сегодня я уже видел вас во дворе, – сказал я. – Вы обсуждали… строительные вопросы с одним из братьев вашей обители.

С этими словами я посмотрел на высокого белокурого монаха, который, впервые увидав Марка, проводил его откровенно похотливым взглядом. Сейчас он сидел напротив моего юного товарища и украдкой пожирал его глазами. Встретившись взглядом со мной, он склонил голову и представился:

– Габриель из Ашфорда, сэр. Я здешний ризничий, а также регент хора. А еще на моем попечении находится монастырская библиотека. Нам здесь приходится совмещать обязанности, ибо численность братии не так велика, как в прежние времена.

– Я слышал, сто лет назад монахов здесь было вдвое больше, не так ли? – осведомился я. – Численность их и в самом деле изрядно сократилась. И насколько я понял, ваша церковь нуждается в ремонте?

– Весьма нуждается, сэр. – Брат Габриель перегнулся ко мне через стол и при этом толкнул брата Гая, так что тот едва не пролил суп. – Вы уже осматривали нашу церковь?

– Еще не успел. Я намереваюсь посетить ее завтра.

– Можете мне поверить, это одна из красивейших норманнских церквей на всем южном побережье. Ей не менее четырехсот лет, и ее можно сравнить лишь с лучшими бенедиктинскими храмами в Нормандии. Но, увы, в одной из стен образовалась глубокая трещина, которая угрожает обрушить все здание. Необходимо срочно отремонтировать церковь и при этом использовать лишь канский камень, так как стены должны соответствовать внутренней отделке…

– Брат Габриель, – резко оборвал его приор. – Господин Шардлейк прибыл сюда вовсе не для того, чтобы любоваться нашей церковью. Его привели сюда куда более важные дела. А что до церкви, то, возможно, на его вкус она покажется слишком пышной, – многозначительно добавил он.

– Но я полагаю, новые догматы веры не имеют ничего против прекрасной архитектуры? – осведомился брат Габриель.

– Не имеют, – заверил я. – Разумеется, за исключением тех случаев, когда паства поклоняется величию храма, а не величию Господа. Ибо это ведет к идолопоклонничеству.

– Что вы, я вовсе не это имел в виду, – с жаром возразил ризничий. – Я говорил лишь о том, что прекрасное здание радует взор своими гармоничными пропорциями, единством всех линий…

Брат Эдвиг слушал его с насмешливой гримасой.

– Брат Габриель – большой з-знаток по ч-части архитектуры, – подал он голос. – И если пойти у него на п-поводу, наш монастырь останется без средств. Представьте себе, он настаивает на т-том, что для ремонта церкви мы д-должны доставить из Франции огромные глыбы известняка. Хотелось б-бы знать, как он собирается переправить их через болото?

– А разве монастырь не располагает достаточными средствами? – осведомился я. – Из документов я понял, что доход с принадлежащих ему земель составляет более восьмисот фунтов в год. А арендная плата в последнее время постоянно растет.

Пока я говорил, служки проворно расставляли на столах судки с тушеными овощами и блюда, на которых дымились жирные карпы. Среди служек я заметил одну женщину, старуху с крючковатым носом. У меня мелькнула мысль, что бедной Элис приходится здесь невесело, если она вынуждена довольствоваться обществом этой старой карги. Я вновь повернулся к брату казначею, намереваясь продолжить занимавшую меня беседу.

– П-по различным причинам в-в п-последнее время нам пришлось продать большую ч-часть наших земель, – нахмурившись, сообщил он. – А сумма, которую б-брат Габриель хочет истратить на ремонт церкви, превышает ту, что п-предназначена на строительные расходы в течение пяти лет. Попробуйте карпа, сэр, – попытался он перевести разговор на другое. – Он с-совсем свежий. Не далее как сегодня утром еще n-плавал в нашем пруду.

– Но вы, несомненно, могли бы одолжить необходимую сумму под залог земель и потом выплачивать ее из ежегодных доходов? – не оставлял я интересовавшей меня темы.

– Благодарю вас за поддержку, сэр, – подхватил брат Габриель. – Именно об этом я постоянно твержу брату Эдвигу.

Складка, залегшая меж бровей казначея, стала еще глубже. Он даже отложил ложку и раздраженно всплеснул пухлыми руками.

– Р-разумное ведение хозяйства не предполагает столь расточительного отношения к финансам, – заявил он. – П-процентные выплаты съедят все наши доходы, словно мыши сыр. К тому же отец аббат настаивает на с-строгом с-соб-блюдении…

Он так разволновался, что не сумел совладать со своим заиканием и был вынужден смолкнуть.

– Аббат настаивает на строгом соблюдении бюджета, – пришел к нему на помощь приор.

Он передал мне тарелку с карпом и, взяв нож, принялся с увлечением разделывать рыбу, лежавшую на собственной тарелке. Брат Габриель смерил приора уничижительным взглядом, но воздержался от возражений и отпил превосходного белого вина из стакана.

– Впрочем, распоряжаться доходами и расходами вашего монастыря – это отнюдь не мое дело, – заключил я, пожав плечами.

– Извините, что я так р-разгорячился, сэр, – произнес брат Эдвиг, сумевший наконец отдышаться. – Д-дело в том, что мы с б-братом Габриелем давно ведем этот спор, и всякий раз он ухитряется вывести меня из себя.

Он вновь растянул губы в улыбке, показав на удивление крепкие белые зубы. Я снисходительно кивнул и перевел взгляд на окно, за которым по-прежнему валил снег. От окна ощутимо тянуло сквозняком. Я сидел лицом к очагу, и щеки у меня пылали, но по спине пробегал холодок. Послушник, сидевший у окна, закашлялся. Голова юноши, увенчанная дурацким колпаком, была в тени, но я разглядел, что тело его под сутаной бьет крупная дрожь.

Тишину, стоявшую в трапезной, внезапно разбил хриплый раскатистый голос.

– Безумцы! О каком ремонте церкви вы говорите? Разве вы не знаете, что мир катится к своему концу? Антихрист среди нас! – Картезианец привстал со своей скамьи и вещал, воздев руки. – Тысячи лет святые обители служили Господу нашему, а теперь этому пришел конец. Вскоре мерзость запустения воцарится в святых местах! И лишь громовой хохот дьявола будет эхом отдаваться в стенах, где раньше возносились молитвы.

Голос старика перешел в пронзительный крик, исступленный взор перебегал с одного лица на другое. Монахи потупили головы, стараясь не встречаться с ним глазами. Неожиданно брат Джером потерял равновесие и неловко упал на скамью. Лицо его исказила гримаса боли.

Приор Мортимус поднялся и ударил кулаком по столу.

– Клянусь страданиями Господа нашего, это переходит все границы! Брат Джером, немедленно отправляйся в свою келью! Там ты будешь находиться! до тех пор, пока аббат не решит, как с тобой поступить. Уведите его!

Монахи, сидевшие за столом рядом с картезианцем, проворно подхватили его под мышки, поставили на ноги и вытащили прочь из трапезной. Как только дверь за ними закрылась, по комнате пронесся вздох облегчения, вырвавшийся одновременно почти у всех собравшихся. Приор Мортимус повернулся ко мне.

– Я должен вновь принести вам свои извинения от лица всей нашей братии, сэр, – громко произнес он.

Монахи встретили его слова одобрительным гулом.

– Я понимаю, что поведение брата Джерома произвело на вас удручающее впечатление. Единственным оправданием ему может служить то, что рассудок его непоправимо поврежден.

– Хотел бы я знать, кого он считает антихристом? – пожал я плечами. – Неужели мою скромную особу? Нет, вряд ли. Скорее всего, он имел в виду лорда Кромвеля или его величество короля.

– Нет, сэр, что вы. Прошу вас, не придавайте значения бреду безумца.

За столом, где сидели старшие монахи, поднялся встревоженный шепот. Приор Мортимус сердито поджал свои тонкие губы.

– Будь моя воля, я завтра выгнал бы Джерома из монастыря, – заявил он. – Пусть бы шатался по улицам и оглашал их своими безумными криками до тех пор, пока его не посадили бы в Тауэр. Но, скорее всего, он попал бы в Бедлам, где ему самое место. Аббат держит Джерома в монастыре лишь потому, что не хочет портить добрососедских отношений с его кузеном, сэром Эдвардом. Вам ведь известно, что Джером является родственником почившей королевы? Я молча кивнул.

– Но его дикие выходки заходят слишком далеко, – продолжал приор. – Джерома необходимо удалить из монастыря.

Я протестующе вскинул руку.

– Вам не о чем беспокоиться. Я не собираюсь раздувать дела из вздора, который несет сумасшедший калека.

Сказав это, я ощутил, что все сидевшие за столом вновь вздохнули с облегчением.

– К тому же для моего расследования необходимо, чтобы брат Джером оставался в монастыре, – добавил я, понизив голос так, чтобы расслышать меня могли лишь старшие монахи. – Я собираюсь задать ему несколько вопросов. Скажите, к эмиссару Синглтону он относился со столь же откровенной неприязнью, как и ко мне?

– Должен признать, да, – кивнул приор. – Как только эмиссар прибыл, брат Джером подошел к нему во дворе и обозвал лжецом и клятвопреступником. Эмиссар Синглтон в долгу не остался и назвал Джерома римским ублюдком.

– Лжец и клятвопреступник. Это куда более конкретные оскорбления, чем те, которыми он осыпал меня. Любопытно, почему он обвинил эмиссара Синглтона именно в этих прегрешениях?

– Одному Богу известно, что творится в голове у безумца.

Брат Гай наклонился ко мне через стол и заговорил страстно и убежденно:

– Сэр, бедняга Джером, бесспорно, утратил рассудок и сам не ведает, что говорит. Но поверьте, он никак не мог убить эмиссара Синглтона. Я ведь осматривал Джерома и знаю, что левая его рука серьезно повреждена вследствие пыток на дыбе, связки порваны и никогда уже не заживут. Правая нога тоже находится в плачевном состоянии. Вы видели сами, Джером едва сохраняет равновесие и с трудом передвигается. Он и оружие не сумел бы удержать в руках, не говоря уж о том, чтобы нанести сокрушительный удар. Во Франции мне случалось лечить государственных преступников, прошедших через пытки, – добавил он, понизив голос. – Но в Англии я сталкиваюсь с жертвой правосудия в первый раз. Мне говорили, что до недавнего времени применение пыток находилось в Англии под запретом.

– Закон разрешает применение пыток в тех случаях, когда речь идет о преступлениях, представляющих угрозу для государства, – с непроницаемым лицом отчеканил я. Встретившись глазами с Марком, я прочел в его взгляде разочарование и печаль. – Разумеется, то, что правосудию приходится прибегать к столь суровым мерам, весьма прискорбно, – добавил я со вздохом. – Но вернемся к несчастному Синглтону. Без сомнения, телесные немощи брата Джерома не позволили бы ему убить эмиссара собственноручно. Но он мог найти сообщника.

– Нет, сэр, что вы, – вновь загомонили монахи.

Лица моих сотрапезников красноречиво свидетельствовали о том, что они охвачены тревогой и страхом. Обвинение в убийстве и государственной измене могло повлечь за собой ужасные последствия для каждого из них. Но я понимал, что эти люди привыкли скрывать свои истинные чувства. Брат Гай, обеспокоенно нахмурив брови, вновь наклонился ко мне через стол.

– Сэр, поверьте, ни один из монахов нашего монастыря не разделяет мыслей брата Джерома. Воистину он послан сюда нам на погибель. Все, что мы хотим – это проводить свои дни в мире и в молитвах о процветании нашей страны и о здравии его королевского величества. Мы храним верность королю и в отправлении церковных служб строго соблюдаем все предписанные требования.

– Устами моего брата г-глаголет истина, – громко заявил казначей. – Мне остается лишь с-сказать «Аминь».

– Аминь, – хором повторили сидящие за столом.

– Рад слышать, что в вашем монастыре царит подобное настроение, – одобрительно кивнул я. – Но от фактов не уйдешь: эмиссар Синглтон мертв и убийство произошло в стенах вашей обители. Вопрос в том, кто же его убил? Может, у вас есть какие-нибудь соображения на этот счет, брат казначей? Или у вас, брат приор?

– Это с-сделали г-горожане, – заявил брат Эдвиг, от волнения заикаясь сильнее, чем обычно. – С-среди этого с-сброда наверняка полно ведьм и п-поклонников дьявола. Они п-проникли в монастырь, дабы осквернить нашу церковь и похитить с-святые мощи. А эмиссар Синглтон, который шел на какую-то з-заранее назначенную встречу, увидал их. И т-тогда они его убили. А человек, с которым н-намеревался встретиться эмиссар, наверняка испугался и убежал прочь.

– Господин Шардлейк предполагает, что смертельный удар был нанесен мечом, – сообщил брат Гай. – Трудно представить, что у кого-то из здешних жителей есть подобное оружие.

Я повернулся к брату Габриелю. Он глубоко вздохнул, теребя пальцами свои спутанные белокурые пряди.

– Утрата длани Раскаявшегося Вора – это большое несчастье, – с жаром произнес он. – Это величайшая святыня, и я содрогаюсь при мысли о том, что ныне она оказалась в нечестивых руках и может быть использована в пагубных целях.

Гримаса неподдельного отчаяния исказила его лицо. Я вспомнил фальшивые останки святых, которые мне показывал лорд Кромвель, и вновь поразился тому, как велика вера в силу святых мощей.

– Мне уже много раз доводилось слышать о колдовстве, – заметил я. – Я так понимаю, вы располагаете достоверными сведениями о живущих поблизости колдунах?

Приор покачал головой.

– Нет, я не стал бы этого утверждать. Конечно, городе есть пара знахарок, которые занимаются целительством и ворожбой. Но это всего лишь старые карги, которые бормочут какие-то заклинания над отварами из трав.

– Кто знает, какое обличье принимает зло в этом мире, исполненном греха? – негромко вопросил брат Габриель. – Здесь, в святой обители, мы находимся под надежной защитой от происков дьявола. Но за этими стенами зло не знает преград, – добавил он содроганием.

– А что вы скажете о служках? – продолжал расспрашивать я. – Ведь в монастыре работает шестьдесят человек.

– Однако живет здесь не более дюжины, остальные – приходящие, – сообщил приор. – На ночь все рабочие помещения запираются, господин Багги и его помощник несколько раз совершают обход, проверяя, все ли в порядке. Я лично слежу за этим.

– В монастыре живут самые старые, проверенные служки, – добавил брат Габриель. – С какой стати им убивать королевского эмиссара?

– А с какой стати это делать кому-нибудь из монахов или горожан? – возразил я. – Впрочем, именно это я и пытаюсь выяснить. Завтра я поговорю с некоторыми из вас, – пообещал я, обводя взглядом встревоженные лица монахов.

В трапезную вновь вошли служки, убрали грязные тарелки и поставили на столы миски с пудингом. Пока не удалились, никто из сидевших за столом не проронил ни слова. Казначей отправил себе в рот полную ложку пудинга.

– Недурственно, – промычал он с набитым ртом. – В такую стужу горячий пудинг – самая подходящая еда.

Внезапно в дальнем углу комнаты раздался грохот. Все вскочили со своих мест и, повернувшись на шум, увидели юного послушника, без чувств лежащего на полу. Брат Гай издал отрывистый возглас и, путаясь в полах сутаны, бросился к Саймону Уэлплею, не подающему никаких признаков жизни. Я поспешил вслед за ним, брат Габриель и побагровевший от злости приор последовали моему примеру. Юноша был бледен, как полотно. Когда брат Гай осторожно приподнял его голову, он застонал и приоткрыл глаза.

– Все хорошо, мальчик, – мягко сказал брат Гай. – Ты потерял сознание. Ты ушибся, когда падал?

– Голова, – прошептал юноша. – Я ударился головой. Простите, я не хотел…

В уголках его глаз выступили слезы, и он зарыдал так, что впалая грудь его сотрясалась. Приор Мортимус презрительно фыркнул. Во взгляде брата Гая, устремленном на приора, вспыхнул неприкрытый гнев.

– Неудивительно, что мальчик упал без чувств, господин приор! Когда он в последний раз нормально ел? Вы что, не видите, как он исхудал? От него остались кожа да кости.

– Он получает хлеб и воду, – заявил приор. – Тебе прекрасно известно, брат лекарь, что на него наложено наказание. Правила, установленные святым Бенедиктом, позволяют подобные наказания и…

– Святой Бенедикт никогда не стал бы морить голодом одного из слуг Господних! – прервал его брат Габриель дрожащим от ярости голосом. – Саймон с утра до вечера работает в конюшнях, а потом вы заставляете его часами стоять на холоде.

Рыдания послушника перешли в приступ мучительного кашля, он задыхался, хватая ртом воздух, мертвенно-бледное лицо его приняло багровый оттенок. Лекарь приложил ухо к его впалой груди, где что-то хрипело и клокотало.

– Его легкие полны мокроты, – сообщил он. – Необходимо поместить Саймона в лазарет.

Приор вновь презрительно фыркнул.

– Не моя вина в том, что этот мальчишка слаб, как муха. Я надеялся, что физический труд сделает его более крепким и выносливым. Ему необходима закалка и…

– Брат Гай, ты можешь своей властью поместить Саймона в лазарет? – возвысил голос брат Габриель. – В противном случае я схожу к аббату Фабиану и попрошу его прекратить издевательство.

– Поступайте с этим идиотом, как вам заблагорассудится! – процедил приор и важной поступью вернулся к столу. – Недопустимая снисходительность и попустительство! В обращении с юношеством требуется строгость, а не мягкосердечие.

Он окинул трапезную вызывающим взором. Брат Габриель и брат Гай, поддерживая под руки жалобно всхлипывающего и кашляющего послушника, повели его к дверям. Брат Эдвиг, прочистив глотку, обратился к приору.

– Брат приор, я думаю, нам пора произнести б-благодарственную молитву и п-покинуть трапезную. Близится время вечерней службы.

Приор Мортимус кивнул, торопливо прочел благодарственную молитву, и монахи встали со своих мест. Те, кто сидел за длинным столом, почтительно ожидали, пока старшие монахи покинут трапезную. Когда мы подходили к дверям, брат Эдвиг наклонился ко мне и проговорил полным подобострастия голосом:

– Господин Шардлейк, м-мне очень жаль, что в-вам дважды помешали ужинать. П-поверьте, очень жаль. Прошу вас, п-простите нас.

– Я вовсе не в претензии, брат. Чем больше я наблюдаю жизнь вашей обители, тем больше у меня рождается соображений относительно моего расследования. Кстати, если речь зашла о расследовании, я был бы очень признателен, если бы завтра вы выбрали время побеседовать со мной. А еще я надеюсь, что вы окажете мне любезность и позволите просмотреть ваши расчетные книги. Нам с вами необходимо обсудить некоторые вопросы, имеющие непосредственное отношение к вверенному мне делу.

Признаюсь, обескураженная гримаса брата казначея доставила мне немало удовольствия. Я кивнул ему на прощание и подошел к Марку, стоявшему у окна. По-прежнему шел снег, укутывая землю белым покрывалом и приглушая все звуки. За сплошной снежной пеленой трудно было разглядеть фигуры монахов, которые вереницей двигались к церкви. Колокола вновь начали свой перезвон, возвещая о начале службы, последней на сегодняшний день.