Книга: Горбун лорда Кромвеля
Назад: ГЛАВА 28
Дальше: ГЛАВА 30

ГЛАВА 29

Местечко под названием Уайтчепел находилось на немалом расстоянии от Лондонской стены, поэтому путь до него оказался довольно долгим. Это была быстро растущая деревушка, заполненная доброй сотней огороженных плетнями и мазанных штукатуркой домиков, из труб которых тянулись тонкие струйки дыма. Суровая погода для данного края явилась сущим бедствием. Глядя на замученные голодные лица жителей, я заметил, что для многих из них это испытание стало непосильным. Должно быть, от сильного мороза колодцы замерзли, ибо я заметил, что женщины носят с реки в свои дома ведра с водой. Поскольку я не понаслышке знал, что посещать здешние места джентльменам небезопасно, то предусмотрительно надел одежду из дешевой ткани. Улица, на которой стояла некогда принадлежавшая Смитонам кузница, была одной из лучших и состояла из нескольких мастерских. Как следовало из отчета Синглтона, упомянутое семейство проживало в расположенном по соседству с кузницей двухэтажном доме, поэтому отыскать их дом, у которого ныне был новый хозяин, мне удалось без труда. Уже издалека я, что ставни с лицевой стороны здания не только закрыты, но заколочены гвоздями и замазаны краской. Привязав лошадь к придорожному шесту, я подошел к дому и слегка постучал в хлипкую деревянную дверь.
Вскоре мне ее отворил бедно одетый молодой человек с растрепанными волосами и бледным лицом с впалыми щеками. Он без всякого участия осведомился о причине моего визита, однако, когда я сказал, что представляю ведомство Кромвеля, неожиданно переменился в лице и яростно замотал головой.
– Мы ничего не сделали, сэр, – начал оправдываться он. – Здесь нет ничего такого, что могло бы вызвать у лорда Кромвеля какой-либо интерес.
– Вас ни в чем не обвиняют. – Я попытался успокоить его мягким голосом. – Мне нужно всего лишь задать вам несколько вопросов, вот и все. Это касается бывшего владельца данного дома. Джона Смитона. Тех, кто окажет мне помощь, ожидает вознаграждение.
Он по-прежнему глядел на меня с подозрением, тем не менее пригласил меня войти.
– Простите, что у нас такой беспорядок, сэр, – забормотал молодой человек. – Но я остался совсем без работы.
Комната, в которую он меня привел, имела чрезвычайно убогий вид. Было понятно, что некогда она служила мастерской, поскольку представляла собой длинное помещение с низкими потолками, каменные стены которого почернели от многолетней сажи. Столярный верстак ныне служил столом. В комнате было холодно, ибо исходящий от нескольких окаменевших угольков огонек давал столько же тепла, сколько и дыма. Кроме верстака, нескольких поломанных стульев и соломенных матрацев, никакой другой мебели не было. Возле огня ютилось трое тощих ребятишек с мамой, которая качала на руках кашляющего младенца. Когда я вошел, они хмуро и безучастно поглядев на меня. Единственным источником света было маленькое окно в дальнем конце комнаты, которое в свое время служило витриной магазина. Внутри царил полумрак. Едва я вошел, как в нос мне ударил едкий запах дыма, смешанного с мочой. Словом, представшая предо мной удручающая картина вмиг наполнила мое сердце щемящей горечью и тоской.
– Давно вы здесь обитаете? – осведомился я у молодого мужчины.
– Восемнадцать месяцев. С того времени, как умер старый владелец. Человек, который купил этот дом позволил нам пожить в этой комнате. В спальных покоях, тех, что находятся наверху, живет другая семья. А сам землевладелец господин Плэсид проживает в Стрэнде.
– Вы знаете, кем был сын старого владельца?
– Да, сэр. Марк Смитон, который согрешил с великой блудницей.
– Насколько я понимаю, этот дом наследники Смитона продали господину Плэсиду. А вы не знаете, кто именно это сделал?
– Наследницей была одна пожилая дама. Когда мы сюда въехали, то вон там лежала куча вещей господина Смитона. Всякая всячина, в том числе одежда, серебряная чаша и меч…
– Меч?
– Да, сэр. Они лежали в одной куче. – Молодой человек указал на угол. – Господин Плэсид сказал, что за ними приедет сестра Смитона и заберет их. Поверьте, мы к ним даже не прикасались. Боялись, что нас могут отсюда выставить вон.
– Мы их не трогали! – воскликнула сидящая у огня молодая женщина; у нее вновь раскашлялся ребенок, и она прижала его к себе. – Тихо, тихо, Страх-Божий.
Я трудом сдерживал внезапно нахлынувшее на меня волнение.
– Вы говорите, одна пожилая дама? И когда она сюда приезжала?
– Несколько недель назад. Она сама из какой-то деревни. Мне показалось, что в Лондоне ей было неуютно. С ней вместе был служитель закона.
– А вы, часом, не помните, как ее зовут? – поспешно спросил я. – Или хотя бы в какой части страны она проживает? Может, место ее обитания называется Скарнси?
Он покачал головой.
– Прошу прощения, сэр. Но я помню только то, что она прибыла из какой-то деревни. Она была невысокого роста, тучная, русоволосая. На вид я бы дал ей больше пятидесяти. Она почти все время молчала. Потом они забрали свои вещи, в том числе меч, и ушли.
– А вы не помните имени того человека, с которым она приезжала?
– Нет, сэр. Помню только, что, когда он вручил ей в руки меч, она посетовала на то, что у нее нет сына, которому она могла бы его передать.
– Что ж, очень хорошо. Мне бы только хотелось, чтобы вы взглянули на меч, который сейчас находится у меня. Нет, не волнуйтесь. Я собираюсь его достать только затем, чтобы показать его вам. Скажите, не этот ли самый меч тогда забрала с собой упомянутая вами дама?
При этих словах я положил орудие убийства на верстак.
Молодой человек стал внимательно его рассматривать, а сидевшая у огня женщина, продолжая качать ребенка, встала и подошла к нам.
– На первый взгляд он точь-в-точь такой, как тот, – прищурившись, сказала она. – Сэр, мы вытаскивали его из ножен только из любопытства. Уверяю вас, мы ничего с ним не делали. Да, конечно, это он.
Узнаю эту золотую рукоять, да и эти значки тоже. Это точно он.
– Мы были уверены, что это дорогая вещь, – добавил мужчина. – Правда же, Элизабет?
Я положил меч в ножны.
– Благодарю вас обоих. Вы оказали мне неоценимую услугу. Мне очень жаль, что у вас болен ребенок.
Я потянулся, чтобы к нему прикоснуться, но женщина, в предупредительном жесте подняв руку, меня остановила:
– Не надо ее гладить, сэр. Ее жизнь висит на волоске. Она не оправится от кашля. У нее горячка. От этой болезни мы уже потеряли одного ребенка. Тихо, тихо, Страх-Божий.
– У нее какое-то странное имя.
– Его дал ей наш викарий. Большой сторонник реформ. Он утверждает, что, если мы будем давать детям такие имена, это поможет нашей жизни в миру. Идите сюда, дети. Станьте прямо.
Трое ребятишек с раздутыми от голода животами и тощими ногами выстроились перед нами в ряд, после чего их отец, поочередно указывая на них пальцем, произнес:
– Усердие, Настойчивость, Покорность.
Я кивнул и сказал:
– Каждый из них заслужил по шесть пенсов. А вам за помощь три шиллинга.
Я отсчитал необходимую сумму денег и передал ее им.
Дети охотно схватили свои монеты, а мать с отцом от неожиданно свалившейся на них удачи не могли вымолвить ни слова в ответ. Потрясенный увиденным зрелищем, я развернулся и поспешно покинул нищенское жилище, после чего взобрался на лошадь и поехал прочь.

 

Жалкая сцена еще долго преследовала меня, однако сетовать по этому поводу не имело никакого смысла. Поэтому я счел за благо обратить свои мысли к вновь открывшимся в моем деле обстоятельствам. Дама, наследовавшая меч Смитона, та единственная дама, у которой была причина для мести, как выяснилось, была особой довольно пожилого возраста. Но среди обитателей монастыря не было ни единой женщины за пятьдесят, за исключением двух старых прислуг, которые были высокими и худыми, что никак не соответствовало данному молодым человеком описанию. Среди тех, с кем я встречался в Скарнси, под портрет интересующей меня дамы подходила лишь госпожа Стамп. Однако роковой удар меча требовал немалой силы, и вряд ли его могла нанести женщина преклонных лет, да к тому же низкого роста. Тем не менее Синглтон в своих записях утверждал, что, кроме сына, других родственников мужского пола у покойного Джона Смитона не было. Я покачал головой.
Из-за рассеянности, охватившей меня после посещения этого дома, я не заметил, как моя лошадь направилась в сторону реки, а когда обнаружил это обстоятельство, решил не менять курса, ибо ехать домой мне еще не хотелось. Втянув в себя свежий воздух, я не знал, чему верить: либо это было плодом моего воображения, либо в самом деле потеплело?
Я проскакал мимо заснеженного пустыря, на котором разбила лагерь небольшая кучка безработных. По всей очевидности, разместились они здесь не случайно: в расположенных поблизости доках подчас требовались временные рабочие. Соорудив навес из плавника и мешковины, они ютились вокруг костра и, завидев меня, окинули недружелюбным взглядом, а их тощая рыжая шавка, зайдясь неуемным лаем, бросилась наперерез моей лошади. Та, замотав головой, дико заржала. Один из тех, кто сидел у костра, кликнул собаку, и та тотчас вернулась на место. Я поспешил прочь, ласково похлопывая лошадь по боку, чтобы она быстрее успокоилась.
Мы спустились вниз к реке – туда, где возле причаливавших кораблей суетились разгружавшие их рабочие. Помнится, темные лица некоторых из них напомнили мне брата Гая. Я остановил лошадь напротив пришвартованного к причалу большого океанского судна, квадратный нос которого украшала обнаженная фигура расплывшейся в широкой улыбке русалки. Мужчины волокли из трюма ящики и коробки. Любопытно, из какого дальнего уголка земного шара прибыл этот корабль? Взирая на огромные мачты и судовое снаряжение, я с удивлением обнаружил воронье гнездо и клубящееся над ним облачко дыма. Вьющиеся завитки тумана, как я в следующий миг понял, исходили от воды, и теперь я явственно ощущал поток теплого воздуха.
Поскольку моя кобыла снова проявила признаки беспокойства, я, развернувшись, направил ее по улице, которая сплошь состояла из складских помещений, в сторону Сити. Однако вскоре мне вновь пришлось остановиться. Мое внимание неожиданно привлек странный шум, напоминавший некие крики, перемежающиеся с визгом и гомоном причудливых голосов. Слышать эти неестественные звуки в заполненном туманом месте было, по меньшей мере, странно. Подстрекаемый любопытством, я привязал лошадь к шесту и направился к амбару, из которого, по моим предположениям, и раздавались эти душераздирающие вопли.
Вскоре через открытую дверь я увидел ужасающую картину: все помещение до отказа было забито птицами. Они сидели в больших железных клетках, каждая высотой с крупного мужчину. Я сразу понял, что пернатые были той же породы, что и птица пожилой дамы, о которой недавно мне напомнил Пеппер. И таковых тут было видимо-невидимо, я бы сказал, несколько сотен, всех размеров и расцветок: красные, зеленые, золотистые, голубые и желтые. Однако их состояние, мягко говоря, оставляло желать лучшего. У каждой из них были подрезаны крылья, подчас до самых костей, причем сделано это было изуверским образом, отчего их изувеченные конечности были покрыты свежими ранами. Иные птицы, наполовину облысевшие, с сочившимся из язв и глаз гноем, были явно больны. Бедняги сидели на прутьях, меж тем как посреди клетей, возле огромных куч помета валялись трупы их собратьев. Но самое ужасное было даже не столько зрелище, сколько крик пернатых. Одни из них исторгали невероятно жалкие вопли, будто взывая о конце своих страданий, другие оглашали воздух человекоподобными голосами, среди которых явственно можно было различить слова на латинском, английском и других неизвестных мне языках. Две птицы, те, что сидели наверху клетей, вели между собой престранный диалог.
– Попутный ветер, – беспрестанно кричала одна из них.
– Maria, mater dolorosa, – с девонским акцентом отвечала другая.
Я стоял, не в силах отвести взгляд от ужасной картины, до тех пор пока меня не дернула за плечо чья-то грубая рука. Обернувшись, я оказался лицом к лицу с облаченным в засаленный камзол моряком.
– Чего вам здесь надо? – резко произнес он, глядя на меня с подозрением. – Если вы насчет торговли, то вам надо пройти к господину Фолду.
– Нет, нет. Я просто ехал мимо и услышал шум. Поэтому решил справиться, что бы это могло значить.
– Не правда ли, напоминает Вавилонскую башню. – широко улыбнувшись, заметил моряк. – Одержимые бесами голоса говорят между собой на разных языках. Я вам даже больше скажу. Спрос на этих птичек у джентри с каждым днем все больше растет. Чуть ли не каждый уважающий себя дворянин желает заполучить для забавы такую игрушку.
– Однако вид у них чрезвычайно жалкий.
– Там, откуда они прибыли, этого добра хоть пруд пруди. Часть из них погибла при перевозке. Иные помрут здесь от холода. Слабые создания, что ни говори. Но зато какие красавчики, не правда ли?
– Откуда вы их привезли?
– С острова Мадейра. Один португальский купец проведал, что в Европе на них вырос спрос. Вы бы видели, каким товаром торгует этот тип, сэр. Представляете, привозит полные лодки негров из Африки. А потом продает их в качестве рабов бразильским колонистам.
Моряк расхохотался, обнажив сверкающие золотом зубы.
Холод и зловоние, разившее из складского помещения, подстегнули меня поспешно закончить разговор. Извинившись перед своим собеседником, я поскакал прочь, еще долго преследуемый птичьим хором, голоса которого имели невероятное сходство с человеческими.

 

Миновав Лондонскую стену, я въехал в город и окунулся в серую дымку тумана. Капель громко барабанила по грязным лужам. Я остановил коня у входа в церковь. Издавна я взял себе за правило ходить на службы не реже раза в неделю. Ныне же, когда со дня моего последнего посещения прошло более десяти дней, я остро ощущал потерю душевного равновесия. Побуждаемый желанием поскорее исправить это положение, я спешился и вошел в дом Божий.
Это был один из наиболее богатых городских храмов, который особенно жаловали лондонские купцы. Многие из них были ярыми сторонниками реформ, поэтому внутреннее убранство уже претерпело некоторые преобразования. Так, к примеру, в них уже не горели свечи, а изображения святых на алтарной перегородке были замазаны краской и заменены библейским стихом: «Господь знает, как избавить праведника от искушения и как воздать нечестивому в день суда». Храм был пуст. Миновав крестную перегородку, я вошел в алтарь, который теперь был начисто лишен всяческих украшений, а дискос с чашей для причастия стояли на самом обычном, без единого элемента декора, столе. На аналое лежал свежий экземпляр Библии, прикрепленный к нему цепочкой. Умиротворенный знакомой окружающей обстановкой, являвшей собой яркий контраст церкви в Скарнси, я с облегчением опустился на скамью.
Изменения претерпели не только украшения храма. С того места, на котором я сидел, моему взору открывалась гробница прошлого века – два каменных гроба, стоявших один поверх другого. На верхнем из них красовался портрет богатого купца с пышной бородой в добротных одеждах, упитанного и цветущего. На нижнем – изображение того же купца, но в виде высохшего трупа в лохмотьях того же самого одеяния с надписью: «Такой я есть сейчас, таким я был когда-то; каким я есть сейчас, таким же станешь ты».
Пока я взирал на каменную гробницу, у меня перед глазами всплыла картина разлагающегося тела Орфан в тот миг, когда Марк достал его из воды. Потом эту картину сменили рахитичные дети, с которыми я повстречался в бывшем доме Смитона. И мерзкое, до тошноты отвратительное чувство овладело всем моим естеством. Неужели наша революция не имела других достижений, кроме замены имен святых на такие, как Страх-Божий и Усердие? Я вспомнил, что Кромвель упоминал о создании ложных свидетельств, призванных предавать невинных людей смертной казни. Потом в моей памяти всплыл рассказ Марка о том, как в Палату хлынула целая армия алчных льстецов, рассчитывавших урвать свой кусок пирога при делении монастырских земель. Наш новый мир отнюдь не являл собой христианское сообщество и никогда бы не смог таковым стать. Он был ничуть не лучше своего предшественника, который также зиждился на силе и тщеславии. И тут перед моим внутренним взором появились пестрые хромоногие птицы, визжавшие и кричавшие, точно безумные, друг на друга. Почему-то они сразу напомнили мне королевский двор, наводненный папистами и реформаторами, которые подняли точно такой же шум и гвалт в борьбе за власть. В своей предумышленной слепоте я отказывался видеть то, что происходило у меня перед глазами. Неудивительно, что люди испытывают неодолимый страх перед мировым хаосом и разверзшейся в потустороннем мире бездной. Чтобы успокоить и убедить себя, что нам ничего не грозит ни в этом мире, ни за его пределами, чтобы объяснить себе страшные тайны бытия, мы начали утешать себя иллюзиями.
И тут меня осенила догадка. Образ моего прежнего мировосприятия мешал мне видеть правду происходящего в Скарнси. Я был привязан к хитросплетению собственных предположений, касающихся устройства мира, но стоило убрать всего лишь одно из них, как кривое зеркало тотчас же сменилось кристально чистым и ясным отражением. Это повергло меня в такое удивление, что я невольно открыл рот. Я внезапно понял, кто был убийцей Синглтона и почему он это сделал. И едва это случилось, как все стало на свои места. Я знал, что у меня слишком мало времени. Однако в течение последующих нескольких минут я продолжал неподвижно сидеть с открытым ртом, тяжело дыша. Потом встал и, оседлав коня, погнал его во всю прыть обратно в Тауэр – к тому месту, где, по моим предположениям, должна была находиться последняя частица мучившей меня головоломки.

 

Когда я подъехал ко рву, уже сгустились сумерки Зеленая башня была залита светом горящих факелов. Я почти вбежал в Большой зал и прямиком направился в кабинет господина Олднолла. Он все еще сидел за рабочим столом, аккуратно переписывая что-то из одного документа в другой.
– Господин Шардлейк! Надеюсь, вы провели плодотворный день. Во всяком случае, не в пример мне.
– Мне нужно срочно поговорить с тюремным надзирателем темницы. Не могли бы вы проводить меня к нему? К сожалению, я очень спешу, чтобы искать его без посторонней помощи.
Очевидно, о важности моего дела говорило выражение моего лица, ибо господин Олднолл не задумываясь откликнулся на просьбу.
– Я отведу вас, – произнес он.
Взяв большую связку ключей, он вышел из кабинета, и я пошел за ним вслед. Проходя мимо охранника, он прихватил факел. После того как мы миновали Большой зал, господин Олднолл спросил меня, не доводилось ли мне прежде бывать в подземной тюрьме.
– К счастью, нет, – коротко ответил я.
– Весьма мрачное место. И я не помню, чтобы когда-нибудь там находилось столько людей, как сейчас.
– Да. Куда мы только катимся?
– К стране, наполненной безбожными преступниками-папистами и полоумными евангелистами. Пора их всех вздернуть на виселице.
Чем больше мы спускались по узкой винтовой лестнице, тем больше воздух наполнялся едкой сыростью, стены были покрыты зеленой слизью, матово блестевшие капли воды стекали по ним, словно струи пота. Судя по всему, мы опустились ниже уровня реки.
В конце лестницы находились железные ворота, за которыми я увидел освещенное факелами помещение, где вокруг заваленного бумагами стола толпились люди. Когда один из них, в одежде охранника, приблизился к нам, Олднолл обратился к нему через решетку:
– Здесь эмиссар главного правителя. Ему требуется срочно переговорить с главным тюремным надзирателем, господином Ходжисом.
Охранник открыл ворота.
– Проходите, пожалуйста, сэр. Господин Ходжис сейчас весьма занят. Дело в том, что сегодня прибыло слишком много анабаптистов. Из-за них у нас теперь работы невпроворот.
Он проводил меня к столу, за которым вместе с другим стражем закона высокий худощавый мужчина по имени Ходжис вносил поправки в какие-то документы. По обеим сторонам комнаты находились тяжелые деревянные двери с закрытыми на засов маленькими окошками. Было слышно, как за одним из них кто-то громко читал Библию:
– На руках понесут тебя, да не преткнешься о камень ногою твоею; на аспида и василиска наступишь; попирать будешь льва и дракона…
Надзиратель поднял голову и произнес:
– А ну-ка, заткнись! Ты чего, по кнуту соскучился?
Голос стих, и надзиратель, обернувшись ко мне, слегка поклонился в знак приветствия.
– Прошу прощения, сэр. Пытаюсь рассортировать доносы на новых заключенных. Некоторых из них завтра надлежит доставить на допрос к лорду Кромвелю. Боюсь, как бы не послать к нему не тех, кого надо.
– Мне нужны сведения о заключенном, который находился здесь восемнадцать месяцев назад, – сказал я. – Надеюсь, вы еще помните Марка Смитона?
– Вряд ли я когда-нибудь смогу позабыть то время, сэр, – подняв бровь, ответил тот. – В Тауэре не часто пребывает сама королева Англии. – Он запнулся, собираясь с мыслями. – Да, в ночь перед казнью Смитон находился здесь. Мы получили распоряжение держать его вдали от других узников. Помнится, у него было несколько посетителей.
– Да, – кивнул я. – Например, Робин Синглтон, который приходил, чтобы удостовериться, не вознамерился ли Смитон отказаться от своего признания. А также другие. Кстати, у вас остались о них какие-нибудь записи?
Обменявшись взглядом с Олдноллом, надзиратель неожиданно прыснул со смеху.
– О да, сэр. В наше время приходится вести учет всех и вся. Верно я говорю, Томас?
– Причем по меньшей мере дважды.
Он послал куда-то одного из своих подчиненных, который вернулся несколько минут спустя с тяжелой книгой в руках. Главный надзиратель открыл ее и начал читать.
– Шестнадцатое мая тысяча пятьсот тридцать шестого года. – Он пробежал пальцем по странице сверху вниз. – Да, Смитон находился как раз в той самой камере, в которой ныне сидит вон тот урод, – он кивнул в сторону двери, из-за которой недавно слышались библейские стихи, а теперь было тихо.
– Итак, кто же все-таки посещал заключенного Смитона в последний день его жизни? – с нетерпением осведомился я, заглядывая в книгу через плечо надзирателя.
Он слегка поежился, прежде чем вновь наклониться над книгой. Очевидно, горбун и для него был дурным знамением.
– Глядите, Синглтон приходил в шесть. Другой посетитель, отмеченный как «родственник», – в семь, а священник – в восемь. Это был наш местный брат Мартин. Он приходил, чтобы исповедовать приговоренного перед смертной казнью. Чтоб этого Флетчера нелегкая забрала! Сколько раз твердил ему записывать всех без исключения по именам.
Я пробежал пальцем сверху вниз по странице, изучая глазами имена других узников.
– Джером Уэнтворт по имени Джером Лондонский, монах лондонского Чартерхауса. Да, он тоже здесь. Но меня интересует все, что касается так называемого родственника, господин Ходжис. Причем очень срочно. Кто такой ваш Флетчер? Один из стражников?
– Ну да. Он терпеть не может бумажной работы. И почти не умеет писать.
– Он сейчас на службе?
– Нет, сэр. Отбыл на похороны отца в Эссекс. Вернется только завтра днем.
– И в какое точно время?
– В час дня.
В отчаянии я укусил себя за палец.
– К этому времени я уже буду в море. Дайте мне бумагу и перо.
Я наскоро нацарапал две записки и передал их Ходжису.
– Здесь я изложил свою просьбу к Флетчеру. Пусть опишет все, что он помнит о том человеке, который, назвавшись родственником, посещал покойного накануне казни. Вы должны дать ему понять, что эти сведения могут оказаться жизненно важными. И если он сам не сможет написать, пусть за него это сделает кто-нибудь другой. После этого попрошу вас переправить его письмо вместе вот с этим, моим, лорду Кромвелю. Чтобы доставить ответ Флетчера мне в Скарнси, ему потребуется самый быстрый наездник. Ибо ныне, когда снег тает, дороги чертовски плохи. Однако хороший всадник сумеет добраться до меня сухопутным путем к тому времени, как я прибуду туда на лодке.
– Я сам лично доставлю письмо лорду Кромвелю, господин Шардлейк, – пообещал Олднолл. – С большим удовольствием прогуляюсь по свежему воздуху.
– Прошу простить меня за Флетчера, – извинился Ходжис. – Сейчас столько бумажной работы. Подчас просто невозможно исполнять все, как положено.
– Позаботьтесь о том, чтобы я получил от него ответ на мою просьбу, господин Ходжис.
Развернувшись, я собрался уходить и вслед за Олдноллом покинул темницу. Когда мы поднимались по лестнице, я услышал, что человек, сидевший в той же камере, в которой некогда пребывал Смитон, вновь изрек цитату из Библии, но вскоре был прерван – раздался удар, за которым последовал душераздирающий крик.
Назад: ГЛАВА 28
Дальше: ГЛАВА 30